Текст книги "Сердце-Камень. История о Ните Какот Амундсен, Камилле Карпендейл и Руале Амундсене"

Нита

Мы не знаем точно, сколько времени Нита пробыла в яранге, но явно несколько месяцев – срок достаточный, чтобы маленький ребенок почувствовал себя как дома. Семейная яранга чукчей, живших на берегу моря, представляла собой маленький мир, в котором умещалось все самое важное для ребенка: еда, тепло и люди. Когда яранга прогревалась выше двадцати градусов, взрослые раздевались до пояса, а старшие дети могли ходить почти совсем голыми. Промерзший в дороге путник, с уставшими от яркого солнца и ослепительно белого снега глазами, входя в ярангу, оказывался во власти запаха дыма и человеческих тел, душка морских животных, который источали кипящие горшки с едой, желтого света жировых ламп и исходящего от них резкого запаха. В яранге царили жара и влажность, вызывая у людей кашель во сне[19]19
  Описание жизни в яранге и традиционного образа жизни береговых чукчей основано на впечатлениях Харальда Ульрика Свердрупа в «Пребывании Х. У. Свердрупа среди чукчей» [Amundsen 1921]. Моменты описания традиционной жизни чукчей также взяты из романа Юрия Рытхэу «Магические числа» (1986); книги Джеймса Форсайта «История народов Сибири: североазиатская колония России» (см.: Forsyth J., A history of the peoples of Siberia: Russia’s north Asian colony. Cambridge: Cambridge University Press, 1992 [Forsyth 1992: 69 и далее]).


[Закрыть].

Контраст между сухим морозным воздухом улицы и влажной жарой яранги делал свое дело: чукотские дети то и дело простужались и шмыгали носом, а особо слабые серьезно заболевали. А если болезнь распространялась и на взрослых, чукчам приходилось туго – в этом суровом краю шансы на выживание были невелики, а природа в первую очередь уничтожала самых слабых. В 1920 году на северном побережье Чукотки было мало дичи, и возникла угроза голода. Чукчи традиционно гостеприимны, но, когда в яранге не стало хватать еды, оставаться там Какоту стало проблематично. Вероятно, из-за этого он и поехал сначала искать работу, а найдя ее на «Мод», вернулся за дочерью. В то время у нее была экзема, от которой страдали многие чукотские дети, и тело было покрыто язвочками и ранками.

* * *

Инуиты в Гренландии впервые увидели европейские суда в XIX веке. Один из них описал это зрелище так: «…целые деревянные островки, движущиеся по воде на крыльях; там много домов и комнат, в глубине которых множество шумных людей»[20]20
  «…целые деревянные островки» – взято из: Kenn Harper, Give me my father’s body: The life of Minik, the New York eskimo. South Royalton: Steerforth Press, 2000 [Harper 2003: 3].


[Закрыть]. Как же четырех– или пятилетняя девочка восприняла то, что увидела на борту этого «деревянного островка»? Мы можем об этом судить по впечатлению, которое производит судно и все, что его окружает, на нас, взрослых. На борту Нита впервые ощутила густой запах дегтя и солярки, услышала треск деревянного корпуса «Мод», когда в него упирались льдины. Все – и чужая человеческая речь, и звуки, издаваемые судном, и незнакомые предметы, окружающие ее, – все казалось ей странным. В этот момент Какот вынул дочь из мехового свертка, в котором она лежала на палубе «Мод» холодным зимним вечером, чтобы передать ее чужому человеку[21]21
  Описание того, как Нита поднялась на борт «Мод», основано на [Amundsen 1927: 93–94]; [Amundsen 1920–21, записи от 02.01 и 04.01.1921]; [Sverdrup 1926: 21–22].


[Закрыть]. Страдая экземой, она, очевидно, испытывала сильное неудобство или даже боль от таких прикосновений[22]22
  Указание на экзему, оставившую раны на теле – см. [Amundsen 1927: 94].


[Закрыть].

В автобиографии «Моя жизнь. Южный полюс» Амундсен рассказывает, как он услышал, что Какот вернулся с дочерью, и вышел на палубу. Он описывает это следующим образом:

«„Где же ребенок?“ – спросил я его. Он указал мне на палубу, где лежал сверток оленьих шкур. „Принеси сюда“, – сказал я. Какот взял сверток и вручил его мне»[23]23
  Где же ребенок? – см. [Amundsen 1927: 94], здесь цитируется по русскому переводу [Амундсен 2019: 66–67].


[Закрыть].

До описания этой сцены Амундсен ничего не говорил о Какоте, кроме того, что он некоторое время работал на них, а затем спросил разрешения уехать, чтобы привезти дочь. Не было никаких упоминаний – ни о Ните, ни о соглашениях или переговорах между Какотом и Амундсеном. Описание передачи девочки у Амундсена поразительно короткое: он видит Ниту, заявляет, что хочет взять девочку себе, и получает ее. Как он мог столь резко и категорично, наверное, даже без предварительных обсуждений, высказать подобное желание? И как Какот мог сразу согласиться – казалось бы, без возражений?

Автобиография была написана Амундсеном спустя шесть лет после того, как он забрал Ниту, и мы не знаем, насколько автор точен в своем описании этого события. Неизвестно, была ли его просьба отдать ему девочку столь прямой и категоричной – безо всякой на то видимой причины. Возможно, и Какот не был таким безмолвным. Даты в дневнике Амундсена указывают на то, что передача Ниты произошла не так быстро, как он описал несколько лет спустя в своей книге, в которой он сразу после описания сцены на палубе рассказывает, что норвежцы помыли девочку и коротко остригли, чтобы избавить ее от вшей. В дневнике же Амундсена говорится, что Какот и Нита поднялись на борт 2 января, а о купании и уходе сообщается только через два дня. Передача девочки, возможно, проходила медленнее, сопровождаясь колебаниями и переговорами с Какотом, о чем Амундсену впоследствии не очень хотелось сообщать. Спустя несколько месяцев, когда журналисты захотели узнать, как же это произошло на самом деле, Амундсен ответил, что Какот, похоже, был счастлив избавиться от Ниты[24]24
  «похоже, был счастлив избавиться от Ниты» – см. выпуск Evening World от 10 января 1922.


[Закрыть]. Через полгода друг Амундсена Фредрик Херман Гаде[25]25
  Фредрик Херман Гаде (1871–1943) – норвежский и американский адвокат и дипломат. Родился в Христиании (Осло) в семье американского консула, в 1888 г. уехал в США, где окончил юридический факультет Гарвардского университета и стал заниматься юридической практикой. После получения независимости Норвегии в 1905 г. был назначен консулом США в Чикаго. В 1910 г. вернулся в Норвегию, впоследствии работал в Бразилии. В 1911 г. Амундсен назвал гору на Земле Королевы Мод в Антарктиде в честь Алисы, дочери Фредрика, – Элис-Гейд.


[Закрыть] также утверждал, что Какот просто подтолкнул девочку к Амундсену. Он просил «очень искренне Амундсена принять ее в подарок»[26]26
  «очень искренне» – см. выпуск Aftenposten от 09.19.1922.


[Закрыть], – сообщил Гаде одной норвежской газете. Чем больше проходило времени после этого события, тем однозначнее и понятнее становилась для Амундсена и его окружения эта ситуация, которую они трактовали в свою пользу.

Писать субъективно явно не в стиле Амундсена. Тем не менее его восприятие передачи Ниты весьма очевидно. В «Моей жизни» он предстает как спаситель из ниоткуда, опекун, пришедший на помощь страдающему ребенку. Амундсен взял Ниту на корабль. Обнаружив большое количество экземных язв по всему телу, он с помощниками из членов экипажа обработал их смесью дегтя и спирта. Через несколько дней лечения раны зажили. Экипаж сшил для Ниты одежду и стал ее кормить.

Амундсен взял на себя ответственность за девочку, избавил ее от голода и истощения, экземы и вшей. В то же время мытье и стрижку маленькая девочка и взрослый мужчина наверняка восприняли совершенно по-разному. Для Амундсена это было обычной гигиенической процедурой, Нита же наверняка испытывала шок. До этого времени она жила в семейной чукотской яранге, освещаемой лишь пламенем очага. В кают-компании «Мод» горел беловатый электрический свет, он проникал через все щели; предметы в этом свете практически не отбрасывали тени и казались плоскими. Девочку окружали незнакомые люди, у некоторых на красно-белых лицах было больше волос, чем у чукчей. Разговоры на непонятном языке, боль в ранах, когда их промывали и накладывали пропитанную лекарствами ткань, – вот первые впечатления Ниты от пребывания на судне.

Амундсен не писал о ее замешательстве и страхе, но Харальд Ульрик Свердруп[27]27
  Харальд Ульрик Свердруп (1888–1957) – норвежский ученый, океанограф, руководитель научных исследований на «Мод», впоследствии – директор Института океанографии имени Скриппса (США).


[Закрыть] описывал Ниту в первую ночь на борту как «…крошечную, испуганную, продрогшую девчурку лет пяти, которая совсем потонула в нашем большом камышовом кресле и не осмеливалась ничего сказать, а только смотрела на нас огромными карими глазами»[28]28
  «…крошечную, испуганную…» – см. [Sverdrup 1926: 21]. Здесь цитируется по русскому изданию [Свердруп 1930: 16].


[Закрыть].

* * *

Они звали ее Каконита, «маленький Какот», а часто просто Нита. Маленькая девочка среди больших мужчин. Мы не знаем ее настоящего чукотского имени, а норвежцы, похоже, не интересовались им. «У нее было какое-то совсем невыговариваемое имя и поэтому ее прозвали Каконита, в сокращении Нита»[29]29
  «У нее было…» – см. [Sverdrup 1926: 31]. Цит. по [Свердруп 1930: 16]. В этой книге использовано имя Нита Какот Амундсен, хотя в источниках чаще всего встречается Каконита. Причина в том, что, будучи взрослой, в публичных выступлениях она называла себя Нита Амундсен или Нита Какот Амундсен, пока не вышла замуж и не взяла фамилию Вайланкур. См., например, архивную карточку Ниты Амундсен, 1926, Алфавитный указатель иностранцев, прибывающих в Игл, Хайдер, Кетчикан, Ном и Скагуэй, Аляска, июнь 1906 – август 1946; Архивная серия M2016; Список: 1. Национальное управление архивов и документации, Вашингтон, округ Колумбия. См. также пункты пересечения границы между США и Канадой 1908–1935 гг., например, Пограничные записи, Список: T-15367, Библиотека и архивы Канады.


[Закрыть], – писал Свердруп. Норвежцы стремились к тому, чтобы жизнь девочки на борту «Мод» началась с языковой и культурной «перезагрузки». Свердруп говорил немного по-чукотски, и другие норвежцы тоже знали несколько слов. Но в целом ее жизнь на шхуне, конечно, резко отличалась от той, к которой она привыкла у себя дома.

Норвежцы сделали ей маленькие солнцезащитные очки, миниатюрную версию своих собственных. Она ела вместе с ними, они по очереди мыли ее каждый вечер. Спала Нита в каюте Амундсена. Норвежцы сшили ей одежду: нижнее белье, обувь и варежки, а также комбинезон – цельный костюм из оленьей шкуры с капюшоном на подкладке[30]30
  Описания взаимодействия между Нитой, Амундсеном и экипажем в то время, когда Нита была на борту «Мод», по большей части основаны на [Amundsen 1920–21, особенно записи от 1921: 21.02, 19.02, 20.02, 07.03, 20.03, 13.04, 19.04, 21.04, 25.04].


[Закрыть].

На фотографиях, сделанных в первые дни пребывания Ниты среди норвежцев, видно ее подавленное состояние и доброжелательное отношение к ней экипажа. Оправившись от первой встречи с чуждым ей миром на «Мод», она стала живой и общительной девочкой. Нита всегда выглядит подвижной, активной и любознательной – даже на тех фотографиях, где она сидит, позируя. Она крутится на месте, постоянно хочет что-то сказать – словом, она такая, какими бывают все маленькие дети спустя некоторое время после того, как фотограф попросит их посидеть тихо.

Сохранилось большое количество фотографий экспедиции «Мод»; на большинстве из них, сделанных в 1921 году, – Нита. С одной стороны, эти фотографии напоминают те, которые обычно делаются для семейного просмотра. В то же время они предназначались и для широкой публики – для всех, интересующихся экспедицией. Все эти фотографии могли быть впоследствии проданы журналистам, чтобы частично возместить расходы на экспедицию.

Некоторые снимки сделаны на льду: на них Нита – маленькая, энергичная точка на фоне белой пустыни. На одном из снимков она держит шар-пилот, который Свердруп использовал для исследования высоких слоев атмосферы. Выпусти она его – и он исчезнет навсегда. Она понимает: летают не только птицы – есть вещи, сделанные человеческими руками, и их надо крепко держать, чтобы они не исчезли навсегда.

Нита в одежде, которую ей сшили норвежцы. 1921 г.[31]31
  Фотография: Нита в одежде, которую ей сделали норвежцы. Неизв. фотограф, 1921. НБ, NPRA 3032, архив фотографий Руала Амундсена.


[Закрыть]

Нита на палубе «Мод». 1921 г.[32]32
  Фотография: Нита на палубе «Мод». Неизв. фотограф, 1921. НБ, NPRA3033, архив фотографий Руала Амундсена.


[Закрыть]

Нита с шаром-пилотом. 15 мая 1921 г.[33]33
  Фотография: Нита с шаром-пилотом. Неизв. фотограф, 15.05.1921. НБ, NPRA 2153, архив фотографий Руала Амундсена.


[Закрыть]

Нита начала учить норвежские слова, разговаривая с носителями языка – и это быстро принесло успех. Амундсен и другие норвежцы общались с ней так же, как и с другими представителями коренных народов полярных регионов. Для них она была экзотическим и забавным персонажем, но в то же время предоставляла совершенно новые возможности для человеческого общения. Амундсен, проявляя заботу о ней, получил шанс восстановить контроль над обстановкой на шхуне. Так разрядилась царившая на «Мод» последнее время атмосфера безысходности и конфликтности. И это положительное событие – безусловная заслуга Ниты.

Когда Ниту взяли на борт, дневник Амундсена наполнился записями о ней. Записи эти быстро приобрели эмоциональный оттенок, они контрастировали с объективными заметками о погоде, ледовой обстановке и других практических вещах, поскольку маленькая девочка выделялась среди мужчин на корабле. Кажется, эти двое быстро привязались друг к другу. В дневнике Амундсена говорится, что он заставил Ниту называть его «бета-папа». Харальд Ульрик Свердруп также записал свои впечатления от этого времени и подчеркнул близкие, почти семейные, отношения, установившиеся между Нитой и Амундсеном. В качестве иллюстрации Свердруп рассказал забавную историю:

«Трогательно было наблюдать ту привязанность, которую она выказывала по отношению к капитану Амундсену. Он имел обыкновение каждое утро совершать трехчетвертичасовую прогулку, и всякий раз маленькое, закутанное в меха существо ковыляло позади него. Но у Ниты дело продвигалось не так быстро, так что когда Амундсен возвращался, он встречал ее недалеко от дома, и они являлись на борт, держа друг друга за руки».[34]34
  «Трогательно было…» – см. [Sverdrup 1926: 31]. Здесь цит. по [Свердруп 1930: 16].


[Закрыть]

В этой истории показана Нита, которая так нравилась норвежцам: маленькая, живая и обаятельная. Но в предыдущей жизни ее постоянно бросали: сначала Какот оставил ее в семейной яранге и отправился искать работу, а затем и вовсе отдал на «Мод». Когда Амундсен утром впервые – до того, как их прогулки стали ежедневным ритуалом – ушел на лед и не подождал ее на обратном пути, она решила, что ее опять бросили. Поскольку впоследствии он всегда возвращался за Нитой, брал за руку, а она ждала на льду и принимала его руку, можно на эту ситуацию посмотреть глазами Свердрупа – как на историю трогательного воссоединения. Но в представлении Ниты Амундсен, каждый раз, уходя на лед, все равно покидал ее.

Отношения между Нитой и Амундсеном, по сути, символизировали отношения между норвежцами и коренными северными народами в целом: в равной степени в них были и дистанцирование, и близость, и взаимность, и зависимость.

У Ниты было круглое лицо, большие щеки, узкие глаза и совершенно черные волосы. «Она забавный маленький ребенок, жутко некрасивый, ужасно непослушный, но безумно смешной. Мы соревнуемся, чтобы побаловать ее»[35]35
  «Она забавный маленький ребенок…» – см. [Amundsen 1920–21, запись от 21.01.1921].


[Закрыть], – здесь искренность Амундсена смешивается со снисходительностью. Много лет назад во время экспедиции по Северо-Западному проходу Амундсен писал об одном инуите, что «длинные черные волосы, спускавшиеся до плеч, темные глаза с открытым честным взглядом делали бы его красавцем, если бы не широкое лицо и не большой рот, которые на наш европейский вкус нарушали эту красоту»[36]36
  «длинные черные волосы…» – см. книгу Руала Амундсена: Amundsen R., Nordvestpassagen. Beretning om Gjøa-ekspeditionen 1903–1907. Kristiania: H. Aschehoug & Co, 1907 [Amundsen 1907: 170]. В русском издании: Амундсен Р. Плавание Северо-Западным проходом на судне «Йоа». Л.: Издательство Главного Управления Северного Морского пути, 1935. Здесь цит. по русскому изданию [Амундсен 1935: 132].


[Закрыть]. Амундсен и другие норвежцы были склонны оценивать внешний вид аборигенов Севера по некоей шкале: от «несколько привлекательного» до «совершенно уродливого». Их описания коренного населения постоянно представляют собой поразительную смесь признания и снисходительности, сочувствия и антипатии. Норвежцы были впечатлены их знаниями о природе, но в то же время добавляли, насколько тяжко, на их взгляд, чукчи усваивали абстрактные понятия и новейшие научные знания.

Иногда казалось, будто норвежцы сами чувствовали эту двойственность, как, например, в описании посещения жилища инуитов Годфридом Хансеном[37]37
  Годфрид Хансен (1876–1937) – датский морской офицер и полярный исследователь, заместитель Руала Амундсена в экспедиции на «Йоа» с 1903 по 1906 г., выполнял также функции штурмана, астронома, геолога и фотографа. С 1919 по 1920 г. возглавлял экспедицию в Гренландию, финансируемую норвежским государством как часть экспедиции на «Мод», чтобы заложить спасательную базу для Руала Амундсена, на которую он должен был бы прибыть после достижения Северного полюса.


[Закрыть] «Но что я должен сказать об этих невежественных и первобытных народах, которые не только давали нам, незнакомым людям, еду и приют бесплатно, но также кормили мясом, салом или рыбой наших собак»[38]38
  «Но что я должен сказать…» – см. книгу Годфрида Хансена «Экспедиция на „Йоа“ 1903–1906»: Hansen G., Gjøa-ekspeditionen 1903–1906. København: G.E.C. Gad, 1912 [Hansen 1912: 128–129]. Представление о западных колонизаторах не только как о повелителях, но и как об уязвимых людях, ищущих помощи у коренных народов, взято из: Linda Colley, Captives: Britain, Empire, and the World, 1600–1850. New York: Anchor Books, 2004.


[Закрыть].

Снисходительность норвежцев по отношению к местному населению вовсе не означала, что они чувствовали себя здесь хозяевами положения. Природа в Сибири была домом для коренных жителей, у них были предпосылки к ее освоению, чего не хватало норвежцам на «Мод». Идя Северо-Восточным проходом, они были вынуждены покупать продукты и шкуры у коренного населения, получать информацию о состоянии погоды и наличии телеграфных станций. Наладить контакт было важно с практической точки зрения, но не только: норвежцы получали возможность пообщаться с кем-то, помимо своих товарищей из экипажа. Они наблюдали за местными жителями – украдкой или в открытую, – чтобы понять, чем обычаи и навыки аборигенов отличаются от их собственных. Они видели, например, что коренные жители проверяют состояние снега, прежде чем отправиться в путь на упряжках, или остроту лезвия ножа так же, как это делают жители Северной Норвегии. Норвежцам порой казалось, что с аборигенами можно достичь взаимопонимания – хотя бы на таком уровне, что можно посмеяться вместе с ними над чем-то общим. Вдали от дома неожиданно возникает сильное чувство близости к незнакомцу, которое, однако, нередко соседствует с превосходством, снисходительностью, а иногда и с презрением.

* * *

Когда Какот впервые приехал на «Мод» осенью 1920 года в поисках работы, один торговец, знакомый с ним, предупредил Амундсена, что тот ленив и не отличается большими способностями. Но на Амундсена это не произвело никакого впечатления. Похоже, он был доволен Какотом, который рубил дрова, мыл посуду и в конце концов научился готовить. Он обзавелся собственной каютой, работал вместе с норвежцами, ел с ними и охотился. Они пытались научить его арифметике и письму, но безуспешно. Свердруп, видя, как Какот борется с незнакомыми знаками, решил, что чукчи в принципе не способны ни читать, ни считать.

В середине февраля 1921 года Какот попросил разрешения отправиться на материк, чтобы найти новую жену. Амундсен согласился и отправил его с подарками для избранницы. Вероятно, вопрос с «невестой» было заранее решен, потому что уже на следующий день Какот вернулся и сообщил, что его новая чукотская жена вскоре приедет на «Мод». Она пробыла на борту «Мод» около трех недель, но потом покинула судно вместе с Какотом. Амундсен написал об этой женщине только то, что она была работящей, а затем с юмором прокомментировал физическое различие между супругами. Должно быть, она была самой высокой и крупной чукотской женщиной, которую он когда-либо видел, в то время как Какот был маленьким и тщедушным. Его попытка как-то закрепиться в жизни независимо от норвежцев была воспринята ими весьма снисходительно.

Некоторые формулировки в описаниях норвежцев указывают на то, что они жалели Какота. «Заморыш», – писал Амундсен о низкорослом Какоте[39]39
  «Заморыш» – см. [Amundsen 1920–21, запись от 27.02]. Борьба Какота с письмом и арифметикой описана в [Sverdrup 1926: 18 и далее]. Описание Какота также основывается на [Amundsen 1927: 93 и далее] и на книге Оскара Вистинга «16 лет с Руалем Амундсеном»: Wisting O., 16 år med Roald Amundsen. Oslo: Gyldendal 1930 [Wisting 1930: 181–182].


[Закрыть]. По словам Свердрупа, Какот изрядно поскитался перед тем, как попасть на «Мод». Он не ходил с остальными на охоту во льды, не имел никакого имущества. Свердруп подумал, что Амундсен взял Какота на борт из жалости. Верно последнее или нет – не известно, но есть много указаний на то, что Какот – и, следовательно, Нита – до появления на «Мод» влачил жалкое существование одинокого скитальца, частично находящегося за пределами чукотской общины. Да и во время своего пребывания на борту Какот дистанцировался от общества, несмотря на то, что жил бок о бок с норвежцами, – и было бы несправедливо утверждать, что они плохо с ним обращались. Он так и не выучил больше пары слов на норвежском, да и норвежцы плохо знали чукотский. Команда, кажется, любила Какота за его общительность, но нельзя сказать, что он был безоговорочно принят ею в свою среду и всеми уважаем.

Какот. 19 апреля 1921 г.[40]40
  Фотография: Какот, Неизв. фотограф, 19.04.1921. НБ, NPRA2118, архив фотографий Руала Амундсена.


[Закрыть]

Возможно, постоянная жизнь одной ногой вне общины может объяснить, почему Амундсен позже писал, что «Какот, действительно, казался мне каким-то грустным»[41]41
  «Какот, действительно, казался мне каким-то грустным» – см. [Amundsen 1927: 103], здесь цитируется по русскому переводу [Амундсен 2019: 66].


[Закрыть]. Помещенная здесь фотография Какота была сделана на борту «Мод» в апреле 1921 года. Прошло около четырех месяцев с тех пор, как Амундсен взял под опеку Ниту. Какот остался на корабле. Он был юнгой, поваром и разнорабочим, но уже не был отцом.

Камилла

Вдоль побережья Чукотки простирался санный путь. По нему ездили все: оседлые береговые и кочующие оленные чукчи из континентальной части Чукотки, русские и западные торговцы, взрослые и дети. Путь проходил то по равнинной открытой территории, то по горному району, где скальные массивы, как мыс Сердце-Камень, возвышались над водой. На плоском ландшафте следы тянулись по гальке, окруженной льдом, и дальше по узким песчаным косам. Затем дорога вела в горы и вглубь континента, через толщи вечного снега, прежде чем снова спустится к морю. Зимой важно было держаться санного следа: резкий порыв метели – и он исчезал. Некоторые ехали коротким путем по морскому льду, который формировал причудливый узор из ломаных линий и торосов. Однако путешествовать легче было в короткие летние месяцы, поскольку впечатанные в землю следы не исчезали годами и указывали дорогу путнику[42]42
  Описания санной трассы вдоль Чукотки основаны на информации о географии и погодных условиях в [Wisting 1930: 71 и далее и 147 и далее] и [Sverdrup 1926: 189 и далее].


[Закрыть].

Чукчи обитали в этих местах с каменного века: оленеводы-кочевники из внутренних частей полуострова и оседлые береговые чукчи в районах, где проходила санная трасса. Чукчи всегда стояли особняком, их язык совершенно отличался от языка как соседних азиатских народов, так и инуитов, живущих в районе Берингова пролива. Когда русские, начиная с XVII века, стали всерьез интересоваться полуостровом, для чукчей началось новое время. Это был период не только военных столкновений с пришельцами, но и относительно мирного сосуществования, в котором было место и для торговли. Лучшей защитой чукчей во время русской колонизации была сама их земля – настолько пустынная и отдаленная, что из Москвы было трудно ею управлять. Береговые чукчи жили по всей территории вдоль Северного Ледовитого океана небольшими поселениями, состоящими из семейных яранг. Эти семьи могли собираться в группы, но при этом никак не были организованы. В начале XX века им приходилось считаться с властью русских лишь в немногих небольших поселениях Чукотки, но в остальном они сами управляли своей жизнью и не подчинялись никаким царским указам и распоряжениям. Когда «Мод» вмерзла у мыса Сердце-Камень, Чукотка была частью России по большей части номинально[43]43
  Описание общественной организации и истории чукотского народа взято из: Waldemar Bogoraz, The Chukchee. Vol. 11 part 3: Social Organization. Leiden (N.Y.): E.J. Brill, 1909, а также из [Forsyth 1992]. Сведения о торговцах на Чукотке в начале ХХ века взяты из [Forsyth 1992]; книги Игоря Крупника и Михаила Членова (Krupnik I., Chlenov M., Yupik Transitions: Change and Survival at Bering Strait, 1900–1960. Fairbanks, University of Alaska Press 2013), статьи Ивана Саблина (Sablin I., Transcultural Interactions and Elites in Late Pre-Soviet and Earl Soviet Chukotka, 1900–1931 // Social Evolution & History, Vol. 12 No. 1, March 2013, p. 115–148).


[Закрыть].

При этом побережье Чукотки и территория, прилегающая к Берингову проливу, были в то время местом встречи многих народов, культур и языков. По санной трассе путешествовали не только береговые чукчи и оленные из внутренних частей полуострова, но также русские и западные торговцы. В этой сложной местности, суровых природных условиях санная трасса – лучшее место встреч с целью торгового обмена. Сюда приходили оленные чукчи с мехом и кожей. Береговые же привозили с собой кости и усы китов, моржей и, реже, мамонтов. Торговцы путешествовали по санной трассе между факториями и привозили чай, сахар, табак, оружие и консервы. Иногда заходили морские суда – искали и находили здесь людей для работы. Все собирались в деревянных домиках и палатках, по вечерам сидели при свете и густом жаре от жировых ламп, слушая завывания ветра снаружи. Общение проходило на смеси разных языков: английского, русского и чукотского, или же при помощи жестов и мимики. Потом делились пеммиканом и печеньем, которые приносили торговцы, или ели чукотскую еду: рыбу, мясо тюленей, моржей, оленей. Можно сказать, что вдоль санной трассы сформировалась некая особая культура гостеприимства. Если приходили незнакомцы, то им давали еду и жилье, не прося ничего взамен, кроме новостей: где в этом районе находятся торговые суда, как прошла великая война в Европе, какими людьми на самом деле были большевики, захватившие в последнее время власть на западе в больших городах.

«Западными» на Чукотке называли людей, прибывших издалека; некоторые из них были выходцами из Скандинавии, другие – из Великобритании, Канады и с Аляски. C конца XIX века их сюда привлек китобойный промысел, позже – добыча золота и перспективы торговли. Ближайший помощник норвежцев на Чукотке был родом из Австралии. Кларендон Колсон Карпендейл, которого все звали Чарли[44]44
  Чарли Карпендейл описан, в частности, в следующих норвежских источниках: Hanssen H., Gjennem isbaksen. Atten år med Roald Amundsen. Oslo: H. Aschehoug & Co, 1941 [Hanssen 1941: 143 и далее]; [Sverdrup 1926: 214–215]; [Wisting 1930: 108 и 117 и далее]. В источниках он также фигурирует под полными именами Кларендон Чарльз Карпендейл и Кларендон Колсон Карпендейл. Информация о его жизни взята с семейно-исторического веб-сайта семьи Карпендейл, URL: http://www.ocotilloroad.com/geneal/carpendale1.html (дата публикации неизв., дата обращения: 08.04.2018).


[Закрыть], в молодости уехал из дома и принял участие в англо-бурских войнах в Южной Африке. Затем он услышал о золотой лихорадке в районе города Ном на Аляске и отправился туда в первые годы ХХ века. Чарли оказался в потоке предприимчивых и неугомонных людей, следовавших в приступе золотой лихорадки на север американского континента, к Клондайку, а затем к Ному. Немногие разбогатели – Карпендейла среди них не было. Он оказался в числе тех, кто, посмотрев на запад через Берингов пролив, подумал, что на Чукотке тоже может быть золото.

Золота не нашлось, но торговые возможности оказались хорошими. Чукчи и инуиты, жившие в районе Берингова пролива, нуждались в товарах, которые чаще всего поступали от западных торговцев, перешедших через пролив. Чарли Карпендейл обосновался на мысе Дежнева. Он стал гражданином России и основал здесь свой торговый бизнес.

Чарли был одним из тех, кто сделал районы, прилегающие к Берингову проливу, местом встреч представителей разных северных народов в начале ХХ века. Здесь протекла смешанная, мультикультурная[45]45
  Сложная и изменчивая взаимосвязь между «креолизацией», «гибридностью» и другими концепциями мультикультурализма обсуждается в следующей книге: Charles Stewart (red.) Creolization: History, Ethnography, Theory. Walnut Creek (Ca.): Left Coast Press, 2007.


[Закрыть], жизнь. На мысе Дежнева Карпендейл женился на чукчанке Пангае Тонаник, которую все звали Джесси. «Продуктами» их встреч, местом которым был Берингов пролив, были девять детей. Им дали «западные имена»: Ирма, Лео, Эва, Молли, Джон, Лили, Милли, Лола и Камилла Карпендейлы.

* * *

Зимой члены экипажа «Мод» много раз ездили в дом Чарли Карпендейла на мысе Дежнева, а также поддерживали с ним письменную связь. Он помогал норвежцам, поставляя им припасы, новых собак и корм для них, использовал свое влияние в районе, чтобы помочь членам экипажа во время путешествия, и заказывал для них зимнюю одежду. Для норвежцев Карпендейл был идеальным контактом: достаточно европеизированный, чтобы общение было легким и равным, и в то же время местный богатей, обладающий связями и авторитетом у местного населения. Карпендейл находился в центре отношений оленных и береговых чукчей, моряков, погонщиков упряжек, мастеров и безработных всех этносов и национальностей.

Кончилось тем, что норвежцы выменяли у Карпендейла не только товары и услуги, но и дочь. Камилла прибыла на «Мод» 19 апреля 1921 года, после заключения соглашения между ее отцом и Амундсеном, в котором последний гарантировал, что Камилла получит западное образование. Она также должна составить «компанию для дочери Какота» – писал Амундсен в дневнике[46]46
  «компанию для дочери Какота» – см. [Amundsen 1927: 94]. Соглашение между Амундсеном и Карпендейлом также кратко упоминается в [Amundsen 1927: 95].


[Закрыть]. Он кратко описал, как видит их будущее: «Подумываю отправить ее домой с Каконитой, чтобы обеим дать хорошее образование».

Камиллу на «Мод» вез на нартах многолетний помощник Амундсена Оскар Вистинг[47]47
  Оскар Адольф Вистинг (1871–1936) – норвежский полярный путешественник, соратник Амундсена в его экспедициях, один из лучших его друзей. Вместе с Амундсеном покорил Южный полюс, на шхуне «Мод» выполнял функции врача, затем принимал участие в организованном Амундсеном перелете через Северный полюс на дирижабле «Норвегия». В 1930 г. опубликовал книгу «Шестнадцать лет с Руалом Амундсеном» (норв. 16 aar med Roald Amundsen).


[Закрыть]. Позднее он опубликовал автобиографию, в которой рассказывает о встречах с местным населением во время своих поездок на мыс Дежнева. Вистинг подробно писал о продовольствии, о непогоде, о телеграфе и необходимости до него добраться, об обычаях и образе жизни чукчей. И тем более поразительно, что он не упоминает Камиллу – но это вовсе не означает, что ее появление на судне было незначительным событием. Скорее всего, Камилла составляла лишь часть более крупного обмена между норвежцами и Карпендейлом. Эта сделка была выгодна обеим сторонам. Амундсен искал компанию для Ниты – кого-то, кто мог бы исполнять роль ее старшей сестры и помощницы. Хотя Карпендейл был состоятельным торговцем, он все же воспользовался случаем, чтобы уменьшить свои траты на содержание и воспитание девятерых детей. Плохой улов означает голод среди чукчей и низкие доходы торговцев. А если при этом у торговцев много детей, то отсылать их к чужим людям было общепринятой практикой.

Как Камилла пережила отлучение от родителей, мы можем судить по описанию дружной семьи Карпендейла, сделанном Оскаром Вистингом:

«Карпендейл женился на туземке, и их брак самый идеальный из всех, которые я видел. Я не сомневаюсь, что он ее невероятно ценил, и на это у него также была веская причина. ‹…› Когда я появился у них, он перешел к ней и детям, и я никогда не видел более прекрасных отношений, чем те, которые царили между ним и его детьми. Они любили его больше всего на свете».[48]48
  «Карпендейл женился на туземке…» – см. [Wisting 1930: 117].


[Закрыть]

Камиллу забрал из любящей семьи чужой человек – с тем, чтобы о ней позаботился еще один человек, которого она тоже не знала. Не понятно, знала ли Камилла, что поедет в Норвегию, и сказали ли ей, когда она вернется в семью. Когда Камилла села в собачью упряжку Вистинга, чтобы отправиться на «Мод», прочь от знакомых мест на мысе Дежнева, она, по крайней мере, знала, что покидает привычную жизнь и едет на встречу с новой…

Со времени путешествия Ниты и Какота стало теплее. Был апрель, температура постоянно менялась, и весь санный путь вдоль побережья покрылся тающим снегом. Ехать было тяжело, здесь и там образовались соленые лужи на льду, и погонщику приходилось их объезжать. Весенний пейзаж в Арктике на первый взгляд кажется таким же однообразным и неизменным, как и зимой. Белый снег также плотно лежит на земле между черными горами, серый лед грудится в море. Но если внимательно присмотреться, то можно увидеть, что на самом деле природа просыпается. Ледяные кристаллы поблескивают на солнце и тают, под снегом журчат ручьи. С гор, вдающихся в море, доносятся крики гаги и баклана, с долин то и дело – крики гусей. Далеко в замерзшем море раздаются треск, хруст и глухой шум от разламывающегося и приходящего в движение льда.

Вдоль дороги, идущей по побережью, начинает появляться трава. Однако все еще достаточно холодно, и по утрам зелень кое-где покрывается полупрозрачным белым слоем инея.

* * *

Камилла, должно быть, была крупной для своего возраста девочкой. Ее кожа темнее, чем у Ниты, а черты лица более европейские. Она «милая девочка, тихая, спокойная и довольно хорошенькая», – писал Амундсен в дневнике. В то время люди с Запада по-разному относились к чистокровным аборигенам и к полукровкам[49]49
  «милая девочка…» – см. [Amundsen 1920–21, запись от 19.04]. Об употреблении терминов «полукровка» и «чистокровный» см., в частности, выпуски Minneapolis Sunday Tribune от 08.01.1922 и New York Herald от 10.01.1922.


[Закрыть]. В глазах норвежцев, похоже, было плюсом, что у Камиллы более европейская внешность, чем у Ниты. И все же они не фотографировали ее с таким рвением, как Ниту. Хотя внешность, сочетающая в себе черты разных этнических групп, и считается более привлекательной, европейцев больше интересовали чистокровные представители коренных народов – им они казались пришельцами из другого мира.

Можно найти лишь несколько фотографий Камиллы времен ее пребывания на «Мод». На двух фотографиях, возможно сделанных в один и тот же день, она изображена в одежде, которую, вероятно, привезла с собой.

Камилла Карпендейл на «Мод». 1921 г.[50]50
  Две фотографии Камиллы Карпендейл на «Мод». Неизв. фотограф, 1921. НБ, NPRA 3035 и NPRA 3036, архив фотографий Руала Амундсена.


[Закрыть]

Камилла похожа на тихую и послушную девочку, которую Амундсен описал в дневнике. Кажется, что она может долго сидеть в одном положении, пока кто-нибудь не разрешит ей встать. Вряд ли эти две фотографии были сделаны одновременно, поскольку на одном снимке Камилла в рукавицах, а на другом – нет. Тем не менее она остается в той же позе, с тем же выражением лица. Эти снимки, расположенные рядом, создают впечатление, что Камилла сидит неподвижно перед камерой, как послушный ребенок терпеливо сидит во время осмотра в кабинете врача. На обеих фотографиях ее взгляд отстранен, все мысли она держит в себе.

Часто по фотографиям сложно понять: каковы эмоции изображенного человека? О чем он думает в момент съемки? Если мы видим крупный план, к примеру, руки или ноги, нам интересно, как выглядит тело человека, не попавшее в кадр. Если же мы видим его лицо, нас интересуют переживания и чувства, которые должны скрываться за этим лицом. Один эпизод фильма, в котором герой скрывал свои сильные эмоции, теоретик кино Бела Балаш прокомментировал весьма двусмысленно: «По выражению его лица мы ясно видим, что в его лице есть что-то, чего мы не можем увидеть»[51]51
  «По его выражению лица…» – см. «Дух кино» Белы Балаша в: Bela Balasz: Early Film Theory. New York: Berghahn Books, 2010 [Balasz 2010: 103].


[Закрыть]. На приведенных здесь снимках Камилла вдвойне закрыта для нас: во-первых, мы ее совсем не знаем, а во-вторых, она полностью отстранена. Кажется, что на одной из фотографий она смотрит на нас, но при этом ее взгляд обращен внутрь, а может, и назад, в прошлое.

На втором снимке из-за спины Камиллы выглядывает ездовая собака, словно дух, проявившийся на одной из старых фотографий, сделанных во время спиритического сеанса, – фигура, ставшая вдруг видимой, после того как пленка проявлена и снимок отпечатан.

* * *

Весной 1921 года Амундсен решил, что экспедицию следует разделить. Он хотел проехать с девочками через Чукотку, Берингов пролив в Ном на западе Аляски, а оттуда в Сиэтл. «Мод» же должна была отправиться на ремонт в Сиэтл, когда корабль освободится ото льда. Позже девочкам предстояло отправиться в Норвегию. Амундсену не терпелось войти в контакт с внешним миром, у него были планы, которым он должен был следовать, его ждали люди, с которыми можно было эти планы обсудить.

Камилла и Нита

В дневнике Амундсена почти ничего не рассказывалось о Камилле за тот месяц, который прошел со времени ее появления на борту «Мод» и до его путешествия с девочками к Берингову проливу[52]52
  Ссылки на Камиллу в дневнике см. в [Amundsen 1920–21, особенно записи от 19.04, 21.04, 25.04, 10.05, 14.05].


[Закрыть]. Точных сведений нет, но, возможно, в то время она жила то на «Мод», то с семьей на мысе Дежнева. Похоже, довольно быстро между Камиллой и Нитой возникло распределение ролей, которое можно объяснить их разными характерами: Амундсен описывал Ниту как дикую и живую, а Камиллу как тихую и послушную[53]53
  Описание Ниты как активной и Камиллы как пассивной основано на [Amundsen 1920–21, запись от 19.04].


[Закрыть]. Камилла, кроме того, выступала в роли «запасной» старшей сестры Ниты, и такая ответственность не могла не сказаться на ее поведении. Не надо забывать, что Камилла, по сравнению с Нитой, была совершенно новенькой на «Мод». Очевидно, что для нее, как и для Ниты, это тоже был знаковый момент: новый мир на корабле, незнакомые люди и совершенно чужой язык, который предстояло выучить. В то же время переход в совершенно иную бытовую и языковую среду в период между детством и отрочеством воспринимается совершенно по-другому, нежели в возрасте Ниты. Камилла, в отличие от нее, уже могла понять, что, попав в норвежский мир, она одновременно теряет предыдущий. Тот, который она знала, ей пришлось покинуть. Тот, в котором ей предстояло теперь жить, казался горой, которую она должна была покорить. Неудивительно, что она была тихой.