Текст книги "Flagelação. Los siete latigazos que más dolor causaron"

Действительно, мы ограничены, но без светлого взгляда (что сложнее, но надежнее тёмного) мы ограниченными и останемся. В СОЗДАННОМ нам свете мы и сможем явить подлинную власть.

Если не будет света в нашем отношении к вещам, в нашем ВЗГЛЯДЕ на них, то не будет соединения света Божьего с нами. Только так можно обрести Бога или, если говорить по-другому – только так можно жить в согласии со своей природой. Это согласие можно лишь СОЗДАТЬ в своём мире – и одному человеку будет крайне сложно создать его без вмешательства другого. Даже Бог не может стать столпом творений, ибо мы всегда в своей голове, а Бог не всегда. Крайне важно иметь собственный творящий взгляд – важно, даже если взглянуть на это с позиции материалистического эгоизма. Без собственного творительного взгляда человек станет объектом других творительных взглядов и станет полностью зависим от качества этих взглядов или, что вероятнее, будет зависим от тёмного эфира, что испокон веков заполняет пространства между людьми. Тёмный эфир между людьми – вот в чём главная антибожественная сила. Он легко входит в души людей, не пытающихся творить мир собственными глазами, НО – и это важное НО – этого мощного тёмного эфира может попросту не быть в ТЕХ людях, чьи взгляды несут светлую творящую силу. Вот она, пожалуй, вся ТАИНСТВЕННАЯ СУММА, которой я хотел с тобой поделиться, моя любимая, Geliebte…

Ангел полуночи сорвал одуванчики и дунул ими в небо, особое внимание уделяя созвездию Рыб, ибо сейчас март, шестнадцатое число, и звёзды именно водной стихии властвуют сейчас над нашей тёмной комнатой. Здесь тебя и меня настигают воспоминания о брянском квартирном доме на окраине, с боковым синим и старым балконом на первом этаже, с цветочным горшком на окне, и на излёте дня меня посещает мысль, что венгерский и словенский язык в моих группах европейских языков можно объединить в одну группу, хотя это вроде не логично, но также нелогично объединят венгерский с хорватским, почему-то решает мой полусонный мозг, и…

– …я всегда буду играть кого-то, – сказал один из Всадников. – Ты никогда не увидишь меня настоящего…

– Я пришёл сюда для исцеления мира, – сказал человек. – Двадцать три дня продолжалась моя дорога, и вот он я, один, под небом Рыб, стою против вас четверых. Вы отвечæте за стихии? Или же вы Всадники Апокалипсиса, как и было предначертано?

– Вторœ, – сказал один из Всадников. – Впрочем, и за стихии мы тоже отвечæм. Только, кто ты такой? Как ты нас нашёл?

Человек огляделся по сторонам.

– Где ваши кони, Всадники?

Один из Всадников указал на огромный роторватор, машину смерти в лучах марта.

– Вижу, – сказал человек. – Вижу, и потому отвечу на ваш вопрос. Я некогда был кентавром Хироном. Но меня убили холерической стрелой Геракла. Я думал, что это был Иолай, так как видел его лицо. Но нет, это был некто из вас, из Всадников, и я хочу, чтобы мой убийца обнажил своё лицо!

Ответа от Всадников не прозвучало. Вместо этого машина смерти, роторватор, двинулась прямо на человека. Лошадиные кости гремели, а мать-природа изнывала от своих красных дней – она же не была египетской актрисой с дынями вместо грудей, без удочки ловящей Рыб, отвечающих за Вóду и свет, она была одним только спящим лицом в венериных волосах, в окружении адиантума, улитки и бабочек. Ни Земля у левой ступни и ни Вода у правой не могли прийти на помощь матери-природе с её обыденным страхом смерти. Зато человеку, побывавшему в царстве Аида, не была страшна новая смерть. Он вспомнил свои копыта, свою мудрость, свой родительский корень и усилием отчаянной мысли пронёсся по уничтоженному миру и исцелил его. От его звёздного обращения и стремления к утраченному произошли космический ум и прочие душевные существа, и эти светлые химеры помогли человеку развернуть машину смерти в обратную сторону и двинуть её прямо на Всадников. В ужасе четыре стихии бросили в машину пожары, камни, ветрá и потопы и только после годовалого экстаза от войны, любви, религии и музыки машина смерти замедлила свой ход. Земля вернулась на место. Роторватор замер. Затем развалился на лошадиные кости. Бóльшая их часть попала в брюхо гиппопотаму, зверствующему в водах мира, но Всадники смогли сберечь для себя четыре длинные кости.

– Напишите на них ваши имена! – приказал человек.

Первый Всадник послушался. К удивлению человека, имя на кости оказалось женским, выцарапанным безымянным ногтём правой руки.

– Теперь ты!

Вместо имени второй Всадник снял с себя маску, и человеку только чудом удалось не влюбиться в нежный лик черноволосой чаровницы.

– ВСЕ И ВСЁ, ВЕЗДЕ И ВСЕГДА, – прокричала Елена Прекрасная, и невидимый ветер сбил человека с ног. Всеми живыми существами, всеми предметами, в любой стране мира, в любœ время дня и ночи человек был унижæм и побивæм, поэтому с этого первого дня Елена Прекрасная стала носить имя Шторм, но зато в этот триста шестьдесят третий день герой нашего времени завершился. Разрушитель роторватора стал обычным мужчиной со множеством имён. Начало, frassino1515
  ясень


[Закрыть], форма, неделимое постоянство, дух вечности, положительный порядок, мужчина-Смысл и отец, он стал вести земной образ жизни и в конце-концов встретил свой конец, tuoni1616
  гром


[Закрыть], материю, делимую изменчивость, душу времени, отрицательный хаос, женщину-Жизнь и мать и заставил её породить Единородство и Блаженство, дабы утереть нос этому среднему сыну Симону в Испании, который, будучи Человеком-мужчиной, вступил в союз с женщиной-Церковью и заставил её породить двух сыновей, Экклезиастикуса и Макариотеса, и только взглянув в перекличке религий сквозь «католистическую» скульптуру и «правовласную» музыку на рогатые и хвостатые звёзды Рыб Симон понял, что женщиной-Церковью была чёрная лисичка Адли, перевёл ясеневые глаза на милых деток и традиции демонов, воскричал от ужаса, освободил свой бессмертный дух из тела животного и вознёсся, стремясь не быть убитым в этой Испании, к первому из Созидателей, однако Того не застал и переспал, как мальчик с девочкой, дабы узнать, что это такое, со вторым из Созидателей, которым был, точнее, была женщина, была самóй Лилит в менее строгом и более Водном платье, что полудремала, пока лежала в ванне, укрытая девятью хвостами чёрной лисички, и не ела ничего, кроме чувства удовольствия и вдохновения мужчины, а только и любила ушами, ибо стремилась узнать звук, вспоминая о постели, испорченной Адли Оголивой, ставшей нечистой в простынях животного начала, страстях, стихиях цвета и прочих «водолейских словах», и смотрела Лилит, не отрываясь от любви, назад, на первого из Созидателей, на Отца, в котором воплощались духовное начало, забота, разум и так желаемые ею стихии звука. Её платье, средоточие женственности, как и всё христианство, поскольку пафос Нового Завета именно в его женственности, её платье было целым миром, её детищем с обыгрышом её любви, признаками обоих родителей, то бишь, её и этого мужчины, что представился англичанином, христианином и смертью, который нашёл женщину, точнее, девушку-язычницу со сморщенной от долгого нéжения в ванне кожей на пальцах ног, на второй день своих истечений вдруг взлюбившей себя воплотить в свою противоположность, в Жанну Д'Арк под знаком Рыб, просто чтобы побаловать нутро дьявола кусочками айвы, размоченными в крови и молоке, и Симон-герой, испано-инглезе, сказал, что забрал язычницу в Аид и принёс этой типа Жанне типо Д'Арк наследие Христа заместо человека, Ветхий Мужской Завет заместо крови, церковь в совездии Рыб вместо кусочков и Новый Женский Завет заместо молока. Он только и любил глазами, ибо стремился узнать цвет, и раскрашивал её платье (будучи частью рисунка этого платья!) в шестьсот сорок мужских имён богов и триста шестьдесят четыре звериных облика женщин, в одном из которых он увидел саму Лилит как блудливую простоту и простую блудницу как Елену Прекрасную с глиняным отростком в левой руке и сиянием невозможностей в правой. С этими дарами смерти в правой, наряжённую во внешнее очарование разврата из прошлого Елену встретили давно забытые земные и духовные противоречия из всёго того же прошлого, припавленные жестоким голосом из всё того же… «я хочу, чтобы ты была здесь», – сказал Елене голос из прошлого, но любым желаниям сейчас настал конец, так как завершился триста шестьдесят пятый день гороскопного года, чары рассеялись, и навстречу ему, вернувшемуся из будущего Симону Магу, действительно приплыла на самодельном плоту сквозь моря, океаны и страны его жена Елена Прекрасная, дабы избавить его от тяжести всё того же и во всё то же самое прошлое затолкать своими привлекательными ножками его беды настоящего, о которых он слезливо распространялся, ибо личность их общей дочери Анны была в далёком 2221м году обласкана и погублена стихиями Воды и наркотиками безграничного сострадания. Но об алкоголе и наркотиках когда-то говорил Ангел нового времени Егалмиил, поэтому Елена не удивилась сбивчивым речам Симона, зато она удивилась и зарыдала навзрыд сама, когда Человек и Церковь породили не её родненькую Аннушку, ради которой всё и задумывалось, и даже не чёрную лисичку Адли, которую она хотя бы поняла, но точно бы не приняла, но породили Человек и Церковь деву Телéту1717
  Θελητός


[Закрыть] и долгожданную её, Софию, Вечную Мудрость!

АБРАКСАС

– А где же наша дочь? – спросила Елена, когда окончились слёзы. – Ты её убил?

– Да. Я заколол её сажальным колом. Ангелы любовных дел и сомнительных наслаждений становились Рыбами, и вместе с ними в свои красные дни наша дочь ныряла в озеро соблазнов, которое все они не без зодиакального обаяния хлебали и в котором и без них уже плавали демоны интриг, пороков и нанесённых обид, так что Аннушка наша была обречена. Я убил её и обратил в странствующую икону. Так что давай прочитаем молитву Ангелу-Хранителю, кто там сейчас? Егалмиил? давай ему прочитаем молитву, дабы наша дочь была иконой круглый год и не застопорилась где-нибудь в Испании? Давай, повторяй за мной… Бог-Стихия нам в помощь! Сын-да-Глаз, да поможет нам понять! Святой Дух Зеркал, да прогонит он Рыб из озера соблазнов!.. Ну не молчи, чего же ты! Помолимся и пойдём танцевать! На костях и облаках! Давай же…

– Мы обречены, – сказала Елена.

Прекрасная ли?

– Остаётся только ожидать машину в цветах. Она привезёт нам…

– …высшую любовь… – ввернул Симон Маг.

– …нет, крах цивилизации… – поправила Елена не столь сейчас Прекрасная.

– Нет. Молитвы Ангелу-Хранителю спасут нас от прогресса, да, именно от него, ведь вехой прогресса станет упомянутый тобой крах цивилизации. Смерть. А то, что кажется тебе смертоносным, к смерти не ведёт. Я говорю о целом мире, а не о частных судьбах. Своею верою мы держим наш шар, скользящий в сингулярность. Нам повезло, что смерть нашей дочери отсрочила её… и отмотала время назад…

Симон посмотрел на еврейскую девочку по имени Елена, которая, наконец, задрала вверх ещё в ноябре опущенную юбку. Симон Маг перетреугольнился, подумал, передумал и перекрестился. Витражи Церкви вернулись на место. Антихрист перестал смеяться. Загорелась цветами Месопотамия.

Mitad norte

Северная половина занимает 187 дней. А сколько всего существует половин? «Четыре», – ответит кто-то остроумный и не сильно ошибётся. Иона, что сидит в чреве кита три дня, тоже посмеётся над ответом этого остряка Диониса. «Королева мертва», – добавит Дионис, имея в виду смещённую им с Олимпа деву Гестию. Её, конечно, жалко, но на правах сына Юпитера я все равно вознесу Дионису своё молитвословие через Ангела Исраэля, который держит тень Геракла в Аидовом царстве, и чтобы удержаться на Олимпе и угодить Юпитеру, Дионис согласится уничтожить Стрельца и Рыб, соединит тень и плоть, и уничтожение произойдёт после карточной игры Джошуи и Эльжасмины.

ОВЕН

Сагитариус, то есть Стрелец мёртв, а двумя мёртвами Рыбами Дионис обозначал деление на дни недели. Овна он разбил на семь огней, которые, будто главы в книге, повторялись по четыре раза и образовывали месяц. Каждый месяц шла кровь – жрец становился нечистым из-за контакта с трупом, десять чаш переполнялись кровью Елены Прекрасной, а на чётвертый свой красный день, то бишь сегодня, она проживала часы не по порядку, записывала кровью любовные стихи для Симона Мага случайными рифмами, обличала нетерпимость ко лжи у себялюбивого демона, тёмную стóрону у искреннего ангела, чувствовала необдуманную ненависть за спиной со стороны дочери Анны, не надеялась обрести энергию, успех, удачу или хотя бы приличные жизненные трудности, плакала, рыдала, скулила, рычала, пищала, слабела, засыпала, просыпалась, хотела повторять всё по кругу, но собиралась с мыслями и обращалась за помощью к Ангелу Бакариилу, после чего все события начинали шагать как надо, без привязки ко дням недели. Горсть черники, ломоть хлеба и красивый рот Елены Прекрасной молча укажут на арест где-то в Испании, где жертвенные столбы напоминают про ярость, страх и ужас давно забытых здесь севильских мудрецов, и у которых, у столбов, и рад был Бог жертве Овна, ибо, между прочим, уже был конец света, любимая моя, Geliebte, наши дети уже давно полюбили Бакариила, Анна даже что-то лопотала, «бя-бя», это так, но конец света разрубает небо топором Меска, и мы видим, что наша вселенная – это там, где Овен расположил копыта, это лишний мир, демо-версия или пробник для идеального мира. Ему всего один день от роду, но это если считать по «правильным» меркам, для нас такие сутки непостижимы, это правда, но более правда кроется в том, что наша вселенная ещё не создана. Это проба бога, не прошедшего редактуру. Это просто «понимание с ошибками». Давно пора понять, что «понимание» – это враг искусства, враг творения, Его творения. Так был ли конец света, или мир ещё не был сотворён? Я не знаю, ты не знаешь, Дионис думает, но вот Овен думать не способен – нежелание признавать ошибки, яростью злоба и упрямство барана под Марсом обратят-таки Овна в «Овна вручения», и произойдёт сотворение мира от искры, произойдёт опять, и во всех стихиях будет размножаться жизнь: гады, звери, птицы, рыбы – во всех, кроме открытого, прямого, подавляющего и агрессивного Огня. Если мир создан заново или его просто и не было никогда, то тогда для чего мы живём? Для чего от сухого (Овен) мы направляемся к горячему (Лев), а затем и к востоку (Стрелец)? Ведь в Овене изгнание, а среди людей – демонстративность. Для чего? Не лучше ли будет, если симпатичная машина ненависти в качестве предлога выберет охоту за графом, а на деле просто перемолет всех живущих на земле ничтожеств в мелкий порошок, как огненный золотопряд? Византийские цезари избирают себе для шутов творцов калибра Виктора Гюго и пускают их в расход, как белых пешек – так не лучше ли сразу опрокинуть целиком этот шахматный набор? Убить их всех в этом старом сером здании и жёлтой краской вывести силуэты тел? Это куда романтичнее. Это Пол Пот и душные руины королевства кхмеров. Древние богоподобные руины, не хватæт только заунывной гитары, наигрывающей Frühling in Paris (а Пол Пот учился в Париже). В эти силуэты из жёлтой краски помещены три бубновые карты – шестёрка, девятка и дама ◇. Буква «шин» под левым верхним углом, под нею не хватæт только дурака, и буква «алеф» под правым, и вот тут-то маг Ирана собственной персоной осуществляет волю Овна в синей робе. Он бьёт по себе и часть жизни отнимæт у Водолея, как и отнимæт у самого себя, ибо он сам себе враг. Друзей у него нет, единственнœ, что маг способен сделать – так это уехать назад в деревню и написать этюд строптивой Морварид, которую он горячо любил, вплетая вместо лавра листья римского салата в её ночные волосы. Огонь перебрался на улеи, из которых повылетали пчёлы. Только когда первая пчела пролетела над пустым троном, в Микенах поняли, что царь их пропал. Царь вскоре нашёлся, с его слов, «изнемождённый болезнью», но вот беда, Геракл обнаружил новую пропажу – нигде не было его верного оруженосца Иолая. Ни на Марсовом поле, ни среди трупов троянцев, которым помогал Арес, достойный как можно больше полей названных в его честь, ни даже, если доводить до абсурда, в Меланезии, где Посейдону удалось найти Кетцалькоатля, в некотором роде свœго наследника, пернатозмейно оказавшегося на чёрных островах вместе с веровавшими в него ацтеками-торговцами, прибывшими туда за перчинками – в общем, нигде не Земле не найти Иолая. Хотя он был на видном месте. Он просил поэтов и мимов как можно чаще уповать на музу Полигимнию, дабы мёд поэзии в его честь был слаще, а пантомимы на его врагов, то есть на Геракла – остроумней. Солнечный луч гречанки Елены, который по итогу сделал свидание Гектора с Андромахой последним, был хоть ему и недоступен, но мог быть воображæмым и делать лицо царицы менее уродливым. Может, именно факт, что я представлял не тебя, любимая, а Елену Прекрасную, и вызовет когда-то потом нашу авиакатастрофу, но суть пока не в этом, нынешнюю суть ты уловила – раз я выдавал себя за Иолая, а Иолай теперь спит с женой Эврисфея, не делæт ли это меня самим Эврисфеем? В яблочко! Делæт! Вот как оно было.

Λλ

Чёрный ангелочек, прибывший из областей Леванта, нашептал мне план дальнейших действий. Ночью я пробрался в дворец Эврисфея и убил главного первосвященника, который шептался с бронзовым сосудом. Заглянув внутрь сосуда, я увидел скрюченного Эврисфея, уже мёртвого, снял с него кожу и надел на себя. Первосвященник был старым, и его удушение легко было выдать за сердечный удар, но вот как было грамотно выдать изменившийся, мягко говоря, внешний и внутренний облик царя? Я отправился на остров Хиос к знакомому кожнику-иерофанту, второму праведнику из ламедвовников, и честно рассказал ему про чёрного ангелочка. Иерофант только и вздохнул, сказав, что ничего благого от людей ждать не стоит, люди – это лишь пепел и прах испепелённых молниями Зевса титанов, поэтому даже тем из грешников, что видят чёрных ангелочков, он будет помогать, ибо такова его судьба как ламедвовника. Я вздохнул с облегчением. Иерофант филиграно подшил обвисшую кожу, и теперь меня никак нельзя было отличить от царя Эврисфея. Я поблагодарил иерофанта и незаметно украл у него золотую шкуру барана, на котором в своё время убежали от злой мачехи Фрикс и несчастная Гелла, упавшая в пролив и порезавшая себе шею хвостом левиафана. Мне эта шкура ещё может сослужить, а старому иерофанту она нужна как просто символ собственной профессии.

Итак, я вернулся в Микены, прервал траур Геракла по Хирону и Иолаю и дал ему позорнœ, как мне тогда казалось, поручение. Он должен был заняться чисткой навоза. Скотный двор из пятиста тринадцати быков, где профудобрения скопилися, был ожидæмо огромен, ибо принадлежал самому Авгию, солнечному сыну. Но Геракл был хитрей, чем я тогда думал. И без помощи Паллады в нём сочетались сила и ум. Он предложил царю Авгию за один день очистить весь громадный скотный двор, но если тот отдаст ему хотя бы полусотню из своих быков. Сын Гелиоса не возражал, ибо знал, что невозможно такую площадь успеть убрать до захода солнца. Но Геракл, как я уже сказал, был не только силён. Он сломал стену, окружающую скотный двор, и отвёл в него реку Алфей, да-да, Алфей, так что ещё ночь не стала тащить день в свою постель, как Геракл уже всё очистил. Но солнечный Авгий его обманул, и Геракл вернулся ко мне с пустыми руками, безо всяких быков. Я громко позлорадствовал ему в лицо, чем, навернœ, и вынудил его отомстить, покусившись на Солнце. Он выбежал из мœго дворца, а через сутки вернулся, весь окровавленный, и рассказал, что разорвал сына Гелиоса на части.

– Хм, как когда-то меня, – сказал я вслух.

По счастью, Геракл интерпретировал мои слова по-свœму. Он вернулся на место убийства солнечного сына, посадил там оливковые древа, посвятил их Афине-Палладе и учредил Олимпийские игры, которые стали проводиться каждые четыре года. И только христианскому фанатику Феодосию пришло в голову их запретить. Бег, борьба, бросание копья, кулачный бой, метание диска, скачки на колесницах, венки из Афиновых деревьев, храм Зевеса, да и сама река, да-да, Алфей – всё это кануло в лету во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Но не пойми меня неправильно, любимая моя. То, что я восхищался погубленным творением Геракла, вовсе не означæт моё отречение от гнева к нему. История с убийством Авгия подарила мне нового союзника в борьбе с отродьем Зевса, так же, как и я, свято жаждущего ему отомстить. Имя ему – Нестор, он ещё подросток, и он доводится внуком солнечному сыну – прочие же ветви дерева Гелиоса оказались сбитыми со ствóла булавой Геракла и позорно вытоптанными пятьюста тринадцатью быками, которых он забрал себе ценой мерцающей неприятно-красной точки в груди, появившейся у него заместо молота-сердца. За эту точку, вторую, кстати, по счёту, из которых сотворено наше мироздание, отвечал жертвующий собой во имя собственной идеи Овен. Его первые шаги в постоянно меняющейся материи прошли без веры в себя, его первые копыта невежественно втаптывали в землю жёлтые цветы нарцисса жонкилля, так что Овен познал себя уже после того, как его оседлал человек, держащий в руке розу, который и отправил его неостриженный carcass в сад притчей и загадок.

Этот человек носил одежду шута, ибо был он шутом, нищим бездельником, из имущества у которого был только мешочек, вышитый еврейскими буквами «шин». Верхом на баране он глядел в облака недели, где заместо синевы полудня умудрялся рассмотреть ночные тайны, треугольники зверей, високосных Крысу, Дракона, Обезьяну и прочие колдовские излишки, значения коих ему мешала дотрактовать непрестанно лающая под ногами такса, ибо та, в отличие от шута, осознавала, что осéдланный им Овен ведёт его к пока невидимому обрыву, а за невидимым обрывом тянется родина Овна, его покинутый крест, помимо него в который входили: Весы, олицетворяющие собой закинутую за плечо шута палку со свисающим с неё мешочком, вышитым двадцатью двумя буквами «шин»; Рак, левая клешня которого была восьмёркой, а правая нулём; и Козерог-рог-рог, истончающийся каплями в ущельях, но в этих каплях, правда, отражались глазки ошалевшей таксы, шавки, что безуспешно пыталась удержать шута от нисхождения в пропасть, но хозяин припеваючи шагал, смотрел на небо, Овен нервный, а под небом бродят безухие личности и много скотá, летает много шерсти и пьют столовое вино схоласты, блеют белые барашки в страхе Овна, Овен нервный, на котором шут, который перед сáмой пропастью открывается вдруг народонаселению как сам Исус Христ Агнец, воин и пастырь, идеал человека, Овен нервный, прообраз или нуль ницщеанской воли, чьи брови подражают иконам из московского будущего, чьи брови, словно радуги небесные, по которым скачут имеющие копыта знаки Зодиака, нависают над мраморной сталью глаз, в которых уже запечатлена неминуемая победа правды или нравственности над превосходящей силой архетипа, злого рока, несчастливой цифры или первой буквы в смертном приговоре.

А

Уж верба вся пушистая раскинулась кругом, а первоцвет красив-цветущ, лепестками из яичного желтка потянулся к стройной даме незнакомого ростка, но вместо поцелуя умер, получил, так сказать, ДЖАГГЕРНАУТ, ибо летающая фея и принцесса персик, живущие в первоцвете, не могли знать, что перед ними венерина мухоловка, причём мухоловка в своих красных днях.

СЧАСТЛИВАЯ ЦИФРА 1

Горячий и сухой Марс заявил, что война – отец всего, а Гераклит подхватил за ним и опорожнил свой работоспособный толстый кишечник на голову Даниилова истукана из чистого золота. Иронично, что красный вторник инициативно указывал именно направление экскрементов толкового философа, а не то, где та или иная планета находится сейчас. В случае с красным вторником планета, думаю, очевидна. Марс двигался на юг, делал красными любые цвета, людские качества, людские же органы и растворялся по итогу в розовом утре, золотом дне, сером вечере и чёрной ночи (сейчас было розовое утро, а именно, где-то между пятью и семью часами). Сразу же утром, не позже шести, выяснялось, что мужские знаки обладали сюжетом, женские же были бессюжетными. Шесть мужских сюжетов начались, когда Овен родил золотого ребёнка, размозжил ему голову, взял высыпавшиеся оттуда камни, но повсюду разбежались черви. И хоть один из миллиона всё же стал тем сáмым змием – кстати, в Овне от этого змия только голова, в Рыбах же целый змий кусал себя за хвост – короче, один из миллиона и стал тем сáмым змием, но остальные черви довольно бессюжетно погибли на станции утешения для японских солдат и своею гибелью подпортили активные движения их мужских гениталий, сделав их менее активными, но зато пленных кореянок – более. Под звуки природы и музыку флейты они бежали от японской армии и, поедая червяков на передышке, наблюдали в вышине железный Марс в пяти духах, одним из коих являлась утренняя звезда Люцифера. «Это зверь Хамагучи» – сказала одна из пленниц, до крайне скорого и неожиданного конца своей жизни помнившая любую обиду. – «Этот зверь соответствует первичному единству, началу, Создателю и без участия женщины рождает сверхмощную частицу-демона, которая сама ищет и находит сверхпроводники…»

Она обернулась, но не увидела за спиной подруг по несчастью. Зато увидела тёзку Симона Мага в неземном блеске, Симону Магу несвойственному. Она поняла лишь одно – что даже от него, от лысого кроткого апостола, не укрылась её красота изувеченной.

– Поговори со мной для начала, – просила пленница, – а потом уже сияй, ты, безумный бриллиант!

Он молчал.

– Или ты несчастный календарь?

Он молчал, но блеск его стремительно увядал.

– Или от того ты молчишь, что блеск твой не вечен? О нет! Ты просто лёд, что тает под солнцем! О нееет! Ты…

Он заткнул ей рот первым ножом изо льда, и в её искажённых ужасом глазах пронеслась вся динамика планеты Марс, звучащая в стихии Огня всеми мыслимыми и немыслимыми инструментами. Пилу тоже можно назвать музыкальным инструментом, но ангел полуночи Симон Кананит, который пленницу заколол, разделил эту музыкальную пилу на Марс с буквой «далет» и на Овна с мечом вместо левого рога и буквой «хей» вместо правого, ещё не подозревая, что этой же пилой его распилят, но уже под другую музыку, под трели ивового соловья. Пленница грешила, её можно было колоть, тем более в ней скрывались и Огонь, и Земля, и Воздух, и Вода, все те стихии, с которыми праведный Симон ангелом полуночи или апостолом дня сражался, не жалея себя, но Симон другой, Андрогин с глиняным членом, тоже не жалел себя и выпил зелье Елены Прекрасной, дабы стать мужчиной, стать Воином в самом греческом смысле этого слова. Занюхав рукавом, он оттолкнул от себя Елену и пошёл смотреть пожар, в котором догорал Второй Храм. Мощнœ лицо Воина с квадратной челюстью было покрыто густой чёрной бородой и в сочетании с огнями, отражающимися на стальной поверхности шлема, эта борода наводила на мысли о матери-земле, что всегда черна и всегда под ногами, всегда скрывающая во влажном чреве насыщения родительский корень, пробудить который к жизни способен только первый огонь. В ней таится Βύθος, Глубина, Ireneus, старейшее Первоначало, но природа первого огня, точней, божественной искры не позволяет Огню примириться с глубиной Земли, поэтому коль скоро они так необходимы друг другу, столь они друг с другом несовместимы. Огонь иссушæт Землю и отбирæт у неё плодородие, но Земля мешæт огню распространиться. Симон окрасил ужасом белые дни Елены, но её красные дни не позволили переставшему хромать Симону уйти в другие половины мира… Огонь и Земля как два меча, соприкасающиеся лишь остриями и в этом напряжении рождающие жизнь… Одинокая слеза растаяла на передней стороне стального шлема Воина. Он её вытер, выбросил в пожар Второго Храма все девять мечей, похищенные у заснувших от изнемождения легионеров, и оставил при себе один лишь прививочный нож, с помощью которого, если верить финикийскому сказанию о старом мореходе, можно отделять засохшие пуповины от убитых младенцев и делать из них несгорающие свечи. С этим ножом Воин Симон Маг пошёл искать непорочную деву, дабы она оформила его глиняный отросток в нечто более мужскœ и человеческœ, отделив его от следов заботливых рук Елены, подобно Христосу, отделяющему на Страшном суде козлов (неверующих) от гигантов (верующих), обрубок одного из которого ждала она, иранская Шторм.

«Она всё ещё ждёт свœго гиганта?» – помрачнел Y и спросил про себя: – «Она всё ещё помнит?»

– Она всё ещё помнит? – спросила ты у меня.

γνωστικός

Да, любимая, Geliebte, mi amica, mon amour и прочие красивые слова нашего и других красивых языков мира, Учительница помнила все те мифы, легенды, сказки и хронику, которую я тебе рассказывал или ещё буду рассказывать, стараясь обнажать перед тобой языковые игры для бóльшего эффекта или скрывать от тебя простые очевидности под чешуёй громоздких сочлений левиафана! Да, любимая, твои губы сладкие, как мёд, твои уста прекрасны, как кораллы! Да-да-да, любимая, нелишним будет опять упомянуть о твœй природе, о твœй судьбе красавицы, о чёрточках богини в улыбающихся морщинках! В общем, к делу, Шторм действительно всё помнила и могла как на духу пересказать, как холодный Телец, дарующий Бык, не желал заточать во льду горящего от аполлоновских лучей Водолея и даровать ему ангельские семена Египта, дабы худший из миров в первый час свœй смерти, как сокрушившийся храм, мог бы заново состроиться в своём лживом проявлении любви, но меньше разума, моя любимая, как у подножия скалы, просто вырви крик отчаяния из грязного рта Водолея-разрушителя, ибо его холодная цель всех убить ещё устроит в царстве солнца последнюю субботу. Шторм всё помнила и села под каштан, дабы духовнœ описание из прошлого как-то разрешилось в настоящем. И оно разрешилось. Вот что значит правильнœ дерево. К ней явился тот, чьи трофеи она похитила и съела. Она, не думая, сразу разделась, и под каштаном обломок гиганта по имени Нарайя лицезрел голую Шторм, размышлял об Эдиповом комплексе и восторгался прикосновением к телу, в котором течёт точно такая же, как у него кровь, согретая лучами Шара Грации. Но он, любимая, не подозревал, что гигант, который «даровал» ему и Шторм общую кровь, уже вышел по навету мёртвого солдата сеять разрушенье, дабы найти себе палец! Ô, бедный и благочестивый солдат! Игрушка в руках богов. Будь он жив, он бы перекрестил себя четырьмя мечами, дабы не делать поручений, но он был мёртв, и поэтому вот. Гигант по имени Меск нашёл Нарайю. Он следил за Нарайей прямо от дома его толстой матери и решил напакостить не у пруда ему в его привычной обстановке, а здесь, под священным деревом, в момент экстаза и полового напряжения, в момент разрядки воина его слиянием с жизнью захотел гигант унизить Нарайю и увести его в своё отделение милитантов для придворного балета, но вмешался белый визирь Y. Он сказал Меску, что ихние планы похожи, что Меску нужен Нарайя для обретения целостности себя, а ему, белому визирю, нужна Шторм, для обретения целостности мироздания – то бишь Меск станет полноценным существом и увидит в чёрном зеркале целого гиганта, а Y и Шторм станут людьми, дабы затем тёмная лошадка под названием «человечество» взяла бы сама себя за узду и повела бы себя в глубину материи, из которой потом соорудит себе машин и религию машин для собственного ухода в тень и дальнейшего самоуничтожения. Меск был в крайнем недоразумении, слыша это. Он видел в речи белого визиря некий идеологический след и спросил об этом Y напрямую. Y сказал, что это можно называть третьим учением, учением Люцифера или Прометея, сути от имён нет никаких, мол, вы забывæте о природе вещей, когда копæтесь в языке, который просто нужен для соблазнения самок, как трели соловья, а не для имён или мироописания, о чём гласит учение первœ, учение Бога-Отца или Платона.