Текст книги "Ермак"

Древнее предание на Дону гласит: «Дон начался при устье Донца… там и окончится». И впрямь, первым казачьим городком на прославленной реке были Раздоры, которые возвели новгородские ушкуйники на острове при впадении Донца в Дон. Отважные, предприимчивые новгородцы на своих стругах побывали на многих отеческих русских реках – и на Каме светловодной, и на Вятке-реке, а на Северной Двине; доходили они и до Каменного Пояса, а перевалив его, объясачили Югорскую землю. Не миновали они и Волги, и Дона. На последнем и поставили свой городок, который назвали Раздорами. С далекого Ильмень-озера и Волхова вечевики-новгородцы принесли сюда непокорный дух и свободолюбие. Вольные и смелые, они всегда враждовали с боярами и торговыми гостями, а на вечах дело нередко доходило до кулачной расправы. Свой непокорный и вольнолюбивый дух новгородские посельники проявляли и в Раздорах. Как и в древнем Новгороде, тут существовали две партии: заможных и голытьбы. Сюда и устремился атаман Бзыга, надеясь найти поддержку против возмутившихся казаков. Ярость и гнев переполняли атамана. Только одна думка одолевала его: «Спасти, во что бы то ни стало спасти от дележа свое добро. Не добраться голутвенным казакам до будары с хлебом! Неужели раздорские дружки, и атаманы оставят его и не вступятся? А коли вступятся, тогда башку с Ермака долой!»

На коротких привалах беглецы давали коням отдохнуть, а сам Бзыга не находил покоя, шагая возле костра, и думал о своем. Есаул Бычкин успокаивал атамана:

– Ты, батька, не тужи, вернем свое добро! Голытьбу в жменю возьмем, и не пикнет больше!

– Жменя-то наша маленькая, всех не сгребешь! – сердито отозвался Бзыга. – Ухх! – скрипнул он зубами.

Бычкин сочувственно смотрел на атамана. Был тот грузный, седой и своей ухваткой напоминал остервенелого волка, попавшего в беду.

«Как бы своей свирепостью и ненасытством дела не испортил! – с опыской подумал бывалый есаул. – В Раздорах одним криком не возьмешь, там лукавство и хитрость нужны!»

По совести говоря, сам Бычкин боялся бывать в Раздорах: народ там неугомонный и драчливый. Чуть что, сейчас засучивают рукава.

Дорога степная длинная. Много передумал Бзыга, пока наконец показалась зеленая луковка церквушки в Раздорах. Издалека донесся благовест – звонили к вечерне. Безмолвно и пустынно было на улицах городка, когда беглецы добрались до него, никто не полюбопытствовал, по обычаю, не выглянул в оконце. Дубовые ворота атаманского куреня оказались закрытыми. Бзыга с волнением подъехал к ним и постучал. Долго никто не отзывался. Теряя терпение и волнуясь от смутного предчувствия чего-то неладного, атаман громко заколотил в тесины. Где-то в глубине двора с хриплым кашлем завозился кто-то.

– Отчиняй, хозяева! – окрикнул Бзыга.

– Хозяев давно нет, – откликнулся глухой голос. – Хозяева утекли от беды.

Сразу перехватило дыхание. Бзыга взмолился:

– Да открой же, ради бога. Что тут случилось?

– Не качалинский ли атаман гуторит? – спросил голос за воротами.

– Атаман Андрей! Да сказывай, что за оказия?

Загремели запоры, ворота приоткрылись, наружу высунулось рябое лицо атаманского холопа. Он внимательно оглядел гостей, посмотрел вдоль улицы и только тогда шире распахнул ворота.

Конники въехали в обширный двор и расседлали коней. Бзыга присел на приступочку крылечка, устало опустив голову, спросил холопа:

– Так что же попричтилось тут?

– Разодрались наши хозяева с голутвенными из-за хлеба. Приходили абмары шарить, еле оборонились. Дом ноне пуст: атаман семью повез на Валуйки, сказывают.

– Брешешь! Не может быть такого в Раздорах! – сорвался с места и закричал Бзыга.

– Я не пес и брехать не думал! – вызывающе отозвался холоп и дерзко посмотрел на атамана. – Голутвенные сказывали, нового будут ставить атамана. Вот оно как!

«Что стало с тихим Доном? – в озлоблении и тревоге подумал Бзыга: – Помутился разум у казачества!» – и, оборотясь к холопу, спросил:

– Ты что ж, Афонька, небось рад бунтовству?

– Грех, атаман, такое говорить! Разве то бунтовство, коли люди есть захотели?

– Цыц! – прикрикнул на него Бзыга. – Плетей захотел, холоп!

Афонька потемнел:

– Этого и без тебя отведал вволю, только говори да оглядывайся, кругом народ кипит, не ровен час, забушует…

Бычкин тронул атамана за локоть, тот присмирел. Холоп продолжал угрюмо:

– Триста заможников ушли из Раздор, а то бы кровь была. Одного попа не тронули, ноне в пустой храмине молится.

– Куда ушли старшины? – скрывая досаду, спросил Бзыга.

– Не сказывали, но чую, стоят табором в Гремячем логу…

Есаул Бычкин осунулся, посерел. Понял он, что попал из огня в полымя, но отступать было поздно. С отчаянием он выкрикнул:

– Коли так – рубаться будем! Веди в дом, отоспимся, коней накормим и в Гремячий лог…

Всю ночь Бзыга ворочался на жарких перинах, прислушивался к шорохам. Холоп не внушал доверия, и, чтобы не сбежал он, атаман приставил к нему казака. Ранним утром беглецов разбудил сполох. По станичной улице загомонил народ. Бежали казаки, перекликались. И страшное уловил Бзыга в перекличках: в Раздоры прискакал Ермак с конниками.

Кричали станичники:

– Сказывают, у нас укрылся супостат. Своих изгнали, чужой набежал! На майдан, на майдан!

Не стал ждать Бзыга, когда будут ломиться в ворота, быстро разбудил дружков, и на коня. Афонька распахнул скрытые воротца и пропустил беглецов в тальники.

– Поберегись, атаман! – предупредил он. – Не ровен час, угодишь на раздорских – не помилуют! – Он так выразительно посмотрел на Бзыгу, что тот похолодел под его взглядом.

– Скройся, сатана! – зло выкрикнул атаман и стегнул коня.

Когда Ермак со станицей ворвался в Раздоры, тишина и безмолвие поразили его. Казаки подъехали к церкви и заглянули в нее. Мерцали жиденькие огоньки лампад, сумрачные тени лежали по углам храма. Несколько старушек да древних дедов со строгими лицами стояли, склонив головы, и слушали возгласы священника.

Брязга выманил из церковного притвора столетнего деда:

– Где станичники, куда подевались?

Старик поднял белесые глаза и внимательно оглядел прибылого.

– А сам ты откуда брался, казак? – пытливо спросил дед.

– Из Качалинской наехали!

– За каким делом вас принесло? – не унимался дед. – И без вас тут крутая заваруха. Атаман с голытьбой перессорился и с заможниками ускакал. Гляди, казак, не ровен час, вернется с подмогой и пойдет крушить башки смутьянщикам!

– Да кто у вас смутьянщики? – обрадовался Богданка.

– Известно кто, это мы сомутители! – сердито ответил дед.

Брязга с удивлением взглянул на ветхого деда и не удержался, залился звонким смехом.

– Да ты сдурел, что ли? – накинулся на него старый казак. – Не видишь – тишина в городке, ровно перед грозой… Еще мой дед сказывал – так от века повелось в Новгороде, когда на вече лютый бой предстоял!

Ермак слышал эту беседу и приказал Брязге:

– Айда на колокольню да ударь в большой колокол!

Тревожный гул поплыл над сонным городком, созывая людей на майдан.

Казалось, Раздоры только и ждали этого звона. Первым зашумел дед. Выбегая из церковного притвора, он крикнул Ермаку:

– Ой, казаче, торопись на майдан, зараз великая свара будет!

По тому, как у деда по-молодому заблестели глаза и он сразу воспрянул и оживился, видно было, что жива в крови старика старинная новгородская закваска: любил покричать и поспорить дед-вековик.

А гул все усиливался. Медный звон разрывал тишину и поднимал раздорцев. По куреням загремели тяжелые запоры, распахнулись настежь многие ворота и калитки и, как бобы из опрокинутого мешка, посыпались люди. Все торопились на майдан.

Мимо Ермака бежали все новые и новые толпы, вооруженные копьями, пиками, пищалями, а были и такие, что держали в руках топоры и оглобли. Впереди всех, с молотом в руке несся раздорский кольчужник Василий и, заглушая рев толпы, взывал громовым басом:

– Браты, пора измельчить заможных! Ух-х, дай разогнуть только спину!..

Ермак залюбовался богатырем: до чего могуч и красив молодец! Высок, крепок, грудь широка… Он играл пудовым молотом, а на руке перекатывались крепкие мускулы.

Глядя на кольчужника, Ермак и сам не утерпел, закричал раздорцам:

– Казаки, буде терпеть! Иль мы боле не лыцарство? Укоротим заможников! – Затем обернулся к своей станице: – На майдан, браты!

Казаки повернули коней и влились в бурлящий людской поток. И диву дались станичники: какого народу тут только не было! И кольчужники, и кожемяки, и седельщики, и сапожники, и швальники, и плотники. Из узкого проулка выбежал в холстяном фартуке бочар. Ветер взлохматил его широкую бородищу и черные дремучие вихры на голове. Пропитанная потом рваная рубаха прилипла к костлявым лопаткам мужика. Потрясая топором, он закричал толпе:

– Народы, изгоним наших кровопийцев!

На площади бурлил возбужденный народ. Ермак выехал на середину казачьего круга и зычно объявил:

– Люди добрые, донское лыцарство, мы, низовое казачество, бьем челом вольному народу. Хочу слово молвить!

Во всех концах площади отозвались голоса:

– Любо, казак, любо! Говори свое слово!

Ермак снял шапку с красным верхом, огладил курчавую бороду, пристально всматриваясь в раздорцев. Рокот постепенно стал стихать и наконец вовсе прекратился.

– Браты мои, старый казацкий корень, внуки новгородские! – заговорил Ермак. – Земля русская велика, конца и краю ей нет! И видите вы сами, народ наш – богатырь невиданный! Любой из нас ордынца осилит. И никому из нас не жалко костьми лечь за Отчизну. Одно худо, одна беда бродит среди нас и терзает вольных – правды нет! На Дону, как и на боярщине, завелась тугая мошна к горю. Заможники народились по станицам и хотят закабалить вольное казачество, ввергнуть его в лихую беду…

Ермак перевел дух, быстрые жгучие глаза его обежали народ:

– Так ли сказано, браты? Любо ли вам, казаки?

– Ой, любо! Ой, правда! – закричали раздорцы. – Говори еще, казак!

– Браты, – продолжал Ермак. – Кто из вас не слыхал, что бог сотворил два зла: богатого и козла?

– Истинно! – на всю площадь рявкнул кольчужник Василий. – Истинно, человече!

– Сколько богатств понаграблено богатеями. Но самая горшая беда – от народа хлебушко затаили. На людском горе задумали нажиться, на вдовьи и сиротские слезы порадоваться! Наш качалинский атаман Андрей Бзыга будару с хлебом своровал, а брюхо у него хоть и великое, но одно. Мы хлеб у него взяли да раздали вдовам голодным, старикам и ребятишкам. Хватит с мору умирать, пусть порадуются и трудяги – они жито сеяли!

– Правдивое слово! Хорошо говорит казак! – волной покатилось по майдану, и это придало Ермаку силы. Он выше вскинул голову:

– Браты, атаман Бзыга в Раздоры сбег за помощью. Обещал вас призвать в Качалинскую, чтобы голутвенных побить за его амбары и сусеки. Будет ли так?

– Не быть тому, казак! – решительно, одной грудью отозвался казачий круг. – Не быть сатане соколом! Своего хвата мы прогнали и вашего добьем!

– В щепки злодеев! – потрясая топором, закричал бочар: – На коней, казаки! Бить смертным боем и нашего терзателя Корчемного и качалинского Андрея Бзыгу! Знаем его!

– Любо! Любо нам!

– Ну коли так, благодарствую! – поклонился Ермак раз-дорцам. – Наряжайте добрых вояк и коней. В погоню за злыднями!

– Ох, ты – зелье лютое, тур-река, правильно, ребятки, решили! – засуетился дед-вековик и крикнул Ермаку: – Ты распахни свою душеньку, казак, и отплати за нас. Эх-ха-ха, веселей, внуки!

– Дед, и чего ты кочевряжишься? – с улыбкой толкнул старика в бок безусый паренек.

– Молчи, сосунок! – сердито засопел вековик и добавил обиженно: – Вот, истин бог, и откуда этот недосмыслок взялся, под носом не выросло и в голове не посеяно?..

Рядом засмеялись. Парень густо покраснел и поскорей укрылся в толпе.

– Ну, раз-з-дайся! – крикнули конники. – В поход, браты!

Словно крутая волна расплескала воды, – растекался народ с майдана по куреням.

– Ну, держись, вражья сила! Подсекут тебе голову! – довольно вымолвил кольчужник Василий.

– Дай-то, господи, силы казачеству! – откликнулся шорник: – И нам, мастеркам, полегче будет!

Дед-вековик глядел зоркими глазами вперед, где волной поднималась пыль под копытами быстрых коней, и вдруг задорно-весело замурлыкал:

 
Рада баба, рада.
Что дед утопился.
Наварила горшок каши,
А дед появился…
 

– Ух, ты! – вдруг выкрикнул он. – Тут бы сплясать, да годы велики. Эх, старость, старость, лихое времечко! – огорченно махнул он рукой и поплелся к своему дальнему куреню.

Из Раздор-городка легким наметом вырвалась большая станица. Вел ее Ермак. Так уж вышло: отличили его казаки за рассудительность и ненависть к заможным. Раздорцы и качалинцы торопились перехватить атаманов Бзыгу и Корчемного. Перед Ермаком распахнулось широкое поле. Еще недавно у реки шумели дубравы, теперь не стало их: вырубили, выкорчевали казаки коряжины и пни и разработали пашню. У дороги еще извивались и корчились черные уродливые корни и с хрустом рушились под конскими копытами. Справа и слева, вдоль казацкого пути, старательные нивари-пахари терпеливо шли за сохами. Согбенные, в глубокой сочной борозде они казались малыми букашками рядом с вывороченными гигантскими корягами.

Завидя конных, ратаи разогнули спины и с тревогой вглядывались в запыленных всадников: «Чего ждать от них? Свои или боярские?»

Но конники пронеслись мимо. Провожая их взглядами, пахари успокоенно подумали: «На орду пошли. Дай им, господи, удачи!»

Грустной казалась осенняя степь. Во все стороны побежали безлюдные пути-дорожки, зашелестел засохший осенний ковыль, вокруг маячили серые камни на безвестных казачьих могилах. Конь Ермака наступил на череп, и горькая думка сжала сердце казака: «Кто тут головушку сложил: русский, оберегавший родные рубежи, или лихой татарин, набежавший с мечом на Русь?»

Из-за кургана внезапно выскочил одинокий всадник.

– Эй-эй, стой, человече! – закричали казаки.

Наездник потрусил навстречу станице. Ермак издали рассмотрел его: на молодце рваный чекмень, баранья шапка, на ногах поршни, за плечами пищаль. Гулебщик бесстрашно приблизился к отряду.

– Кто такой? – окликнул его Брязга.

– Раздорский. На сайгаков охотился, – спокойно ответил наезжий.

– А где добыча?

– Э, казаче, была и добыча, да не стало ее. Еле душу да пищаль унес!

– Татары?

– Какие там татары! – с усмешкой ответил охотник. – Атаманцы перехватили в Мокрой Балке… Возьмите меня, добрые люди! – вдруг запросился гулебщик.

– Как зовут? – сурово спросил Ермак.

– Ироха… Они тут неподалеку. В триста всадников собрались идти в Раздоры.

– Ну, недалеко им теперь идти! – сверкнув глазами, сказал Ермак. – Веди нас в Мокрую Балку, да смотри, человече, если предашь, конец тебе!

Ироха смахнул баранью шапку, перекрестился:

– Честью и правдой послужу.

– Торопись, браты! – крикнул Ермак. – Нагоним супостатов.

Чаще застучали копыта быстрых коней. Птицей впереди летел Ермак. Ничего не видел, одна думка владела им: «Добыть Бзыгу! Живьем полонить и доставить в станицу!»

Над степью заблестело скупое осеннее солнце, но не стало веселей Дикое Поле: улетели птицы, попрятались звери. Бесприютный ветер гонит от окоема к окоему сухое перекати-поле. Вдали темнеет курган с каменным идолищем на вершине. Зоркий взгляд Ермака заметил на кургане всадника. «Дозорный!» – догадался атаман и туже натянул поводья…

В это время из балки наметом выскочили всадники и широкой лавой рассыпались по степи.

– Браты, рубаться насмерть! – выкрикнул Ермак и, вымахнув вперед на дончаке, стрелой понесся на скачущих.

Вскоре кони и люди сшиблись, и закипел бой. Атаман Бзыга разглядел Ермака, вонзил шпоры в темные бока своего жеребца и помчался на станичника.

И Ермак заметил своего врага.

– Держись, Бзыга! – закричал он и широко взмахнул саблей.

В последнюю минуту атаман не выдержал, повернул коня и ворвался в ряды своих конников. Кругом звучал булат, скрещивались сабли, высекая горячие искры, ржали отчаянно кони и многие прощались с жизнью, а Бзыга уж ни в чем этом не принимал участия – спешил уйти от страшного места. Напрасно Ермак кричал вслед:

– Эй, вернись, шаровары потерял!

Атаман не отзывался и скоро скрылся за курганом.

Тысяча коней топтала бранное поле.

– Батька, батька! – призывал Богдашка Брязга. – Выручай!

Ермак махнул рукой на Бзыгу. Он давно заметил раздорского атамана Корчемного, конь-зверь которого визжал от злости. Вскрикнув так, что дончак присел под ним, Ермак вихрем налетел на атамана, первым ударом вышиб у того саблю, а вторым – развалил до пояса. Добрый конь заможника, обливаясь хозяйской кровью, заржал и помчал по полю.

Бой окончился. К далеким курганам мчался атаман Бзыга, а за ним стлались по равнине перепуганные всадники. За разбитыми гнались казаки.

Сумерки прекратили преследование, но утром, на ранней заре, станица снова повела погоню. Миновала Дон и бураном понеслась через ногайские степи. С пути станицы торопливо разбегались кочевники.

Много дней шла погоня. Когда Бзыга видел, что близок конец, он оставлял заставу, и обреченные рубились с преследователями насмерть. Это позволяло атаману уходить все дальше и дальше за Маныч. Только он один знал, что уходит на Терек. По всей степи возникли свежие курганы, под ними улеглись побитые казаки. Кочевники удивлялись многочисленности их. Прознав о битвах с Бзыгой, по-своему, по-ногайски, назвали курганы – «Андрей-Тюбо»…

Так и не нагнал Ермак своего лютого врага Бзыгу. Ушел-таки тот на Терек.

В те далекие времена на Дону не было ни крепостей, ни вечных строений, ни, самое главное, всеобщего войска донского. По всему степному приволью, у тихого Дона и по его притокам цепью располагались станицы. Каждая из них жила наособицу, только в дни опасной военной тревоги съезжались казаки из городков и совместно отражали врага. В другое время станицы в одиночку бегали наметом за зипунами, за ясырем, насмерть бились с татарами, ногайцами и турками.

Великие русские князья старались использовать донцов для обережения государственных рубежей, посылали им грамоты, обещали жалованье и воинский припас. Царские грамоты писались «к донским атаманам и казакам, старым и новым, которые ныне на Дону и которые зимуют близко Азова».

Однако станичники не связывались прочно с Москвой, хотя и делали народное дело, волей-неволей сдерживая врагов у русских рубежей. А врагов у Руси было много: и ногайцы, и крымские татары, и турки, которые сидели в каменном Азове и отсюда набегали на русские окраины. Они грабили купцов и русских послов, нередко огнем проходили по Дону.

В 1523 году великий князь повелел русскому послу в Стамбуле сказать султану: «Твои казаки азовские наших людей имают в Поле, да водят в Азов, да их продают, а емлют с них окупы великие, и лиха нашим людям от таких казаков азовских много чинится».

Сильна в то время была Турция, и султан пренебрег просьбой русского великого князя. Но забыл он, что сильнее и неукротимее всего – несгибаемый русский дух. Посельники на Дону пустили глубокий и крепкий корень и вскоре дали азовцам жестокий отпор.

Минуло без малого тридцать лет, и в 1551 году султан жаловался царю Ивану Грозному, что донцы «с Азова оброк емлют и воды из Дону пити не дадут».

Непрерывная вражда между донцами и азовцами продолжалась. Где бы враг ни появился, станичники давали отпор. По нескольку раз в год они мирились с азовцами и вновь ссорились. Войну они предпочитали миру. Любой случай служил поводом для новой схватки. Подрался хмельной азовец с казаком – начиналась война. Поймали азовцы на промысле казака, остригли ему в насмешку усы и бороду – война…

Только походы и давали отдушину для казацкой удали и молодечества. В них станичники добывали зипуны, и когда московский царь укорял их в неспокойстве, казаки писали ему, «что для него терпят мир с азовцами, что он взял за себя всю волю их на воде и на суше; а у них-то и лучший зипун был, чтобы по вся дни под Азов и на море ходить; и что, содержа долговременный мир, они остаются босы и голодны».

Не догнали станичники атамана Бзыгу, а все же вернулись из похода с большой удачей. Как же – и хлеб для голытьбы добыли, и Бзыгу прогнали, и добра в переметных сумах привезли. Встречали Ермака и его станицу в Качалинской всем народом. Как только показались вдали казачьи сотни, караульный на вышке разудало ударил в набат. Сбежались все – старые и малые, старухи и молодки – к околице. Двигались казаки медленно, с песней. Впереди всех на белоснежном коне-лебеде плыл Ермак в алом кафтане, подпоясанный поясом, протканным золотом. На широком бедре кривая сабелька с крыжом, усыпанным драгоценными каменьями, сапоги на нем астраханского покроя, из желтого сафьяна, а шапка с верхом из голубого бархата. Женки беспрестанно восхищались:

– Ах, и конь-огонь! Ах, и казак, удал да красив!

За Ермаком двигались конники – каждый с туго набитой переметной сумой.

На станичной улице вдруг стало тесно. Под осенним солнцем жарко горели наряды: пестрые кубеляки, бархатные кавраки, ленты шелковые. У иной молодки лучисто сверкал цветной камешек в сережке, жемчуг и ожерелье, весело звенело монисто. Но ослепительнее и желаннее всего были ласковые улыбки казачек и приветливый смех их. Богдашка Брязга на своем коне-черте вьюном вертелся, отыскивая в толпе Клаву. Озорная казачка пряталась за спины, хмурилась. Она глаз не сводила с Ермака, а он и не замечал ее. Ехал осанистый, кряжистый, властный. Коня своего он направил прямо на майдан. Другой бы с женкой потешился, обласкал бы казачку, а потом и за дела. А этот – в думах о своем, суровом. Не догадывалась Клава, что в этот час у Ермака другое было в мыслях, чем у простого казака. Во время похода не раз он раскидывал умом, как не допустить заможных к власти. И надумал самому стать атаманом: и голытьбу жалел, и характер требовал власти.

Ермак спрыгнул с коня, поднялся на опрокинутую бочку, скинул шапку и низко поклонился на четыре стороны, каждый раз повторяя:

– Бью челом родному вольному Дону, казачеству!

– И тебе рады! – отвечала толпа.

Ермак дал народу успокоиться, поднял руку:

– Прогнали мы атамана Бзыгу, и хлеб для станичников сберегли. И гнали мы нашего ворога далеко – за Нарымские пески…

– Любо, ой, любо! – одобрили в толпе.

– Спасибо за ласку! – поклонился Ермак. – Набрали мы в походе добра всякого. Привезли сюда для тех, кто сам добыть не может, но чьими трудами и доблестями возвеличен Дон! Эй, братцы! – крикнул он казакам. – Принесите сюда мои переметные сумы!

Никогда того не бывало, чтобы дуван дуванили на майдане, но Ермак знал, что делал, да и сердцем был широк. Принесли товарищи переметные сумы и положили у ног. Ермак проворно развязал их и стал выкладывать добро прямо на землю. Под солнцем заалели-запестрели шелка, голубые и желтые сукна, цветные сапоги и татарские туфли. Выбрасывая свое добро, Ермак приговаривал:

– Все добыто в честном бою, берите, люди добрые! Вдов я, и богатеть не собираюсь, берите, у кого тело прикрыть нечем. Подходите первыми вдовы и старые батьки, у которых сыны полегли в Поле. Берите! Браты, – обратился он затем к товарищам, – а вы ж для кого бережете свое добро? Самое милое и самое дорогое нам – люди наши!

– Добрый казак! Хороший казак! – загремело на майдане…

Ермак мигнул, и живо выкатили три бочки с крепким старым медом, под одобрительный гул толпы выбили у них днища, и по рукам заходил большой ковш. Скоро казаки и женки запели песни, и все на станице перемешалось в хмельном веселом буйстве.