Текст книги "Flagelação. Los siete latigazos que más dolor causaron"

Меску на это нечего было сказать. Он смотрел на милующихся Нарайю и Шторм и только хотел забрать Нарайю в отделение, но понял, что в присутствии визиря это будет проблематично, поэтому он вернулся на пруд, недалеко от дома жирной матери Нарайи, дабы там ожидать отщепенца. Визирь, как ни странно, не спешил обрывать стенания свœй голой жены с неизвестным Нарайей, он наблюдал за ними с низким удовольствием обманутого мужа. Кстати, моя любимая, а почему Сатану представляют с рогами? подумай над этим вопросом, пока я продолжаю, а я продолжаю с момента, как в мазохистическом взгляде визиря вместо слияния жены с посторонним Нарайей стал отображаться некий Косамов, руководитель детского сада. Косамов извиняется за то, что подслушивал беседу визиря и Меска, но он подслушивал, и ему хотелось бы узнать подробнее о «втором учении», может, оно пригодится подрастающему поколению, ибо насчёт первого учения Платона или третьего учения Люцифера, о которых ему довелось, я извиняюсь, подслушать, он определённо не уверен. Визирь раздражённо вздохнул и объяснил Косамову, что вторœ учение представляет собой учение Бога-Сына или Аристотеля, что оно является мостом меж идеями первого учения и плотью третьего, однако главной его целью является избавление глины людей от «странного зла», которœ людей способно погубить, и избавить людей от «странного» во славу «природного зла» и «природного добра», сочетание которых может, и только оно, породить необыкновенно красивые и музыкальные вещи.

– Вряд ли и оно нам пригодится, – поклонился Косамов и подмигнул визирю. Визирь подмигнул в ответ. Оба уже знали, что с помощью милитантов они подожгут детский сад… Косамов тоже ушёл, а визирь остался подглядывать. В своих мечтах этот разносчик венеры представлял себя вместо Нарайи, только вместо поцелуев Нарайи он давал бы Шторм болезни и бесплодность, а вместо сени каштана над ними бы светила робот-люстра с потолка шикарных апартаментов в безвкусном american-like Абу-Даби, но его отвлекла посторонняя девушка, за которой визирь, будто по приказу трёх учений сразу, пошёл, как заведённый механизм. Позже выяснится, что девушку зовут Серпентин. Она станет рабыней визиря, его любовницей и подчинённой, а в подаренной ей квартире с новой мебелью с неубранными ценниками будет атмосфера выплаканных глаз, которую Серпентин готовила для свœго грядущего освободителя с неба. Шторм в противоположность Серпентин была более сдержана, ибо знала свœго освободителя в лицо, и лишь ожидала ухода визиря к любовницам или Любовнице, дабы вновь вкусить его гигантский поцелуй любви.

вторник

Продолжая тему поцелуев. Нежные ланиты Елены Прекрасной пылали как шестнадцать изысканно-алых роз, поэтому губы Симона Мага оказались бы на них излишними как листья салата на бутонах.

– Кем был твой отец? – спросил Симон Маг.

Елена молчала. Все колена Израилевы стояли за пшат, за простое значение слова, но когда отсутствовало слово человечье, появлялось слово Божье. И оно появилось. И сказал Бог: «КТО-ТО взойдёт на ложе отца своего и осквернит его», и Симон, испугавшись, решил, что речь идёт о нём самом, впрочем, Бог здесь имени не указывал, это было как бы предсказание Его, и вообще, сказанное в созвездии Овна силы особой никогда не имело, однако я, любимая моя, Geliebte, замечу, на правах автора, что Богом имелся в виду Рувим, чей верх достоинства и могущества в деяниях семьи куда превышал таковой у Царя Иудейского Иисуса, рождённого Марией тысячелетием позже.

Когда Бог умолк, Елена, наконец, нарушила молчание и прошептала:

– Я ненавижу Меска.

– Я тоже, – подхватил Симон Маг. – Так кто же твой отец?

– Пусть архангел Михаил завалит Салина-Меска каменной горой, булатной оградой, железным тыном, золотым щитом, железным небом, своими скипетрами, именными распятиями, табличкой с надписью «INRI» и прочим, что таится в закромах мучеников Назарета из числа монахов, священнослужителей и прочих Понтиев Пилатов… А отец мой? Ха! Какой же отец? Не знаю никакого отца. Поцелуй меня в щёку!

– Но они как пахнущие розы…

– Целуй!

Симон послушился и опустил листья салата на её правую щёку, и вот здесь Елена впервые позволила себе упомянуть о «колоссянах Эммануиловых».

– О ком? – переспросила ты.

– Мысленное раздевание взглядом говорит многое об ощущениях и ощущаемом, – вслух заметила дочь Марка, второго апостола из семидесяти двух колоссян Эммануиловых, которая в шесть часов утра мечтала о славе преподобномучеников Крыма для отца, а в семь часов утра уже об авторитете священномучеников в робе с вышитыми на спине лабарумом Константина и монограммой Христа заместо креста для третьего ламедвовника Патрика, что стоял своими ирландскими коленями на острове с собакой, где хранилось полнó приготовленной еды, но не было местных жителей, где жил только эфиопский дьявол по прозвищу Самуил, или Лука, или Иоанн, или Эль, или Элоах, или Элохим. У Лии, конечно, было шесть сыновей, но их имена звучали не как вышеприведённые. Первородный сын Иакова и Лии носил имя Реувен и был известен своим заветом о мыслях, который его колено, Колено Рувимово, чтило только во вторник, день суши, моря и растительного мира, и который до наших дней дошёл сохранённым в неизменном виде только в лысоватой башке старика Клеопы, брата святаго Иосифа Обручника и тоже второго из семидесяти апостолов Христовых. Его борода упиралась своим острым концом в РУБИН, в который была всечена буква:

Σσ

И означалась этой буквой ложь…

Короче, любимая моя, одна ложь вокруг нас. Два вторых апостола из семидесяти или семидесяти двух – разве такое возможно? Конечно же нет! Потому что никаких Эммануиловых колоссян нет, есть апостолы Христовы, и Марк, в отличие от Клеопы, был лишь пятьдесят вторым из семидесяти апостолов Христовых, был не тем Марком, который евангелист, но тем, что ещё безбородым превратил Левия Фадея в Андрея и далее воспринимал Левия Андреем вплоть до седобородой старости. Именно этот Марк родил Елену Прекрасную, о чём Симон Маг, занятый …, мог только догадываться. Но времени на раздумия у него не было. И без помощи магии он видел, как вдруг набегают бархатные тучи.

 
Птенцы пугаются грозы. С открытым ртом
пережидают, дабы их певучий
и нежный щебет вновь в пространстве голубом
раздался после молнии стрекучей
над головами вредных баб и мужиков.
Мужчин и женщин – и про них я лучше
Вести продолжу Гороскоп цветастых слов.
Мужчина дух есть, действие, еврей,
и есть туз чаш.
Жена его – душа, бездействие, арабка,
роза.
Душа и дух едины, зеркáл живых стеллаж,
Но есть и разница в отображеньях симбиоза.
Сам Бог природы не всегда раскусит сей мираж:
в душе универсалии творений есть! Их грёза
пародировать Его, себя мнить малым божеством…
Обычный дух же познаёт вселенную навоза,
Чтоб обратить её в любовный мёд и храбростей вино!
Душа и дух, мужчина-женщина, еврей-арабка —
Любую пару испохабит Симон Маг-шутник.
Его Елена в поле, душа желтеет беспорядком,
но тело её стройно, да, в душе же – ИМШЫНБМК.
 

Елена стояла в поле, полным жёлтых сурепок, и пожинала то зло, которœ посеяла в мире, ибо она играла нечестно, не ожидая, что с её оторванными крылышками могут столь же нечестно надругаться. Она приняла решение без раздумий, и это в буквальном смысле ей дорогого стоило – в кармане у неё оставалось четыре монеты. Её готический стиль одежды контрастировал с жёлтыми цветами и зелёным полем, но не чёрнœ платье выражало её горечь от мœй победы, а её задумчивый взгляд вникуда. По чёрно-белому телевизору крутили территориальный рестлинг, старый матч из славных времён, когда ещё не были выдуманы антипремии, в котором пастырь защитил свой титул от рок-звезды, но я во время этого матча заснул, и мне приснилось, как я худыми пальцами ломаю сигарету, даже две. Надо выбирать подороже. Открываю глаза и спросонья потягиваюсь – а по телевизору уже крутят Рестлманию. На ринге я вижу девятый стул, синего цвета, я протягиваю руку к экрану и вытаскиваю его, чтобы с ним удалиться в пещеру, где мне на чём-нибудь нужно сидеть. В пещере я сижу и сочиняю для себя лебединую песню. А Елена, пожирательница снов, всё стоит одинокая в чёрном цвете, словно копия копии себя, и будто ждёт, что в сурепочном поле вдруг расцветёт облепиха, которой тут не место, однако нет, заместо этого я отгоняю надœдливую муху и покидаю свою пещеру. Я подхожу к Елене и трогаю подол её черного платья. На ощупь похоже на лайкру. Елена необыкновенно хороша сегодня, и красота её наводит на мысли о живописи в стиле классицизма или романтизма, античные краски которой оглушают меня своим величием, оставляя послевкусие в виде гула в ушах, напоминающего то ли грегорианский хорал, то ли Waisenhausmesse, или Orphanage Mass, если по-английски, опускающееся от ушей до желудка и вызывающее голод, смешанный с желанием попробовать нечто экстравагантнœ для наших мест, вроде плова с бараниной под кисло-сладким соусом – вот настолько хороша Елена сегодня, но она сказала в контрапунткт мœму желанию:

– Я проиграла. Я неудачница. Я хочу исповедаться. Уходи! Я жду апостола.

– И какого, интересно знать? Двадцать четвёртого?

Я намекал на количество её партнеров, однако она была серьёзна и шутку не оценила.

– Нет, пятого. Пятого из семидесяти, по имени Филипп. Он совсем и молод, моложе даже тебя, но он успел совершить столько богоугодных деяний в Азоте, Траллесе и Кесарии, что если б Адонай даровал по волоску на бороде за каждœ такœ деяние, то к концу этого вторника едва показавшаяся бородёнка Филиппа заслонила бы от солнца все эти жёлтые сурепки!

– Это всё враки, – сказал я. – Я вот слышал, что Филиппа обучал сам Иаков-младший, и учение его носило гностический характер. «Учение о мировом льде», может, слышала о таком? Так вот, пока Иисус со всей прямотой и решительностью пытался втолковать народу по ту сторону Иордана свою единственно благую весть, Иаков-младший хромал на свою длинную палку по улицам Переи и Иудеи и впитывал «мудрость мирового льда», немыслимого в пустыне и потому там так желæмого. К нему пришли четыре зверя – олень, баран, мангуст и волк – и сказали, что мысль подобна воде, а лёд водой быть не перестаёт, однако обжигæт, поэтому даёт как бы огонь, и этот как бы огонь он как бы Божия искра, которая дала жизнь всему сущему и несущему. Поначалу Иаков-младший в это не поверил и отогнал корявой палкой таких докучливых зверей, однако ему явился Ангел, настолько красивый, что Иаков-младший ощутил love at first sight, впал in love not limbo, и принялся Ангела слушать, и повторять за ним. И вот именно учение Ангела Иаков-младший передал Филиппу, с которым тот носился по Кесарии или где-то там ещё, выдавая его за веру в Христа и ища наивных дурочек, ждущих помощи, вроде тебя, которым можно будет это учение передать, но не половым путём, как тебе того бы хотелось, а бесполезным внушением, а, может быть, даже и вредным как для нервов, так и для кошелька с желудком. Кстати, сколько у тебя осталось? Четыре монеты?

– Двадцать четыре, – соврала Елена. – И вообще, какœ тебе дело? Кто ты такой?

– Я влюблен в тебя. Я – агнец, закланный от создания мира.

– Лишь бы не агнус Деи! – ужаснулась Елена и внимательно на меня посмотрела. Крепчайшая голова, бесстыдный лоб и острые рога определённо выдавали во мне Овна, но она продолжала меня слушать, поскольку ясно поняла, что я далёк от принадлежности Дее. А что я именно говорил, уже не важно, ибо время идёт неумолимо, любимая, и созвездие Овна вместо Огня теперь порождæт Землю, что может значить только одно – на копыта ему наступают копыта Тельца, который мычит, когда женщина смеётся, а смеётся она, когда Венера овладевæт Марсом в позе нæздницы. Даже в такой позиции бьющееся сердце Венеры находит время на чтение всех четырнадцати глав книги пророка Хошеа, и глаз её особенно цепляется за блудницу-невесту, сестру пророка Исайи, отреченную от Господа-жениха в третьей главе, но которая в главе тринадцатой таки наконец образумилась, когда увидела сына человеческого Ноя в его борьбе с Элимом. Ной вырвал Элиму сердце, вот оно, пожалуй, не билось, ибо это был семейный узел, из которого исходили семь лучей гностического света. Первый доставался муравьям, которые хоть и не были сильным народом, но летом заготовляли пищу свою; второй уходил Агуру, что слова свои для ушей скифов, массагетов и эфталитов специально передавал на индо-иранских языках; третий подбирал сам автор книги по имени Осия, что уже в ранней молодости чтил Слово Господне; четвёртый захватил большой пророк Исайя, вещавший о грядущем спасителе, об утреннем свете в мире беззакония и торфа, о много каких ещё вещах, короче, Исайя пересказывал примерно один и тот же тезис разными словами; пятый луч гностический, как и шестой, ушли дочерям одной матери, двум египетским блудницам с измятыми грудями, старшей Оголе Самарии и младшей Оголиве Уршалимии – Огола в свете пятого луча рождала дочерей, Оголива в свете шестого сыновей, но вместо молока из их девственных сосцов текла растлённая мазь из окопника для суставов и для смазки деталей. А что за детали, спросишь ты, любимая, Geliebte, а я не отвечу прямо, а попрошу тебя со всею любезностью в голосе, ибо сегодня православная, да и католическая, кстати, тоже, Пасха, взглянуть под лиственницу, дабы ты там увидела шайтан-машину, никем до шестого апреля 2200го года не виденную ранее … … Пока ты в неё залезаешь, я вижу, как седьмой луч гностического света… ты же можешь не смотреть так пристально. Лучше верь моим словам. Я действительно не принадлежу Дее, кем бы она не была. Я просто люблю тебя и хочу сосать твой язык. Ты – моя единственная, твои зубы – жемчуг. Твоё дыхание – веточка свободы, принесённая белым голубем. Той свободы, что даёт белому мужчине силу, например, праздновать четвёртœ июля в мире шариата. В свœй пещере я смотрел песенный конкурс, – решил я поменять сюжет и, кстати, соврал, ведь я смотрел рестлинг, – и мне там очень понравилась песня U2 «One Tree Hill». Я отдал за неё двенадцать голосов. А если даже я смотрел, то ты и подавно смотрела, так что любопытно будет узнать, за кого ты отдала двенадцать?

– Я не смотрела, – сказала Елена. – Ну так, только поверхностно. И вообще, не заговаривай мне зубы, ясно? Мне не нужна твоя подушка безопасности в виде так назывæмой любви. Всё равно не поможет. Я буду ждать апостола.

– Лучше б ты сказала, что будешь ждать последний альбом AwerHouse, – сказал я как бы для разрядки.

– Все равно его название неизвестно, – пожала плечами Елена. – Вроде «New Sincerity», как-то так…

– Так себе название, если честно. Мой друг из Онтарио сказал, что его якобы уже слили в сеть, что там двенадцать песен, а открывающий трек неожиданно тяжёлый, прям метал, мол, это не похоже на их последние работы, кукареку, мол, это ближе ко второму альбому, когда они жестили…

– Ты продолжæшь заговаривать мне зубы?

Елена даже легонько улыбнулась, сквозь свою грусть. Я сдался.

– Да. В первом микрорайоне построили тоннели, которые от Чайковичей ведут прямо к Школе. Мне стоило больших трудов пройти сквозь них, чтобы принести тебе это…

Я оторвал себе рога и из них выпустил множество ярких птиц, скучающих по полю, одна сіла птаха білокрила на топóлю, а вторая Елене на плечо.

– Откуда такие подарки? – спросила Елена. – Чьи они? Арабские?

Я не ответил и сказал:

– Я буду дарить тебе разных птиц по тысяче в день, но не жди, прошу тебя, этого апостола с его мировым льдом!

– Ты не понимæшь. Я безвыходно застряла в этом месте. Из-за тебя, между прочим! Ты пришёл в неподходящее время, и теперь я постоянно мешаю себе жить и радоваться жизни, я изнемогла от свœй бессмысленной работы, силы на смирение или терпение у меня не осталось, а ты не способен мне дать ничего, что уж там силы!

– А апостол способен? – желчно спросил я.

– Да! Не знаю. Но это хоть что-то…

– Он не придёт…

– Почему?

– Надо хоть что-нибудь сделать для нашего мрачного празднования. Нарядить тебя в королеву булав и окружить тебя серафимами…

– Почему он не придёт?!

– Вот почему… – Из левого рога я выбросил труп апостола Филиппа. Елена ничего не смогла вымолвить. Она молча легла на цветы и стала смотреть в небо.

– Наряжай меня, – сказала она. – В королеву булав…

Я не стал спешить, а стал ждать, когда она уснёт. Лишь когда последняя разноцветная птица села в почти чиновничий эллинг, образованный вокруг спящей красавицы, я достал из рогов две палицы и призвал воинствующих серафимов. Они прилетели и превратили Елену в сиамскую кошку. Я тяжело вздохнул. Короче, как-то так, моя любимая, прошло моё расставание с девятой девушкой. Сильно ли я расстроился? Не знаю. Она была с аккуратненьким носиком, а мне, как ты знæшь, нравятся длинные носы у женщин, потому что в сочетании с чёрными глазами это может дать лицу сильную страсть, которой девушка вполне может и не обладать. Надеюсь, что к тебе, моя любимая, это не относится, и твой дивный носик соответствует некоторым страстям, которые я от тебя ожидаю. Только не кушай, прошу, плодов болиголóва, ибо от них действительно болит голова, а нам ещё, любимая, как-никак отмечать Благовещение Пресвятой Богородицы в старообрядческой церкви.

Дух пророка Заратустры, в отличии от нас, и в самом деле посетил эту церковь. Беспоповость помещения его обрадовала, конечно, маги и хрáмовые проститутки куда бы лучше сюда пошли заместо попов. Подражание старине, национальные одежды, одноголоснœ пение в окружении ещё византийских фресок заставило пророка проникнуться духом времени, вспомнить первосвященническую молитву, прощальную беседу Иисуса с учениками и ненадолго перенестись в Фессалоники к двум старцам, сидящим на двух престолах. Одним из них был четвёртый праведник, ламедвовник, а другим был старец с длинной бородой по имени Анáния, третий апостол из семидесяти, несущий Божий «Хашéм»(Имя) благими деяниями на всём пути из Елевферополя в Дамаск. Родом Анáния происходил из Адыгеи, пленным попал в Грецию, и с годами его воля «я» в молодом теле заменилася безвольною любовью кo Христу и желанием проповедовать. Дух Заратустры уселся между ним и ламедвовником, который тоже достоин упоминания. Имени его неизвестно, известен лишь один факт из его биографии. Он постоянно шутил и однажды надел на спину ослинœ седло на потеху мудрому султану Амину. Амин хохотал аж до слёз, пелена которых помешала ему увидеть, как ламедвовник крадёт из его нашейного обруча драгоценный яспис и кладёт его под седло. Амин был поистине мудр, фразы вроде «увядание заложено в эссенции цветка» поистине говорились им, однако добрая шутка и его оставила в дураках. А ламедвовнику из-за желания не принимать ислам пришлось продать этот яспис исламскому пророку Али ибн Абу Талибу, а после того, как Али убили в пятьдесят девять лет этот камень получили беглые убыхи в Андижане. Долго вспоминать духу Заратустры не пришлось. Он покинул Фессалоники, т.к. слышал от огня меж престолами старцев, что горит Иония от рук мамлюкского султана Абу Бакра, и он направился к нему во дворец с намерением почитать его закон. Но там он застал Абу Бакра в скорби, прелюбодеянии, соблазнах, но и в вере, пока его мухарибы умирали от меча, сражаясь с турками. Тогда дух Заратустры приказал Абу Бакру заняться проблемами Египта, и Абу Бакр, приняв его голос за голос Джабраила, немедленно послушался. Мамлюкский султан протрубил в морской рог, и мухарибы вернулись в Египет. Решив насущные проблемы, дух Заратустры наконец-то посетил Андижан. Там он встретил двух дуэлянтов из убыхов, жестоко дерущихся на фоне живописного горного этюда. Оба пали замертво, и поскольку один из них был несторианцем, то душа его перенеслась в Бога-Отца, Вседержителя и Творца. Из кармана второго выпал драгоценный камень, тот самый яспис. Едва его ноги дотянулись до самой нижней части кровати, как пятый ламедвовник, Отец, представлявший собою Отечество, почуял неладнœ, вспрял ото сна и отправился наблюдать результаты битвы. Ему, как бухарскому еврею, были безразличны мёртвые убыхи, предвиденье вело его не к ним, а к яспису. Он положил камень к себе в карман, и лет десять он им сохранялся, пока дух Заратустры посредством колдовства не перенёс этот яспис к Симеону Магу.

Не повернётся язык сравнивать сады Шомрóна с Алкиновым садом у Гомера, однако цветущая сирень над купленной блудницей его завораживæт, высвобождæт огонь разума и меняет скорость жизни. Пока поцелуй ангелов благословляет их усталые души, по его голове растекаются словно бы пролитые образы – безвредные, безболезненные образы: пусть тёмнœ существо, напоминающее топинамбур, головокружительным спуском по анальной лестнице выскочит в отверстие наружу, ибо в глубине его души оно горело и говорило ему, мол ты, ты просто переносишь осуществление собственных желаний на одиннадцатый день Скорпиона, дабы они как можно дольше радовали твою бесхребетную душу именно как в качестве желаний, не опороченных реальным миром. Но ирония в том, что желание писателя… осуществилось! Красавица и чудовище, они стали владеть умами еретиков, коих было и будет немало, владеть под разными именами, воин и монах мужчина, мать и любовница женщина. Те, что раскалывают череп обломками от храма, выбирают Митру, но те, которые молятся этими обломкам, выбирают Евангелие от Матфея, но Симон и от тех и от других смог найти себе идолопоклонников и устроить больничную дискотеку. Ночнœ небо не могло не возразить на ихний танец истерии. Звёзды взбунтовались. Овен убил свœго шута и в виде воина-огня отобрал у Водолея мага. Овен сам оказался тяжело раненым. Великолепие и порядок уходили в прошлœ, Хшатра Ваирья забывал про металлы, и гений удачи Симона Мага пробивал ему свой великолепный путь к порядку и металлам. Но оральная фаза его любви к Елене стала затухать, и одной пустынной ночью у солёного озера Елена ему сообщила:

– Я подо льдом.

– Ты дрожишь? – удивился Симон Маг.

– Да. Но меня мучæт не холод пустыни или бунт первых звёзд, меня мучæт холод твœй первой любви ко мне.

– Я тебя вылечу, – вновь сказал Симон Маг и начал колдовать. Он знал почти всё о влиянии звёзд на человека, и зачастую различные эксцессы неба использовал для спонтанного усиления возбуждения. Он наделял яркими чертами хаос земли и обозначал её внезапные вибрации странными знаками, ставшими провозвестниками к появлению у человека «мыслей про себя». Сила первооткрывателя, борьба свœнравного честолюбца с уверенным в себе предпринимателем только добавляли энергии колдовству Симона и помогали ему с достоинством применять мощь божественного семени, заложенного в нём. Его эгоистическœ начало не знало себе равных в царстве идей, даже Платон, застань бы он Симона, отошёл бы на задворки духовного плана своих собственных идей. Влюблённость Симона к собственным духовным детям лишало его способности заботиться о потомстве во плоти и крови, и порою Симеон Маг казался несравненной Елене каким-то сумасбродом и деспотом, хотя чувство долга всегда преобладало в нём. Обладая природными качествами вождя, он окружал себя и некрасивыми девками, хваля их куцые ноги и редкие проборы белёсых волос, не ограничивая себя ни в сдирании с них платьев, ни в гостеприимстве и великодушии монаха-аскета по отношению к ним. Его мужественность и сильная воля позволила ему переделать обыкновеннœ эротическœ начало в высшую идею, в художественный акт, где голод семьи уступал в благоговении перед нарисованным им эфемерным облаком. Жёлтым зубами Симон Маг выгрызал головной и спинной мозг заколотому барашку, дабы вызвать гнев Марса, гипертонию у Сатурна и воспаление лёгких у простых бедуинов. Избыток фосфорнокислого железа в его мозговой оболочке легко помогал его желаниям исполняться и набивать его подкладку под халатом всё новыми и новыми драгоценными камнями: опалом, сардониксом, аметистом и глазкóвыми шпатами. Ритуал его подходил к концу, хрусталь её глаз всё тёмнел и мягчал, но только после окончательного завершения ритуала Елена в полной мере смогла почувствовать тепло его любви и потребовать рассказать что-нибудь этакœ, дабы скоротать пустеющую ночь. Раб могущества, Симон Маг, стал припоминать будущее, ибо он хотел, чтобы до её мягких мочек слегка лопоухих раковин дотянулась история…