Книга: Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 2 - Евгений Добренко

Книга заканчивается фразой - «С завершением сталинской эпохи казалось, что сталинизм никогда не повторится, а оказалось, что он и не кончился.» Так вот, раз уж у нас самоизоляция, то я бы написал (кто я такой чтобы) так _сталинизм закончился, но это не значит, что он не может повторится.

Добренко, чьи книги о кино и соцреализме я уже читал, заметно вырос над собой, если сравнивать насыщенность дискурса с предыдущими книгами. Ранее он был куда более «перестроечным», вся эта бравада ниспровергателя давно слетела как шелуха, поэтому «Музей революции» сам уже годится в музей. «Политэкономия соцреализма» куда интереснее, хотя будем честны, увлекательно автор пишет все же только про кино («Поздний сталинизм» исключением не стал). Но он впитал в себя и то, что есть «ревизионисты», что тоталитарная концепция фактически канула в Лету, поэтому отрадно видеть, как человек сначала робко (в «Политэкономии…»), а затем более смело, осознанно пишет на современном уровне, опираясь на те концепции, что заметно нормализуют советский опыт, делая его вариантом нормы (XX века). В «Позднем сталинизме» это действительно отчетливо заметно. Автор узнал про конструктивистский подход к созданию наций и загорелся идеей применить его к СССР времен позднего Сталина. И применил он его, судя по первым 700 страницам, крайне добросовестно.

Добренко пишет об обманчиво «нормализованной» эпохе, когда война закончилась и людям захотелось просто жизни, без постоянных конвульсий. Но под пленкой бесконфликтности кипели нешуточные страсти, которые разжигал, если верить Добренко, самый важный участник. И тут мы сталкиваемся с первой странностью, о сумме которых поговорим несколько позднее. Автор, несмотря на приобретенный им опыт последних исследований, любит поиграть в метафизику. Нам рассказывают, что в России меняется все и не меняется ничего, поэтому (следите за руками) сейчас мы живем в очередной инкарнации того же послевоенного времени, а поэтому (вжух!) идеологические кампании позднего Сталина объясняют всю российскую жизнь 2020 года. И это можно было бы счесть простой натяжкой ради придания книги актуальности, если бы этим дело и ограничилось.

Забыв на время о Путине, Добренко делает красивый кульбит, сравнивая создание Сталиным марксизма-ленинизма с опытом Французской революции, которая, если посмотреть под правильным углом, создала Просвещение, задним числом кодифицировав разнородный набор текстов как свою предпосылку. Идея эта хороша, ничем не хуже поразившей меня попытки Н. Яковенко оправдать независимость Украины тем, что Киевская Русь была не единой общностью с древнерусской народностью, а всего лишь вариантом Франкской империи, о распаде которой на Францию, Германию и другие осколки вроде бы никто не переживает.

Закончив милую теоретическую эквилибристику Добренко переходит к case-studies, которых в первом томе будет шесть. Это замена Октября Победой в качестве основы легитимации режима, историзм в искусстве («Иван Грозный» Эйзенштейна и его вторая серия), идейность («Звезда» и «Ленинград», а также вторая серия «Большой жизни»), правильная концепция философии истории, наведение порядка в классической музыке, приключения Лысенко и Лепешинской. Главы довольно различны и в плане наполнения, и концептуально, но читать их было крайне интересно. Мне все время не покидала мысль – вот автор-то рассказывает об этих кампаниях последовательно, но Сталин вел их одновременно! Добренко делает из Сталина злого гения, от скуки и желания поразвлечься калечащего судьбы и карьеры людей. Объяснение минималистическое, но меня оно не убеждает, странно все это.

Добренко здорово пишет о смене легитимации режима. Обосновывает он, как обычно, все через кино. Если до войны Сталин изображался как верный ученик Ленина, то после 1943 подход быстро меняется, Сталин становится самодостаточной фигурой, Ленин почти исчезает с экрана, а когда появляется, то используется лишь для увеличения роли Сталина в делах революции. Да и самой революции все меньше на экране. Выписал себе несколько названий фильмов, надо бы посмотреть. Любопытно, что подмена войны Победой описывается Добренко как целенаправленная стратегия (имеющая свой извод и для современной России, так как автору не терпится опять вернуться к актуальности). Это входит в очевидный диссонанс с используемой современными «либералами» тактике говорить, что при Сталине Победу не праздновали (со ссылкой на отмену выходного дня 9 мая). Добренко, в остальном тщательно солидаризирующийся с либеральным дискурсом, вынужден здесь подчиниться источникам, объявив современный либеральный дискурс «аберрацией».

Глава насыщена микросюжетами про Всеволода Вишневского, Ольгу Берггольц, Ахматову и других. Тут автор позволяет себе колкости, презрение и осуждающий тон по отношению к первым двум. Все это сопровождается странными разговорами о развенчанных мифах о войне, рассказами о бездарном руководстве войной в первые месяцы и проч. Вместе с упоминающимся на первых страницах «союзничестве» СССР и Третьего Рейха кусочки эти складываются в знакомый до оскомины пазл. И тут, пожалуй, уместно поговорить о тех странностях, что пронизывают работу Добренко. Еще в той же «Политэкономии…» было заметно, что автор, великолепно разбирающийся в хитрых механизмах общественным сознанием в сталинское время, крайне слаб в истории за пределами идеологической сферы. И слабость эта имеет ярко выраженную идеологическую направленность, т.е. почти любые мифы, которые выставляют сталинское руководство в нелицеприятном свете, абсорбируются автором в свой нарратив.

Такой подход вызывает у меня недоумение. Все эти грязные кампании по шельмованию композиторов, странный загон с «живым веществом» Лепешинской и «яровизацией» Лысенко, жутковатые претензии к кинорежиссерам – все они и так ужасны, глупы и противны, зачем усыпать их нарочитыми выдумками? Происходит это обычно так – автор богато, роскошно рассказывает об очередной идеологической кампании, а потом с боевым пафосом пишет о том, как все было «на самом деле». «Самое дело» у Добренко карикатурное, воспринятое через некритически изученные источники. Например, такой-то функционер безапелляционно называется внебрачным сыном Сталина. Лезем в Гугл и видим, что этот человек когда-то сказал, что он внебрачный сын Сталина. Для Добренко этого почему-то достаточно, чтобы считать это абсолютной правдой, «самым делом». Если в «Политэкономии…» он хотя бы ссылался при приведении маргинальных сведений на обсуждения на «Радио Свобода» (sic!), то в «Позднем сталинизме» то, что Сталин судил о сельском хозяйстве по «Кубанским казакам» подается как очевидная вещь, не нуждающаяся в ссылке.

Сначала я думал, что автор травмирован перестроечными мифами и даже знакомство с нынешним состоянием исследований не переломило предубеждения (автор сам рассказывает, что начал планировать эту книгу еще в середине 80-х). Но потом у меня появилась другая мысль – автор виртуозно пишет о сталинских кампаниях по созданию второй реальности, не произошло ли с Добренко профессиональной деформации? Не попытался ли он, вслед за ненавидимым им объектом всех его работ, изменять реальность, выдавая несуразности за «самое дело»? Или это такая интеллектуальная игра?

Книга бы ничего не потеряла, если бы Добренко не давал себе воли и не писал про то, как он воображает «самое дело». Для примера можно привести хотя бы «Изобретая Восточную Европу» , где Ларри Вульф честно пишет, что мы можем заняться деконструкцией дискурсов и мифов о нашей с вами части света, но познать на этой основе «самое дело» нельзя, его исследование лежит в совсем другой плоскости.

P.S. Захотелось пересмотреть «Беспокойное хозяйство», ставшее одной из причин постановления по театрам, перечитать и "Окно в лесу", угодившее в ту же кампанию (я когда-то читал в «Роман-газете», запомнил саспенс от поиска шпиона и свое непонимание – что такое готический шрифт?). Любопытно узнать, что «Давным-давно» (прообраз «Гусарской баллады») не из 60-х, а из ранних 40-ых, да и «Вас вызывает Таймыр» не из 1970-го.