Текст книги "Бог нажимает на кнопки"

Глава 7. 2001 год

Малыш оказался такой славный, такой сладкий! Она всех их любила, но этот приглянулся ей особенно.

Наверное, потому что показался ей жадным до новых впечатлений и любопытным. Ведь совсем еще кроха, пару недель от роду, и видеть еще толком не научился, а пучит свои глазенки и позыркивает туда-сюда. Мол, покажите мне этот мир, сейчас я тут со всем разберусь, а потом что надо подправлю и подлатаю.

Василиса прижимала его к своей пышной груди и пыталась разглядеть в этих пока еще голубых глазах признаки понимания. И малыш тоже сосредоточенно пялился в ответ и причмокивал губами.

– И что ж это за мамка такая, которая могла от него отказаться? – возмущалась Василиса. – Ну и стервозные ж бабы пошли! Родить и выкинуть, словно конфетную обертку какую! И ведь не уродца, не больного, а такого крепкого чудного пацана!

Директор подслушивал ее из-за двери и немного ревновал. Не к самому новому малышу, а к тому, что слишком уж долго из-за этого ребятенка стала Василиса просиживать на одном месте. А ему хотелось следить за ее полетом, за стремительными всплесками рук и косы.

«Пусть бы уже заснул пострел, – думал директор. – Или пусть бы уже другие писуны заорали, что ли!»

Но в ясельной группе было мирно и тихо. И Василиса не поднималась с кресла, а держала этого новенького – самого маленького, самого беззащитного – на руках и ворковала с ним о чем-то блаженном и директорскому уму непостижимом.

– Вот сама возьму и рожу такого, как ты, – признавалась няня любимому грудничку. – А что? Возьму и рожу. И сиську буду давать. И тебе бы дала, да пусто там.

Пучеглазик пялился и больше никак не реагировал на услышанное.

– Сиську-то небось хочется? – продолжала свой монолог Василиса.

Директору за дверью уж точно хотелось сиську, но и он помалкивал и никак не обнаруживал своего присутствия.

– Сиська мягкая, тугая, да не про тебя, – дразнила Василиса. Не то малыша, не то директора.

«Неужто догадывается баба? – пугался директор. – Нет, не может она догадываться. Совпадение это. Случайность».

– А у твоей мамки-стервозы сиськи полные. Болят, поди. Она их перевязывает, а молоко все прибывает, – злорадствовала няня. – А ты, бедолага, на скудной смеси растешь. Да уж я тебя не оставлю. Выхожу. Еще таким молодцом станешь – любо-дорого посмотреть.

Малыш продолжал пялиться и не думал засыпать.

– Странный ты, однако. В твоем возрасте спать положено, а ты глядишь. Может, доктору рассказать? И расскажу, пожалуй.

Но малыш не хотел, чтобы на него жаловались доктору, и в срочном порядке засыпал.

А Василиса все продолжала сидеть, чтоб не потревожить любимца, чтобы дать ему время уйти в сон поглубже. И только потом аккуратно перекладывала его в люльку и шла заниматься делами.

То есть не шла, а летела. На радость директору. И стенам, и бутылкам, и пеленкам – всему, до чего касалась и на что бросала глаз.

– Как новенький? – спрашивал по телефону Филантроп.

– Как на дрожжах подрастает, – подобострастно отвечал директор. – И накормлен, и ухожен, и обласкан.

– Хорошо, – лаконично ответствовал Филантроп и бросал трубку.

– И этому он, что ли, особо приглянулся? – удивлялся директор. – Надо же, какая персональная забота! А что в нем такого-то, в сморчке этом? Ну чего такого?

Может быть, если бы директорова мать держала его на руках так же долго, как это нынче делала с подкидышем Василиса, ему бы легче было найти ответы на свои вопросы. Но увы, его мать и в подметки не годилась рыжей няне.

Хотя бы уже потому, что пока директор внимал коротким гудкам, пришедшим на смену быстро законченному разговору, Василиса пела малышу колыбельную. Что-то вроде такого:

 
Мячик я куплю тебе, резиновый, цветной.
И пойдем гулять с тобой по травке луговой.
Завтра воскресенье,
Завтра день весенний…
 

На этом Василиса прерывалась, как прерывалась всегда, потому что дальше слов не знала.

Но ее врожденная потребность в гармонии требовала завершения текста, пусть даже не в рифму и не в такт. Поэтому она вздыхала и заканчивала свое сольное выступление чем-нибудь эдаким:

– Ох вы детки мои горемычные!

Горемычные в ответ только посапывали.

Летучая Василиса была очень хорошей девушкой.

После перевода детишек из ясельной группы в младшую детсадовскую она часто наведывалась туда и разузнавала об их житье-бытье.

Только не все ее груднички попадали в садик и не все там задерживались надолго. Потому что многих усыновляли бездетные пары. Об этом Филантроп заботился особо и самозабвенно.

– Это ж кому чужие-то нужны? – спрашивала Василису подруга.

– Кто сам родить не может.

– Ну и хорошо. Живи – наслаждайся. Зачем на чужих здоровье тратить?

– Детей любят, стало быть.

– Не понимаю.

– А я понимаю. Я бы и сама одного усыновила. Сладкий уж очень, глазастенький такой!

– Ну вот еще! – фыркала подруга. – Тебе-то зачем? Сама еще и не жила. Порезвись сначала, потом замуж выйди, потом о ребенке думать будешь.

– А я уж этого полюбила! Хороший он такой, особенный!

Особенный в это время попискивал и дожидался Василисиной смены. Потому что другие няни его явно устраивали гораздо меньше.

– Он словно чует тебя, – удивлялась ночная дежурная, приветствуя Василису. – Вот только три минуты назад плакал, а как заслышал твои шаги, успокоился, и слёз словно и не бывало.

– Да? – наклонялась над кроваткой любимца Василиса. – Меня ждал, сердечный? Меня хотел?

– Ыыы, – отвечал новенький.

– Да он понимает! – всплескивала руками ночная дежурная.

– Конечно, понимает! Он у меня смышленый! Он у меня академиком будет, нобелевским лауреатом!

Малыш вроде бы не возражал.

Глава 8. 2027 год

Кирочка сделала горячее какао с молоком.

Наверное, это было как-то совсем по-детски и соответствовало ее новому статусу и наконец-то достигнутому возрасту куда меньше, чем кофе, который пили остальные.

«Ну и пусть! – сказала она в ответ на критику какой-то другой, внутренней Кирочки. – Зато так вкуснее!»

Сегодня был очень напряженный день – последний перед стартом этого странного шоу, в подготовку которого они вложили столько сил и нервов.

Студия уже сверкала, как конфетная обертка, и провожала гулким отзвуком каждый Кирочкин шаг.

«Ничего, скоро тебя заполнит толпа и ты потеряешь свой собственный голос, – говорила ей Кирочка, поеживаясь от присутствия этого невидимого, но оттого не менее навязчивого попутчика, который шел по пятам. – Это просто резонанс, который съедят крикливые потные зрители».

Смешная Кирочка. Кого она вздумала поучать?

Студия не кажется ни испуганной, ни даже хотя бы обеспокоенной. Она слишком торжественна, слишком предвкушает завтрашний триумф, чтобы поддаться провокациям этой маленькой щуплой девушки.

А девушка почему-то не радуется завтрашнему дню. И это после того, что сама так старалась, чтобы все получилось на высшем уровне!

Сегодня она распечатала готовый сценарий будущего действа, скрепила копии и разложила по цветным папкам: для режиссера, для продюсера, для ведущего, для техников, для… Да для кого только нет!

И строчки с аккуратных белых листов уже словно впечатались в ее собственный мозг, так что ей даже не надо подглядывать в сценарную шпаргалку. Она и так точно знает, что за чем, кто за кем.

Так почему же ей не хочется, чтобы завтра наступило? Почему боязно? Почему жутко от одной мысли о загадочном кудеснике, для которого приготовлен сверкающий подиум и роскошный трон?

Она ведь так мечтала попасть на телевидение, так ждала своей первой программы. А теперь завидует одноклассницам, которые стажируются не здесь, в этом задекорированном мишурой мирке, а в продуктовых магазинах и конструкторских бюро.

И в голове у нее только одно: горячее какао и пушистые тапочки, в которых хорошо бы утонуть ногам, гудящим и ноющим в знак протеста против высоких платформ.

Клара, поправляя перед зеркалом свою сложную прическу, дала ей сегодня последние наставления. Среди них было и требование проверить ручки трона.

Оказывается, в них сделаны маленькие полые ящики с задвижными крышками. Так что снаружи и не заметишь, и не распознаешь. А ей теперь предстояло убедиться, что открываются они легко и бесшумно. И закрываются тоже.

– А зачем это? – удивилась Кирочка.

– Их учитель сердечник и астматик. Говорят, что во время сеансов может плохо себя почувствовать. В ящиках будут лежать лекарства и аэрозоли на всякий случай. Чтобы он мог ими воспользоваться, не прерывая шоу. Мы же, если что, камеры переключим, чтобы его не смущать.

– Странно как-то, – поморщилась Кирочка. – Целитель, а себя исцелить не может.

– Не может, не желает… Это не наше с тобой дело. Кто знает, вдруг, помогая другим, он берет их боль на себя, жертвует собой.

– Но…

– Нам это неважно. Нам важен рейтинг и приток рекламодателей. Да и сам заказчик нам неплохо платит. Так что делай, что тебе велят, и не задавай лишних вопросов.

Кирочка больше и не задавала. Проверила хитрую систему ящиков, убедилась, что все в порядке, засунула пальчики в проделанные в позолоченных ручках трона пустоты.

И все-таки это было странно. И неприятно. И ее настроение совсем испортилось. Так что стало очевидно: она заслужила немного какао и пару карамелек для полного счастья.

И вот она уже дома, и пьет этот обжигающий губы напиток, и дует на него, как маленькая, и сосет конфетку.

А за окном темно и тихо. А за другими окнами дышат другие люди.

Добрые и злые.

Здоровые, больные и ждущие исцеления.

И кудесник тоже там, среди них. Готовится к выступлению. Примеряет костюм. Глотает успокоительное.

Или наоборот: крепко спит и ни о чем не беспокоится. Потому что уверен в себе. Потому что знает, что одним движением руки, одним мановением пальца может изменить судьбу другого человека и повергнуть уверовавшего к своим ногам.

«И зачем только тот парень нам все это сказал? – думает Кирочка. – С тех пор мне никак не успокоиться. Так и вижу этого страшного человека. И толпу, распростертую ниц».

Наверное, это все потому, что у парня лицо в тот момент было такое отрешенное, такое полное веры и… (ну да чего скрывать?) безумия.

Кирочка до сих пор никогда не видела подобных лиц.

Может быть, только однажды, еще в глубоком детстве… Да, там была старуха с похожим лицом.

И Кирочка вспоминает, как мама купила ей надувного резинового зайца для плавания. И на резине было легкое напыление. Что-то такое под замшу, чтобы создать иллюзию мягкой шкурки. И она стояла на улице возле дома и ждала маму, которая накладывала последние штрихи косметики перед выходом на пляж (зачем, кстати, перед купанием краситься?), и держала зайчика под мышкой. А тут и подошла эта старуха.

Откуда она взялась? Может, соседкой была. Может, просто мимо проходила. Неважно. Зато, по всей видимости, она была подслеповатой и не разглядела как следует, что именно Кирочка держала в руках. И начала кричать на Кирочку:

– Зачем ты мучаешь котенка? Отпусти его, проклятая! Отпусти! Иначе гореть тебе в вечном пламени. И будут мучать тебя до скончания веков!

Вечно! Вечно!

И глаза у старухи – узкие, слегка затуманенные гноем – излучали жуткую ненависть. И веру. Искреннюю веру. Такую же, как у того парня. Хотя он совсем не казался злым, а даже наоборот. И все-таки было между ними что-то общее.

Вот поэтому, наверное, Кирочка и боится. И сосет конфетку, а на глазах слезы. И не хочется ей завтра идти на работу. И видеть, как кудесник простирает пальцы над головой какого-нибудь увечного и, словно гвоздь плоскогубцами, вытаскивает из него привычное тому страдание. А сам задыхается, и хватается за сердце, и ищет еще совсем недавно полными силы и жизни пальцами аэрозоль, и прыскает, но не успевает вдохнуть и падает в обморок. Прямо к Кирочкиным ногам, которые сейчас пока в безопасности, обутые в мягкие тапочки с пухом.

Дастин сказал ей днем, что она настоящий и большой молодец. Потому что отлично справляется и ухитряется не особо раздражать эту мымру Клару.

Клара как раз тогда продефилировала мимо, и Дастин хитро подмигнул, косясь в сторону ее увенчанной сложной волосяной конструкцией фигуры.

– А вам не страшно? – спросила его Кирочка.

– Чего именно я должен бояться?

– Ну, этого шоу.

– Нет. Мы же профессионалы.

– Да я не об этом. Не о программе. О самом сеансе. Об исцелении. Как он это делает? Страшно.

– Я не знаю. Вот завтра придут врачи-консультанты, спроси у них.

И Кирочка хочет спросить. Чтобы они убедили ее, что все в порядке, что все поддается научному объяснению, что все по-доброму и так, как надо.

А ведь она никогда не верила в детские сказки про колдунов. И поэтому сама не поймет, отчего же все-таки так страшно. Как маленькой. Как той, кому не справиться с кошмарным сном без маминого поцелуя и карамельки.

Глава 9. 1988 год

Это было на уроке анатомии. Изучали строение головного мозга. И на большой иллюстрации, прикрепленной к доске, как на карте, дыбились какие-то барханы и лунные кратеры.

По этому инопланетному ландшафту резво скакала указка училки, а он следил за указкиным острием и представлял себе, что оно, как шпага, как хирургический инструмент, сейчас вдруг вонзится в серо-бежевое желе, вспорет его ловким надрезом и с доски на пол, мимо училкиного стола и дальше между партами, польется горящая клубящаяся лава, пачкая кеды, присыхая к ним вечным свидетельством свершившегося кощунства.

«Я за последней партой, – думал он. – Интересно, докатится ли досюда волна мозгового вещества? Или остановится посередине, где-то возле очкарика и воображули с бантами?»

Очкарик, словно почувствовав, что кто-то о нем думает, заерзал на стуле и покрутил шеей.

«А если проткнуть его мозг, интересно, польются ли оттуда все заработанные им за восемь классов хорошие оценки? Или те знания, которыми эти оценки были заработаны? – продолжал думать мечтатель с последней парты, глядя на очкарика. – Нет, оттуда польются его всегдашние мыслишки о том, как хорошо было бы оттрахать соседку».

Лицо мечтателя исказила гримаса презрения. И вовсе не потому, что ему самому в голову никогда не приходили подобные мыслишки. Напротив, он бы тоже с удовольствием опробовал мощь одного своего еще пока не востребованного в полной мере органа на половине одноклассниц. Но подобные приятные забавы он воспринимал как сладкий приз за более важные свершения. И никогда – никогда! – он бы не подумал о сексе как о самоцели, способной отвлечь его мозг от чего-то более важного.

Отвлечь мозг! Вот эту невзрачную штуку? Этот дрожащий в миске черепа мусс, от одного вида которого любому гурману захочется блевать? Эту беззащитную, достойную лишь презрительного плевка массу, которую так легко нейтрализовать, уничтожить?

– Разные отделы головного мозга ответственны за разные функции человеческого организма, – ворковала тем временем училка.

У нее, как и у многих других ее коллег, был бесцветный и безвкусный голос, который проникал сквозь сознание и моментально выветривался без следа. Если бы ее ученики были коврами, то все осевшие с ее помощью в их мозгах (что за прилипчивое слово!) сведения можно было бы просто сдуть, не прибегая ни к помощи пылесоса, ни к помощи старой доброй выбивалки.

– Если в каком-то участке начнет развиваться опухоль, даже доброкачественная, то она может своим давлением воздействовать на нейроны головного мозга и блокировать нормальную деятельность данного участка, – продолжала она. – Так что человек может страдать от жестоких мигреней и даже стать инвалидом.

Последние слова он все-таки уловил и тут же опять примерил их к очкарику.

Вот он в инвалидной коляске. А воображуля – к тому времени уже верная спутница жизни, только не с косой, а в бигудях – покорная жестокой судьбе, катит эту коляску к туалету и, дрожа от натуги, пересаживает супруга на очко.

– Поосторожнее! – кричит тот. – Ты меня уронишь! Неровно сажаешь! Все прольется мимо – тебе же, дуре, подтирать!

И тогда она жалеет, что в восьмом классе дала себя оттрахать этому козлу, а не какому-то более пригодному в хозяйстве экземпляру.

Себя он, впрочем, не имеет в виду. Ему воображуля никогда особо не нравилась. И вообще, пожелай он, любая девчонка будет его. Потому что он самый красивый мальчик в этой школе и прекрасно это знает. Не только старшеклассницы, но и половина преподавательского состава млеют при его появлении в классе или в коридоре. Только ему некогда тратить время на ахи-вздохи. У него другие цели в жизни.

«Кем я хочу стать?» – такую тему им недавно задали для сочинения. Он написал три предложения: «Чтобы добиться хотя бы среднего уровня, надо поднять планку как можно выше. Я пытался определить высоту своей и понял, что меня устраивает только максимум. Поэтому ответ такой: я хочу быть богом».

Родителей, естественно, вызвали в школу.

Если бы он уважал родителей, их слезы и мольбы о подавлении гордыни или хотя бы о сокрытии оной в тайниках собственной души без обнародования могли бы его растрогать. Но он не уважал родителей. И растрогать его было очень сложно.

– Но ты же на самом деле не хочешь быть богом? – спросил отец.

– Хочу, – спокойно ответил сын.

– Но ведь бога нет!

– Отлично. Значит, это место пока вакантное.

– Знаешь, сынок, на это место уже кое-кто претендовал. Но всех претендентов убивали: кого приковывали к скалам, кого распинали на кресте. Тебе это надо?

– Надо было просто сделать так, чтобы у толпы не было ни цепей, ни гвоздей. Не нарываться раньше времени. Сначала подготовка, потом восхождение на престол и коронация нимбом.

– Ты меня пугаешь.

– Напрасно. Разве вас, предки, не привлекает перспектива стать богоматерью и богоотцом?

Нет, их такая перспектива не привлекала.

Но так как из школы его все-таки не исключили, то мало-помалу этот инцидент и связанные с ним неприятные переживания забылись. Что было вполне предсказуемо, ведь он-то знал, что человеки забывают все. Даже такое, от чего хочется выть и кататься по полу или скакать вприпрыжку на одной ноге. И боль, и отчаяние, и предательство, и любовь.

– Ученые пытались воздействовать на разные области головного мозга с целью исцеления больных или развития в них каких-то особых талантов и умений, – бубнила училка.

Он в очередной раз удивился, что отдельные элементы ее бубнежа все-таки проникают в его сознание.

– Но можно не только развить мозг, но и повредить его, что хорошо знали жестокие представители разных народов. Например, знаменитая китайская пытка. Обреченного наказанию привязывали так, что он не мог пошевелиться, и затем в темной холодной комнате лили на лоб холодную воду. Медленно, по капле, но очень долго. Через некоторое время человек сходил с ума – его мозг не выдерживал.

«А вот это уже очень любопытно, – подумал мальчик с последней парты. – Интересно, если попробовать проделать такой эксперимент с моими одноклассниками, кто спятит первым, а кто продержится подольше?»

Увы, теоретически такой вопрос не решался, а на практику не решился бы он сам. А жаль. Такой богатый материал для науки пропадает. Или опробовать эксперимент на морских свинках?

Резкий охрипший звонок прервал ход его рассуждений и обрубил училку на полуслове.

– Домашнее задание! – запричитала она, боясь, что класс разбежится, недослушав. – Выучить параграф о головном мозге и ответить на вопросы в конце. Эта тема войдет в контрольную.

Он и не подумал записать услышанное в дневник, а только побросал все извлеченные для урока анатомии предметы обратно в рюкзак и вышел в проход, дожидаясь, пока движение в нем рассосется.

Что делать? Последние парты чреваты стоянием в пробках. Но он готов был терпеть такой побочный эффект, лишь бы не пересаживаться ближе. И не потому, что он плохо учился, – этот миф о сидящих на последней парте тупицах всегда чрезвычайно его забавлял.

Нет, он был круглым отличником (не прикладывая, впрочем, для этого особых стараний), а сзади сидел, чтобы никто не встревал в его внутренний диалог с самим собой. И еще чтобы удобнее было наблюдать за другими. А это занятие он очень любил.

– Послушай, как насчет сходить в кино на вечерний сеанс? У меня два билета есть на «Отпетых мошенников». Премьера.

Самая популярная красотка класса стояла перед ним и заглядывала в глаза. Он вполне мог бы и согласиться. Но тут в голове у него забилась, как птица, попавшая в силок, такая грандиозная идея, что в горле запершило от накатившей в приступе восторга слюны. О, спасибо училке, у него теперь есть над чем поразмыслить.

– Так как насчет кино? – повторила свой вопрос запавшая на него одноклассница.

– Отвали! – сказал он. – Я занят!