Текст книги "Вестник"

Так Байронс попал в Семью Далимара, телком на веревочке. Он начал учиться донельзя странным вещам – еще более странным, чем полеты над пустырем и стрельба по людям. Спустя несколько лет Дэн впервые услышал вой. Он глушил его, как мог, но тот лишь нарастал; что-то приближалось на всех парах и оно шло изнутри. Пока однажды они не столкнулись лоб в лоб – Байронс и кто-то чужой, с легкостью вывернувший наизнанку всё, что было в Дэне хорошего. Смертей чудом удалось избежать, но он не смог забыть не помещающееся внутри чувство непричастности к самому себе, эту легкость, с которой он мог пожертвовать всем – на какое-то мгновенье жизнь перестала иметь значение. Его друзья, его воспоминания, его собственное существование. Остались только точка «а» и точка «б», и заданная между ними прямая. Для того, кем Дэна пытались сделать, это было недопустимо. Человек, не видящий оттенков, не имеющий желаний, превращается в инструмент – например, для заколачивания гвоздей. Ни Семье, ни себе самому он таким не был нужен.

Вскоре Дэн ушел, Семья не стала его удерживать. С тех пор он делал всё возможное, чтобы не приближаться к центру воронки, из которой поднималось его новое «я». Лишь иногда по работе, на цыпочках, подкрадывался к самому краю – и бегом назад. Он думал, в Семье поняли, поэтому и оставили его в покое. Выходит, ошибся. «Что ж, мистер Райн, вашими стараниями я снова увяз по уши. Как бы нам обоим не пришлось об этом пожалеть». Каждый факт говорил, что собирать улики о приключениях в Астоуне обычным способом бесполезно. Это еще не Охота, но всё равно придется переступить за отмеченную для себя черту. И Дэн не знал, как долго продержится после.

Он добрел до своей улицы, и приутихшая было метель снова неистово вцепилась в полы плаща, толкая обратно под арку. Камень в кармане щипнул электрическим разрядом, на мгновение снег вокруг неподвижно завис. Дэн вырвался из оцепенения и раздраженно хлопнул по плащу: «Рано, спи».

Уже взял след, принюхивается. «Ваш след взял, мистер Райн, будь у вас хоть трижды амнезия. Или вы просто боитесь показаться чокнутым, рассказав, как всё было на самом деле? Непросто было, да? Страшнее, чем сломать пару костей. Видать, завелся у нас „серый волк“ – свой или гастролер, вот что интересно».

Возможно, «волка» наняли отпрыски Чесбери. У них есть мотив, и далеко не всегда самое очевидное решение оказывается ложным. Да и старина Фитцрейн слишком уж переживает за ход расследования, а когда наступает это «слишком», Дэн чует за версту. Вырвав дело Райна, он лишил начальника контроля над ситуацией, но тот не угомонился, напротив – с утра битый час красноречиво плясал с телефоном, требуя «не мутить воду понапрасну». Воду в чьем пруду, спрашивать не было надобности.

Дэн миновал угол галантерейного магазинчика, поздоровался с сидящим на мостовой каменным котом и быстро проскользнул в подъезд. На лестнице было пусто. Байронс снял шляпу, неловко завертел головой, вытряхивая снег из-за шиворота, и через ступеньку затрусил наверх.

Он жил в небольшой квартире в самом конце коридора. Правда, слово «жил» не отражало сути: Дэн лишь изредка забегал сюда переночевать или написать отчет, когда в участке становилось слишком шумно. Трей уверял, что у него чересчур чисто для холостяка-нелюдима, и вечно косился на секретер. Байронс пожимал плечами. Если в его доме и появлялись женщины, то, как правило, ненадолго. Фокус с порядком был прост: не раскидывай барахло где попало, и крохотное бытовое пространство почти навсегда замерзнет в идеальном стазисе. Трей, конечно, не верил, да ну и шут с ним.

Сквозь щели в шторах серыми тенями падал снег. Остановившись в полутьме, Дэн беспокойно следил за ними, изо всех сил сопротивляюсь следующему движению. Внутренний секундомер вертел хвостом, подтягивая момент, когда придется признаться себе, что он, Дэн, идиот – как того и требовало его новое положение. «Ключ у меня, сыр съеден. Теперь, и правда, всё». От знакомого чувства эйфории до тоски почти не оставалось протяженности.

Прошлое играло в регби в его черепной коробке, перекидывая чувство вины от одного обстоятельства к другому. Сколько у него времени, прежде чем вернется вой? Нужно успеть. Всего один нырок.

Байронс достал из кармана темный камень и уставился на него, будто на злейшего врага.

– Если ты ошибся насчет меня, нам трындец.

Камень отразил упавший на него свет и стрельнул в Дэна бликом. Ровная, без единой царапины поверхность псевдогематита казалась на ладони сгустком свернувшейся крови. Дэн задумчиво погладил его холодным пальцем. Когда-то давно Ключ ожил в его руках. Сколько лет назад? Воспоминания остались яркими, как свежая акварельная картинка. Байронс усмехнулся. Пальцы свела судорога – он слишком сильно стиснул оправу. Платиновая цепочка тихонько звякнула.

«Что ж, давай узнаем, что случилось с Райном». И Ключ впился в замок – в тот самый, что отделял Байронса от двух самых важных вещей в его жизни: от мечты и от полной бессмыслицы.

Затем Дэна согнуло пополам. Пришлось упереться в крышку стола, но тот мгновенно превратился в тающий пластилин. Волна рухнула сверху, словно гладкая сеть на нагое тело – в ней не было веса, но она вжимала в пол ватными ладонями. Дэн чувствовал, как с каждой секундой слабеют мышцы. Он с трудом переполз в гостиную, подальше от входной двери, и упал на ковер.

Вокруг, застревая в уголках глаз, плыла мутная синева. Дэн слышал тончайшие звуки, пробивающиеся из-за окна; откуда-то потянуло бразильским кофе – от этого невыносимо захотелось чихнуть. Воспоминания возвращались. Камень с каждой секундой становился всё горячее, в кожу уперлись бесплотные иглы. Тепличный воздух расцвел запахами влажной листвы и шафрана.

Всё совсем не так, как было в прошлый раз.

Тогда под ногами переливался узор криптограммы, начертанный на каменном полу настоящим кровавиком; налетали мириады огоньков, превращаясь в тропу. Сейчас чуть потрескивает статическим электричеством потертый ковер: опаляются ворсинки, тлеют, выдыхая облачка дыма. Нужно решать. Уже почти нельзя повернуть назад.

Человек на пустыре. Синие тени.

«Кто это был?»

Тени пляшут в масках, человек стоит в центре круга. Тело поднимается над землей, рывок. Мир исчезает в волне желтых бликов.

На секунду Дэн увидел свою комнату. Воздух сгустился, предметы завибрировали и размазались сплошной кляксой.

Навстречу несся голос – он прошел насквозь и разбил его тело на мириады желтых искр.

Густое, как мед, сияние темнеет, сворачивается в новые формы. Дэн увидел тропу и свои старые следы. Он помнил, что нужно вдыхать память как можно глубже и держать внутри, пока не вернешься обратно. Тропа вспыхнула и прилила к его ногам…

Вопрос привел Байронса в самое подходящее место, в Дельг. Здесь ничто не менялось, словно взгляд замораживал увиденное на вечные времена. Для Дэна он притворялся осинами и корабельными соснами, подножием леса, скрытого туманом и сумерками. Дэн мог брести часами по просеке, не сдвинувшись ни на шаг. Дымка смыкалась над деревьями, раскинув спирали и смерчи белых коконов, сквозь них смотрели знакомые лица. Дэн знал их всего мгновенье. Пахло сентябрем и молниями. Россыпи сосновых иголок беззвучно хрустели под ногами, ломались и исчезали.

Деревья разошлись складками. Дэн понял, что его Вестник прибыл: тень от призрачного ствола распалась надвое, обозначив силуэт в длинном сером балахоне. Незнакомые символы вспыхивали на ткани быстрым рисунком, лицо скрывал капюшон. Возможно, он не скрывал ничего.

Пришелец не стал подходить близко, Дэн тоже. Слова в Дельге не имели силы, единственным способом общения были мыслеобразы, похожие на телепатию. Всё, что видели глаза, могло оказаться обманом. Можно было говорить со зверем в образе человека, с человеком, похожим на туман, или с чем-то совсем иным с лицом самого себя, и никогда не узнать правды. Только если удастся вновь встретиться в плотном мире, подмена станет явной – выдаст «спектр». Дельг не прятал истинных цветов. Дэн вгляделся в своего Вестника: вокруг балахона медленно вилось темно-синее пламя, широко охваченное по краям серым. Плохой знак – это существо умирало.

Пришелец шевельнулся, и туман взвился, раскинув над ним белые крылья. Тьма под капюшоном блеснула чем-то холодным:

Пыльный каменный пол. Неподвижный человек лежит лицом вверх, прижимая руки к груди; это Райн, но у него белые волосы.

Дэн спешит привыкнуть к ранящей близости чужого сознания. В надежде, что пришелец всё-таки из своих, спрашивает напрямую:

Белая стена, четкие черные буквы на английском, французском, немецком, китайском… – «Кто это сделал?»

Вестник молчит. Дэн поспешно гасит разочарование, делает новую попытку:

На тело лежащего в подвале Райна падает чья-то тень. Оборот…

Вестник сжался, обхватив себя руками, словно внутри него что-то болело.

Снова не отвечает. Дэн настойчиво показывает картинку снова и снова, но Вестник не откликается. Времени не так много. Дэн меняет вопрос:

Две белокурых девушки с неестественно красивыми лицами и бледный насупленный мужчина. Они смотрят друг на друга, будто указывая на виновного.

Вестник жестко отталкивает видение. Колеблется, затем:

Райн. Вокруг темно – лишь немного освещено лицо и стена позади, поперек нее огромная картина. На смазанном полотне белым выведено по-английски «Помоги. Имя»

Дэн переборол раздражение:

Черные буквы – «Говори со мной».

Вестник низко опускает голову: «Райн будет вне опасности, если ты поможешь». Перед Дэном полыхнуло незнакомое женское лицо. «Защити ее, и он не будет страдать.»

Дэн пытается вернуть Вестника к разговору о нападавшем, но тот упрямо игнорирует его старания. В конце концов, Дэн сдается:

«От чего я должен защищать ее?»

Казалось, Вестник тихо вздохнул; по его «спектру» пронесся стремительный белый смерч:

«Ее убьют. Кто-то придет. Ты должен знать, кто. Скажи мне»

Дэн замер в замешательстве:

«Я не прорицатель»

Лица Вестника не видно, но чувствуется его взгляд; он смотрит в упор:

«У тебя Ключ».

Дэн сжимает камень: «Я лишь Страж. Ключ помогает, но я…»

Вестник сметает черные буквы, не дав Дэну закончить фразу: «Неправда. Этот Ключ твой. Ты можешь увидеть. Скажи мне имя ее убийцы». Снова лицо незнакомой женщины – застыло мраморной маской

Дэн вглядывается до изнеможения, пытаясь запомнить каждую черту. Внезапно что-то вспыхивает перед глазами – это имя, но не убийцы, а жертвы: Эмили. На секунду Дэн теряет контроль над собой. Он понимает, что значит эта вспышка. Осознание захлестывает его.

От Вестника доносится едва ощутимая волна горечи:

«Мы оба ошиблись. Ты думал, что с ответом приду я. Значит, слишком рано»

Туман начинает опадать на его плечи. Дэн делает шаг вперед:

«Не уходи».

Вестник молчит какое-то время: «Я приду снова, если не будет выбора. Не зови меня, пока не узнаешь имя»

Очертания деревьев начинают мерцать, словно кто-то включил рождественскую гирлянду. Туман почти слился с Вестником. Дельг содрогнулся, Дэн почувствовал, как змеей рванулась из-под ног тропа. Видение рухнуло, погребая его под осколками…

Он очнулся посреди гостиной, с жадно открытыми глазами. Тихо дымился выжженный ковер. Раскаленный камень валялся на полу, безжизненно раскинув, будто руки, обрывки платиновой цепи.

Наступала ночь.

Дэн медленно нагнулся и провел ладонью над остывающим Ключом. Жар спадал. Багровое пламя сворачивалось в спираль, последняя стайка искорок доплясывала извилистый танец. Всё.

Наконец он выдохнул.

Память влилась в сознание, немного повозилась, расталкивая сбившиеся в кучу мысли. На последней Дэн споткнулся, словно его ударили под колени.

Шорох. Шаги в коридоре.

Кто-то остановился перед дверью его квартиры. Послышался легкий стук.

Дэн взвился на ноги, прижимая к рубашке камень, бросился в кабинет. Спрятал Ключ, сгреб ковер и выкинул в чулан. Последним ударом распахнул окно, надеясь, что сквозняк успеет выветрить дух прелой листвы и паленого ворса. В дверь снова постучали. Теперь Дэн был совсем без сил.

Когда он подкрался к входу и прислушался, сердце лишь слегка частило. Он почувствовал, что бояться нечего, и открыл дверь. На пороге стояла молодая женщина. Она посмотрела ему в глаза так, словно Дэн был окном, в которое она собиралась прыгнуть.

Глава четвертая

Клиника св. Иоанна

23:07

Под фонарями маршировала пурга, возводившая фосфоресцирующие замки и срывавшаяся с крыш длинноволосыми женщинами. Ночь проглатывала их, но вскоре всё возвращалось. Тени танцевали на стенах, перепрыгивая через кресла и кровати, сходились вокруг человека, спящего на больничной койке. Он лежал скованно, бледный, как лед, – будто в его теле вовсе не осталось тепла. Ни единого движения за несколько часов, только под веками бешено мечутся зрачки.

Ему снится один и тот же сон. Сну тесно внутри, он напирает – из-за этого раны открываются и болят сильнее, дыхание стихает. Но у Алекса сильное сердце – оно не позволяет сорваться по кривой монитора до самой черты. Однако и сон не сдается: накатывает волна за волной, каждый раз что-то унося, что-то оставляя взамен…

Дверь в палату приоткрылась, осторожно вошла медсестра. Опасливо покосилась на спящего человека. Она запомнила взгляд Райна на всю жизнь – в нем было нечто, приводившее людей в отчаянье. Если он проснется и снова уставится на нее, как вчера, наутро она ни за что сюда не вернется. У него был взгляд привидения, разглядывающего кошку.

Девушка поежилась, не решаясь сделать следующий шаг. Вслед за ней вошел лечащий врач, и она на радостях едва не вцепилась в его рукав.

Доктор остановился возле кровати Райна. Он не был таким впечатлительным, однако странности пациента складывались во всё более неприятную картину, которую он пока не мог прочесть и уже не был уверен, что хотел бы. Вторые сутки всех знобило от недосыпа. Люди – врачи, медсестры – чаще жаловались на бессонницу, словно их заражало исходящее от Райна напряжение. Не беда, что большую часть времени тот пребывал без сознания, это не мешало распространению слухов. «У нас нечасто случаются серьезные преступления, это объясняет всеобщий мандраж», думал замученный Джереми Кранц. «Но, черт возьми, господин Райн, вы окажете нам большую услугу, если хотя бы этой ночью не поднимете всех на уши».

Каждый раз под утро пациент дезертировал из сна в кому, теряя пульс и давление; его в спешке подключали к аппаратам и ждали, когда минует загадочный приступ. К обеду ситуация в корне менялась: Райн приходил в себя, но оживлялся лишь ради обсуждения собственной выписки. Его речь всегда была связной, он мгновенно заучил имена персонала, но общением не злоупотреблял. Вытянуть из него хотя бы слово было одинаково нелегко и полицейским, и докторам.

Кранц постоял, разглядывая показатели на мониторе. Поманил медсестру. Девушка подала ему карту, надеясь, что доктор скажет что-нибудь утешительное (например, «мы переводим его в другое отделение»); но врач лишь устало перечитал записи и осел на стоявший рядом с кроватью табурет.

– Не спускайте с него глаз, – наконец шепотом распорядился он. – Если что – зовите. У дверей поставили полицейского, но вы тоже не зевайте. Да не зевайте же вы… – шикнул он. – С любыми изменениями немедленно ко мне.

– Хорошо, доктор Кранц.

– Я буду в ординаторской.

Врач еще несколько минут просидел неподвижно, шаря подслеповатым от усталости взглядом по цифрам на графике. Цифры молчали.

То, что творилось с Райном, ставило его в тупик. Коллеги предположили наличие психического недуга, но пока это не спешили обсуждать всерьез. После стремительной ремиссии состояние пациента то и дело ухудшалось, он апатично отказывался от всего, кроме сна. Как будто решил заживо похоронить себя в собственном теле. Не было объяснения и его седине: даже самый жестокий шок не заставит побелеть за неделю – на это нужны месяцы. Единственное, что приходило на ум: дело было не в недавних травмах, и даже не в том, что кто-то покушался на жизнь Райна; всё началось гораздо раньше, задолго до инцидента в Астоуне. Но, увы, установить, каково было душевное состояние пациента до приезда в Англию, Кранц не смог: в сведениях, которые он получил из клиники в Брисбене, не было нужной информации. Джулия Грант развела руками, с отцом Райна связаться так и не удалось.

Когда обнаружились проблемы с памятью, Алекса начал навещать психиатр. Но каждый раз, выходя из его палаты, тот лишь пожимал плечами. Никому не удавалось подловить Райна на симуляции, хотя именно на этом – по своим причинам – настаивала полиция. В конечном счете, заключения сводились к общим фразам о депрессии и посттравматическом шоке. Возможно, это была вся правда, но что-то во взгляде пациента пугало Кранца не меньше, чем медсестер.

Врач задумчиво покачал головой:

– Если проснется, зовите.

Он не стал оглядываться на пороге, хотя едкое чувство, что Райн смотрит ему вслед, невольно ударило в затылок. Однако сегодня Кранц беспокоился зря.

* * *

Астоун

23:42

– Мое мнение тебе известно! Я не стану этого делать! – Он стоял, возвышаясь над ней, словно ощерившийся зверь. Она смотрела снизу вверх и улыбалась. – Элинор, хватит!

Девушка насмешливо кивнула главному наследнику рода Чесбери – главному до недавнего времени. И он понял, что проиграл, на сей раз окончательно.

– Дорогой мой, ты не можешь просто уйти. Ведь ты этого не хочешь.

Он силился возразить, но протест спекся, как стаявшая плитка шоколада. Он отвел глаза и вздрогнул, наткнувшись на затравленный взгляд Виктории. Элинор заметила и это. Ее улыбка стала явственней:

– Что ж, тогда предлагаю закрыть тему.

Верно, продолжать не имело смысла. Ведь всё, что он скажет, для нее не имеет значения. Отныне будет только так, как решит Элинор, достойная замена почившей родоначальницы. Все присутствующие это понимали, теперь поздно менять ход вещей.

Элинор отвернулась.

Немолодая женщина, стоявшая за ее спиной, равнодушно взирала на семейную сцену. Привычный театр – уже в который раз Ричард Уэйнфорд пытается бунтовать. Он делает эти попытки с механической закономерностью, как лунатик, против воли бредущий к краю крыши. И, как обычно, его одним точным ударом возвращают на землю; это действительно больно, но именно там его законное место. Место ответственного исполнителя – надежные силки, учитывая кровные узы.

Элинор плавным движением водворилась за стол. Она обожала этот стол, эту комнату, этот момент.

– Марго, – пропела она. Потом минуту делала вид, будто глубоко задумалась.

Женщина, оказавшись к ней лицом, сменила равнодушие на заинтересованность и послушно сделала шаг вперед. Однако шаловливое настроение Элинор внезапно улетучилось.

– Думаю, поздно всё отменять, операция близка к завершению, хотим мы этого или нет. Теперь, когда леди Каталины нет, будете отчитываться только передо мной. Гордон, – ее взгляд переметнулся на приземистого мужчину возле окна.

Ожидая, пока Элинор удостоит его вниманием, он дремал на диване, не забывая раскусывать фисташки и смахивать шелуху на любимый ковер леди Каталины. – Хм?

– Астоун мы теряем. Наша дальновидная старушка надежно перепрятала завещание, но информация верна: она переписала его на Райна. Придется перевести оборудование в мой домик на берегу и посидеть там какое-то время… Гордон! – Мужчина скривился и засунул оставшиеся орехи в карман. – …Пока я не найду способ вернуть замок обратно.

Элинор резким движением отодвинула стопку бумаг и принялась рыться в банковских счетах: – Как только все деньги будут у нас, можете расплатиться с командой. Порадуйте их: в этот раз им перепадает больше обычного.

Гордон не успел отобразить понимание, как его опередил Ричард:

– Элинор, да сбавь же обороты! Тридцать лет назад это могло сойти с рук, но не теперь. Я диву даюсь, как по нашу душу еще не нагрянули волкодавы. Тебе не кажется… подозрительным, что мы каждый раз теряем одного-двух убитыми? Или это тоже входит в твои планы? Чтобы избежать всех неприятностей, человеческих мозгов мало. Почему ты не хочешь угомониться?

– Ах… Инициативность мне всегда по вкусу, – медленно протянула Элинор. – У тебя есть другие идеи, как заработать пару миллионов за вечер?

Ричард мгновенно затих, будто его выключили.

В ее глазах мелькнула злая тень. Она и без его напоминаний знала, как шаток тонкий золотой мостик протяженностью в тридцать лет. Они танцуют на нем с ловкостью эквилибристов, хотя сейчас их безопасность держится скорее на удаче, нежели на расчете. Но она всегда хорошо защищала тылы. Бумага умеет отбивать шрапнель – главное помнить о быстром беге и не забывать своевременно проверять подпругу на обласканных лошадях.

Мысль была к месту. Элинор открыла верхний ящик стола и вытянула из него тяжелый конверт. «Бумага. Самый ценный материал». С удовольствием пересмотрела содержимое пакета и протянула его Гордону. – Займись.

Помощник взвесил в руке конверт с фотографиями и мельком заглянул внутрь. Покосился на Викторию. Нечто похожее на уважение отразилось на его лице. Он сполз плотным взглядом по ее плечам до талии и кивнул со знанием дела. Элинор осклабилась, Ричард тихо застонал: – Какое безумие… Ты вовлекаешь в это всё больше людей. И даже ее!

– Ричард. – Голос Элинор стал почти нежным. – Давай обсудим это позже. Что за тяга к семейным скандалам при свидетелях? Ты не заметил гостей? Мы ведь можем поговорить наедине, тем более, такие разговоры приносят значительно больше… удовлетворения.

Виктория, затаившаяся в уголке, тихо вздрогнула. Ричард промолчал. Элинор опустила ресницы:

– Повидай мистера Фитцрейна, Гордон, и потолкуй с ним о нашей безопасности. В первую очередь я хочу быть уверена, что нас не возьмут за горло каминными щипцами только потому, что некто любит копать глубже, чем ему отмерено. Порекомендуй старшему инспектору отстранить Дэна Байронса от расследования. Я хочу, чтобы он передал его любому, кто держится от Байронса в стороне. – Она со звоном бросила блестящий нож для резки бумаги, и тот, вращаясь, слетел на пол возле туфелек Марго.

– Почему бы тебе просто не устроить ему несчастный случай, дорогая сестра? – насмешливо спросил Ричард.

– Потому что умные люди не гадят там, где спят. – Она красноречиво оглядела собравшихся. – До тех пор, пока мы обитаем в этом месте, здесь будет тихо и спокойно, и ни один слишком догадливый чиновник или следователь не обратит внимания на наш благополучный городок, в котором не убивают маститых полицейских, некогда бывших сотрудниками Интерпола.

Гордон тихо крякнул.

– Прозорливость рождественской индейки, – огрызнулся Ричард.

– По крайней мере, я постараюсь попасть на стол последней. – Она словно не заметила оскорбления. – О, Викки, а почему ты выглядишь такой унылой, как будто тебя уже ощипали? Будь паинькой. Я уверена, твой будущий супруг не откажется выполнить нашу скромную просьбу. Ты ведь тоже замолвишь словечко во благо семьи?

Та не ответила. Даже блестки страха умерли в ее глазах. Она тихо сидела на своем высоком стуле и бездумно глядела в пол. Виктория слишком хорошо знала, что даже Фитцрейн с его набором экзотических игр лучше, чем эти звонкие нотки в ласковом голосе сестры.

– Остается последний пункт в параграфе «что-то прилипло к моей заднице», – пробурчал Гордон. – Этот ваш Алекс Райн.

– Умный молодой человек, – откликнулась Марго. – Его можно посвятить в семейный бизнес, если мы планируем вернуть долги обществу.

– О, дорогая, без сарказма, когда речь идет о членах моей семьи! Я знаю, каков наш Алекс. У леди Каталины были странные мысли на его счет, она даже полагала, что мы составим хорошую пару, если я подойду к нему с правильной стороны. Но он такой разносторонний. – На красноватой шее Гордона напряглись мышцы. – Увы. На это нет времени.

Виктория подняла голову:

– Не смейте его трогать.

Гордон округлил глаза. Элинор свернулась в кресле, забыв про осанку; вид у нее стал блаженствующий.

– Бедный Алекс, – ее голос зашелестел, как бархатная веревка. – Возможно, он так и не оправится от недуга. Врачи до сих пор пребывают в сомнениях, и немудрено – столько увечий. В таких случаях часто случаются рецидивы и…

– Элли, – Виктория встала. – Если ты причинишь ему хоть малейший вред, я… я не стану тебе подыгрывать!

Элинор сощурилась:

– Похоже, рецидивы случаются не только у тяжело больных.

По ее лицу Ричард понял, что за этим последует. Он вскочил и заслонил собой Викторию: – Оставь ее в покое!

В глазах Марго и Гордона вспыхнул слабый интерес.

– Ты будешь мне мешать? – шепотом спросила Элинор.

– Она беременна. Если ты будешь слишком усердствовать, то сама всё испортишь, – тоже шепотом ответил он.

– Ах, да, – замурлыкала Элинор. – Наша будущая маленькая мама – подарочек для доблестного полицейского. Ну, хорошо.

Она подошла к ним вплотную и с нежностью погладила Викторию по волосам: – Будь добра, иди к себе в комнату и не выходи, пока я не разрешу. Я не желаю тебя видеть.

Ее рука незаметно соскользнула на локоть Ричарда:

– А ты, драгоценный братец, займись делом. Я хочу, чтобы вы оба были счастливы и здоровы. Вы ведь тоже этого хотите?

* * *

Астоун

26 октября, 05:03

Заросший сад, разбитый с южной стороны от крепостного рва, был затоплен мглой. Ночью с океана пришел теплый ветер, развесивший на кустах вуали из мороси. Воздух казался тяжелым и соленым. Продрогший Ричард примостился на каменной скамейке, украшенной старым рыцарским гербом, неподвижно глядя туда, где должно было взойти солнце. Клубы тумана лежали в низинах, как уснувшие облака.

Он не впервые встречал рассвет, сидя на этой жердочке. Несколько раз в неделю тоска поднимала его с постели и вела в гулкие предутренние часы, сквозь полудрему и темноту. Он не знал, зачем подчиняется ей. Зачем бредет сюда, поскальзываясь на сырых камнях, продирается сквозь разросшуюся чащобу, пугая проснувшихся слуг и суеверного сторожа. Доходит до этой скамейки и садится, обхватив себя руками. Он не двигается почти час. Губы изредка шевелятся, синеют, веки наливаются тьмой. Но он не отводит взгляда и словно заговоренный ждет, пока просветлеет и окрасится жемчугом небо. Чаще восток оставался сер. Свет погибал, едва проронившись сквозь гребенку штормовых туч, ветер становился злее. Каменный герб за спиной начинал жечь кожу, кровь вскипала – потом Ричард проваливался куда-то, захлебываясь яркими видениями. Они отогревали его, но после он долго не мог сдержать слез.

Однажды его нашла Элинор.

Он увидел ее крадущийся силуэт в просвете между деревьями, хотел убежать, но разбитое галлюцинациями тело воспротивилось. Он замер, вжимаясь в камень, надеясь, что она пройдет мимо и не заметит его. Напрасные старания.

Она подошла – со спокойной улыбкой; грива рыжеватых волос вилась на ветру, сплетаясь и мечась, словно живое существо. Ричард не отводил от них глаз, боясь провалиться в бездну в сто крат глубже, чем его собственные фантазии.

– Ну вот, опять прячешься, братец. – Она присела рядом – он по-прежнему ловил взглядом ветер. – Не желаешь поговорить со своей маленькой феей?

Ричард вздрогнул. Она всегда держала кулачок за спиной, чтобы удивить его или ударить. До того дня, как Каталина Чесбери забрала ее и Викторию к себе, он звал ее феей – но это было невообразимо давно, они еще оставались детьми, они всё еще были братом и сестрой. За последние годы она заставила его поверить, что этого времени не существовало. Сегодня ей было любопытно воскресить прошлое, хотя, конечно же, не задаром.

Он отвернулся, не желая вспоминать – в ее волосах всё также путаются солнечные зайчики, ребенком он любил ловить их в циферблат отцовских часов. Теперь Ричард хотел только одного: видеть, чем ее сделала Каталина. Какой она позволила себе стать. Малышка-фея растворилась, унесенная смрадным ветром, и лучшее, что могло от нее уцелеть, это пепел тех старых фотографий, что он сжег несколько дней назад. Это было лучшим и в нем самом.

Он не знал, кто она такая. Его не было здесь, когда она росла. Та новая Элли, встретившая его спустя десять лет, прячется в скорлупе хрупкого женского тела, она напоминает зверька, которого хочется гладить и сжимать с такой силой, чтобы он начал кричать и вырываться. Ричард попался, как и любой другой. После стольких лет разлуки она просто сожрала его, выела своими чудесными зелеными глазами…

Он содрогнулся, и она заметила это.

– Не переживай. Близкие должны держаться друг друга. Держаться очень крепко. Поужинаешь со мной?

– До вечера далеко.

– Ты куда-то торопишься?

Он неопределенно покачал головой.

– Вот и отлично! – движение, и она опять на ногах. – Не опаздывай.

Элинор нагнулась, чтобы погладить его, но он дернулся, не в силах скрыть отвращение. Она сощурилась…

Ричард всхлипнул, отгоняя видение.

По крайней мере, одна из них мертва. Каталины больше нет, и как бы всё не случилось – с помощью Элинор или без, он видел в этом хороший знак. Одной стало меньше, а это дает остальным шанс уцелеть.

Он в который раз не дождался солнца. Глаза щипало, словно вместо слез в них был яд. Он вспомнил, что должен навестить Викторию, со вчерашнего вечера запертую в своей спальне. Викки до смерти боится ветра и одиночества, но Элинор забавляет ее страх. Почуяв его, она не может остановиться, загоняет сестру под самую крышу и терзает, не упуская ни единой слабинки.

Ричард поднялся. Замок хмуро взирал на него темными окнами. За ними уже не было ни Гордона, ни Марго, зато оставалась Элинор. Как же она бывает терпелива, когда знает, к чему идет.

– Доброе утро, сэр, – сияющий Эшби встретил его у порога, и Ричард в очередной раз подивился, что старик всё еще здесь. Несомненно, тот видит достаточно, чтобы сбежать за тридевять земель. Но нет. Что ж, тогда и он здесь по праву: слабость к порокам других – тоже порок.

– Завтрак будет подан через пятнадцать минут, сэр, так распорядилась леди Элинор.

– Передайте леди Элинор, что я не приду.

Загнав поглубже слабость, Ричард взбежал по винтовой лестнице на четвертый этаж и пробрался к дверям Виктории. Ключ хранился у Элинор, но ему удалось тайно заказать дубликаты всех ключей в доме, что, несомненно, обрадует несчастную Викки. Замок мягко щелкнул, и Ричард быстро проскользнул внутрь.

В комнате оказалось светло, как днем, несмотря на опущенные гардины – все лампы были включены. На полу валялись опрокинутые стулья и женские безделушки, искрами рассеянные по ковру. На разворошенной кровати спала Виктория. Он робко приблизился к ее изголовью, мучительно вглядываясь в осунувшееся лицо, ставшее почти бесцветным на фоне синего шелка. На тонкой шее темнело несколько кровоподтеков. На мгновение Ричарду померещились следы зубов, а не ногтей – и страх опять перерос в ненависть. Окажись сейчас Элинор рядом, у него хватило бы сил придушить ее. «А потом открыл бы окно, и обоих в ров». Викки слабо дернулась во сне.