Текст книги "Собрание сочинений. Том 1"
Автор книги: Евгений Евтушенко
Жанр: Советская литература, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
3. Сверхнормальный паек за молчание?
(На размышление читателям)
И всего лишь несколько цитат из Полного собрания сочинений В. Ленина, при жизни не печатавшихся, а после смерти не принадлежавших к числу рекомендуемых, или на них просто не обращали внимания: настолько они не совпадали с образом «доброго дедушки». А вы обратите хоть сейчас ваше внимание – никак этот образ не получается. Все идеологии вместе взятые не стоят одной человеческой жизни. А Ленин до удивления жестоко и легко обращался с этой главной на земле ценностью. Гпавным для него, как и для Сталина, было удержание власти любой ценой.
«Лозунг мира – это обывательский поповский лозунг».
Ленин. 17 октября 1914 г.
В отдел топлива Московского Совета:
«Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.
Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не – возможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора (!!! – примеч. автора) против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает.
Заместителю председателя Реввоенсовета Э. М. Склянскому:
«Прекрасный план! Доканчивать его вместе с Дзержинским. Под видом «зеленых» (мы потом на них свалим) (!!! – примеч. автора) пройдем по 10–20 верст и перевешаем попов, кулаков, помещиков. Премия 100 000 за повешение. 10 августа Ленин (1920)[5]5
Из книги Алексея Литвина «Красный и белый террор в России. 1918–1922», стр. 8.
[Закрыть].
А вот уж совсем невообразимое употребление Христового имени:
21 февраля 1922 года «Правда», в статье «Милюков только предполагает», утверждала: «Профессура бастует по директивам Милюкова…»
Ленин в тот же день – Горбунову:
«…Если подтвердится, уволить 20–40 профессоров обязательно…»[8]8
ПСС, т. 51, с. 222.
[Закрыть]
Именно в такой лаконичной форме. Без имен. Через дефис!!!
Впрочем, даже великие имена его не смущали.
«Председателю Петроградского исполкома т. Зиновьеву
…Знаменитый физиолог Павлов просится за границу ввиду его тяжелого в материальном отношении положения. Отпустить за границу Павлова вряд ли рационально, так как он раньше высказывался в том смысле, что, будучи правдивым человеком, не сможет, в случае возникновения соответственных разговоров, не высказаться против Советской власти и коммунизма в России. Между тем ученый этот представляет собой такую большую культурную ценность, что невозможно допустить насильственного удержания его в России при условии материальной необеспеченности. Ввиду этого желательно было бы, в виде исключения, предоставить ему сверхнормальный паек и вообще озаботиться о более или менее комфортабельной для него обстановке не в пример прочим…»[9]9
Ленин. ПСС, т. 51, с. 222.
[Закрыть]
М. Горькому: …Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно.
4. Покаяние Солоухина
Поэт Владимир Солоухин, родом из крестьян на Владимирщине, служивший во время войны рядовым в охране Кремля, приметил меня еще в литобъединении Дома пионеров в 1947 году, а в 1952 году уже всерьез похвалил мои стихи «Вагон» и «Сказки, знаю я – напрасно вы не молвитесь», вывешенные в литинститутской стенгазете, и предупредил: «Ну, теперь держись». Как в воду глядел. «Держаться» мне пришлось очень скоро, когда на обсуждении моей книги «Обещание» в 1956 году он сам в пух и прах раскритиковал мое стихотворение, где были строчки «Границы мне мешают, мне неловко не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка»: «Не в том беда, что Евтушенко хочется шататься Лондоном и озоровать в Париже, но в том беда, что ему неловко жить, со всех сторон окруженным границами Советского Союза. За границу ездил и Маяковский, но он ездил не для развлечений. У него были четкие идеологические позиции». «Без четких позиций» 8 апреля 1958 г. Он вступил в партию в 1952 году в Литинституте. У него было романтическое стихотворение о встрече Ленина и Герберта Уэллса в голодной Москве, концовку которого он читал с громовым володимирским оканьем, потрясая кулаком, помнившим, как не так давно он, этот кулак, сжимал винтовку кремлевского часового:
Звучало красиво. Не скрою, меня тогда это впечатляло.
К сожалению, мне рассказывали, что во время так называемой «борьбы с космополитами» в Литинституте Солоухин не раз тоже размахивал этим кулаком, разоблачая соседей по общежитию.
Человек он был очень разный. Несмотря на свою партийность с 1952 года, предполагавшую атеизм, вернувшись в родное село Алепино и походив по Владимирщине, Солоухин неожиданно начал собирать иконы, когда их, правда, можно было купить по дешевке… Вся «деревенская проза» практически произошла от его повести «Владимирские проселки», где появились у него новые нотки – и собственной вины перед русским крестьянством, и вины государства, о чем и говорить-то отвыкли. Я ему даже послал восторженную телеграмму на «Новый мир», забыв его неожиданные когда-то нападки на меня. Но он продолжал дарить читателям неожиданности, порой взаимоисключающие, иногда и неприятные. Таково было его выступление, уже автора «Владимирских проселков», против романа Пастернака «Доктор Живаго». Когда я в одной статье упрекнул его в том, что он отмалчивается от этой вины, он опять-таки преподнес неожиданность не из приятных. Ответил мне статьей, что не чувствует себя виноватым, и оправдывался тем, что время было такое, и он сам был такой, и многие другие были такими. Это мне нравственно было непонятно и чуждо. Меняются времена, но понятие совести нет. Я наслышан был о его новых изменениях – из правоверного ленинца он превратился в правоверного монархиста, но я не хотел в эти изменения вникать, уже устав от них и не доверяя им. Солоухин на какое-то время выпал для меня из понятия «национальная совесть». Я даже, признаюсь, перестал его читать. Единственно, какое классическое определение к нему, казалось, подходило – это из «Братьев Карамазовых»: «…широк человек, широк, я бы сузил».
Солженицын, например, – это человек-подвиг. Но я был с ним по некоторым вопросам, например по национальным, несогласен, ибо здесь его взгляды были непоправимо имперскими, и будущее России он искал в прошлом, например в земстве, рассматривая наше завтра и послезавтра не в контексте развития всечеловеческой цивилизации, а обособленно, замкнуто. Тем не менее Солженицына из национальной совести не вынешь: его имя – это одно из ее вечных слагаемых, хотя бы за то, что он собрал «Архипелаг ГУЛАГ», как антологию страданий нашего народа, чтобы они больше не повторялись.
Но как футуролог, мне лично ближе Сахаров, думавший гораздо шире, видевший перспективу России, объединяющую лучшее, что было в человечестве, из всех его политических систем, философий, религий, отминусовывая все их ошибки и преступления, включая прежде всего самое главное – войну. Многие шарахнулись от малопонятного слова «конвергенция», замахали руками – идеализм, народ не поймет, а ведь это разумнейшая идея, хотя и нелегкая. Сахаров был не просто идеалистом, а идеалистом-прагматиком, и будет ошибкой относиться к его наследию словно к застекленной реликвии – оно просится в теплые руки, как завещание, что делать.
Раздумывая обо всем этом, я и решился на то, чтобы не убирать своих некоторых позже осознанных заблуждений из текста моей «Преждевременной Автобиографии», ибо признание этого может быть своего рода весьма не лишним уроком новым поколениям. И тут мне неожиданно помогла запоздало, но вовремя прочтенная работа В. Солоухина «Читая Ленина», вызвавшая в свое время шок среди некоторых, независимо от доказательств, упрямых читателей. Надо сказать, что этой работой, легонькой по весу ее бумажной массы, но по доказательности и значимости «томов премногих тяжелей» комментариев к Ленину, Солоухин перевесил многие свои собственные грехи, хотя не биет себя в грудь. Он этой книжечкой вохристианился гораздо больше, чем крестом на груди. Скажу по совести, что мне стало легче от того, что мы, совсем разные с ним люди и даже во многом бывшие противники, пришли к одному и тому же взгляду на Ленина. Жаль, что рядом с политиками, от которых зависит судьба человечества, иногда не бывает людей, которые могли бы независимо высказывать свои порой горькие, но полезные мысли, останавливающие их у края пропасти. Политики там всегда оказываются, если боятся иметь таких людей рядом. Солоухин признается, что, даже вступив в партию, он, по сути, трудов Ленина не раскрывал, как говорится «верил на слово», и открыл по случайности один 36-й том, и вчитался, да так, что оторваться не смог. Но тут все было о том, что ждало людей, когда большевики должны были прийти к власти, что и было выполнено. Вот статья, написанная еще до большевистского переворота: «Сумеют ли большевики удержать власть?» Дальше цитата из Ленина: «Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов самым могучим средством контроля. Это средство контроля и принуждения к труду посильнее Конвента и гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. Нам этого мало».
А нам с вами не достаточно ли уже?
Покаянием Солоухин оправдал свою жизнь, Покаяние по единственному принуждению – собственной совести – высшее мужество.
5. Все понимали всё всегда?
Сейчас авторы ряда мемуаров приписывают себе то, что они якобы все на свете понимали так, как это им выгодно сейчас. К чести Андрея Дмитриевича Сахарова, в своих мемуарах он признался, что чистосердечно плакал, когда умер Сталин. Будучи привилегированным, засекреченным ученым, он запоздало пришел к пониманию гигантских масштабов несправедливостей против собственного народа, пока первые реабилитированные не начали приносить крупицы горькой правды. А большинство населения «догадалось» об этом лишь после доклада Хрущева на ХХ съезде, когда тот попросил съезд встать, чтобы почтить 17 миллионов, погибших в лагерях. В отличие от многих других мемуаров, оправдывающих ленинские и сталинские жертвы, в воспоминаниях певца Александра Вертинского, вернувшегося на Родину, приведено его письмо жене, написанное в 1956-м, о том, как он слушал чтение хрущевского полусекретного доклада о Сталине, его терроре в помещении Театра оперетты: «Ничего себе! 17 миллионов утопили в крови для того, чтобы я слушал это в «оперетке». Нечего сказать! Веселенькая оперетка. Веселей «Веселой вдовы». (А. Вертинский. «Дорогой длинною…». «Астрель». 2004, стр. 567.) Но несмотря на всю горечь его свидетельства, все-таки ему и во сне привидеться не могло, что воспетые им «доченьки», ставшие знаменитыми актрисами, издадут огромный том с его стихами и воспоминаниями, где будет и это письмо, а одна из них даже сыграет своего отца, и наследие эмиграции будет бережно издано, и Россия с той поры все-таки встанет на необратимый, хотя и мучительный, путь возвращения своего духовного достоинства, которое ее лучшие люди не теряли, надо отдать им должное, и в лагерях.
6. Русская идея? – Зачем ее искать, если она существует
Выход первого тома моего самого полного собрания сочинений в «Эксмо» совпадает с преддверием первого Года литературы в нашей стране. После столь далекой даты написания когда-то нашумевшей моей «Преждевременной Автобиографии» [11]11
Более 50 лет тому назад. (Примеч. ред.).
[Закрыть]ее первое полное издание в первом томе «Эксмо» выглядит своевременным и естественным, и думаю, мои комментарии необходимы. Лишь во второй половине двадцатого века в нашей стране вышли, если говорить только о прозе, такие убедительные, мощные книги не так давно ушедших от нас писателей, ставшие достойным продолжением великой классики ХIХ века – начала ХХ века: вышло собрание сочинений А. Платонова в девяти томах. Потомно выходит самое полное собрание А. Солженицына в тридцати томах, роман «Доктор Живаго» Б. Пастернака, роман «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Колымские рассказы» Варлама Шаламова, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Верный Руслан» Георгия Владимова, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева, «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, лучшие рассказы Юрия Казакова, Василия Аксенова, «Живи и помни» Валентина Распутина и «Кролики и удавы» Фазиля Искандера, целый том будущей антологии незабываемых поэтов, который еще впереди. Правительством было принято важнейшее решение выпустить адаптированное издание «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына для наших школ. Все эти книги – самые лучшие учебники истории двадцатого века в художественных образах. Некоторые наши соотечественники по сей день не могут выработать единую точку зрения не только в оценке личности Сталина, но даже Ленина. Это не страшно и когда-нибудь пройдет. А если долго будет длиться несогласие, не надо слишком нервозно к этому относиться. На анализ произошедших в нашей стране и мире катаклизмов уйдет еще немало времени, и главное – надо как можно объективней подытожить результаты изучения фактов, не боясь спорить, и иметь мудрость не называть преступления ошибками, а ошибки – преступлениями. Классика поможет. Русская классика – это нравственная история нашей истории. Русская национальная идея была высказана словами Достоевского о Пушкине – «всемирная отзывчивость».
7. Выберите сами, в чем я прав, а в чем нет
Не надо в зависимости от отношений к историческим личностям прошлого считать сегодняшних людей патриотами или антипатриотами. Многие думают, что наша страна без Ленина и Сталина никогда не была бы великой… А по-моему, она была бы гораздо сильнее, если бы не была настолько разрушена гражданской войной, насильственной коллективизацией, бредовыми процессами против придуманных врагов народа, которые привели к неподготовленности в войне с Гитлером – ведь все это, вместе взятое, нанесло удар по сокровищнице нашего генофонда… Вот где расточительство становится преступным. Это ведь не гипотеза, а факт. Это – доказательство того, что наша страна великая – несмотря, а не благодаря. Кстати говоря, неправда, что Сталин давал грузинам какие-то привилегии. Многие из них, как и все граждане СССР, подвергались незаслуженным репрессиям, даже в Гори, где он родился. Погибли такие замечательные писатели, как Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, Михаил Джавахишвили. А во время войны с фашизмом многие грузины героически погибали за нашу многонациональную страну.
Но, разумеется, оба имени – Ленин и Сталин – это часть нашей истории, и нельзя их изъять из нее, но ни идеализировать, ни карикатуризировать, а надо изучать. На примерах Солоухина, да и многих наших сограждан. Вся беда в том, что мы только прикидывались, что их изучали. Иначе они бы не превратились в наши иконы. Но надо постепенно приучаться к не оскорбительным друг для друга дискуссиям. Об одном условии нужно договориться: когда политики ставят свои личные амбиции выше человеческих жизней – это все-таки неоправдываемо.
Я принадлежал к тем, кто в детстве преклонялся перед этими двумя именами. В юности – к тем, кто считал, что Сталин искажает ленинские идеалы, и романтизировали Ленина, цепляясь за него как за последнюю соломинку иллюзий. Но в то время любили повторять: «Кто не с нами, тот против нас». Это была изувеченная укороченная цитата из уст Христа из Евангелия от Матфея. Из нее убрано «Кто не со мной, тот против меня и кто против меня, тот не собирает, а расточает». К сожалению, и учитель, и ученик в данном случае не собирали вокруг себя талантливых людей, а с преступной ревностью расточали драгоценные умы, набив ими однажды целый пароход и выпроводив из нашей страны, а потом ими начали набивать уже лагеря, превратив свою нетерпимость в преступное расточительство человеческих жизней.
Признаюсь, Ленин из меня самого довольно мучительно и медленно «выходил». Образ златокудрого мальчика на портрете все таял и таял. Но многих, в том числе и меня, пугал подсознательный инстинкт самоспасения, страха окончательно порвать с обществом, в котором Ленин не подлежал сомнениям. Я и в «Братской ГЭС», и особенно в поэме «Казанский университет» пытался возвышенно использовать образ юного мятежника во имя справедливости – Володи Ульянова, который тогда еще не стал Лениным, отдающим приказы расстреливать крестьян, не сдающих советской власти семенное зерно. Я даже цитату из Ленина, семнадцатилетнего, обратил в поэме «Казанский университет» против «наследников Сталина: «А стена-то ведь гнилая. Ткни – развалится она».
Помню, шел я в год столетия Ленина на лыжах переделкинским лесом по последнему задержавшемуся апрельскому снежку, а навстречу мне бодренький свеженький Вениамин Каверин, хотя в моем сегодняшнем возрасте, и тоже на лыжах: «Евгений Александрович, я тут прочел в последнем юбилейном номере к столетию Ленина ваш «Казанский университет»… У нас что, переворот, что ли? Как это напечатали?!»
Перечитывая свою «Преждевременную Автобиграфию», я не нашел в ней ни одинешенького неискреннего слова. Но искренность еще не есть истина. Я был тогда точнехонько таким, каким я себя описал – не лучше, не хуже. Но я не хочу, чтобы мои читатели подумали, что обо всем, написанном в этой автобиографии столько лет назад, я считаю и думаю так же и сейчас. Выберите сами, в чем я был прав, в чем нет. Я вам ничего не навязываю.
8. Володя Ульянов и Сосело Джугашвили
Я освободился от культа личностей не только Сталина, но и Ленина, но и от культа безличности. И народ тоже может ошибаться, если его «ошибают». Советую всем вам не доверять «на слово» политикам, а больше верьте фактам и первоисточникам. Политика часто меняет характеры и психологию людей по мере возвышения их во власти. Так, я думаю, она изменила бывших мальчиков и Володю Ульянова, ставшего Лениным, и бывшего Сосо Джугашвили, ставшего Сталиным. Они были разные, но их объединяло то, что и у того и другого был так называемый исторический магнетизм. Такой магнетизм может быть и опасен. Книга Ленина «Государство и революция» когда-то произвела на меня большое впечатление. Но я думаю, что Ленин, выросший в христианской семье, к несчастью, сам себя расхристианил, потеряв жалость ко всему человечеству сразу после повешения старшего брата. Когда я был в Симбирске у могилы его отца Ильи Николаевича во время работы над «Казанским университетом», то я заметил, что выгравированный на надгробном камне крест был закрашен белой краской, но все-таки очертания его проступали. Это советская власть, тогда насаждавшая ленинский атеизм, закрасила крест. Какое насилие над смертью верующего отца его сыном, ожесточившимся даже на Христа.
Говоря о Ленине, прилагательных к слову «гений» Пастернак избежал, и не думаю, что из-за осмотрительности, а из-за того, что сама история еще не подыскала к Ленину прилагательного.
8. Ненависть – плохой соавтор
Сталину гораздо легче приклеить слово «злой», но это будет примитивно, он был гораздо сложнее и, может быть, гораздо несчастней. Ненависть-то – плохой соавтор. Но все исторические личности, неотделимые от истории, надо обязательно изучать, но только не бегло, а вдумчиво. Детство Сталина было тяжелым. Про него ходили слухи, что он был вовсе не сыном сапожника. У него в детстве была оскорбительнейшая кличка, которую дают незаконнорожденным. Отец избивал и его, и мать. Не забудем, что Сосо Джугашвили – несостоявшийся поэт, и безо всяких сомнений, одаренный. Одно его стихотворение, напечатанное под Рождество в тбилисской газете «Иверия» в 1895 году, когда автору было 16 лет, заставило меня задуматься. Тогда он писал под псевдонимом Сосело.
* * *
Как тень, он и в снежные бури
бродил от дверей до дверей
с дубовым рассохлым пандури,
с несложной песней своей.
А в песне его родилась,
Как утренний солнечный луч,
Божественная правдивость,
И голос певца был могуч.
Он биться заставил все разом
Каменные сердца,
И прояснил всем разум,
И биться учил до конца.
Но, словно за песни награду,
Которые их спасли,
Улыбку тая, они яду
Отверженному преподнесли.
Сказали, его унижая:
«Будь проклят! Так пей до дна!
И песня твоя – чужая,
И правда твоя не нужна!»
Многие стихи того времени, которые наверняка читал и юный Джугашвили в семинарии, были полны модного тогда ницшеанского мессианства, обреченного на месть черни, которая, по концепции Пастернака, от поклонения всегда переходит к поношению:
В стихотворении Сосело чувствуется отождествление автора с героем. Гордость, порожденная униженностью с детства, становится презрением к неблагодарной черни, которая не хочет его выслушать. Чернь это чувствует и тоже не прощает собственной униженности презрением к ней. Ее благодарность – яд. Сталин и Гитлер – схватка комплексов неполноценности несостоявшегося поэта с несостоявшимся художником? А смерть Сталина – это месть тех, кто вынужден был поклоняться от страха перед ним, возвысившимся над ними? Какая самопредсказательность в этом стихотворении! Не думаю, что Сталин стал пророком будущего России, но думаю, что смерть свою он себе сам напророчил. Даже яд, возможно, существовал – ведь все лекарства при болезни Сталина контролировал Берия, обладавший правом входить к нему, когда тот был болен, и первым радостно, но со все-таки перехватывающим горло страхом закричавший: «Тиран умер!»
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
