Текст книги "Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944"

Гейдрих, выглядевший бледным и измученным, холодно поблагодарил меня и одарил своих изумленных спутников двумя крупными купюрами. Привидение исчезло. Огонь, сжигавший его, догорел.

Я отправился погулять по «вилле», неаполитанскому приморскому парку, слушая шепот волн и удивляясь, почему события этого вечера вызвали у меня такую тревогу. И тут до меня дошло. Во время моих исследований я наткнулся на довольно скучный дневник одного немца по имени Букардус, который был церемониймейстером при дворе его святейшества папы Александра VI. Так вот, сухо и безо всяких эмоций, этот Букардус рассказывал, как этот папа любил в присутствии своей дочери Лукреции Борджиа забавляться тем, что приглашал в палаццо Борджиа, названное в его честь и сохранившееся до сих пор, красивых полуодетых куртизанок. Отец и дочь с наслаждением наблюдали, как женщины ожесточенно дерутся с дюжими гвардейцами его святейшества, которых тоже приглашали сюда. Как и Рейнхард Гейдрих, Александр VI разбрасывал по комнате дукаты, и они ползали по полу, собирая их под креслами и сундуками, столами и табуретами.

На следующий день я осторожно поинтересовался у Гейдриха, знает ли он о семействе Борджиа. Естественно, он слышал пару непристойных анекдотов, которыми изобилует история этого рода, но ничего не знал о церемониймейстере и его дневнике. Как бы то ни было, сцена в Доме провинций показала мне, что знание прошлого может быть весьма поучительным.

Так закончилась моя работа на Гейдриха в качестве переводчика. Изо всех так называемых «больших» начальников, с которыми мне приходилось иметь дело, он был единственным человеком, в присутствии которого я испытывал инстинктивный ужас. Ни Гитлер, ни Гиммлер, ни Муссолини или Боккини не внушали мне страха, но этот отставной морской офицер, с его еврейской бабушкой, холодными голубыми глазами и фигурой гвардейца, наполнял меня ужасом. Не знаю, боялся ли Гейдриха его биограф, швейцарский писатель Карл Дж. Буркхардт, но думаю, что нет – по крайней мере, если судить по рассказу о встрече, которую бывший верховный комиссар Лиги Наций по городу Данцигу имел с Гейдрихом. Эта встреча описана в вышедшей недавно книге Meine Danziger Mission («Моя миссия в Данциге»). Это самое подробное описание Люцифера Третьего рейха, которое мне приходилось читать. Буркхардт в ту пору, то есть в 1935 году, был членом Международного комитета Красного Креста, а равным ему по должности представителем Германии был его королевское высочество герцог Эдуард Саксен-Кобург-Гота, принц Великобритании и Ирландии, обергруппенфюрер NSKK, рейхскомиссар добровольной службы сестер милосердия и президент Немецкой ассоциации ветеранов боевых действий. Швейцарский профессор и обергруппенфюрер СС встретились, чтобы обсудить, среди других прочих дел, вопрос о просьбе Буркхардта разрешить ему посетить немецкие концентрационные лагеря и поговорить с заключенными без свидетелей. Поскольку на это требовалось разрешение Гейдриха, Эдуард фон Саксен-Кобург-Гота пригласил Буркхардта и Гейдриха на обед.

«И тут створки дверей распахнулись, и появился Гейдрих. Я впервые видел человека в черной форме, явившегося в ней на неофициальный обед. Он был русоволос и худ, и на его остром, бледном, асимметричном лице, обе половины которого были совершенно не похожи друг на друга, сияли монгольские глаза. Энергично, но с каким-то женственным изяществом, знаменитый убийца вошел в гостиную герцога.

Гейдрих сел за стол слева от меня. Я был поражен его руками – белоснежными руками с картин прерафаэлитов, словно созданными для того, чтобы медленно душить людей».

Рассказ Буркхардта заканчивается так: «Вскоре после этого Гейдрих, этот молодой бог смерти, покинул нашу мужскую компанию».

Гейдрих был злым гением Гиммлера, главным образом потому, что Гиммлер тоже боялся его – и не без оснований. Если бы Гейдриха не убили в Праге, он, несомненно, настоял бы на организации нацистской Варфоломеевской ночи, и первой его жертвой стал бы рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, которого он искренне презирал. Офицеры британской разведки говорили мне в 1945 году, что Гиммлер знал о готовящемся убийстве Гейдриха, но ничего не сделал, чтобы предотвратить его. Так это или нет, мы уже никогда не узнаем.

После смерти дона Артуро Боккини 10 сентября 1940 года в Риме началась ожесточенная борьба за его кресло. В реальности министром внутренних дел был Государственный секретарь Буффарини-Гвиди, хотя номинально этот пост занимал Муссолини. Как и Боккини, Буффарини сумел сохранить свой пост в течение невероятно долгого, по итальянским представлениям, времени. Родом из Пизы, наделенный красноречием истинного тосканца, невысокий, грузный и, в отличие от Боккини, совершенно равнодушный к требованиям гигиены и искусству портных, он был типичным адвокатом, которые сохранились в Италии со времен Цицерона. В интеллектуальном отношении он был на голову выше всех своих коллег по министерству, за исключением Дино Гранди и Итало Бальбо. Страстью всей его жизни была политика, интриги и тайное увеличение своей власти. Он терпел Боккини потому, что того очень ценили в палаццо Венеция, но встретил весть о его смерти с заметным облегчением.

Буффарини давно уже положил глаз на большой сейф в кабинете шефа полиции, в котором хранились легендарные секретные фонды, которые никто не имел права проверять. Артуро еще лежал в гробу на своей вилле, а за право обладания этими фондами разгорелась жестокая битва. Граф Чиано, зять Муссолини, уже выдвинул своего кандидата на пост начальника полиции. То же самое сделала и фашистская партия. Короче говоря, всякий высокопоставленный итальянский чиновник хотел, чтобы тайные сведения о его личной жизни охранялись подходящим для него шефом полиции.

Главным кандидатом был земляк Боккини из Неаполя. Его звали Кармин Сениз, он был заместителем дона Артуро и считался заурядным полицейским с приятными, дружелюбными манерами, который любил рассказывать анекдоты на чистом неаполитанском диалекте. Буффарини был уверен, что легко сможет управлять им, а я, потеряв своего друга Боккини, радовался, что место покойного займет его ближайший сотрудник. Палаццо Венеция хранило молчание, хотя телефоны министерства внутренних дел разрывались от звонков с рекомендациями, требованиями и просьбами. Буффарини пригласил меня, когда я сидел у смертного одра Боккини, и сказал, что выдвинул кандидатуру Сениза и, к моему ужасу, попросил позвонить из его офиса синьору Гиммлеру и добиться, чтобы рейхсфюрер одобрил его план. Я расстроился, что итальянцы опустились до того, что нуждаются в помощи одного немца, не говоря уже о двух, в назначении своего собственного шефа полиции. Мне стало жалко и себя, поскольку я ни разу в жизни не звонил Гиммлеру, да и вообще не любил разговаривать по телефону, но выбора у меня не было. После короткого молчания в трубке раздался удивленный голос Гиммлера. Я сообщил ему о смерти его итальянского коллеги и, в свою очередь, был проинформирован, что он и его помощники приедут на похороны. Это известие привело в ужас слушавшего наш разговор по параллельному телефону госсекретаря внутренних дел. После этого я рассказал Гиммлеру о сложившейся ситуации и дословно перевел аргументы Буффарини в пользу назначения Сениза. Буффарини повезло. Не зная, как и все мы, истинного характера неаполитанца, Гиммлер обрадовался предложению Буффарини и даже попросил его передать дуче его желание, чтобы новый шеф полиции был выбран из ближайшего круга покойного Боккини.

Это был мой первый и последний звонок рейхсфюреру СС. Но, как показали дальнейшие события, решение Буффарини оказалось ошибочным.

Итак, я не только доставил много неприятностей графу Чиано, который любил меня не больше, чем я его, но и помог сменить Боккини на прожженного интригана, ненавидевшего нас всех, особенно Буффарини. Государственному секретарю так и не удалось заполучить ключи к заветному сейфу и добраться до золота и документов, лежавших в нем. Кармин Сениз продолжал играть роль шута, но это была всего лишь маска. Держась в тени, с упорством и привычной тщательностью опытного полицейского он начал прокладывать дорогу событиям 23 июля 1943 года, в результате которых Германия лишилась своей союзницы, а Муссолини – поста диктатора.

Сениз не отличался изысканным вкусом своего предшественника. Его любимым блюдом были огромные порции спагетти alle vondole и подобные им неаполитанские кушанья. Он ходил всегда в мятом костюме или форме, стоптанных ботинках, а галстуки его были столь же кричащими и безвкусными, как и галстуки его детективов. Он имел одно хобби – оперу и проводил все вечера в римском оперном театре Констанци, но не с молодой красивой женщиной, а с руководителем итальянского бюро цензуры, сухим бюрократом по имени Цурло.

Их тоже видели на Пинчио, но у них не было той ауры, которой обладал Боккини и его bellissima. Они ходили взад и вперед решительной походкой людей, обсуждающих вопросы государственной важности, и никто из нас не догадывался, что они разрабатывали под усыпанным звездами римским небом план свержения дуче и изгнания ненавистных немцев.

Глава 5
«Свадебное» путешествие

1938 год, во время которого я стал свидетелем представления в стиле Борджиа, устроенного Гейдрихом, принес с собой целый ряд других событий, продемонстрировавших всему миру мастерство и выдающиеся способности к лицедейству ведущих актеров.

Упомяну лишь два наиболее важных события, в которых я, в качестве переводчика, участвовал сам: в мае Адольф Гитлер нанес государственный визит в Италию, во время которого его сопровождала свита таких размеров, какая была, наверное, только у русского царя, а осенью того же года Муссолини посетил Германию; и в сентябре 1938 года ведущие европейские представители искусства управления государством устроили свой гала-концерт на конференции в Мюнхене.

Но до этого в управлении немецким посольством на Квиринале произошли перемены. В конце февраля господин фон Хассель покинул Вечный город. К этому времени даже самые недогадливые из национал-социалистов поняли наконец, с каким нежеланием их принимали в посольстве, деятельность которого финансировалась из их налогов. Но даже этого было недостаточно, чтобы вызвать отзыв Хасселя – он стал неизбежен только после того, как от него отвернулось итальянское правительство. Граф Чиано, министр иностранных дел и зять Муссолини, дает подробное описание этого события в своем дневнике за 1937–1938 годы. Он пишет, что 30 октября 1938 года заместитель фюрера Рудольф Гесс, который приехал с визитом в Рим, сообщил ему в «сильном возбуждении», что фрау фон Хассель «отпускала в его присутствии резкие антиитальянские замечания». Гесс хотел потребовать от Гитлера, чтобы тот немедленно отозвал Хасселя, но Чиано, всегда бывший сторонником непрямых методов, просто заметил, что Хассель и вправду был «врагом оси Рим – Берлин и не принимал фашизм» – что было истинной правдой. Он отправился к Муссолини и попытался уладить это дело.

«Дуче тогда поговорил с Хасселем, который пожаловался ему на свою судьбу, и дуче пожалел его. Дуче велел мне немедленно связаться с Берлином, на этот раз чтобы спасти фон Хасселя». Но на этом дело не закончилось. 6 января фашистский министр иностранных дел и посол национал-социалистов имели долгую беседу, в ходе которой посол заявил, что был италофилом еще в ту пору, «когда вся Германия, включая и партию, высказывалась против союза с ней». Но это его не спасло. 25 февраля он явился к Чиано с прощальным визитом, и тот сделал в своем дневнике следующую весьма поучительную запись: «25 февраля. Попрощался с фон Хасселем. Холодный, короткий, враждебный разговор. Я не чувствую ни малейших укоров совести из-за того, что добился отзыва этого типа, который сослужил своей стране и всему делу немецко-итальянской дружбы такую плохую службу. Может быть, он пытался преодолеть в себе враждебное отношение, но не смог. По своему происхождению и образу мыслей он принадлежит к юнкерскому миру, который никак не может забыть 1914 год и, будучи убежденным противником нацизма, не испытывает к режиму никакой симпатии. Кроме того, Хассель слишком хорошо знает Данте. Я не доверяю иностранцам, которые знают Данте. Они пытаются одурачить нас с помощью поэзии».

Жаль, что я в ту пору не мог прочитать дневники Га-леаццо Чиано. Ни фон Хассель, ни я не знали, почему Чиано так не любит немецкого посла. Теперь я это знаю, но изменить уже ничего нельзя. Если бы я знал о тайных страхах Чиано, я ни за что бы не показал, что знаю Данте, но он доверял свои заблуждения и правильные представления одному только дневнику, по ночам делая в нем торопливые записи. Если бы он по-другому относился к нам, то оказал бы своей стране неоценимую услугу, поскольку положение в доме Муссолини могло бы, имей он больше смелости и энергии, обеспечить ему прочное положение. Но он выбрал другой, более извилистый путь, результатом которого стала его казнь в Вероне в январе 1944 года.

Преемником фон Хасселя стал Ганс Георг фон Макензен, бывший Государственный секретарь при министерстве иностранных дел, которое до 4 февраля 1938 года возглавлял его тесть, министр иностранных дел барон Константин фон Нейрат. За два дня до этого Адольф Гитлер крепко пожал ему руку и отказался принять его отставку со словами: «Я не могу сейчас отпустить вас. Вы для меня как друг моего отца – я не приобрел еще необходимого опыта в иностранной политике». Это была трогательная сцена, но только для прямодушного швабского дворянина. Гитлер уже подписал указ о его отставке и назначил на его место самого опасного из всех немецких министров иностранных дел после 1870 года.

Зачем Гитлер затеял этот спектакль, не известно никому, включая и семью Нейрата. Фон Нейрат возглавил специально созданный для него Секретный совет кабинета, но он так ни разу не собрался, а барону никто не посоветовал не принимать этот пост.

Его зять, фон Макензен, был сыном знаменитого фельдмаршала, который очаровал двух членов Тройственного союза – Вильгельма II и Франца-Иосифа. Для Гитлера, с его блестящим талантом актера, старый фельдмаршал представлял связующее звено с военными традициями рейхсвера, и фюрер всегда гладил его по шерстке. Макензен был стар и, вероятно, не сумел понять, что его смертный час пробил в тот день, когда генерал фон Фрич был отдан под суд, но этого не сумели понять и десятки других, более молодых генералов и старших офицеров, которые, впрочем, теперь заявляют, что сделали это.

Новый посол, очень любивший своего старого отца, был высококлассным адвокатом и прекрасным адъютантом Августа-Вильгельма, сына кайзера, который позже стал обергруппенфюрером СА и ярым сторонником национал-социализма. Макензен понимал, что дипломатия не его стезя, но он был истинным пруссаком, воспитанным в лютеранской вере и в убеждении, что приказам надо подчиняться беспрекословно. Не будучи нацистом, он до 1945 года верил в правоту Гитлера, и ничто так сильно не огорчало его, когда он лежал на смертном одре в 1946 году, как сознание того, что он служил неправому делу. Девизом его семьи было «Я служу», и любую форму оппозиции режиму он рассматривал бы, подобно своему другу фельдмаршалу Кессельрингу, как измену родине. Он прятал чувства под своей прусской броней, однако тот, кто знал его, понимал, что у него живое сердце, способное быть верным до конца. Типичный прусский дворянин, он испытывал странную страсть к самой нетрадиционной из всех императриц, Елизавете Австрийской, и это сблизило нас. Это очень удивляло всех кто нас знал, поскольку с прусской точки зрения между нами не могло быть ничего общего. Во время нескольких путешествий различной продолжительности я выполнял у Ганса Георга фон Макензена роль переводчика. Конечно, он не был ни Меттернихом, ни Талейраном, и его тесть был гораздо лучшим дипломатом, но он был именно тем человеком, который сумел проложить себе дорогу через тот благоухающий дорогими духами эротический лабиринт, в который превратилась под влиянием Чиано внешняя политика Италии. Муссолини да и король, с которым Макензен общался с почтением опытного придворного, высоко ценили его. Большинство его коллег по посольству считали себя гораздо более проницательными в политических вопросах, – возможно, они были и правы, – но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них сумел бы с таким самообладанием и достоинством погрузиться в римский ведьмин котел 1938–1943 годов.

Его жена, как я уже говорил, была дочерью министра иностранных дел фон Нейрата, который до назначения на этот пост был послом в Риме. Рожденная в Лондоне и воспитанная в семье дипломата, она сопровождала своего мужа, который был значительно старше ее, из Брюсселя в Мадрид и из Мадрида в Будапешт. Она напоминала мне богиню охоты и сумела сохранить облик Дианы, не растеряв своих исконных швабских качеств. Ей очень нравился Будапешт. Как и императрица Елизавета, она влюбилась в эту страну, в ее жителей, и в рыцарские черты когда-то великой, но теперь уже ужасающей нации, о судьбе которой она не питала никаких иллюзий. Она позволила адмиралу Хорти, бывшему адъютанту оплаканного народом императора Франца-Иосифа и императорскому управляющему королевством Венгрия, ухаживать за собой и напрасно пыталась, как добрая швабская женщина, убедить венгерских княгинь задуматься хоть немного о судьбе своих крестьян, которые жили в средневековой нищете.

Фрау Вини фон Макензен неохотно возвратилась в Берлин, куда ее отец Нейрат вызвал своего зятя, чтобы назначить его на пост Государственного секретаря при министерстве иностранных дел. В это время, то есть в годы, предшествовавшие 1933 году, путь Макензена часто пересекался с путем Адольфа Гитлера, который делал все возможное, чтобы приобрести хоть какой-нибудь вес в обществе и завести в нем связи. Фрау Геббельс пыталась создать у себя салон, который посещали бы не только кинозвезды и секретарши, где Гитлер мог бы продемонстрировать себя перед женщинами высшего света с лучшей стороны – а, будучи австрийцем, он хорошо умел это делать. Герцогиня Виндзорская обнаружила это, встретив Гитлера в Бергхофе. То же самое произошло и с графиней Аттолико, дьявольски обворожительной женой итальянского посла в Берлине. Гитлер с достоинством проглатывал недоброжелательные высказывания о нем, исходившие из кругов, где вращались обе эти дамы. К примеру, вместо того, чтобы обидеться на фрау фон Макензен за сокрушительную критику Большой галереи новой канцелярии, которую Гитлер с гордостью показал ей, он просто заявил ей, что восхищается ее хорошим вкусом. Он взял ее под свою защиту и тогда, когда у нее случилась бурная ссора с фрау фон Риббентроп во время его визита в Италию, и спокойно пропустил мимо ушей ее антифашистские высказывания, которые, вне всякого сомнения, были переданы ему. В отличие от Хасселя фрау Макензен всегда высказывала свои мысли в открытую, не стесняясь присутствием Гиммлера, Риббентропа или других высокопоставленных национал-социалистов.

В апреле 1938 года жена нового посла, которая, благодаря пребыванию ее отца в Риме, свободно владела итальянским, оказалась в самой гуще того хаоса, который воцарился во время подготовки «свадебного путешествия» Гитлера в Италию. Только после того, как все успокоилось, можно было заняться проблемами итало-немецких отношений. Министром иностранных дел был граф Галеаццо Чиано. Его министерство, занимавшее старинный дворец Киджи, в котором до Первой мировой войны располагалось австрийское посольство в Риме, занималось исключительно рутинными дипломатическими делами. Настоящие дела вершились не в золоченых залах палаццо Киджи, а на свежем воздухе, в гольф-клубе, расположенном за пределами римских ворот, выходивших на Кампанию и императорские акведуки. Однако это было совсем не подходящим местом для женщины того воспитания и стиля, которыми отличалась мадам Макензен, и она вряд ли могла предаться дипломатическим шалостям, которые процветали здесь под покровительством неутомимого Чиано. Члены римской кьяккерии, как называли окружавший его кружок, были легкомысленны, безответственны и доступны и столь же очаровательны, сколь и глупы. Важнейшие вопросы улаживались во время гольфа у девятнадцатой ямки или между заплывами в бассейне, и не было ни одного государственного секрета, который не разглашался бы и не обсуждался бы здесь, словно в будуаре Марии-Антуанетты в Малом Трианоне. Нет, для фрау фон Макензен здесь места не было, о чем она открыто заявила Риббентропу, когда тот потребовал, чтобы она посещала гольф-клуб «Аквазанта». Рейхсминистр иностранных дел никогда больше не заикался об этом и попытался найти другой путь.

Фрау фон Макензен справедливо считала, что для нее гораздо важнее и приличнее поддерживать связи с королевским двором, ведь ее муж был аккредитован именно при дворе, хотя Берлин всячески пытался игнорировать этот факт. Удивительно, но ей удалось установить сердечные отношения с Виктором-Эммануилом III, обычно таким подозрительным, необщительным и неразговорчивым. Она болтала с ним на его родном языке о его хобби – уникальной коллекции монет и вовлекала в беседу за столом во время приемов при дворе с такой легкостью, какой не могла достичь ни одна из ее предшественниц. Контакт же с ее величеством королевой, урожденной черногорской княжной, воспитанной при дворе царя, чьи интересы, как и у немецкой императрицы Августы-Виктории, ограничивались тремя «К» – Kinder, Küche и Kirche[14]14
  Дети, кухня, церковь (нем.).


[Закрыть] – был невозможен с самого начала. Зато фрау фон Макензен удалось наладить отношения с утомительной, темпераментной и очень умной принцессой Марией-Жозе. Эти отношения могли бы перерасти в настоящую дружбу, если бы в них в конце концов не вмешалась августейшая мать, но тем не менее принцесса извлекла из них некоторую пользу. В июле 1943 года, когда королевской семье грозила опасность, фрау фон Макензен сумела предупредить ее об этом – к этому приложил руку и я.

Жена посла не устраивала вечеров в гольф-клубе. Незабываемый Эдвин Фишер, старый друг семьи, время от времени давал в ее доме концерты для избранной аудитории – старых римских аристократов и личных друзей посольской семьи. По ее инициативе посольство оплатило последний прекрасный вечер немецкой оперы на вилле Массимо, где размещалась немецкая академия. Старый фонтан в стиле барокко был превращен в остров Наксос, и, когда солнце село, соловьи из соседних садов присоединились к любовному дуэту певцов. Представление «Ариадны на Наксосе» состоялось 2 июля 1940 года, вскоре после того, как Италия вступила в войну. Дирижировал Клеменс Краус, фрау Урсулек пела партию Ариадны, Пацак – партию Бахуса, фрау Хюни-Махачек – Наяду, и Луиза Виллер – Дриаду. На спектакле присутствовали все лидеры итальянского общества, и даже граф Чиано перенес на другой вечер игру в гольф.

Рихард Штраус написал послу такое благодарственное письмо:

«Гармиш, 22 июня 1940 г.

Ваше Превосходительство, позвольте мне через моего друга Клеменса Крауса, мастерски интерпретировавшего мое творение, передать Вам самую горячую благодарность за выбор для исполнения «Ариадны» прекрасного места, где я часто имел удовольствие гостить. Я особенно благодарен Вашему Превосходительству за то, что для гала-представления 2 июля Вы выбрали именно мою оперу в качестве символа культурных связей между нашими двумя странами. Искренне сожалея о том, что не смог посетить первого представления на открытом воздухе и на священной земле Рима, остаюсь самым верным слугой Вашего Превосходительства, глубоко уважающим Вас. Хайль Гитлер!

Доктор Рихард Штраус».

Это было последнее крупное событие культурной жизни Рима перед тем, как Италия оказалась вовлеченной в войну, для которой ее военных и моральных, политических и финансовых ресурсов оказалось явно недостаточно. Никогда не забуду тот исторический день, 10 июля 1940 года, когда, стоя на том же самом балконе палаццо Венеция, с которого он провозгласил создание Абиссинской империи под властью короля, Муссолини объявил о вступлении Италии в войну на стороне Третьего рейха. Но как сильно различались эти два события! Куда делись те ликующие, искренне ликующие толпы людей, которые заполнили просторную площадь и все прилегающие к ней улицы в момент провозглашения империи. На этот раз весьма неубедительную речь Муссолини выслушали полицейские, несколько тысяч которых согнали на площадь, да клакеры. Фрау фон Макензен и проницательная жена еще более проницательного президента палаты, синьора Гранди, наблюдали за церемонией из окна дворца, расположенного напротив. В глазах обеих женщин стояли слезы, и жена посла прошептала мне, что это «конец».

Свой дар пророчества она снова продемонстрировала на рождественском вечере 1941 года, когда за сверкающей елкой из Абруцци рассказала нескольким близким друзьям о том, что готовит нам будущее. Эта новая Кассандра предсказала, что фюрера и дуче, закованных в кандалы, провезут в железной клетке по улицам Нью-Йорка на потеху толпы, что немецкие и итальянские города превратятся в дымящиеся руины, а тех из нас, кто служил Третьему рейху в любом качестве, будут таскать из одного трибунала в другой. Ей только не удалось предугадать, что первой жертвой станет ее собственный отец, Нейрат, которого ей, после героической многолетней борьбы, удастся-таки вытащить из Шпандау – тюрьмы для военных преступников.

А пока шел 1938 год. В Европе царил мир, и Муссолини и фашисты готовились встретить фюрера и канцлера Третьего рейха с помпезностью и блеском, достойными императорского Рима. Им очень помог в этом климат Средиземноморья. В прошлом сентябре, во время знаменитой речи Муссолини, которую он произнес на вымученном немецком языке, Берлин поливали дожди, но лидеры Третьего рейха заставили гостя забыть о ненастье, поразив его воображение грандиозными парадами, маневрами, путешествием на заводы Круппа и гигантскими демонстрациями. Муссолини вернулся в Италию под впечатлением немецкой мощи, сгорая от зависти к сопернику, которого он всего лишь несколько лет назад считал мелкой сошкой, достойной только презрения. Мегаломания заразительна. С тех пор во владениях дуче все должно было быть более крупным, более мощным и более диктаторским, чем в Германии. Он и его помощники хотели показать нордическому жениху Италии, на что способен фашизм, если захочет.

И они взялись за работу. Официально принимали Гитлера его величество король-император и его двор – еще одно свидетельство политической мудрости Муссолини, хотя в Третьем рейхе все посмеивались в рукав, а Гитлер отпустил по этому поводу несколько самых своих бестактных замечаний. Фюрер предпочел бы посетить дуче после того, как тот свергнет монархию и станет, подобно ему самому, императором, королем, лидером партии и диктатором в одном лице. Его величество пребывал в исключительно плохом настроении; такое же настроение царило и среди его ближайшего окружения. Так что в шампанское, выпитое во время «свадебного» путешествия на юг, попала капля желчи, что хорошо видно из записи в дневнике графа Чиано от 7 мая: «Более того, король настроен против него и пытается выставить его умственным и физическим дегенератом. Он рассказал нам с дуче, что около часу ночи во время своей первой ночи во дворце Гитлер попросил, чтобы ему доставили женщину. Бесконечное удивление. Дело объяснилось очень просто: оказывается, он не может уснуть, если на его глазах женщина не разберет постель. Трудно было найти в такой час женщину; наконец проблема была решена – пригласили горничную из отеля. Если бы это было правдой, то было бы странно и интересно, но я не думаю, что это правда. Вероятно, это одна из выдумок короля, который также утверждает, что Гитлер сам колет себе стимуляторы и наркотики».

Правда ли это? Король Виктор-Эммануил III был мастером компромисса и интриги и к тому же очень недоброжелательным человеком – в Риме это хорошо знали. Но даже если он играл роль радушного хозяина против своей воли, я думаю, распространять сплетни о его высказываниях – признак дурного тона. С другой стороны, многочисленные бестактности, которые позволяли себе люди из окружения Гитлера, доводили короля до бешенства. Геббельс, к примеру, во время визита в тронный зал дворца потешил публику тем, что показал на трон и заявил, что он гораздо больше подходит для дуче, чем для коротышки короля. Среди своих Гитлер называл его величество не иначе как «король-щелкунчик», а Риббентроп заявлял, что единственная хорошая вещь, которую сделали немецкие социал-демократы, – это уничтожили монархию. Гиммлер, который уже забыл или хотел забыть, что его отец когда-то был учителем виттельбахского князя, назвал королевский дворец музеем антиквариата, пригодным лишь для аукциона, – и так далее. Стоит ли говорить, что все эти изящные высказывания по обычным каналам тут же сообщались двору. Один старый придворный, который служил еще при королеве Маргарите, сам рассказывал мне, о чем говорили немецкие гости. Он заявил, что до этого двор считал верхом бестактности поведение кайзера, но нынешние государственные деятели превзошли его по всем статьям.

Но сплетничал не только его величество. Лучший друг Гитлера Бенито Муссолини не отставал от своего зятя – он был убежден, что его гость румянится, чтобы скрыть естественную бледность лица. Гольф-клуб конечно же тоже гудел от сплетен. Говорили, что вооруженная охрана Гитлера, опасаясь покушения, в буквальном смысле слова оккупировала дворец. Согласно оценкам завсегдатаев клуба, эти господа влили в себя столько алкоголя, сколько обычно поглощает полностью укомплектованная дивизия. Что же касается эротики, то фавориты Галеаццо Чиано обоих полов были сильно разочарованы, к огромному моему удовольствию. Поскольку ни Гитлер, ни Риббентроп, ни Франк, ни Гиммлер не дали никаких поводов для слухов на этот счет, гольф-клуб в конце концов решил, что все они связаны между собой гомосексуальными узами. Здесь постоянно вспоминали Рема и его окружение.

Я стараюсь во всех подробностях восстановить то «свадебное» путешествие, и мне помогают в этом роскошно переплетенные голубые тома, которые министерство иностранных дел Италии еще до начала визита разослало всем заинтересованным лицам. С аккуратностью, более подходящей для пруссаков, чем для итальянцев, в них перечисляются участники этого мирного государственного визита – все пять сотен человек, для перевозки которых потребовалось три специальных поезда, – программы запланированных для них мероприятий на каждый день, отели, в которых они размещались, празднества и приемы, на которые их приглашали, а также форма одежды, в которой гости должны были на них являться.