Текст книги "Кому на Руси сидеть хорошо? Как устроены тюрьмы в современной России"

Глава 3
Другая жизнь БС[8]8
  Бывших сотрудников правоохранительных органов. – Прим. ред.


[Закрыть]

В 2022 году сеть взорвала новость об аресте трех питерских генералов МВД. И вот один из них, экс-замначальника ГУ МВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Иван Абакумов, помещен в московский СИЗО № 4 «Медведь». Вместе с ним в этом изоляторе содержится в общей сложности девять генералов, и это абсолютный рекорд для «Медведя».

Всего в изоляторе находится 709 бывших сотрудников правоохранительных органов, что тоже является новым «достижением» (в этом контексте слово можно писать как в кавычках, так и без них). Еще немного, и учреждение можно будет считать особым СИЗО для силовиков. Но никаких VIP-условий у них, надо признать, нет, а проблем не меньше (а то и больше), чем везде.

В последнее время в СИЗО № 4, что на севере столицы, перевезли часть заключенных из «Матросской Тишины», которая задыхалась от перелимита. Теперь страдает «Медведь». СИЗО рассчитан на 1730 человек, а содержится 2317, т. е. почти 600 душ как бы «лишние». И хотя для них камеры оборудовали дополнительными кроватями (в итоге не соблюдаются нормативы площади на человека), спальные места есть все равно далеко не у всех.

Кошки спасают заключенных от нашествия крыс

Вот, скажем, в камере 625 (она маленькая, узкая) всего четыре кровати, а человек – шесть. Одному выдали сломанную раскладушку, причем еле впихнули ее между стеной и раковиной. А для второй раскладушки или даже для матраса места нет совсем. «Тут я могу только на одной ноге стоять, как цапля», – шутит заключенный, которому места не досталось.

В другой камере у четырех человек были кровати, но без матрасов. Они спали прямо на железной решетке, подложив туда кто что нашел – футболку, обрывок картонной коробки, газету… При нас, слава Богу, матрасы нашли и в эту камеру принесли. Вообще, многое во время нашего обхода исправляли сотрудники, за что спасибо, конечно. Но всего быстро не исправить. Когда количество заключенных таково, их даже обойти невозможно за один раз. Мы обнаружили коридоры, куда медики не ходили две недели. К примеру, на девятом этаже арестанты видят медиков каждый день, а на пятом забыли, как выглядят люди в белых халатах, а дозваться не могут.

Идем мы (а время уже вечернее, шестой час), а тут еду раздают.

– Уже ужин так рано? – спрашиваю заключенных.

– Это обед так поздно…

– А когда же ужин?

– Вчера в нашу камеру ужин принесли в 22:30.

– Так отбой же в 22:00?

– Вот пришлось нарушать ПВР, есть после отбоя. Не голодными же ложиться.

Но обед, надо признать, вполне съедобный: борщ, гречка с мясом. И никто нам не пожаловался на качество еды.

Жаловались на то, что на разрешенные звонки не выводят, что спортзал с Нового года не работает, что на МРТ не вывозят (особенно просил один заключенный с опухолью мозга: после тяжелой операции он должен каждые полгода делать МРТ, а тут даже невролога не может дозваться), и вообще на медицину (с ней миллион проблем, всего не перечислишь). Долгое время у СИЗО не было начальника – вероятно, с этим и связана тяжелая обстановка. Впрочем, при таком перелимите в любом случае проблем не избежать: сотрудников просто не хватает на то, чтобы за всем уследить.

В лучшие дни пища в СИЗО выглядит на раздаче вот так

Больше трети всех сидельцев – бывшие или действующие сотрудники правоохранительных органов. Почти все обвиняются в одних и тех же преступлениях по статьям УК РФ: 285 – «Злоупотребление должностными полномочиями», 160 – «Присвоение или растрата», 159 – «Мошенничество», 290 – «Получение взятки». Есть здесь представители абсолютно всех силовых ведомств – СК, МВД, ФСБ, Росгвардии, Минобороны и др.

На момент проверки в СИЗО находилось девять генералов, трое из которых – из полицейского ведомства, по одному – из таможни, прокуратуры, ФСИН, МЧС, Вооруженных сил и даже ФСО. Как пошутил один из них, если собрать их вместе, они вполне могли вы выработать стратегические решения любой задачи. Но вместе они не сидят. Генералов разбросали по разным корпусам и этажам. Однако все они в камерах с бывшими сотрудниками правоохранительных органов, а не с обычными заключенными (как того и требует закон). Сами же камеры не отличаются от других, так что никаких особых условий для генералов не создано. У кого-то в камере тараканы, у кого-то тусклый свет, у кого-то плохая сантехника…

– У вас пол прогнил под раковиной? – спрашиваю одного из генералов, указывая на провал внизу (это проблема многих камер).

– Ничего страшного. Мы нашли конструктивное решение: подложили пакеты, так что вода не протекает, – отвечает он.

Генералы, по словам сотрудников, – самая беспроблемная категория заключенных: ни на что не жалуются и всем довольны. Объясняют это военной выправкой. Единственный, с кем периодически случаются всякие несчастья, – генерал из системы ФСИН (бывший начальник НИИ тюремного ведомства).

Лучше всего поддерживается порядок в большой камере, где содержится генерал-лейтенант таможенный службы Александр Кизлык. Никто не курит, все занимаются спортом, много читают и вообще царит дисциплина. Видно, что генерал здесь главный и его очень уважают.

Некоторые генералы жаловались, что их конвоируют по территории с собаками, как особо опасных преступников. Другие, напротив, относились к этому вполне позитивно и даже просили у сотрудников разрешения погладить четвероного охранника

– У нас все равны, – говорит генерал. – Здесь нет званий и должностей.

Бывший замначальника питерской полиции генерал Иван Абакумов оказался в карантинной камере вместе с тремя соседями, один из которых адвокат. Сокамерники ему выделили верхнюю «шконку» у окна. И матрас ему достался нормальный (вообще беда СИЗО – плохие, тоненькие, сбившиеся матрасы).

– Приятная атмосфера, – улыбается он. – Я за 40 лет службы чего только не видел. Меня тюрьмой не напугать. Кормят отлично.

– Я закрываю глаза и представляю, что сейчас открою их и увижу, что я дома, – говорит генерал ФСО Игорь Васильев, который уже больше недели в СИЗО. – Как легко сейчас сажают людей, которые всю жизнь служили…

– Воздуха!

– Трудно дышать, откройте форточку в коридор!

– Позовите врача, дайте лекарств!

Эти возгласы слышны в стенах всех столичных СИЗО. Заключенные в переполненных камерах изнывают от духоты. Некоторые теряют сознание. И все это на фоне странной эпидемии простуды (тесты на коронавирус не делают даже тем, у кого кашель и температура, фактически нет лекарств). Хуже всего ситуация в СИЗО № 4, известном как «Медведь». Здесь самый большой перелимит: почти 600 «лишних» арестантов. Заключенные спят на полу или по очереди, многим не хватает не только матрасов, но и подушек.

Именно в «Медведе» сегодня самый, скажем так, необычный состав заключенных: в прошлом священники и полицейские, сотрудники ФСБ и председатели судов… Многие в прошлом были идеологами или же просто были частью системы.

Вторник, 23 августа 2022 года. В СИЗО № 4 содержится 2292 заключенных, и это притом что изолятор рассчитан на 1730 мест.

– Ставим дополнительные кровати, даем раскладушки, – говорит сопровождающий сотрудник. – Но люди все равно спят на лавках или на полу.

Мы идем по коридору одного из корпусов. Почти в каждой камере на полу кто-то лежит, и это уже расценивается тут, можно сказать, как ситуация в порядке вещей. Если на полу двое-трое или больше, стараются камеру расселить. Но в итоге заключенные с баулами зачастую напрасно переезжают из камеры в камеру, потому что нигде особенно не лучше. «Вчера перевели в камеру, где для меня нашлась кровать, но сегодня туда добавили еще двоих, и я снова без спального места, сплю в порядке очереди», – такие истории рассказывают заключенные.

На днях сюда доставили из «Кремлевского централа» экс-замминистра МЧС Андрея Гуровича. Он выглядит бодро, но видно, что пребывает в недоумении. После «Кремлевского централа», где все нормы соблюдаются, «Медведь» может показаться диким изолятором.

– Нас доставили сюда сразу человек 20, – рассказывает Гурович. – Когда стали выдавать матрасы и подушки, оказалось, что те закончились…

Гуровичу матрас все-таки достался, но такой, что на нем спать невозможно. А подушку он сделал своими руками: набил наволочку личными вещами.

Если вы думаете, что не везет только новичкам, то ошибаетесь. Мы заглянули в камеру к генералу ФСО РФ (в прошлом начальнику службы инженерно-технического обеспечения ведомства) Игорю Васильеву. Как был у него худой матрас месяц назад, так и остался (хотя мы просили заменить). Однако это показывает, что в СИЗО не делают исключения ни для кого и что ситуация с вещевым обеспечением в целом плачевная.

В одной из камер на полу мы нашли человека, который спал на половинке матраса. Вторая половина так истрепалась, что от нее остались только нитки. Видели мы и матрасы, которые представляют собой просто связанные между собой клочья синтепона. Как на этом можно спать – непонятно.

Но заключенным не до матрасов. Они уже не обращают внимания на тараканов и крыс (впрочем, тех стало меньше после того, как по распоряжению начальника мусор из СИЗО стали вывозить не раз в неделю, а через день). Сидельцам не до этих «мелочей». Им бы выжить в жару.

Вентиляция в большинстве камер не работает, многие окна открыть невозможно (решетки двойные, располагаются с внешней и с внутренней стороны стекла и наглухо заварены). Единственное спасение – распахивать форточки (или, как их еще называют, «кормушки») в дверях камер. Но есть нюансы. Если напротив стена, то никакого движения воздуха особенно не происходит. А если напротив другие камеры, то некоторые заключенные начинают перекрикиваться между собой. Самые «гуттаперчевые» просовываются в эти окошки до пояса. В итоге сотрудники вынуждены «кормушки» закрывать.

В двери очередной камеры стучат:

– Откройте окно, мы задыхаемся!

– А зачем вы перекрикивались? – строго спрашивает сотрудник. – Это межкамерная связь!

– Это не мы, это из другой камеры, а закрыли нас! Откройте, у нас человеку уже плохо!

И примерно такие диалоги на каждом этаже.

– Лучше пусть они перекрикиваются, чем сознание теряют от жары, – говорим мы (проверку проводили с членом ОНК Москвы Любовью Волковой).

Сотрудники с этим, в принципе, соглашаются. Но им ведь надо и за порядком следить.

Во многих камерах есть больные. Люди кашляют, жалуются на плохое самочувствие.

– У нас вся камера болеет, – говорят заключенные в камере № 625. – Рвота, температура, кашель. С трудом нам принесли несколько таблеток ацетилсалициловой кислоты и активированного угля.

С лекарствами в «Медведе» плохо, как, впрочем, и во всех других СИЗО Москвы. Заключенные жалуются, что им не дают даже элементарных препаратов. При этом медики боятся признаться нам, что дела с медикаментами обстоят настолько печально. Самые совестливые просто молчат в ответ на вопрос «Почему вы не даете людям таблеток?».

Новые ПВР предусматривают возможность покупки лекарств за деньги заключенного. Процедура такая: если у арестанта есть сумма на лицевом счету и ему выписали рецепт, то он подает заявление на имя начальника СИЗО и администрация учреждения покупает нужные препараты. Так вот, до сих пор эта новая практика не введена, судя по всему, нигде. Я не встретила ни одного арестанта, который бы похвалился, что ему купили медикаменты вот таким образом. И все это на фоне, повторюсь, катастрофической ситуации с запасом препаратов в самом СИЗО.

– Из нашей камеры человека на суд вывезли с температурой, – говорят заключенные. – Дали таблетку и написали в справке, что он может участвовать в заседании. А если у него коронавирус?

Тесты на ковид в СИЗО есть, но делают их только тем, кого отправляют на этап. Ни у одного из тех, кто нам жаловался на признаки гриппа или простуды, тест не взяли. Впрочем, и медики, и заключенные считают, что это уже неактуально.

– Ну найдут ковид у половины сидельцев СИЗО, посадят на карантин, и что? – говорит арестант с медицинским образованием. – Сейчас ковид уже не так страшен, как грипп. А ввести могут такие ограничительные меры, что мы опять останемся без посылок, свиданий и т. д. Никто этого не хочет. Не надо тестов, пусть просто дадут лекарств.

В одной из камер, рассчитанной на четверых, замечаем пятого, т. е. «лишнего» человека. Ему соорудили нары у самой двери. Открываешь – и сразу упираешься в его ноги. Заключенный тяжело болен, а такие условия и духота для него равны смертному приговору. Не повезло и сокамерникам, которые наблюдают его страдания 24 часа в сутки.

– У меня туберкулез кишечника и СПИД, – говорит мужчина. – Я был освобожден судом из СИЗО по Постановлению Правительства № 3[9]9
  Содержит перечень заболеваний, препятствующих содержанию под стражей. – Прим. авт.


[Закрыть]. А потом был приговор по статье 228 «Наркотики», дали четыре года и снова арестовали в зале суда.

Его арест – это почти что абсурд. Дело в том, что перечень болезней, препятствующих содержанию под стражей (утвержден ПП № 3), куда более строгий, чем перечень недугов, с которыми нельзя отбывать наказание (прописан в ПП № 54). И если человека освободили по первому, то он точно подпадает и под второй. Так зачем его мучить?

Как бы то ни было, теперь заключенному нужно пройти несколько этапов, чтобы добиться освобождения через суд. Займет это не меньше трех месяцев, которых у него, возможно, нет. В любом случае в СИЗО его права нарушаются, поскольку не соблюдены нормативы жилой площади.

В итоге мы просим руководство СИЗО перевести его в другую камеру и начать процедуру по его «актировке»[10]10
  Официальное признание наличия заболевания, входящего в ПП № 3. – Прим. ред.


[Закрыть].

Абсолютно все арестанты, спасаясь от жары, разделись до трусов.

– Надевайте маечки, штанишки, – вежливо обращается к заключенным сотрудник, открывая двери.

Мы идем из камеры в камеру и видим одну и ту же картину. Причем в большинстве встречаем людей абсолютно некриминальных. Они не совершали насильственных преступлений. Некоторые плохо понимают, за что вообще тут оказались. Вот 19-летний паренек, солдат-срочник. Его задержали и арестовали прямо во время службы в армии за то, что он до того, как его призвали, запостил во «ВКонтакте» ролик с видео терактов в США.

– Ну дурацкий поступок, ну провели бы с ним разъяснительную беседу, штраф назначили, но зачем его в СИЗО-то? – недоумевает пожилой сокамерник.

В соседней камере – бывший водитель высокопоставленного московского полицейского Сергей Клоков, который стал первым арестованным по делу о фейках.

– Что я тут делаю? – грустно спрашивает он. – Когда меня выпустят?

В следующей камере просят написать благодарность женщине-врачу, которая накануне откачала заключенного. Ему от жары стало плохо, отключился (сокамерники реально думали, что он умирает).

Проворачивается ключ в дверях следующей камеры, и мы слышим историю про то, как там дважды за день вызвали врача для арестанта.

Среди заключенных узнаем бывшего председателя Октябрьского районного суда Краснодара Геннадия Байрака. Он удивляется нескольким вещам. Во-первых, количеству арестов в Москве. «У нас в регионах такого нет». Во-вторых, качеству судебных процессов и их длительности. «У меня за 28 лет судейства не было ни одной отмены приговора. А тут частые отмены, потому что масса нарушений и ошибок. Если у меня судья разбирал дело больше года, я каждый день ее вызывал и просил дать пояснения».

В-третьих, удивляется большим срокам, к которым приговаривают в Москве. «Я входил в совет судей края и говорил судьям: "Надо каждого из вас в камеру на двое суток, вы тогда перестанете легко разбрасываться годами – тому семь лет, этому 10"».

Для председателя суда оказаться по ту сторону решетки – дело неслыханное. Но невольно приходит мысль: почему только в этом случае люди начинают говорить про несправедливость и несоразмерность? Почему раньше молчали, когда были при власти?

– Я лично никогда не разбрасывался сроками, – уверяет Байрак.

Полковник МВД, сидящий с ним в одной камере, рассказывает, что на звонки выводят редко (сотрудников не хватает) и что он три месяца не может дозвониться дочке.

– Ее номер почему-то блокируется администрацией СИЗО, хотя следователь мне дал разрешение на звонок именно ей, – говорит полицейский.

На самом деле просто произошел технический сбой. Но, чтобы все исправить, нужны сотрудники, а их не хватает. Если честно, глядя на то, что происходит в московских СИЗО, можно только молиться на тех конвоиров и надзирателей, что еще не сбежали и продолжают служить.

Экс-схиигумен Сергий (Николай Романов) и духоту, и прочие тяготы переносит стоически. Говорит, что история с проклятиями от него – это фейк и что он хотел бы просить о помиловании. Сергий рассказывает, что «молится денно и нощно за Русь и всех заключенных».

Молитвы сидельцам московских СИЗО сейчас точно не помешают. Самую жаркую неделю августа, возможно, переживут не все. А суды тем временем выносят все новые и новые решения об арестах…

Глава 4
Тюремная медицина

В одну из проверок при мне из СИЗО «Матросская Тишина» на скорой экстренно госпитализировали заключенного в последней стадии рака. Худющий, истаявший, как свеча, он едва шевелился, но старался улыбаться. Благодарил всех за то, что его (так он думал) отправляют на медкомиссию. Он верил, что сейчас решится вопрос о его освобождении.

Но нет, ни на какую комиссию его не везли. И не повезут.

Московских заключенных после ареста главврача единственной во всем городе тюремной больницы Александра Кравченко, по сути, перестали «актировать» и направлять на диагностику и лечение в гражданские специализированные клиники. Тюремные медики боятся тех же самых обвинений в подкупе «за улучшение условий содержания», что предъявили и ему. Это полная победа следствия, которое всегда грезило возможностью определять судьбу тяжелобольных заключенных.

В этой истории переплетено множество сюжетных линий, а в качестве героев фигурируют известные сидельцы. Есть в ней место и тюремным интригам (все страшное начинается, как писал великий писатель Сергей Довлатов, с обыкновенных доносов), и даже… секс-скандал.

СИЗО «Матросская Тишина»

Как больной заключенный может получить долгожданную свободу и кто те люди, которые решают судьбы безнадежных арестантов и проявивших к ним милосердие тюремных врачей? Вот об этом попробую вам рассказать.

2014 год

Эту историю нужно начинать издалека. Много лет назад единственную в Белокаменной тюремную больницу (на базе «Матросской Тишины») возглавлял врач, которого заключенные прозвали Доктор Зло. Когда он ходил по камерам вместе с нами, членами ОНК Москвы, то почти про каждого пациента говорил, что тот симулянт.

– Посмотрите, этот человек парализован, – говорили мы про очередного больного.

– Симулирует, – твердо отвечал Доктор Зло.

– Посмотрите, этот заключенный ничего не ест. Пища не проходит.

– Проходит. Я в дверной глазок видел, как он булочки по ночам трескал, – не моргнув глазом мог соврать Доктор Зло.

– А этот говорить не может, только шипит из-за опухоли в горле.

– Этот? Трагикомедию ломает!

На все обращения правозащитников не то что не реагировали – ФСИН их категорически опровергала. А потом, помню, случилось то, что называют фатумом: прямо во время пресс-конференции, где Доктор Зло рассказывал о качественном лечении, умер заключенный-предприниматель.

Зато никаких вопросов к нему у спецслужб и следствия никогда не было. Они знали: при этом докторе заключенный может освободиться только «ногами вперед». Хотя справедливости ради скажу, что мы добились освобождения парализованного парня, и он благодаря этому до сих пор жив.

И все же вскоре главврач покинул свою должность. На его место приходили другие, но долго не задерживались. Многие элементарно не выдерживали нагрузки. Только представьте: сотни страдающих ВИЧ, туберкулезом, гепатитом, онкологией и прочими серьезными недугами. И всем нужны лекарства, которых нет, всем требуется диагностика, которой тоже нет. Больные стонут, их родные и адвокаты жалуются, прокуратура лютует. В итоге с теми главврачами, которые задерживались в больнице, быстро происходила профессиональная деформация: они так же, как Доктор Зло, начинали жалеть таблетки, отказывали в вывозе на диагностику в гражданскую больницу и в каждом умирающем видели симулянта.

А потом ситуация изменилась. Врачей стали наказывать за смерти пациентов. Во ФСИН ужаснулись показателям и приняли меры. И хорошие врачи стали подтягиваться в «Матроску». А потом появился доктор Александр Кравченко. Благодаря ему в тюремной больнице стали проводить по 200 операций в год (до него – меньше 10, а в иные годы – всего по три). Он поразил нас тем, что всегда объективно описывал картину состояния заключенного. Правозащитники ему доверяли порой даже больше, чем пациентам, которые могли и «накрутить» себя, и напрасно цепляться за свою хроническую болезнь как за шанс оказаться на свободе. Вот, к примеру, говорит один: «Чувствую себя намного хуже! Все органы отказывают». Кравченко спокойно: «Показатели не изменились, но и положительной динамики нет». А еще мог он в сердцах ругнуться, когда привозили из суда очередного арестованного на инвалидной коляске. Кравченко не был героем, он не клал себя на алтарь борьбы за права больных заключенных. Но в наше время быть разумным, нормальным – уже геройство.

Кравченко много раз просил нас обратить внимание, что в единственной в Москве тюремной больнице нет ремонта во многих палатах-камерах (и они такого вида, что, попадая туда, умереть хочется, а не выздороветь), что никак не купят аппарат МРТ или КТ. Он прямо говорил о проблемах больницы, для чего требуется определенная смелость.

А вообще складывалось ощущение, что держать больницу в запущенном состоянии правоохранительной системе выгодно. Тогда больные заключенные согласятся дать любые показания, только бы их вывезли на диагностику и лечение в гражданскую клинику или признали у них наличие заболевания, препятствующего содержанию под стражей («актировали»).

И вот мы дошли до самого главного.

«Актировка». Это слово известно, пожалуй, каждому заключенному. «Актировать» – значит признать официально, что есть заболевание, входящее в утвержденный Постановлением Правительства № 3 перечень недугов, препятствующих содержанию под стражей. Процедура такова: сначала заключенного из любого СИЗО отправляют в тюремную больницу, там консилиум врачей приходит к выводу, есть ли основания предполагать наличие заболевания. Потом консилиум за подписью начальника больницы отправляет заключенного на медосвидетельствование, которое обычно проходит в горбольнице № 20 (в случае онкологии – в городском онкодиспансере № 1). Если медкомиссия выносит положительнее решение, документы отправляются в суд. И только Фемида выносит окончательное решение: освобождать или нет.

У нас, правозащитников, было два главных вопроса к Кравченко. Почему долго не вывозят в гражданские больницы на диагностику и лечение? Почему мало больных направляют на обследование по Постановлению № 3? Мы не раз говорили: «Почему вы боитесь ответственности направлять на "актировку"? Ведь наличие препятствующего содержанию под стражей заболевания устанавливает комиссия гражданских врачей, а решение об освобождении по нему – суд».

«Вот увидите, в случае чего достанется нам», – отвечали врачи.

И мы увидели.

2020 год.

Летом врачей больницы «Матросской Тишины» вызвали на допрос, в их кабинетах прошли обыски. Одновременно следствие «тряхнуло» городской онкодиспансер (ОКД) № 1. И тюремные, и гражданские доктора были в ужасе.

Шумиху спровоцировал случай заключенного Александра Бояршинова. Пожилого мужчину задержали в Москве по подозрению в двойном убийстве, совершенном аж в 2013 году в Амурской области. Его дело вел центральный аппарат СК. Но рак съедает и тех, кто на особом контроле у Следственного комитета. Бояршинова вывезли в онкодиспансер № 1, где подтвердился диагноз «онкология мочеполовой системы». Вернули в «Матросскую Тишину», но рак не отступал. Было совершенно очевидно, что у Бояршинова болезнь, которая входит в перечень недугов, препятствующих содержанию под стражей. Мы, члены ОНК, не понимали, почему его не «актируют». Чтобы обратить внимание на тяжелую ситуацию, я написала о нем, а также еще о восьми других онкопациентах-заключенных в «МК». Наконец, гражданская медкомиссия установила факт заболевания по ПП № 3, но ведь последнее слово за судом. Чтобы он вынес решение, ему нужны медицинские документы. А их держал у себя следователь.

Мне сложно сказать, что было в голове у этого следователя. Может быть, жизнь человека он оценил дешевле, чем важность конкретного уголовного дела (вряд ли он думал, что тяжелобольной сбежит, тем более что загранпаспорт у него изъяли). Возможно, он не осознавал тяжесть болезни подследственного. А быть может, его намеренно кто-то ввел в заблуждение, что никакого рака у Бояршинова нет, а медики установили диагноз «за деньги»? Последнее, вероятно, и объясняет обыски и допросы врачей. Следователи изъяли медицинскую карту Бояршинова. А потом оказалось, что под прицел попала не только его история болезни, но и ряд других. Врачей заподозрили в том, что они «утяжеляли» диагнозы заключенным и без достаточных оснований направляли тех в гражданскую больницу на «актировку».

Все происходящее так потрясло медиков, что тюремные врачи стали реже отправлять онкобольных на освидетельствование, а гражданские старались запрашивать много бумаг и анализов, чтобы как можно реже видеть у себя заключенных.

– Мы все волновались, потому что не знали, чего еще ждать, – говорит один из врачей (имя просил не упоминать). – Следователи нас запугали. А потом нас всех «спас» Бояршинов… Он умер в декабре 2020 года, то есть через полгода. Так нехорошо говорить, но своей смертью он подтвердил, что тяжело болел и что мы были правы, когда рекомендовали его «актировать».

Вообще, если честно, мы думали, что за смерть Бояршинова понесет ответственность следователь (это ведь он не дал ему шанса на спасение, воспрепятствовав освобождению). И уж точно не сомневались, что перед врачами, которых допрашивали и обыскивали, извинятся. Но ничего из этого не произошло.

А произошло совсем другое.

Тот же 2020 год, тремя месяцами раньше.

Допросам и обыскам, как выяснилось, предшествовало обращение, которое поступило во ФСИН и спецслужбы. Его автор – заведующая терапевтическим отделением, на которую, как и на любого врача, периодически поступали жалобы. Пациенты жаловались на то, что она якобы плохо лечила, врачи – что якобы скандалила. Кравченко как-то в сердцах сказал, что устал от нее. Потом случился инцидент с начальницей дерматологического отделения, после которого та даже ушла на больничный. Обсуждался вопрос о возбуждении уголовного дела. Но в итоге нервного терапевта простили, сославшись на то, что она многодетная мать. Перед увольнением женщина написала те самые обращения, причем вроде как от коллектива. Вот пара цитат (орфография сохранена):

«Кравченко осуществляет безнравственное поведение по отношению к женскому личному составу, в принудительной форме предлагает половые сношения, а если женщина отказывается, он пытается от нее избавиться, выгоняет со своего рабочего места».

«На рабочем месте осуществлять половые отношения не скрывая это!!!»

Обвинений там много, и главное – Кравченко якобы берет взятки от заключенных-больных. Сказано, что за деньги фальсифицируются диагнозы, больных снимают с этапов, направляют на медосвидетельствование и оставляют в больнице на длительный срок. Суммы взяток не озвучиваются, обстоятельства, при которых их дают, – тоже.

– Ни к кому из женщин Кравченко никогда не приставал, – сказала мне сотрудница (Ф. И. О. просила не упоминать). – Мы даже посмеялись, когда нас стали о таком спрашивать во время разных проверок. Он семьянин, у него трое несовершеннолетних детей, самому маленькому три года. Ну и все остальное очень уж бредово звучит. Ну, например, про то, что Кравченко давал нам взаймы деньги, а потом мы оказывались от него в зависимости и выполняли его поручения. Такое даже комментировать трудно. Тем более мы же автора жалобы отлично знаем…

И тем не менее это обращение стало поводом для проверки. Какие-то нарушения нашли (а их не может не быть с учетом проблем больницы). Но информация ни о принуждении к сексу, ни о якобы имевших место взятках не подтвердилась.

В итоге врачи немного успокоились. Больница заработала в обычном режиме.

– До Кравченко доходили слухи о том, что по нему «работают», – рассказывает один из сотрудников. – Но он только смеялся: «А за что меня сажать?» Мы все тоже в итоге выдохнули. Сажать доктора, на наш взгляд, действительно совершенно не за что.

19 января 2022 года.

СМИ облетела новость о задержании главврача тюремной больницы Александра Кравченко. Следствие ему вменило сразу две статьи УК – «Получение взятки» и «Превышение должностных полномочий».

Почему решено было задержать Кравченко в начале этого года, если доносы на него написали намного раньше? Неужели выбирали самый удобный момент? И для чего?

На самом деле если кто-то действительно специально подбирал наилучший момент, то этот «кто-то» не прогадал. Московские СИЗО переполнены. В «Матросской Тишине» заключенные спят на полу (нет даже раскладушек). При этом десятки людей с тяжелыми заболеваниями точно могли бы остаться дома до приговора. И все эти несчастные тяжелобольные теперь точно знают: шансов на диагностику, лечение и уж тем более «актировку» у них фактически нет. А значит, единственный способ выжить – признать свою вину (впрочем, даже это не всегда гарантирует свободу). Такое положение дел пришлось как нельзя кстати в период, когда руководители силовых структур и Генпрокуратуры озаботились повышением раскрываемости.

– Хватаешь более-менее подходящего под обвинение (чтобы примерно находился в том же месте в момент преступления) умирающего, бросаешь его за решетку, и все – у тебя признательные показания в кармане, – говорит бывший следователь. – Ничего доказывать не надо.

Можно было бы подумать, что это бред, но я знаю несколько подобных историй. В одном из регионов в отделе полиции мужчине стало плохо, он впал в кому. И за это время от его лица были даны признания в страшном преступлении. Он в итоге чудом выжил, но доказать уже ничего не смог, а следователи отрапортовали в Москву, что по горячим следам раскрыли злодеяние, все получили повышения и награды.

Но вернемся к больнице. Накануне ареста главврача внимание общества было приковано к нескольким ее пациентам, среди которых экс-сенатор Борис Шпигель и ректор «Шанинки» Сергей Зуев. Первый нуждается в паллиативной помощи и постоянном уходе, второй перенес три операции. Не исключаю, что Кравченко отказывался признавать их симулянтами. Но вот интересный факт: после его ареста Зуева сразу же выписали из больницы, а в палату к Шпигелю поместили здоровенного уголовника (а парня, который за ним ухаживал, убрали).