Текст книги "Становясь Милой"

Глава 8

Церковь, в которую ходят тетя Шери с Попаем, располагается на бульваре Фэрвью. Это высокое здание из красного кирпича с белыми навесами и яркими, безупречно ухоженными цветами в горшках. При виде церкви в голове вспыхивает воспоминание пятилетней давности. Именно здесь проходила поминальная служба после смерти бабушки. Мне было всего одиннадцать; мы с родителями прилетели в Фэрвью ради похорон. Убитый горем Попай беспокойно наворачивал круги по полям ранчо, в то время как папа с тетей Шери заглушали собственное горе подготовкой к похоронам. Затем мы пошли в церковь и навсегда попрощались с бабушкой, с которой за предыдущие годы я виделась всего пару раз. Именно поэтому, когда я немного подросла, мне было важно поддерживать связь с дедушкой – не хотела забывать и его; я успела понять, как разлука влияет на память.

Мы приезжаем в церковь за пятнадцать минут до начала службы, однако парковка уже почти забита. Народ собирается в группки у главного входа, нежась в лучах солнца, прежде чем войти. Едва я выбираюсь из тетиного минивэна, как меня сзади хлопают по плечу. Обернувшись, оказываюсь лицом к лицу с широко улыбающейся Саванной.

– Не знала, что ты сегодня придешь! – радостно говорит она. – Впрочем, чего удивляться, твои ж ходят каждую неделю. Здрасте, соседи! – Она выглядывает из-за моего плеча и машет моим родственникам, те здороваются в ответ. Саванна берет меня под руку. – Сядешь со мной?

Я смотрю на тетю, молча спрашивая разрешения, и та кивает.

– Почему бы и нет, – соглашаюсь я, в душе радуясь легкости, с какой Саванна предлагает мне свою дружбу.

Мы все неспешно бредем ко входу, где встречаемся с остальными Беннеттами. Я держусь рядом с ребятами, пока общаются взрослые. Наконец оба семейства заходят в церковь. Внутри множество рядов деревянных скамей, а впереди подиум с кафедрой. В ожидании начала службы народ переговаривается приглушенными голосами.

Скамьи стремительно заполняются, и я оказываюсь зажатой между Саванной и Майлзом. Тетя Шери сидит в конце ряда вместе с Попаем.

– Значит, вот как вы здесь веселитесь? – шепчу я, боясь слишком повысить голос. – Тусите на автопикниках, а наутро идете в церковь?

Майлз смотрит на меня с ослепительной улыбкой, изогнув густые брови.

– Да уж, Лос-Анджелес, наверное, для тебя теперь меркнет в сравнении. Бедняжка.

Я отвечаю аналогичной улыбкой и закатываю глаза. Тут шум в помещении резко стихает. Подняв взгляд на подиум, вижу проповедника – или святого отца, или пастора, в общем, того дядьку, который встает за кафедру и поправляет микрофон.

Потом следует самый эмоционально иссушающий час в моей жизни: большую часть времени я без понятия, что вообще происходит. Половина слов проповедника совершенно мне незнакома, а другая половина никак не складывается во вразумительную речь. То и дело цитируются строки из Библии, произносятся молитвы, поются псалмы (притворяюсь, будто подпеваю вместе со всеми). Похоже, присутствующие всецело погружены в действо – все, кроме меня. Мой взгляд постоянно бегает по толпе, взлетает к настенным часам, ловит солнечные лучи, пробивающиеся через витражные окна, прыгает по деревянным стропилам на потолке. И вот, когда служба, судя по всему, наконец закругляется, мой взгляд падает на нечто совершенно неожиданное.

Все это время впереди сидел высокий парень, закрывающий обзор, а теперь, когда он чуть сдвинулся, я вижу ясно как день голову Блейка.

Он в первых рядах, по другую сторону от прохода, рядом какая-то женщина – мама? бабушка? Блейк сидит, сгорбившись и подперев голову ладонью. Приятно видеть, что не одна я помираю от скуки.

Когда служба заканчивается, все разом встают, потягиваются, потирают ноющие поясницы и начинают переговариваться; гомон голосов перекатывается по залу. Церковные деревянные скамьи сложно назвать удобными: у меня буквально задеревенели мышцы между лопатками. В образовавшейся суматохе я теряю Блейка из виду. Впрочем, зачем он мне сдался?

Поток прихожан – среди коих теперь и я, надо полагать, – выливается на палящее солнце. Я жду, что все сейчас сядут в машины и отчалят по домам, однако в традициях воскресной службы имеется нечто еще более скучное, чем сама служба, – последующий светский треп.

К нам ковыляет старичок с серебристыми волосами, пожимает руку Попаю и начинает разглагольствовать о том, какую замечательную проповедь прочитал священник. Я неловко топчусь позади, стараясь не привлекать к себе внимания, в то время как тетя Шери неподалеку беседует с группой женщин, среди которых и Пэтси Беннетт; периодически она смеется, что меня лишь радует.

– А кто это у нас тут, Уэсли? – спрашивает старичок, широко мне улыбаясь.

Попай бросает на меня взгляд через плечо, и я замечаю, что сегодня его движения несколько скованные.

– Внучка моя, Мила, – гордо говорит он. – Она с нами поживет какое-то время.

– Вот здорово!

Я отвечаю незнакомцу улыбкой. К счастью, от дальнейшей беседы меня спасает оклик тети.

– Мила, подойди-ка, пожалуйста, – зовет она.

Отхожу от Попая и пробираюсь сквозь гущу людей. Только приблизившись к тете, понимаю, почему меня позвали, но уже поздно давать задний ход. Женщины, с которыми она разговаривала минуту назад, куда-то испарились, а их место заняла новая собеседница в компании с Блейком. На нем черные брюки и белая рубашка – с длинными рукавами и застегнутая под самое горло. Волосы уже не торчат во все стороны, как вчера; кажется, их даже пытались укротить с помощью геля, впрочем, не вполне успешно – теперь создается впечатление, что он специально их взъерошил, а не просто забыл причесаться после сна.

Я невольно напрягаюсь.

– Мила, познакомься, Лианна Эйвери, – вежливо представляет тетя, указывая на женщину рядом с Блейком. Из ее голоса пропали обычные легкость и дружелюбие; он звучит напряженно. – Я вновь благодарила ее за вчерашний звонок. Если бы не она, кто знает, сколько бы ты проторчала на улице.

Значит, все же мама Блейка. Ясное дело! Женщина высокая и стройная, одета с иголочки: в узкую юбку насыщенного синего цвета и кремовую блузку с оборками. Блейк явно пошел в маму: у нее тоже каштановые волосы, идеально прямые и до плеч, и столь темные и выразительные брови, что невольно сомневаешься в их естественности. Она мне улыбается, отчего на щеках появляются ямочки – такие же, как у Блейка.

– Здравствуй, Мила, – говорит она, сцепляя ладони перед собой, и с любопытством меня рассматривает. Уголки губ немного подрагивают, будто она с трудом сохраняет улыбку. – Рада, что тебе удалось попасть домой.

– Здравствуйте, спасибо большое, – неловко выдавливаю я, чувствуя на себе пристальный взгляд Блейка.

– А вы как поживаете, Уэс? – спрашивает она у подошедшего Попая. В ее речи не слышно явного южного выговора, в отличие от Блейка да и вообще почти всех в округе. Они с Попаем начинают светскую беседу, к которой присоединяется и тетя Шери. Таким образом, мы с Блейком оказываемся за бортом.

– Так ты ходишь в церковь, – сухо замечаю я.

– Как видишь.

Вдруг он слегка кивает на кусты у края парковки и бредет в том направлении. Какого черта?! Кошусь на взрослых – никто не обращает на нас ни малейшего внимания, и я неохотно иду за Блейком.

– Ну а ты почему пришла? – спрашивает он.

– Потому что тетя с дедушкой попросили. Видимо, буду ходить в церковь каждую неделю.

Блейк щурится, словно пытается разглядеть правду на моем лице, однако я – закрытая книга, выражение спокойное и непроницаемое.

– Сколько вообще ты пробудешь в Фэрвью?

– Сколько придется.

– «Придется»? – повторяет он, вскинув бровь. – Непохоже, что ты так уж счастлива провести время с родственниками.

Тьфу! Его наблюдательность застает меня врасплох, и я суматошно роюсь в мыслях, разыскивая ответ, который загладит оплошность. Однако чем дольше я молчу, тем Блейку яснее, что он попал в яблочко.

– Короче, – внезапно говорит он, неловко кашлянув и спасая меня от необходимости отвечать, – прости за вчерашнее.

– Простить за… Чего? – Неужели он сейчас действительно попросил прощения?

– Прости за вчерашнее, – повторяет Блейк.

– За что именно?

– Ты права, я в самом деле вел себя как козел. – Он передергивает плечами, будто конфузится от необходимости отвечать за свои поступки. – Я понимал, что нисколько тебе не помогаю. Прости, если вызвал неприятности с отцом или типа того.

– Вот бы тебя Рубен слышал, – вздыхаю я.

Рассеянно теребя волнистую прядь волос, перевариваю искреннее извинение Блейка и чувствую себя несколько… даже не знаю, неоднозначно. Только вчера он весь вечер меня доставал, а теперь ведет себя почти любезно. Чертовски сбивает с толку, учитывая, что я не хотела с ним больше никогда пересекаться. С другой стороны, вчера он также меня сильно выручил…

– Спасибо за помощь с воротами.

Повисает тишина.

– Блейк! – зовет его мама.

Он показывает ей два пальца, тем самым прося еще пару минут, затем делает шаг ко мне.

– Дай-ка свой телефон.

– Ну уж нет! – возражаю с негодованием. Не такая я идиотка, чтобы после вчерашнего доверить кому-то телефон! Машинально отступаю. – Больше никто не прикоснется к моему мобильнику.

– Ладно, тогда держи мой.

Он достает из кармана телефон и протягивает мне. Я не двигаюсь, поэтому он запихивает его мне в ладонь. Горячие пальцы на мгновение касаются моей кожи, и я с ужасом замечаю, как у меня вздрагивает сердце.

– Добавь свой номер, – велит Блейк.

Я с сомнением пялюсь на гаджет в ладони.

– С какой это стати?

– Разве ты вчера ничего не усвоила? Нужно записывать номера людей, чтобы позвонить им в случае необходимости.

– Без обид, но ты, вероятно, последний человек, которому мне захочется позвонить в случае необходимости, – заявляю я, однако Блейк смеется так, будто мы перекидываемся колкостями, подобно старым добрым друзьям.

– Просто запиши, Мила, – говорит он спокойно.

Ну ведь не папин личный номер он просит. Однако в голове звучат нотации Рубена, звенит сигнал тревоги. Нужно быть очень осторожной, сообщая посторонним свой номер. Если он просочится в Сеть… да, конца света не наступит, и все же меня начнут донимать папины фанаты и журналисты в попытке вытянуть какие-нибудь сплетни или информацию. Нужна мне эта головная боль?

– Только, пожалуйста, никому его не давай, – сурово говорю я, бросив на Блейка угрожающий взгляд, затем ввожу номер и отдаю телефон владельцу. – Ты передо мной в долгу.

– Твои драгоценные личные данные в полной безопасности, – говорит он не без усмешки, приложив ладонь к груди напротив сердца. Затем опускает взгляд на экран, а через пару мгновений выжидающе смотрит на меня. Одновременно в кармане начинает вибрировать телефон. Прежде чем успеваю хотя бы потянуться за ним, звонок прекращается.

– Вот, – говорит Блейк, – теперь и у тебя есть мой номер, на случай если тебе надоест тусоваться с Саванной.

Подмигнув, он неспешно удаляется к матери, которая кладет ладонь ему на плечо и подводит к очередной группе прихожан.

Качаю головой, подавляя упорно пытающуюся расползтись на лице улыбку, и тоже возвращаюсь в толпу. Я не видела Саванну или ее родных с того момента, как мы вышли из церкви. Наверное, они не стали задерживаться. К счастью, мои родственники тоже наконец решили отчалить. Нахожу их у нашей машины.

– О чем болтали с Блейком? – В голосе тети проскальзывает тень беспокойства.

– Да так, ни о чем особенном, – отвечаю я, берясь за ручку дверцы.

– Таки мэр Эйвери благородная женщина, разве нет? Даже сейчас… – замечает Попай, и я каменею.

– Простите, мэр Эйвери?!

– Этот твой друг, – лукаво улыбается Попай, указывая себе за спину. – Его мама – мэр.

Я вытягиваюсь на носочках, чтобы взглянуть на тетю поверх машины.

– Мама Блейка – мэр Фэрвью?

– О, солнышко, нет, – усмехается та. – Она – мэр Нэшвилла.

Боже правый! Мама Блейка – мэр огромного Нэшвилла?! Вот так новость!

Вновь обследую толпу в поисках Эйвери. Они теперь разговаривают с проповедником. Блейку, похоже, скучно, в то время как его мама, напротив, с энтузиазмом кивает, на лице улыбка истинного политика. Теперь я подмечаю и то, как она гордо держит голову, и ее четкие, продуманные жесты. В ней явно ощущается властный характер. Она – часть правительства мегаполиса, более того – его лидер. Черт, да она победила на настоящих выборах! У нее есть все основания вести себя с таким достоинством и уверенностью.

Поймав мой взгляд, Блейк хлопает по карману с мобильником и одними губами произносит: «Звони».

Закатываю глаза. Как скажете, сынок мэра.

Меня тут же накрывает волна стыда за подобные мысли. Ведь самой не нравится, что меня воспринимают как дочь известного актера. Так что да, весьма лицемерно с моей стороны называть его «сынком мэра».

Вновь бросаю взгляд на Блейка, но он уже отвернулся и теперь пожимает руку проповеднику. Его учтивые манеры соответствуют манерам матери, и внезапно я кое-что осознаю.

Пожалуй, Блейк Эйвери – единственный в округе, кто понимает, каково жить в тени другого человека.

Глава 9

Следующие несколько дней я помогаю тете Шери по хозяйству. Она явно счастлива, что появилась лишняя пара рук. Я заметила, что амбиции дедушки по ранчо уже не вполне соответствуют возможностям, из-за чего ему нелегко угодить, и рабочая атмосфера складывается несколько напряженная. Тетя обучила меня всему, что мне может понадобиться при уходе за шестью лошадьми, которых держат на ферме: чем и когда кормить, а также как вычесывать, чтобы ненароком не попасть под удар массивного копыта. Немного поартачившись, я в конце концов даже согласилась чистить конюшни.

Еще мы занялись ремонтом крыльца. Когда тетя Шери вернулась из строительного магазина с набором красок в банках, я с радостью ухватилась за возможность стать официальным маляром имения Хардингов. Наша семья часто переезжала, и каждый раз, въехав в новый дом, мы с мамой, вместо того чтобы нанимать дизайнеров, врубали музыку на всю катушку и красили стены самостоятельно. Благодаря нашему любительскому ремонту дома казались более уютными.

К среде я перекрасила все оконные рамы на первом этаже и решила наконец передохнуть.

Выхожу расслабленная из душа и тут слышу из моей спальни звон телефона. Вцепившись в обернутое вокруг тела полотенце, чтобы оно не слетело, несусь к себе – Рубен терпеть не может, когда я не успеваю ответить и включается автоответчик. Спешно хватаю трубку и подношу к уху. Надеюсь, он не названивал мне все то время, что я провела в ванной, иначе весь злостью изойдет.

– Привет, Рубен, я только из душа! – выпаливаю, прежде чем он успевает хоть слово вставить. – Прости, ты давно звонишь?

– Кто такой Рубен, и почему ты докладываешь ему о таких интимных подробностях?

Убираю телефон и гляжу на экран – входящий звонок от моего нового «друга» Блейка Эйвери. Настороженно прикладываю трубку обратно к уху.

– Ой, прости. Привет, Блейк. Рубен – папин менеджер, он мне постоянно названивает.

– Походу, он и твой менеджер.

– Рада была бы с тобой поболтать, но… – Про себя улыбаюсь и присаживаюсь на кровать. – По какому делу звонишь?

– Помнишь ту церковь, в которую ходила в воскресенье? Там еще один парень дал тебе свой номер и просил позвонить? – мило спрашивает Блейк. – Так вот, уже среда. Как думаешь, мой телефон звонил? Не-а, ни разу. Ну, я и решил сам звякнуть, проверить, жива ли ты еще.

– Я была занята – помогала с ранчо, – говорю совершенно честно. Мысль позвонить Блейку всплывала в голове чаще, чем хотелось бы, однако я неустанно ее прогоняла, поскольку она вызывала волнение. Я решила беречь нервы и спокойно гулять с Саванной.

– А сейчас ты занята?

– Не-е-ет… – неуверенно тяну я, переживая о возможных последствиях этого ответа.

– Отлично! Как быстро можешь собраться?

– Чего?

– В Нэшвилле есть одно классное местечко. Мы с Майлзом собирались пойти, но он кинул меня ради своей подружки. У нее, видишь ли, никого нет дома. Разве он мог упустить такую возможность? Но мне все равно хочется пойти, а ты сказала, что я у тебя в долгу, верно? Поэтому предлагаю шанс по-настоящему познакомиться с Нэшвиллом. Соберешься за полчаса?

Взгляд падает на ежедневник на прикроватной тумбочке, а перед мысленным взором проплывают страницы, заготовленные для интересных событий в Теннесси. Как бы ни прошел вечер, хотя бы получится заполнить эти страницы.

– Позволь спросить, куда именно ты хочешь меня отвезти? – любопытствую я, стараясь сдержать досадные нервные нотки, проступающие в голосе.

– Это сюрприз, мисс Мила, – отвечает Блейк. Судя по тону, он сейчас ухмыляется. – Свидимся у ворот.

Вызов обрывается, а я еще несколько мгновений тупо сижу на кровати в одном полотенце, переваривая сказанное. Так, мы едем в Нэшвилл – видимо, только вдвоем. Куда именно едем – тайна за семью печатями, поэтому не представляю, как лучше одеться. Плюс я не отпросилась у тети Шери. Встаю, чтобы сперва поговорить с ней, однако вспоминаю наш уговор – мне позволено идти куда захочется, только нужно ввести ее в курс дела.

Тогда я подрываюсь и начинаю метаться по комнате, чтобы успеть собраться за полчаса, поскольку на одну лишь попытку укротить густую шевелюру уйдет половина времени. Выпрямляю волосы феном, затем еще вытягиваю кончики утюжком, одновременно роясь в кавардаке, который представляет из себя шкаф – на днях я наконец покидала в него все вещи. Отыскиваю свои любимые узкие джинсы – бледно-голубые, рваные на коленях; мама никогда не упускает случая упомянуть, как они ей не нравятся. Затем натягиваю вишневого цвета топ с вырезом лодочкой – я редко ношу оттенки красного, хотя они выгодно подчеркивают волосы. Дополняю топ помадой того же цвета.

Я наношу второй слой туши, когда телефон оповещает о новом сообщении – Блейк ждет у ворот, ровно полчаса после нашего разговора.

Хватаю маленькую сумочку с короткой лямкой, запихиваю в нее мобильный, духи, помаду и кошелек. У меня еще сохранились те пятьдесят долларов, которые дала тетя, – надеюсь, хватит на что бы там ни задумал Блейк.

Все это время мысли полностью поглощены молниеносным сбором, поэтому, только когда я спустилась на первый этаж, до меня всецело доходит, что я отправляюсь гулять наедине с Блейком – с парнем, которого почти не знаю и который не очень-то дружелюбно вел себя со мной при первой встрече. Хотя… все же его мама мэр, поэтому, пожалуй, можно спокойно предположить, что он мне не навредит. Выбесит – вполне возможно, но не навредит. К тому же его родственники Беннетты, а они довольно симпатичные.

Когда я захожу на кухню, тетя Шери готовит на ужин рагу из баклажанов – или синеньких, как здесь говорят. В окне замечаю Попая, который сидит на веранде в лучах вечернего солнца и неспешно попивает свой любимый сладкий чай.

– Проголодалась? – спрашивает тетя, заслышав мои шаги.

– Э-э, я как раз хотела сказать…

Она оборачивается и приподнимает брови – очевидно, удивленная моим марафетом, тогда как последнее время я щеголяла исключительно в ее старых футболках, измазанная с головы до пят высохшей краской. Держу сумочку перед животом, чтобы скрыть пирсинг.

– Я еду в Нэшвилл с Блейком, – непринужденно бросаю я, однако щеки невольно вспыхивают.

– У тебя свидание? – любопытствует тетя, в голосе скорее тревога, нежели усмешка. За ее спиной в сковородке шипит масло. – С Блейком Эйвери?

– Нет! – спешно возражаю я и спокойнее добавляю: – Не свидание. Он просто хочет показать мне город.

Блейку нужна компания на вечер, а мне – хоть какие-то развлечения, чтобы пережить лето.

– И куда именно вы направляетесь?

– Ну, точно не знаю… Он уже у ворот. У меня есть деньги, твой номер и главное – правильный код, – с широкой улыбкой говорю я.

Наконец уголки губ тети немного приподнимаются.

– Ладно, поезжай. Но лишь потому, что ты с нами закиснешь. Только прошу, веди себя хорошо, будь осторожна и не опаздывай.

– Буду паинькой и не опоздаю! – Я выскальзываю на веранду. – Привет, Попай! Я гулять.

– С тем мальчиком из церкви? – Дедушка обхватывает ладонями кружку и сжимает губы в тонкую полоску. – С Блейком Эйвери?

– Откуда ты знаешь?

– Эх, Мила, – мягко говорит он, затем устремляет взгляд за бескрайние поля. – Твоя бабушка красила губы такой помадой только для свиданий со мной.

При воспоминании о бабушке, которую я так мало знала, в груди образуется тугой ком. Ее уже довольно давно нет в живых, однако, очевидно, Попай все еще часто думает о своей любимой супруге, с которой прожил столько лет, и скучает по ней.

– Доброй ночи, Попай, – бормочу я, сжимаю его ладонь и целую в щеку.

Блейк ждет меня уже минут пять, поэтому сбегаю с крыльца и спешу к воротам. Когда они отворяются, передо мной предстает пикап, черная краска сияет в золотистых лучах заходящего солнца. Блейк опускает окно со стороны пассажирского сиденья и подается к нему.

– Заныривай, Голливуд, нужно поторапливаться!

Я распахиваю дверцу и карабкаюсь внутрь, с раздражением отмечая, как колотится сердце – определенно от спешки, и уж точно не от нервов.

– Привет, – бросаю непринужденно, стараясь не показывать волнения, и пристегиваюсь. В конце концов, именно этот парень запустил цепочку событий, из-за которых я чуть не разрыдалась на автопикнике, так что у меня есть вполне резонные основания переживать из-за сегодняшнего вечера. Тем не менее ему об этом знать необязательно.

– Здорово, – отвечает Блейк. Его взгляд карих глаз пробегается по мне, и я жду комплимента, однако он воздерживается. – Готова к лучшему вечеру в своей жизни?

– Весьма самоуверенное заявление. Куда поедем?

Блейк заводит мотор, его пальцы пробегают по электронной панели. Бросив на меня лукавый взгляд и очаровательно улыбнувшись, он включает музыку со словами:

– Голубушка, нас ждет хонки-тонк!

Я отвечаю каменным выражением лица – какого черта он только что сказал? По ушам бьет кантри-рок, к тому же Блейк произнес фразу с утрированным южным говором, отчего она прозвучала как бессмысленный набор звуков. Заметив отсутствие у меня реакции, Блейк убавляет громкость.

– Ты нанесешь мне личное оскорбление, если откроешь рот и заявишь, будто не знаешь о хонки-тонк.

Мои щеки не то что розовеют, а буквально пунцовеют.

– Что такое хонки-тонк?

– Е-е-е-мое! – с преувеличенным драматизмом стонет Блейк и даже раздосадованно ударяет по рулю для пущей убедительности. – В тебе, очевидно, нет ни капли горячей южной крови. Ведь ты здесь родилась! В Нэшвилле! В официальной столице кантри! На родине хонки-тонк! И при этом ничего о них не знаешь?!

– Так ты объяснишь или как?

Он разочарованно качает головой.

– Все просто – это заведения, где вживую исполняют кантри.

– И почему я не удивлена? – закатываю глаза я. В машине Блейка всегда играет кантри – кантри-поп, акустическое кантри, а теперь вот кантри-рок. Этот парень – ходячий стереотип теннессийского подростка.

– Я свожу тебя в свое любимое местечко, – продолжает Блейк. – «Хонки-тонк централ» на Нижнем Бродвее. У них также отлично кормят. И даже не смей… – Он кидает на меня предостерегающий взгляд и сжимает губы. – Даже не смей говорить, что никогда не слышала о «мясе с тремя гарнирами».

– Эй! – Я выставляю перед собой ладони. – Конечно, слышала! Это комплексный обед с мясом и тремя гарнирами на выбор.

Блейк проводит рукой по волосам и удовлетворенно улыбается.

– Значит, ты не совсем безнадежна.

Выезжаем на автостраду, ведущую за пределы Фэрвью. Большую часть пути компанию нам составляет музыка, Блейк постоянно крутит громкость с разрывающей барабанные перепонки до «хотя бы можно расслышать, когда кто-то говорит». Он рассказывает мне о хонки-тонк, при этом я подавляю смешок каждый раз, когда он произносит это слово, затем мы болтаем о Нэшвилле. В общем, беседа довольно спокойная. И безопасная, поскольку не касается личных тем – он не упоминает моего отца, а я и подавно не заговариваю о его маме. Таким образом, все полчаса пути мы треплемся о пустяках. Наконец паркуемся в центре Нэшвилла.

– Погоди, – останавливает меня Блейк, когда я отстегиваю ремень и тянусь к ручке дверцы. Замираю и вопросительно приподнимаю бровь. – Учти, мы не в Голливуде, не надо ждать ничего гламурного.

Я сжимаю губы в тонкую полоску.

– Зачем ты оправдываешься?

Блейк отвечает не сразу. Он пристально вглядывается в мое лицо, пытаясь что-то прочитать на нем, затем передергивает плечами.

– Да нет, не оправдываюсь. Просто, полагаю, ты привыкла к гораздо более… высококлассным заведениям, чем то, в которое мы идем.

– Это не значит, что оно мне не понравится.

Неужели он считает меня какой-то избалованной фифой? Ну да, я выросла в гораздо лучших условиях, чем большинство детей, но мама прививала мне скромность. С раннего детства мне внушали, что мы счастливчики и необходимо ценить возможности, которые у нас есть. Плюс мама всегда была чертовски бережливой. В то время как папа с легкостью транжирит деньги на очередную машину, мама ходит с одной и той же сумочкой, которую папа подарил ей на день рождения шесть лет назад, пусть даже на ней уже затерлись швы. Мне всегда выдавали ограниченную сумму карманных денег – если уж потратилась сразу, то ничего не попишешь, жди начала следующего месяца. Правда, если мне прямо сильно приспичит что-то купить, то достаточно похлопать глазками, и папа не откажет. Но я никогда не пользуюсь этой лазейкой. В отношении финансов я больше похожа на маму.

Именно поэтому предположение Блейка так меня задевает – слишком предвзятое.

– Хорошо, – выдыхает он и выбирается из машины. Я следую за ним.

Солнце полностью спряталось за горизонтом, пока мы ехали, теперь улицы Нэшвилла накрыты сводом темно-синего неба с проблесками розовых лучей. Однако все еще душно и ужасно шумно: гудят машины, визжат тормоза, отовсюду разносятся голоса и какофония музыки. Носа касается запах жареного мяса, и рот моментально наполняется слюной.

Задираю голову и разглядываю многоэтажки, сменившие бескрайние поля и пустоту. Может, я и родилась в Фэрвью, тем не менее меня всегда больше привлекала жизнь в мегаполисе. Мне нравятся шум и гам, поток незнакомых лиц, нескончаемые возможности, куда ни глянь. У себя дома мы с друзьями часто выходим гулять без четкого плана, готовые ко всяким приключениям, которые припас для нас Лос-Анджелес. Именно поэтому город такой захватывающий – никогда не знаешь, куда он тебя заведет.

Уже года два я не была в Нэшвилле, и пусть в сравнении с Лос-Анджелесом он представляет из себя совершенно другой мир, в нем все же чувствуется нечто родное. В моем паспорте в графе «место рождения» значится Нэшвилл, так что по факту я тоже дитя Теннесси.

Машинально следую за Блейком, при этом глазею по сторонам. Мы заворачиваем на Бродвей и внезапно оказываемся в самом сердце города. Перед нами вырастает массивное здание Бриджстоун-арены, а вперед тянется длинная улица с бесчисленным множеством причудливых неоновых вывесок, подсвечивающих ночное небо. С патио гриль-баров и ресторанов разносится музыка различных жанров, по округе витают аппетитные ароматы. Тротуары забиты дружескими компаниями, их гомон и смех становятся саундтреком этого счастливого летнего вечера. В центре Нэшвилла своя уникальная атмосфера – маленький мирок, наполненный хорошим настроением, хорошей едой (полагаю) и хорошей музыкой (ну а как же иначе, ведь мы в музыкальной столице).

– Хм, – вдруг произносит Блейк.

Я выныриваю из созерцания округи и вопросительно гляжу на него.

– Чего?

Он смотрит на меня с мягкой улыбкой на губах, затем качает головой.

– Да так, ничего.

Мы продолжаем идти по Бродвею, пока я резко не останавливаюсь у сувенирного магазинчика рядом с фигурой Элвиса Пресли в натуральную величину. Картинка прямо как с открытки, поэтому достаю телефон, чтобы сфоткать. В голове уже всплывает забавный комментарий и хештег, но я вспоминаю, что мне закрыли доступ к соцсетям. А даже если бы и не закрыли, все равно я бы не смогла ничего выложить – нельзя высовываться, шуметь и бла-бла-бла. Какие веселые летние каникулы мне предстоят! Низкий поклон Рубену и… ну и папочке, надо полагать. В конце концов, он согласился с тем, что отправить меня сюда – лучший выход из ситуации. Лучший не для меня, а для его имиджа.

Неприятная мысль. Хотя я ни на мгновение не верю, будто папе карьера важнее меня, тяжесть в груди заставляет сомневаться…

Ого, откуда вдруг такие странные настроения?

– По-моему, малость несправедливо считать Элвиса Пресли иконой кантри. Он в основном посвятил жизнь рок-н-роллу, – замечает рядом со мной Блейк.

Мы по-прежнему стоим посреди тротуара, я держу перед собой телефон, на экране светится фотография с Элвисом. Тяжело сглотнув, убираю гаджет в сумочку. Хорошо, что Блейк не заметил моего кратковременного ступора. Я с радостью хватаюсь за возможность переключить внимание.

– Да ты прям всей душой болеешь за кантри, а?

На его щеках вспыхивает румянец, Блейк выставляет перед собой ладони, как бы защищаясь.

– Я коренной нэшвиллский парень, чего от меня ожидать? – Он усмехается и кивает вперед. – Почти пришли. Наше местечко за углом.

Повернувшись, я замечаю подсвеченную голубую вывеску «Хонки-тонк централ». Вдоль оранжевого кирпичного здания в три этажа тянутся балкончики, забитые людьми, вышедшими глотнуть свежего воздуха; изнутри мелькают вспышки света; доносящаяся до нас музыка звучит именно оттуда. У входа толпится народ – очевидно, заведение, расположенное в самом центре города, пользуется огромной популярностью.

– Это бар, – говорю я с недоумением и поворачиваюсь к Блейку, не в силах стереть разочарования с лица. Если меня не подводит память, мы оба несовершеннолетние.

– Не просто бар, а музыкальный, – уточняет он и направляется ко входу. – А еще здесь подают еду, поэтому возрастных ограничений нету. Нам только алкоголь не продадут.

Приближаясь к шумному зданию, я все больше чувствую себя не в своей тарелке и неосознанно прячусь за спиной Блейка. В конце концов, он упоминал, что это место его любимое, поэтому, вероятно, хорошо здесь ориентируется.

У входа стоит вышибала, и меня бросает в жар – господи, нас сейчас развернут! Кошусь на Блейка, однако он совершенно невозмутим, идет уверенно, расправив плечи и задрав подбородок – в целом он выглядит внушительно, будто гораздо старше меня. И чем его мама кормила в младенчестве, протеиновыми коктейлями из бутылочки? И все же выглядит он недостаточно взросло, поскольку, когда мы подбираемся ко входу вслед за какой-то дамой бальзаковского возраста, вышибала вытягивает руку, перегораживая нам путь.

– Мы начинаем проверять документы в восемь, так что постарайтесь убраться через полтора часа, – говорит он, перекрикивая музыку, затем суровое выражение его лица сменяется дерзкой ухмылкой, и он роняет руку, пропуская нас. – Не вынуждайте меня за вами бегать!