Текст книги "Здоровье и власть. Воспоминания кремлевского врача"

Первое, что сделал Ельцин, захватив власть, – восстановил в новом виде 4-е управление. Были возвращены и больница на Мичуринском проспекте, и санатории на Северном Кавказе, и многие другие учреждения. Решительный Ельцин не испугался, в отличие от Горбачева, «гласа народа». Но что потеряно, того уж не вернешь. Новому управлению, по мнению всех моих коллег – академиков и профессоров, да и пациентов, по всем параметрам было далеко до бывшего 4-го управления. Да что там 4-е управление, если была разрушена великая держава…

М. С. Горбачев под давлением обстоятельств, критики справа и слева все дальше и дальше уходил от решения конкретных проблем. Вспоминаю, как с помощью генерального директора Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) X. Накаджимы, которого мы активно поддерживали при избрании на этот пост, нам удалось добиться, чтобы эта организация согласилась создать специальную международную программу по ликвидации последствий на Чернобыльской атомной электростанции.

На фоне обвинений в пассивности руководства страны это было очень важное соглашение. Требовалось лишь письмо Горбачева. Подготовив его проект, мы несколько дней безрезультатно пытались выйти на Михаила Сергеевича. Не выдержав, я попросил принять меня по этому вопросу А. Н. Яковлева, зная, что он вхож к Горбачеву в любое время. Во время нашей встречи позвонил Горбачев. Не знаю, какую проблему они обсуждали, но в заключение Яковлев рассказал о нашем предложении, а закончив разговор, пожал плечами и, видимо недоумевая, ответил на мой немой вопрос: «Михаил Сергеевич сказал, чтобы мы с вами разобрались в поставленном вопросе и приняли решение». Я не понял, в чем нужно было разбираться, – ведь речь шла лишь о подписи М. С. Горбачева под письмом в ВОЗ. И еще раз убедился, что ему не до наших земных проблем.

В марте 1990 года, покидая пост министра, я в последний раз встретился с М. С. Горбачевым. Он никогда раньше не выглядел таким озабоченным и растерянным. Мы ни словом не обмолвились, как раньше, ни о ситуации в стране, ни о его планах на ближайшее будущее. Мне показалось, что в тот период его больше беспокоила борьба со старой гвардией в партийном руководстве, чем с зарождающимся мощным движением так называемых демократов. Вспоминая появившуюся в журнале «Штерн» фотографию, на которой мы были засняты с ним в годы молодости в Архызе, он вдруг перевел разговор на заявления некоторых функционеров о нечестных путях, которыми якобы он пришел к власти. Именно они, по его мнению, были основным препятствием для развития перестройки и выхода страны из кризиса. Встреча была недолгой. Хотя Михаил Сергеевич, прощаясь, говорил хорошие слова о том, что настоящая дружба остается навсегда, я по опыту последних лет понимал, что мы с ним вряд ли когда-нибудь встретимся.

Сегодня журналисты, политологи, историки обсуждают знаменательные вехи XX века в жизни народов мира, значимость тех государственных и политических деятелей, которые изменили лицо нашей планеты. Вспоминают Ленина и Рузвельта, Сталина и Гитлера, Неру и Кастро. Обсуждая печальную судьбу великой державы – СССР, мне не хотелось бы касаться общепланетарных проблем, хотя гибель Советского Союза, коммунистической державы, во многом определявшей жизнь планеты в XX веке, нельзя относить только к истории нашей Родины. Распад СССР и последовавшие за ним политические и экономические катаклизмы эхом отозвались на судьбе многих народов и стран. Но прежде всего этот распад принес горе моему народу. Не может быть сомнений в том, что Горбачев и Ельцин должны занять свое место среди тех, кто сыграл решающую роль, изменившую лицо планеты в XX веке. Если Ленин создал Советский Союз, то они его разрушили. И не имеет значения, что ни тот ни другой (оба – ярые коммунисты), начиная свою политическую деятельность и даже борясь за власть, и в мыслях не представляли, что станут могильщиками коммунистического строя в нашей стране. Оба, несомненно, останутся не только в истории России, но и мира. Вопрос лишь, в каком качестве они предстанут перед потомками. Что скажут те о Горбачеве и Ельцине sine ira et studio, как говорил Тацит («без гнева и пристрастия»)? Сегодня одни возвышают их до уровня Мессии, другие, наоборот, поносят последними словами, как предателей, орудие в руках врагов нашей страны, как недалеких руководителей, принесших горе и разорение народу. Кто же прав? И можем ли мы, современники, их судить? Может быть, надо следовать Евангелию: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерой мерите, такою и вам будут мерить». Все верно, к тому же можно спросить: а судьи кто? Разве не мы радовались, не торжествовали, когда эти лидеры пришли к власти, не пели им панегирики, разве не мы поддерживали их начинания? Конечно, речь идет не обо всем обществе, но, несомненно, о его большинстве, и в первую очередь о тех, кто, как я, хоть в чем-то способствовал их приходу к власти.

Но почему все же мы не должны молчать? Не должны, чтобы наши внуки и правнуки не повторяли наших ошибок. Именно этой цели и посвящены мои искренние, написанные с болью в сердце воспоминания о роковой роли Горбачева и Ельцина в судьбе моей Родины – Советского Союза. Я пытался разобраться в «феномене Горбачева», это очень трудно даже для меня, знавшего его близко и хорошо.

В те времена, «когда легковерен и молод я был», все казалось проще, яснее и оценивалось односторонне, хотя и с позиций максимализма. Я воспринимал Михаила Сергеевича Горбачева как интересного человека, с неординарным мышлением, прогрессивными взглядами, как руководителя, лишенного партийного чванства и высокомерия. Впрочем, так же воспринимал я тогда и Брежнева, и Андропова, и Устинова.

Пройдя тяжелый и сложный жизненный путь, не раз преданный коллегами, друзьями и даже учениками, обманутый в надеждах, убеленный сединой, я уже не могу, как раньше, верить на слово и искать оправдания деяниям тех, в кого поверил. Но даже сейчас я не могу однозначно ответить: кто же М. С. Горбачев – герой, перевернувший мир, или предатель, обрекший на гибель великую державу? Ясно одно: если сравнивать с позиций истории Горбачева и Ельцина, то, несомненно, именно Горбачев изменил ход мировых процессов в конце XX века. Был ли это продуманный стратегический шаг или изменения возникли случайно, в результате стечения обстоятельств – другой вопрос.

В конце 1991 года, когда М. С. Горбачев номинально еще был президентом Советского Союза, в журнале «Столица» появилась статья С. Лена, лауреата Международной премии Даля, который сделал интересное заключение: «Каковы бы ни были личные цели и планы Горбачева в 1985 году, как бы он ни «перестраивался» в течение шести лет, объективно Горбачев, маневрируя и игнорируя, совершил мировую антикоммунистическую революцию и завершил ее почти бескровно!»

Сегодня с таким выводом согласятся, вероятно, все. У меня нет сомнений в том, что сам М. С. Горбачев, начиная перестройку, не ожидал подобного развития событий, и у него и в мыслях не было уничтожать коммунистический строй. Он искренне хотел обновления партии, страны, общества. Однако хотя он и был незаурядной личностью, но не гением, способным спланировать перестройку мировой политической и экономической системы. Его планы, которые он озвучивал на XXVII съезде партии, на XIX партконференции, были гораздо скромнее и ограничивались масштабами страны.

Но, как писал Л. Н. Толстой, «было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Вот эти-то «овраги» – экономический кризис, межнациональные отношения, социальная напряженность, взаимоотношения центра и периферии, борьба с Ельциным за власть – Горбачев то ли не учел, то ли игнорировал в силу появившейся самоуверенности, а именно они и определили в итоге трагический конец перестройки. Сыграла роль и его слабость как руководителя и человека, постоянно идущего на компромиссы, мечущегося между различными позициями, легко меняющего свое окружение, а с ним и ориентиры. Иногда своими действиями он напоминал мне тех либералов, о которых М. Е. Салтыков-Щедрин писал: «Не знал, чего хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном».

Ему бы силу воли, смелость и напор Б. Н. Ельцина – уверен, тогда и страна сохранилась бы, и настоящая перестройка была бы осуществлена и в партии, и в государстве. Есть еще одна характеристическая особенность, в которой Ельцин оказался сильнее, и это сыграло большую (если не роковую) роль в событиях, определивших гибель Советского Союза. М. С. Горбачев остро и часто неадекватно реагировал на общественное мнение, которое в последние годы его правления искусственно формировали так называемые демократы, окружение Б. Н. Ельцина. Надо было не плестись в хвосте создаваемого мнения, а формировать его или, по крайней мере, не обращать на него внимания, решая принципиальные вопросы, судьбоносные для страны и народа. Об истинном значении общественного мнения очень верно и образно сказал А. С. Грибоедов, великий знаток человеческих душ:

 
Поверили глупцы, другим передают,
Старухи вмиг тревогу бьют —
И вот общественное мнение!
 

И конечно, величайшей ошибкой Горбачева было то, что он во многом помог формированию своего «злого гения» – Ельцина. Он сделал все для того, чтобы ординарный секретарь обкома не только вознесся на политический олимп, но и победил в борьбе за власть. Эта ожесточенная борьба была одним их тех «оврагов» – не предвиденных М. С. Горбачевым случайностей, которые во многом определили гибель Советского Союза.

Россия во мгле

 
Борис, Борис! Все пред тобой трепещет…
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда.
 

А. С. Пушкин

25 декабря 1991 года был обычный рабочий день, хмурый и неприветливый, как часто бывает в это время года. В обыденных предновогодних заботах, задерганные политиками всех мастей, запуганные предстоящим повышением цен, обнищанием и безработицей, потерявшие веру в любые идеи, мало кто из простых граждан Советского Союза задумывался над тем, что формально это последний день их Родины, одной из двух сверхдержав на нашей планете.

Растерянный, поникший, даже как будто сгорбившийся, Горбачев выступил с обращением по телевидению. Нельзя было без горечи смотреть на жалкого президента Советского Союза, отрекавшегося от своего «престола», своими руками, а вернее, своей политикой и своим поведением разрушившего великую страну. И впрямь, как сказал Наполеон, убегая из России: «От великого до смешного один шаг».

Мне, наверное, как и многим, стало не по себе, когда я увидел на экране телевизора, как опускается флаг СССР и вместо него над Кремлем поднимается флаг России. Но какой России – той, которую в XVIII–XX веках уважали и боялись в Европе, которая во многом определяла политический климат во всем мире? Нет. Это был флаг побежденной и униженной России, сброшенной с пьедестала великой державы. В этот трагический день говорил только побежденный Горбачев, победители – американцы, мечтавшие разрушить Советский Союз, и Ельцин – молчали.

Не было пушечных салютов, военных парадов, фейерверков, праздничных приемов. Объяснимо молчание американцев – они знали, что в создавшейся ситуации лучше промолчать, чтобы не обижать «друга Горбачева», который помог воплотить в жизнь их мечту. Почему торжество Б. Н. Ельцина не выплеснулось наружу, трудно сказать – может, все-таки совесть мучила, а может быть, уже просто шло торжественное застолье. Рассказал же А. Коржаков, как после расстрела Белого дома в 1993 году пировали в Кремле в то время, когда еще не остыли трупы убитых.

Вчитайтесь в строки его воспоминаний. Не знаю, как вам, а мне стало страшно – кто же стоял во главе власти? Как кощунственно звучат признания А. Коржакова: «Около 18 часов 4 октября 93-го, благополучно сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово поехали в Кремль, на доклад. Президента не застали в кабинете, он был в банкетном зале. С удивлением я обнаружил, что торжество в честь победы началось задолго до победы и уже подходит к концу… Нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью».

Уверен, что еще долгие десятилетия историки и философы, политологи и экономисты будут изучать удивительный феномен быстрого распада и гибели Советского Союза. Будут приводиться различные аргументы – от бессмысленности идей коммунизма в существующем обществе до значимости демократического и национального самосознания народа. И в этих рассуждениях и дискуссиях может затеряться одна из главных причин трагедии (если не основная) – борьба за власть. Вечная, как наш мир, борьба за власть, в ходе которой гибли королевства и республики, развязывались войны и совершались революции, воцарялся террор и преобразовывался общественный строй.

Мне, как и многим, пришлось быть свидетелем той непримиримой борьбы за власть между Горбачевым и Ельциным, которая оказалась роковой для судьбы нашей Родины. Цинично звучат слова С. Шушкевича, одного из тех, кто разрушил Советский Союз, в интервью журналу «Огонек» в декабре 1996 года о подписании Беловежских соглашений, поставивших последнюю точку в существовании Советского Союза: «Там не было наивных. Было ясно, что Борису Николаевичу больше всего мешает Горбачев». Как же сложилось это противостояние, кто виноват, что оно переросло в схватку двух неординарных политиков, приведшую к трагедии страны и народа? В конце концов, если мы попытались, конечно, с наших позиций раскрыть «феномен Горбачева», то, вероятно, стоит сказать и о «феномене Ельцина».

Так кто же Б. Н. Ельцин – герой, стратег, задумавший и осуществивший уничтожение коммунистического строя, великий гражданин XX века, обеспечивший победу демократии в России? Или это антипод описанному портрету, как считают многие, и все, что он совершил, творилось лишь с одной целью – захватить власть любой ценой, во что бы то ни стало взойти на олимп, стать «царем Борисом»? Не буду ссылаться на коммунистов, чтобы исключить возможные обвинения в предвзятости. Сошлюсь на иностранных политических экспертов.

Обозреватель итальянской газеты «Республика» Сандро Виола, которого не заподозришь в симпатиях к коммунистам, пишет, что Ельцин – человек «вспыльчивый, авторитарный, неустойчивый в своих настроениях, к тому же алкоголик, и его здоровье в отвратительном состоянии». Еще более резко отзывается о нем Д. Кьеза в книге «Прощай, Россия!»: «Сказать о нем можно многое. Что он груб, циничен, склонен выжимать своих соратников до капли, а затем жертвовать ими, сваливая на них всю ответственность… невежествен в экономике, неспособен критически воспринимать лесть и любит окружать себя царской роскошью… Но главная его черта другая. Он – лжец». Основное обвинение Д. Кьезы заключается в том, что «никогда еще с допетровских времен Россия не была такой ничтожной, такой маргинальной… Основную роль в этом откате сыграл поправший ее трагическое величие Борис Ельцин».

Перенесемся в далекий теперь уже 1984 год, когда мне впервые пришлось встретиться в Свердловске с первым секретарем обкома Борисом Николаевичем Ельциным. В памяти остались воспоминания о типичном партийном функционере областного масштаба, мысли которого были заняты обычными житейскими проблемами: обеспечением населения продовольствием и жильем, ремонтом театра, строительством дорог. Мы провели тогда два вечера за обычным для тех времен застольем в честь гостей из Москвы. И честно говоря, Б. Н. Ельцин меня покорил не только своим знанием нужд области и заботой о ее жителях, но и своим характером, в котором чувствовались сила, напористость. Привлекала и его простота в общении. (Кто тогда думал, что многое в его поведении носит популистский характер?)

Поэтому я не удивился, когда Лигачев, с восторгом рассказав о Ельцине, проронил, что они с Горбачевым хотят привлечь его для работы в Москве, в ЦК КПСС, с перспективой дальнейшего выдвижения в политбюро. Для меня, да и для многих, было ясно, что его перевод на должность заведующего отделом ЦК – лишь трамплин и что он должен заменить кого-то из старой гвардии руководителей. Но кого? Ларчик просто открывался. Надо было убрать ненавистного В. В. Гришина. В то время я, как правило, участвовал в работе московских партийных конференций и помню, с каким энтузиазмом Ельцин был избран на должность первого секретаря Московского горкома партии, какие надежды возлагали на него не только коммунисты, но и простые москвичи.

И хотя звучали, да и продолжают звучать голоса об ошибке, которая была сделана Горбачевым и Лигачевым, рекомендовавшими Ельцина, будем честны перед историей и скажем, что в декабре 1985 года в их окружении не было более подходящей фигуры на роль лидера Москвы. Да и первые шаги Ельцина по наведению порядка в Москве были поддержаны всеми – от Горбачева до простого рабочего. Поражали его работоспособность, стремление самому вникнуть во все вопросы, не важно – касается это работы ЗИЛа или деятельности районной поликлиники. Работал он в буквальном смысле день и ночь. Учитывая гипертонические кризы, которыми он страдал, мы, врачи, неоднократно просили его соблюдать хотя бы минимальный режим. Но он, иначе не скажешь, пропускал мимо ушей все наши рекомендации, и по-человечески я его понимал.

Став после В. Гришина первым лицом в Москве, Б. Н. Ельцин должен был показать себя, завоевать авторитет, доказать, что выбор не был ошибочным. Конечно, это сильная личность, полная неудовлетворенного тщеславия и жажды власти.

Но если говорить по большому счету, то тот административно-командный метод, который потом, борясь за власть, часто с популистскими целями критиковал Б. Н. Ельцин, был типичным стилем его работы в Московском горкоме. Да он и сам не скрывает приверженности этому стилю в своей первой книге «Исповедь на заданную тему», которую, став президентом России, он почему-то забыл, да и свободная демократическая пресса к ней впоследствии не обращалась. А ведь она очень поучительна – неплохо бы ее вспомнить и Б. Н. Ельцину, и журналистам, да и будущим президентам прочитать.

Мне кажется, что через год-полтора после прихода в московскую власть Ельцин понял, что больших лавров на должности секретаря горкома в царившей тогда обстановке он не завоюет. «Переменили ямщика, а клячи прежние остались» – эти слова русского поэта Д. Д. Минаева как нельзя лучше отражают положение в стране в конце 80-х годов.

Б. Н. Ельцин стал срываться, у него нарушился сон (по его словам, он спал всего три-четыре часа в сутки), и в конце концов он попал в больницу. Эмоциональный, раздраженный, с частыми вегетативными и гипертоническими кризами, он произвел на меня тогда тяжкое впечатление. Но самое главное, он стал злоупотреблять успокаивающими и снотворными средствами, увлекаться алкоголем. Честно говоря, я испугался за Ельцина, потому что еще свежа была в моей памяти трагедия Брежнева. Ельцин мог пойти по его стопам (что и случилось впоследствии, причем в гораздо худшей форме).

Надо было что-то предпринимать. Я обратился за помощью к известному психиатру, которого считал лучшим по тем временам специалистом в этой области, члену-корреспонденту АМН Р. Наджарову. Состоялся консилиум, на котором у Ельцина была констатирована не только появившаяся зависимость от алкоголя и обезболивающих средств, но и некоторые особенности психики. Сейчас мало кто остался из состава того консилиума: Р. Наджаров внезапно скончался от инфаркта миокарда, доктор Д. Нечаев, который стал лечащим врачом B. C. Черномырдина, был убит. В период проведения операции Б. Н. Ельцину в 1996 году мы попросили предоставить нам его старые истории болезни, чтобы уточнить некоторые параметры функции сердечно-сосудистой системы в то время, однако его лечащий врач А. И. Григорьев сказал, что все истории болезни Ельцина до 1993 года были изъяты начальником его охраны Коржаковым.

Наши рекомендации после консилиума о необходимости прекратить прием алкоголя и седативных препаратов Ельцин встретил в штыки, заявив, что он совершенно здоров и в нравоучениях не нуждается. Тогда же я впервые познакомился с его женой, Наиной Иосифовной, которая поддержала нас, но на ее просьбы последовала еще более бурная и грубая по форме реакция. К сожалению, жизнь подтвердила наши опасения, и через десять лет этот сильный от природы человек стал тяжелым инвалидом.

Постепенно Б. Н. Ельцин стал все больше напоминать Брежнева в последние годы его жизни. Когда он дирижировал немецким оркестром на улицах Берлина, я вспоминал Брежнева, дирижировавшего участниками польского партийного съезда, поющими «Интернационал». Он напоминал мне Брежнева, когда, находясь с визитом в Швеции и оторвавшись от бумажки, по которой читал, начинал путать Швецию с Финляндией. И наконец, «ирландский сон» Ельцина, из которого его не могли вывести лечащие врачи, всколыхнул во мне тяжелые воспоминания о последнем визите Брежнева в ГДР, в ходе которого, перебрав снотворных и успокаивающих средств, он не мог подняться, чтобы выступать с официальным приветствием. К счастью, тогда нам удалось восстановить некоторую активность, и Брежнев смог (в отличие от случая с Ельциным) выступить, политического конфуза не случилось.

Наша откровенность при изложении результатов консилиума не понравилась Ельцину, и я впервые почувствовал холод в его отношении ко мне. В подобных случаях я всегда вспоминал мудрые слова О. Бальзака: «Правда – точно горькое питье, неприятное на вкус, но зато восстанавливающее здоровье». К сожалению, в данном случае правда не принесла здоровья.

В то время у меня сохранялись еще доверительные отношения с М. С. Горбачевым, и я рассказал ему о мнении консилиума (да и просто по положению я как начальник 4-го управления обязан был это сделать). Горбачев абсолютно спокойно, я бы даже сказал равнодушно, отнесся к моему сообщению и никак на него не прореагировал. С учетом инсинуаций некоторых журналистов, появившихся в последние годы, должен сказать, что никаких официальных информаций в политбюро о состоянии здоровья Б. Н. Ельцина мы по просьбе Михаила Сергеевича не представляли. Это было время, когда Ельцин всех устраивал и был нужен Горбачеву.

В начале 1987 года постановлением политбюро меня перевели на должность министра здравоохранения СССР, и в гуще навалившихся вопросов я оторвался от проблем 4-го управления, проблем, связанных со здоровьем руководства страны, тем более что чье-то неведомое, но очень влиятельное вмешательство постаралось ограничить мое участие в этих делах. Забыл я и о проблемах Б. Н. Ельцина.

По вопросам здравоохранения Москвы мы часто разговаривали с Борисом Николаевичем, вместе решали вопросы, в том числе и кадровые, и я не чувствовал враждебности с его стороны. В моем мнении он оставался все тем же типичным партийным руководителем новой волны, набиравшим силу и авторитет, пользовавшимся поддержкой Горбачева.

В оценке иерархии власти в то время учитывался, например, строгий порядок выступлений на пленуме ЦК. Я вспоминаю, что за несколько месяцев до судьбоносного для Б. Н. Ельцина его октябрьского заявления на июньском пленуме ЦК ему было предоставлено слово вслед за руководителями Украины и РСФСР. Слушая его выступление, нельзя было представить себе, что стоящий на трибуне пленума человек вскоре взорвет коммунистическую партию и отречется от ее принципов и идеалов.

Выступление Ельцина на октябрьском пленуме 1987 года прозвучало для многих как гром среди ясного неба. Конечно, это был смелый шаг даже для того времени. Мне непонятны лишь мотивы его заявления. Что это – реакция ущемленного самолюбия в связи с созданием Лигачевым комиссии по проверке работы Московской парторганизации, неудовлетворенные амбиции человека, рвущегося вверх по лестнице власти и продолжающего оставаться лишь кандидатом в члены политбюро, или это искренние заявления человека, думающего не о своей персоне, а о благе народа, о благе Советского Союза? Но если это действительно делается ради блага народа, то почему выражается в такой форме, а не в виде аргументированной новой программы действий, которая могла бы быть представлена на том же пленуме?

Слушая выступление Б. Н. Ельцина, я невольно вспомнил обсуждение на консилиуме, о котором писал выше, особенностей его нервно-психического статуса с доминированием таких черт характера, как непредсказуемость и властная амбициозность. Прошло около двух недель после октябрьского заявления Ельцина, как это мнение подтвердилось.

Во время работы в 4-м управлении я не любил первые дни после ноябрьских праздников, и не потому, что после праздников тяжело вновь включаться в работу, просто в прошлом эти дни принесли мне много неприятностей: скончался Л. И. Брежнев, произошло необратимое обострение болезни Ю. В. Андропова, и еще много других переживаний относилось к этим дням.

Мне казалось, что после перехода на работу в министерство у меня началась новая жизнь, далекая от проблем Кремлевки, как величали в те времена 4-е управление. Поэтому я был удивлен, когда утром 9 ноября мне позвонил, видимо по старой памяти, взволнованный Е. К. Лигачев и спросил, знаю ли я что-нибудь о состоянии здоровья Б. Н. Ельцина. Оказалось, что кто-то из помощников, возможно В. В. Илюшин,[50]50
  Илюшин В. В. – помощник Б. Н. Ельцина в ЦК КПСС, Московском горкоме КПСС, в 1991–1992 гг. руководитель секретариата президента Российской Федерации, в 1992–1996 гг. помощник президента Российской Федерации.


[Закрыть] сообщил ему по телефону, что Ельцин ранил себя ножом в грудь то ли случайно, то ли сознательно. На мое замечание, что 4-е управление вне моей компетенции и меня уже давно не информируют о состоянии здоровья руководителей всех рангов, Лигачев попросил все же постараться выяснить, в чем дело.

В спецбольнице на Мичуринском проспекте я застал нескольких наших ведущих профессоров, которые обследовали Бориса Николаевича. Помню среди них известного специалиста в области грудной хирургии академика М. Перельмана. Оказалось, паника была напрасной. Б. Н. Ельцин на работе ударил себя в левую половину груди ножом для резки бумаги. Как известно, нож этот – с тупым концом, не заточен и вряд ли мог вызвать тяжелые повреждения, в частности ранение сердца. Действительно, рана оказалась неопасной, кроме того, при ударе нож скользнул по ребру.

Сам Б. Н. Ельцин объяснял ранение случайностью. По его словам, сидя за столом, он опирался грудью на нож, который, выскользнув из руки, вызвал ранение. В это трудно было поверить и по характеру повреждения, и по его локализации. Факт этого ранения, указывавший на особенности нервно-психического статуса Б. Н. Ельцина, долго скрывался им самим и его окружением. Кажется, М. Полторанин, осуществлявший информационное обеспечение прихода Ельцина к власти, в ответ на вопрос о слухах о ранении клялся, что ничего подобного не было. Сегодня все знают цену клятвам и самого Бориса Николаевича, и его окружения, с которым он пришел к власти.

Сам Ельцин так интерпретирует свою госпитализацию 9 ноября в книге «Исповедь на заданную тему»: «Девятого ноября с сильными приступами головной и сердечной боли меня увезли в больницу. Видимо, организм не выдержал нервного напряжения, произошел срыв». Здесь правда только в том, что действительно произошел нервно-эмоциональный срыв затравленного человека, который закончился тяжелой реакцией, похожей на суицид (самоубийство). И все же это не был суицид, как пытались представить некоторые недруги Ельцина. И тогда, и спустя годы, не упоминая имени Бориса Николаевича, мне приходилось обсуждать эту ситуацию со специалистами-психиатрами, и все они в один голос говорили, что это больше похоже на инсценировку суицида. Люди, собирающиеся покончить с жизнью, говорили они, выбирают более опасные средства, чем нож для бумаги (в своей же книге Б. Н. Ельцин описывает случай, когда бывший секретарь Киевского райкома партии, освобожденный им от занимаемой должности, покончил с жизнью, выбросившись из окна).

Для меня ситуация была ясна – это совершено в состоянии аффекта человеком, который в тот момент думал, что рушатся все его жизненные планы, рушится надежда на власть. И хотя я понимал характер мотивов, где-то в глубине души мне в тот период было искренне жаль Ельцина. Но лишь до той поры, когда он и его окружение не только скрыли правду, но и исказили суть всего происходившего в эти дни, свалив все беды Ельцина на лечивших его врачей. Вы вправе спросить: зачем возвращаться в прошлое да еще обсуждать частную жизнь пусть и не простого, обычного человека? Кто-то вспомнит об этике врача, кто-то о принципах клятвы Гиппократа…

Всю жизнь я старался придерживаться этих принципов, участвуя в лечении двадцати одного руководителя шестнадцати государств мира. Журналисты из Си-эн-эн шутя заметили, что эта статистика заслуживает занесения в Книгу рекордов Гиннесса. Никогда я не воспользовался своими знаниями о состоянии здоровья моих пациентов, понимая, что это могло повредить им в политической карьере. А уж сколько было желающих получить такие данные – трудно представить… Но меня одолевают сомнения: был ли я прав? Распространяются ли принципы Гиппократа на лидеров страны, от состояния здоровья которых зависят судьбы миллионов людей, их счастье, благополучие, наконец, здоровье? К чему это приводит, я пытался показать в своей книге «Здоровье и власть», но мои предупреждения оказались гласом вопиющего в пустыне.

В поставленном мной вопросе есть еще одна сторона. «Природа, – сказал Б. Шоу, – не терпит пустоты: там, где люди не знают правды, они заполняют пробелы домыслами». Об этом же предупреждал и И. Г. Эренбург: «Когда очевидцы молчат, рождаются легенды». И это воистину так: удивительно было услышать от диктора телевидения, что Ю. В. Андропов ни много ни мало как погиб от оспы, заразившись во время поездки в Афганистан (?!). Сколько таких легенд и домыслов, касающихся Кулакова, Андропова, Брежнева, Черненко и других деятелей прошлого, встречается в разного рода писательских и журналистских опусах – будь то творения «кремлеведа» Волкогонова или писателя Н. Зеньковича в книге «Тайны уходящего века»! И еще один аспект в истории с Б. Н. Ельциным требует выяснения – это обвинения в адрес врачей. Не создаем ли мы, врачи, своим молчанием, принципом, который многие из нас исповедуют («пациент всегда прав»), почву для бездоказательных обвинений в наш адрес? Вот и сам Ельцин, и его «близкий друг» и «брат» (как он пишет в мемуарах) Коржаков пытаются обвинить врачей в злонамеренном введении Борису Николаевичу перед пленумом Московского горкома болеутоляющих средств, которые, по их мнению, «вызвали торможение мозга». Коржаков пишет: «Перед отъездом врач вколол больному баралгин. Обычно этот препарат действует как болеутоляющее средство, но в повышенных концентрациях вызывает торможение мозга. Зная это, доктор влил в Ельцина почти смертельную дозу баралгина». К сожалению, этот доктор не может вступиться за свою честь и врачебное достоинство – Д. Нечаев погиб от пули наемного убийцы. Но я бы в свою очередь задал вопрос Коржакову: почему вы как руководитель охраны президента молчали, зная, что ему неоднократно, длительное время, в том числе и перед выборами на второй срок президентства, вводились значительно большие дозы баралгина (до 30 миллилитров!), чем были введены Нечаевым. На самом деле все было не в баралгине, а в нервно-психическом срыве, в той реакции на стресс, которая произошла у него в связи с октябрьским пленумом 1987 года и ранением в грудь.