Текст книги "Бог нажимает на кнопки"

Глава 16. 2024 год

Слепой парень с отцом опять сидели в приемной. На этот раз не в клинике, а в просторной квартире, которую ученики целителя снимали в самом центре города для проведения лечебных сеансов.

Квартира, пожалуй, была слегка мрачновата. Но слепого это не смущало – он ведь не мог видеть ни тяжелых штор, задвинутых так плотно, что даже трудно было поверить, что за ними скрываются окна, а не кирпичная кладка, ни коричневых низких диванов, ни картин – все как одна в цветовой гамме крови и сырого мяса.

Они пришли сюда в сопровождении отцовского знакомого, который внезапно нагрянул к ним одной ночью, чтобы сообщить о появлении в городе чудотворца.

– Он пока еще широко не рекламирует себя, помогает избранным. Причем совершенно бескорыстно, – рассказывал знакомый. – Я уговорил его вас принять.

– Если он действительно так всемогущ, то почему не выйдет из тени на свет? – удивлялся отец. – Помогать недужным – великое дело.

– Он собирается это сделать. Но ему нужны помощники. Люди, которые подтвердят его целительную силу, опробованную в деле. Вы ведь знаете, как жесток и циничен этот мир, и как он обходится с носителями благой вести.

– Ну это уж вы замахнулись, – запротестовал отец. – Я неверующий, но из ваших слов следует, что вы приписываете учителю деятельность евангелического масштаба.

– Пожалуй, что так, – согласился знакомый. – И это не преувеличение. Вы сами в этом убедитесь после того, как ваш сын прозреет.

Тут отец выпучил глаза и приложил палец к губам.

«Ну как же так можно? – думал он. – Мы ведь обо всем договорились. Решили не давать мальчику ложных надежд».

А знакомый словно забыл об уговоре. Или он стал еще фанатичнее за прошедшие с их последней встречи несколько дней?

– Вот вы меня в посягательстве на масштаб Евангелий упрекнули, – сказал он отцу. – Однако то, что творится в этой квартире, превосходит описанное в Евангелиях.

– Неужто?

– Да. Вот, к примеру, отрывок из Иоанна, – с этими словами он достал из кармана маленькую книжку с заблаговременно приготовленной в нужном месте закладкой и начал читать.

Громко и внятно, чтобы и сыну, сидящему чуть поодаль, было хорошо слышно:

– «И, проходя, увидел – Иисус увидел – человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии. Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать. Доколе Я в мире, Я свет миру. Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения, и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам, что значит: посланный. Он пошел, и умылся, и пришел зрячим. Тут соседи и видевшие прежде, что он был слеп, говорили: не тот ли это, который сидел и просил милостыни? Иные говорили: это он, а иные: похож на него. Он же говорил: это я. Тогда спрашивали у него: как открылись у тебя глаза? Он сказал в ответ: Человек, называемый Иисус, сделал брение, помазал глаза мои и сказал мне: пойди на купальню Силоам и умойся. Я пошел, умылся и прозрел. Тогда сказали ему: где Он? Он отвечал: не знаю. Повели сего бывшего слепца к фарисеям. А была суббота, когда Иисус сделал брение и отверз ему очи. Спросили его также и фарисеи, как он прозрел. Он сказал им: брение положил Он на мои глаза, и я умылся, и вижу. Тогда некоторые из фарисеев говорили: не от Бога Этот Человек, потому что не хранит субботы. Другие говорили: как может человек грешный творить такие чудеса? И была между ними распря. Опять говорят слепому: ты что скажешь о Нем, потому что Он отверз тебе очи? Он сказал: это пророк. Тогда Иудеи не поверили, что он был слеп и прозрел, доколе не призвали родителей сего прозревшего и спросили их: это ли сын ваш, о котором вы говорите, что родился слепым? как же он теперь видит? Родители его сказали им в ответ: мы знаем, что это сын наш и что он родился слепым, а как теперь видит, не знаем, или кто отверз ему очи, мы не знаем. Сам в совершенных летах; самого спросите; пусть сам о себе скажет. Так отвечали родители его, потому что боялись Иудеев; ибо Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает Его за Христа, того отлучать от синагоги. Посему-то родители его и сказали: он в совершенных летах; самого спросите. Итак, вторично призвали человека, который был слеп, и сказали ему: воздай славу Богу; мы знаем, что Человек Тот грешник. Он сказал им в ответ: грешник ли Он, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу. Снова спросили его: что сделал Он с тобою? как отверз твои очи? Отвечал им: я уже сказал вам, и вы не слушали; что еще хотите слышать? или и вы хотите сделаться Его учениками? Они же укорили его и сказали: ты ученик Его, а мы Моисеевы ученики. Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог; Сего же не знаем, откуда Он. Человек прозревший сказал им в ответ: это и удивительно, что вы не знаете, откуда Он, а Он отверз мне очи. Но мы знаем, что грешников Бог не слушает; но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает. От века не слыхано, чтобы кто отверз очи слепорожденному. Если бы Он не был от Бога, не мог бы творить ничего. Сказали ему в ответ: во грехах ты весь родился, и ты ли нас учишь? И выгнали его вон. Иисус, услышав, что выгнали его вон, и найдя его, сказал ему: ты веруешь ли в Сына Божия? Он отвечал и сказал: а кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него? Иисус сказал ему: и видел ты Его, и Он говорит с тобою. Он же сказал: верую, Господи! И поклонился Ему. И сказал Иисус: на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы. Услышав это, некоторые из фарисеев, бывших с Ним, сказали Ему: неужели и мы слепы? Иисус сказал им: если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас».

– Что такое «брение»? – спросил вдруг сын.

– Это кашица из земли и влаги, – ответил знакомый.

– Так это и меня, что ли, будут плевками лечить? – усмехнулся слепой.

– В том-то и дело, что ему ничего для этого не нужно. Он просто скажет тебе «Гляди!» – и ты увидишь. Ни наложения рук, ни использования каких бы то ни было материалов. Ничего! Только одна его энергия и сила слова!

– Мне кажется, мы зря сюда пришли, – сказал сын.

– Теперь уже глупо было бы уйти, не попробовав.

– Это верно.

И тут как раз дверь смежной комнаты распахнулась настежь, и в проеме показался сам целитель.

Отца поразило, насколько он красив. В возрасте уже, но восхитительно красив.

Сын же на его появление не отреагировал никак – остался сидеть на месте.

– Он не слепой, он может видеть, – диагностировал целитель, не покидая дверного проема и даже не вытаскивая руки из карманов, а продолжая стоять. Так вальяжно, как будто следил за поваром, сервирующим для него обеденный стол.

– Он слепой от рождения! – закричал отец.

– А я говорю, что нет. Он просто не пробовал.

Все трое посетителей – знакомый, отец и сын – замерли от этого властного голоса.

– Ты слышишь меня, якобы слепой? – спросил тот.

– Слышу.

– Так не бойся еще и видеть.

И в это самое мгновение что-то произошло. Острые, как лезвия кинжалов, струи брызнули ему в глаза, так что он отшатнулся и закрыл лицо руками.

– Теперь вы поняли, почему здесь все так тщательно задрапировано? – спросил знакомый. – Яркого света он просто не выдержал бы.

А сын ничего не слышал. Его прекрасный, абсолютный слух отключился совершенно, и он физически ощущал, как ноты, диезы и бемоли плавятся в общий жалкий комок и умирают без следа. Он сейчас не отличил бы до мажор от фа минора. Скрипки от барабана. Уши парализовало. Зато глаза…

– Больно! – воскликнул он.

– Я же велел не бояться, – откликнулся целитель. – Только поначалу будет больно. Потом пройдет.

– Как это возможно? – шептал отец. – Он же не прикоснулся к нему. Даже рук не поднял.

– Могу поднять сейчас, если хотите пожать мне руку.

Но отец вместо рукопожатия схватил протянутую ему длань и поцеловал.

– Веруешь? – спросил знакомый, без стеснения переходя на ты.

– Верую, – сказал отец.

– Папа, эти твои волосы какого цвета? – подошел сын и провел ладонью по отцовской голове.

– Они седые, сынок. Давно уже седые, – сказал отец и всхлипнул.

Глава 17. 2001 год

Операционный стол стал казаться просто огромным, после того как на него положили такого маленького ребенка.

Малыш не спал, а смотрел вверх на яркую лампу. Смотрел, почти не щурясь, словно желтый пронзительный свет ничуть не мешал ему вычленить тонкие полоски на стекле и блестящий каркас из нержавейки. Смотрел, не отрываясь. Смотрел в упор.

Было ему, судя по виду и по медицинской карточке, всего несколько месяцев от роду.

«А уже больной, – с жалостью подумала медсестра. – Такой крошка – и больной!»

Она не понимала тонкостей диагноза, но вместе с остальной хирургической командой готовилась к операции на головном мозге. И разложенные ею на белой ткани инструменты – всевозможные щипцы, шпатели, корнцанги – сегодня казались особенно острыми и агрессивными, несоразмерными головке младенца.

Он же, словно влекомый не по возрасту развитым любопытством, тоже вдруг отвернулся от созерцания лампы и посмотрел как-то вбок, вправо, как раз туда, где она подготавливала шприцы.

«Наверное, шприц звякнул о поддон, вот он и повернулся», – подумала она и сама отвела глаза. Потому что взгляд малыша был уж очень пронзительный, и ей вдруг стало не по себе.

«Он не понимает, что его ждет, и не боится, – продолжала думать медсестра. – Может, он ждет, что ему поменяют пеленки. Или дадут погремушку».

Она знала, что ребенок – сирота, но выглядел он спокойным и ухоженным.

Вроде бы он все время находился в каких-то очень хороших яслях, открытых на деньги того самого благотворителя, который сейчас оплачивает операцию и тем самым спасает ему жизнь.

«Как хорошо, что мир не без добрых людей, – подумала медсестра. – Вот и этому малышу повезло, о нем есть кому позаботиться. А иначе бросили бы его куда-нибудь на помойку. Или умер бы он от своей опухоли в голове где-нибудь в интернате для умственно отсталых».

Хирург между тем уже помыл руки и ждал, что она завяжет ему халат и поможет надеть перчатки.

– Такой маленький, страшно! – сказала она.

– Ничего, не впервой, – успокоил хирург.

– У него что-то опасное?

– Жить будет.

Ну, уже хорошо.

– Готовьте маску, – распорядился материализовавшийся у стола анестезиолог. – Начинаю вводить раствор.

Он схватил маленькую ручку своей большой и волосатой, и сердце медсестры опять сжалось от жалости.

Ребенок тихонько пискнул под иголкой, но не успел расплакаться, а вздохнул и затих.

– Маску, – сказал анестезиолог.

И все пошло своим чередом.

Шаг за шагом, как объясняли в училище. Как значилось в конспектах. Как рисовалось на схемах. Как показывалось на практике. Как успело примелькаться в операционной.

И только в середине операции что-то ее смутило. Потому что было не по учебнику и не по логике вещей.

Вместо того чтобы вырезать опухоль или исправить видимую глазом патологию, хирург велел взять заранее приготовленную вместе с другими инструментами коробочку и извлечь ее содержимое – простерилизованный металлический предмет.

Маленький, незнакомый ей предмет, похожий на датчик к какому-то электроприбору или на что-то в этом роде.

– Что это? – спросила она сквозь маску.

Но ей никто не ответил. Да и могла ли она рассчитывать на ответ во время операции, когда хирург сосредоточен исключительно на пациенте и весь превратился в пальцы?

Маленький трепетный мозг ребенка принял в себя таинственную железку, и глаза его дрогнули под опущенными веками.

Ему не больно, это она точно знала, но все равно захотела сжать и погладить маленькую ножку. Скорее для того, чтобы успокоить себя, а не его.

И операция снова пошла по знакомому ей сценарию. И закончилась благополучно.

Только голова малыша сильно увеличилась в размерах из-за многочисленных бинтов, и теперь он был похож на маленькую белую тыкву с младенческим туловищем.

– Пульс в норме, давление в норме.

– Ну и отлично. Справились быстро, теперь можно и отдохнуть.

И ребеночка увезли в отделение интенсивной терапии, как и полагалось, пока он не придет в себя.

«Сбегаю потом проведаю его, – пообещала себе медсестра. – Такой хорошенький, такой бедненький».

И она сдержала обещание: в пересменок не помчалась сразу в гардероб, а зашла проверить, как там прооперированный сиротка.

К ее изумлению, рядом с кроваткой кто-то был – одетый в темное мужчина с очень прямой, прямо-таки военной выправки, спиной.

Услышав ее шаги, мужчина обернулся, и сердце в ней почему-то замерло.

И не то чтобы он был как-то особо страшен или уродлив, но все-таки отвратителен до гадливости. Наверное, потому что лицо его было почти совсем как неживое, словно с одеревенелыми мышцами, зато взгляд, наоборот, жуткий и цепкий.

Медсестре показалось, что он пронзил ее этим взглядом и мгновенно понял ее всю, до самых сокровенных и стыдных мыслей и воспоминаний. Как рентген, как детектор лжи. А ведь она не успела даже поздороваться.

Впрочем, длилось наваждение недолго, потому что мужчина словно выдернул из нее свой взгляд, как шампур из шашлыка, и холодным тоном спросил, что ей надо.

– Я пришла проверить малыша. Я медсестра, работала на операции.

Мужчина, кажется, был совсем не рад услышать такие слова. Она почувствовала это и попятилась, прося прощения и лепеча что-то вроде: «Уже ухожу. Не буду вам мешать».

Тогда и мужчина, показав, что беседа исчерпана, а извинения приняты, отвернулся и опять одеревенел шеей и спиной.

«Наверное, кто-то из яслей, может, даже сам благотворитель», – подумала медсестра.

Только вот что странно: когда она уже собиралась выйти из отделения, она услышала слова мужчины, обращенные к ребенку.

Может, ей померещилось, конечно. Все-таки в интенсивной терапии всякие приборчики пикают, лезут в уши.

И все-таки. Он сказал не традиционное «Привет, малыш!». Или «А кто это у нас проснулся?!» Или «Очнулся – вот молодец». Или «Ай да мы! Как быстро пришли в себя».

Любая подобная фраза была бы очень уместна в этих стенах. Даже по отношению к ребенку, который еще не понимает смысла слов.

Но мужчина в темном сказал что-то совершенно не вяжущееся с действительностью.

Он сказал: «Ну что ж! А теперь я тебя включу».

Глава 18. 2027 год

После того как учитель исцелил его от слепоты и присвоил порядковый номер вместо имени, жизнь 22-го изменилась совершенно.

Во-первых, в ней появились книги. Во-вторых, слепая (вот уж игра слов так игра слов) вера.

Все это, естественно, вдобавок к чудесно обретенному зримому миру, от которого он был в восторге, но одновременно и изрядно устал.

Книги и вера помогали корректировать неблаговидные реалии, наполняли отрывочные события смыслом, собирали в единую картину пеструю мозаику бытия.

И все же ему было сложно. Он, привыкший жить в темноте, не ожидал, что щедро залитые светом, во-первых, не умеют его ценить, а во-вторых, сознательно заслоняют его от себе подобных.

– Большинство людей не готовы к свету и недостойны его воспринимать, – объяснял учитель. – Они копошатся в трясине мелких мыслишек и не догадываются задрать голову к небу и обнаружить новую перспективу.

– Вы пришли, чтобы научить их? – спрашивал 22-й.

– Ты так думаешь?

– Да.

– Я не буду скрывать от тебя правду: я пришел, чтобы подчинить их. Учиться они тоже не способны. Большинство из них.

– Разве люди не принимали пророчество от божественных посланников прошлого? – спрашивал 22-й. – Разве большая часть мира так или иначе не абсорбировала библейскую мораль и не примкнула к избранной пастве?

– Чушь собачья! – этот человек не отличался деликатностью. – Разве те, кто называют себя христианами, не являют собою жалкий пример пошлого и ничтожного прозябания под небесами? Во что они верят? В тесто и вино, превращающиеся во рту посвященных в кровь и плоть убитого бога? В искупление страданиями? В чистоту помыслов? Да большинство из них просто жалкие врали, не способные признать ни собственную низость, ни убогость их оскопленной веры.

– И что же делать?

– Подвести итоги и двигаться дальше. Христианская эра милосердия прошла. Мой предшественник не справился с превращением мира в райский сад. Мы опробуем новые методы. Не милосердие, а укрощение. Не хаотичное столкновение свободных воль, а тотальный контроль.

Эти мысли пугали 22-го, но и пьянили его дрожжами дерзости, на которой взошла философия учителя.

– Я заставлю людей принять мою мораль для их же собственного блага, – говорил тот. – Все эти жалкие «не», которые на протяжении тысяч лет звенели у них в ушах, не сработают, если не вбить их в мозги гвоздями. «Не убей!», «Не укради!», «Не прелюбодействуй!» – учили их. Но честные христиане продолжали жрать друг друга и надеяться, что однажды пролитая кровь «Спасителя» искупит и их грехи, как искупала миллиарды грехов гнойных червей предыдущих поколений. А я тебя уверяю, что она не искупала и не искупит ничего. И есть только одно средство остановить повальное разложение умов и нравов – заставить их ходить строем и жить по прейскуранту: преступление – наказание.

– Без прощения?

– Разве только иногда, в показательных целях.

– Это жестоко.

– Менее жестоко, чем то, что они творят сейчас.

22-й и сам знал, что мир погибает. Об этом и в книгах писали, да и глазами своими он уже научился пользоваться в достаточной степени, чтобы наблюдать сложившееся положение дел самостоятельно.

Безостановочные войны на одних континентах, холодная пелена равнодушия и торжества материальной выгоды – на других. Учитель намеревался разбудить спящих и укротить строптивых. Создать здоровый баланс между духом и материей, между верой и подчинением суровому кодексу общественной пользы.

И в этом глобальном плане самая важная роль, естественно, отводилась чудесам.

Он сам, его отец и мать, младшая сестра уверовали в нового мессию благодаря чудесному исцелению незрячих глаз. Они все теперь получили номера в системе и строили жизнь по новым правилам, выработанным учителем.

Если бы чудо не произошло, их нынешняя жизнь, вероятно, показалась бы им прежним невозможной. Но чудо меняло всю систему оценок. Оно преображало настоящее и перечеркивало опыт прошлого.

Чуду отдавался урожай их сердец и кошельков. Чудо диктовало им новые симпатии и антипатии. Чудо стало смыслом и стержнем жизни.

И не только то одно, рядовое чудо, которое произошло три года назад в задрапированной темными шторами комнате. Нет, подобные чудеса происходили постоянно.

И хотя учитель был очень избирателен в приеме пациентов («Этот бесперспективен», «Жалкий субъект, неспособный видеть… слышать… ходить… говорить… запоминать… мыслить…», «Все равно скоро сдохнет», «Не заслуживает» и т. д. и т. п.), попадались и стоящие экземпляры.

– Он не слепой, он может видеть, – говорил учитель про кого-то, как когда-то сказал про 22-го.

Или он говорил, что некто может отложить костыли или сбросить тяжелый сон паралича. Или…

В общем, их было много таких. Тех, которые почему-то заслужили, как и он сам когда-то. В основном молодых и перспективных. Должных пополнить армию учительских неофитов и пропагандировать его идеи массам.

– Не учить, а подчинять!

Так прямо, впрочем, целитель говорил не со всеми.

У него было правило, что с каждым нужно общаться на понятном ему языке.

Поэтому 22-й даже гордился немного той степенью откровенности, которая возникла между ними двоими.

– Это потому что он тебя как-то особо отличает, – говорила младшая сестра, которая три года назад, сразу после сеанса исцеления и возвращения прозревшего брата домой, первым делом притащила ему любимых кукол и потребовала ответа, кто есть Лариса, кто Кларисса и кто Беатриса.

Тогда же она научила его отличать брюнеток от блондинок и шатенок.

Сама же сестра оказалась рыжей, что почему-то ему очень понравилось. Ужасно понравилось.

От этой рыжины исходило что-то теплое и родное. Что-то исконное, укорененное где-то глубоко в душе.

Как это может быть, он не понимал, ведь раньше он никогда не видел сестриных волос. Так же как и никаких других, подобных им по цвету. И все-таки…

Жалко, что сам он не был рыжим.

– Да ты вообще ни на кого из нас не похож, – говорила сестра. – А знаешь, на кого похож?

– На кого?

– Да на учителя. Может быть, поэтому он тебя и выделяет.

– Глупости, – спорил 22-й. Но самому было приятно. Потому что походить на учителя – это значило прикоснуться к избранности, к чуду.

И чудеса продолжались.

Глухие, немые, хромые и сухорукие проходили по его жизни печальными вереницами. Кто-то выздоравливал на его глазах за считаные мгновения.

А теперь учителю стало мало его глаз. Его прозревших, необыкновенных, чудесных, внимательных глаз.

А также глаз других номеров: от 1-го и до 214-го. Их ему теперь тоже было мало.

Поэтому он решил совершать свои сеансы в прямом эфире и войти под знаменем чуда во все дома рядовых и особенных граждан. Тех, кто достоин света, и тех, кто достоин только контроля. Учитель объявил, что пришла пора завоевывать страну.

– А если они захотят убить вас, как убивали своих прежних пророков? – волновался 22-й.

– Меня им не убить! – отвечал учитель, улыбаясь.

И как же он был красив в этот момент – просто не человек, а бог!