Текст книги "Хозяин Каменных гор"

Глава четвертая

1

Николай Никитич не долго скорбел по батюшке. Легкомысленный по своему характеру, он быстро забыл горе и увлекся своим новым положением. Демидовский наследник бегал по обширному дедовскому дому и ко всему присматривался. «Все это теперь мое! Все мое!» – восторженно думал он.

Ему казалось, что он теперь властелин всего. Управляющий санкт-петербургской конторой Павел Данилов стал весьма почтителен и быстр на повороты, но, однако, не все дозволял молодому наследнику. Многое после смерти батюшки было немедленно опечатано и ждало приказа опекунов. Когда Николай Никитич в своем любопытстве тронул замок одного чугунного шкафа, Данилов встревоженно схватил его за руку.

– Батюшка милый, сюда нельзя до поры до времени забираться! – почтительно остановил он гвардейца.

– Как нельзя! – удивился Демидов. – Да я же хозяин!

– Это верно, что вы, господин мой, ныне хозяин, но пока еще хозяин не в полной силе! – мягким голосом сказал Данилов и лукаво прищуренными глазами посмотрел на Николая Никитича.

– То есть как это – не в полной силе? – обидчиво выкрикнул Демидов.

– Над вами пока опека, господин мой! От нее и ваши расходы зависеть будут! – отечески ласково пояснил управляющий.

– Вот как! – разочарованно вырвалось у гвардейца. – А если я, скажем, задумаю в этот ящик забраться, что тогда?

Данилов развел руками.

– Этого никак невозможно, батюшка! Слом печати и вскрытие шкафа почтется за воровство! – пояснил он.

– А что здесь хранится? – Демидов испытующе посмотрел на старика.

– Хранятся тут редкие драгоценности вашей покойной матушки.

– Бриллианты? – засиял Николай Никитич. – Когда же я смогу ими воспользоваться?

– Завещано Александрой Евтихиевной передать сие богатство, драгоценные камни и жемчуг, вашей супруге, когда Господь Бог наградит вас ею! – терпеливо рассказывал управляющий.

Николай Никитич помрачнел. Сразу все стало как-то буднично, серо. Он дружелюбно посмотрел на управляющего и с сожалением вымолвил:

– Вялая душа у тебя, Данилов! Жить теперь хочется, а ты все в долгий ящик откладываешь!

– Потерпите годочки! Да и денежки-капиталы не на потехи оставлены вам, а на усиление заводов! О них вам завещаны заботы!

Тоска и злоба распирали грудь демидовского наследника. Одним махом он опрокинул бы этого скупого слугу, но тот, крепкий и медлительно-внушительный, был упрям и опасен. Каждую копеечку приходилось выжимать у него со скандалом. Готовясь к отъезду в Яссы, Николай Никитич не щадил ни управляющего, ни дворовых. Он загонял их своими поручениями. И как ни бесился Павел Данилов, Демидов щедрой рукой рассыпал деньги на покупки, связанные с предстоящим путешествием. Были приобретены и отменная лисья шуба, и драгоценные меха, сукна и бархат, аксельбанты и темляки, табакерка, усыпанная бриллиантами, и «походный домик», штабная кухня и походная конюшня, и людская палатка, и фуры, и кибитки, и верховая арабская лошадь с турецким седлом, и дорогие конские уборы. Все дни на демидовском дворе каретники ремонтировали экипажи, кузнецы ковали коней, шорники украшали упряжь. В конюшни нагнали целый табун коней, купленных на окрестных ярмарках. В приемной Демидова с утра до ночи толклись и шумели бородатые купцы-гостинодворцы, вертлявые комиссионеры, черномазые цыгане-барышники и неизвестные ветхие старушки, предлагавшие свои секретные услуги. Николай Никитич всех гнал прочь, посылал к Данилову.

Озабоченный управляющий вставал с первыми петухами, обегал конюшни, мастерские, проверял контору. То и дело слышался его зычный недовольный голос, ругающий работников, или раздавались плаксивые жалобы на дороговизну вещей…

В одно июльское утро, потный и разгоряченный, он вбежал в комнату Демидова. Лицо у него было самое несчастное, горемычное. Он размахивал руками и жадно ловил раскрытым ртом воздух.

– Батюшка дорогой, что вы с добром делаете? Каким шаромыжникам вы векселя надавали? – визгливым голосом заголосил он. – Глядите, как разошлись! За все путное и непутное истратили на дорогу восемь тысяч восемьсот пятьдесят девять рублей, как одну копеечку. К тому же расходы по дому да по конторе! К тому же за труды опекунству! А где же их взять?.. Ах ты, господи!

Он тяжко вздохнул, стащил с потной головы парик и отер лысину пестрым платком.

– Батюшка! – продолжал он жаловаться. – Где же нам столько денег взять?

– А заводы на что? – изумленно спросил Демидов.

– Заводы, мой господин, железо и чугун дают, а не деньги! – сердито ответил Данилов. – Заводам самим капиталы до зарезу нужны! Не могу больше я отпускать на расходы! Все!..

– Да ты сдурел, кошачьи глаза! – вспыхнул Демидов. – Да я тебя самого на червонцы порежу. Достань да выложь!

– Убейте меня, батюшка! Все одно – сразу конец! – взмолился управляющий.

– Ну и выжига ты, Данилов! – сердито крикнул Демидов, поспешно обрядился в новенький мундир, схватил кивер, саблю и выбежал из покоев.

Легкой походкой, словно молодой резвый конек, играя каждым мускулом, гвардеец сбежал с крыльца, забрался в карету и возбужденно крикнул:

– Пади!

Сидевший на козлах Филатка толкнул кучера в бок.

– Гляди, как ноне мы размахнулись. Все нам нипочем, море по колено! Заиграл Демидов!

Филатка с умилением оглянулся на Демидова и одобрительно покрутил головой.

– Вот коли наша взяла, Николай Никитич! Ну и заживем! Ух и заживем!

Николай Никитич думал о другом. В приемной светлейшего он встретил очаровательную особу. Она была стройна, изящна, с большими темными глазами. Когда адъютант своей легкой походкой, вздрагивая бедрами, прошел мимо нее, она подняла длинные ресницы и обожгла его взглядом. Сердце Демидова сладко защемило.

«Кто же эта прелестница?» – взволнованно подумал он.

Адъютант прошел в покои светлейшего. Густая тишина стыла в обширных залах: светлейший отбыл во дворец. За громадными окнами потемнело, набежали тучки, и сразу померкло сияние яркого солнечного дня. Демидов прошелся по безмолвным апартаментам князя и вернулся в приемную. Звякнув шпорами, он молодцевато оповестил на всю приемную:

– Светлейший отбыл к Ее Императорскому Величеству.

Он тщательно и веско выговаривал каждое слово, следя за смуглой пышной красавицей.

– Ах, боже мой! – всплеснула она руками. – Что же мне делать? К тому же, кажется, пошел дождь! – Продолговатые, осененные пушистыми ресницами выразительные глаза умоляюще смотрели на гвардейца. Верхняя пухлая губа капризно полуоткрылась, и ослепительно блеснули белые мелкие зубы.

Николай Никитич решительно подошел к незнакомке, щелкнул шпорами и учтиво поклонился:

– Сударыня, разрешите предложить вам мою карету!

– Галант! Ах, как я благодарна вам, господин адъютант! – восторженно отозвалась она и, не колеблясь, подала ему руку. Демидов вспыхнул от нежного женского прикосновения.

Она прильнула к нему, красноречиво взглянула в глаза юнца. Ей, видимо, по сердцу пришелся краснощекий гвардеец с темным пушком на губе. Белые лосины плотно обтягивали его полные ноги, грудь он держал горделиво. Всем своим вызывающим видом молоденький адъютант весьма напоминал бойкого забияку-петушка. Счастливая юность, неизрасходованные силы переполняли его, он так легко и свободно чувствовал свое сильное и свежее тело, что его вовсе не обременял парадный мундир.

Незнакомка окинула его опытным взором и осталась довольна беглым осмотром.

«Потешный мальчуган!» – удовлетворительно подумала она.

Прелестница хорошо знала, кто этот юный адъютант, но детски наивным взглядом удивленно смотрела ему в глаза.

– С кем имею честь беседовать? – жеманясь, спросила она.

– Я Демидов! Слышали о таком? – с важностью своего возраста сказал он, усаживая ее в карету.

– О! Но вы совсем мальчик! – восторженно прошептала она, и ее рот округлился приятным колечком.

– Далеко не мальчик. Я владелец многих заводов на Урале!

– Вот как! Интересно! – голос ее прозвучал интимно-нежно. Она слегка пожала ему руку.

Волнуясь, путаясь в мыслях, он косноязычно пробормотал несколько комплиментов. Она засмеялась ласковым приятным смехом; казалось, рядом прозвучали серебряные колокольчики.

– Вы совсем ребенок и не умеете интриговать дам! Но это очаровательно! – ободрила она гвардейца и, не смущаясь, склонила головку к нему на плечо.

У Демидова сперло дыхание. Как в тумане, он где-то далеко слышал насмешливый вкрадчивый голос.

– Я не ребенок, а независимый человек! – обиделся гвардеец.

– Ух, какой сердитый! – наклоняясь к нему, прошептала она.

Демидов осмелел и, словно бросаясь в бездну, потянулся к ней. Она проворно ускользнула из его рук. Приложив тонкий пальчик к губам, она таинственно прошептала:

– О, поцелуй невозможен…

Косые сильные струи хлестали в окно кареты. На улицах быстро темнело. Кони пронеслись по Невскому проспекту и свернули на Садовую.

– Теперь скоро! – тихо обронила она и откинула головку на спинку сиденья. Слегка прижмуренные глаза были неподвижно устремлены вперед.

– Я пойду с вами! – решительно предложил Демидов. – Я должен вам рассказать!

– О, это не нужно! Страшно! – округляя темные глаза, прошептала прелестница.

Свет мелькнувшего за окном кареты фонаря на мгновение озарил ее лицо, маленькую руку в серой тонкой перчатке, державшую у рта надушенный платок.

Гвардеец быстро наклонился и заглянул в глубину женских влекущих глаз. Синие шальные огоньки сверкнули в них.

«Теперь или никогда!» – решил Демидов и, загораясь страстью, схватил ее в объятия, сжал до боли в груди и стал осыпать поцелуями лицо, шею, руки. Она безвольно откинулась на спинку кареты и укоризненно шептала:

– Только не здесь, мой мальчик! Только не здесь! Ваш слуга может увидеть, и тогда узнает свет!..

– Ах, что мне свет! – отчаянно отмахнулся адъютант. – Никто и ничего не узнает!

В последний раз кони цокнули подковами, кучер разом осадил пару, и карета остановилась. Незнакомка оттолкнула гвардейца, изумленно разглядывая его.

– Так вот вы какой! Сильный, смелый и решительный! Мальчик!..

И вдруг, наклонясь, быстро и неуловимо поцеловала Демидова в губы.

– Приезжай завтра! Буду одна! – прошептала она и, словно летучая мышь, бесшумно выпорхнула из кареты и скрылась в мокром осеннем мраке.

Адъютант взволнованно старался проникнуть взглядом во тьму. На улице было безлюдно, с хлюпанием выхлестывали струи из водосточных труб, дождь все усиливался.

На дне кареты что-то белело. Он наклонился и схватил оброненный платочек. Тонкий запах духов исходил от батиста. Демидов прижал к губам платочек, и опьяняющее очарование любви охватило все его существо.

«Ну да, я ее любовник! Как же иначе? Теперь я, как и все великосветские люди, имею очаровательную веселую любовницу! – самодовольно подумал юнец и усмехнулся. – Всего только в десяти шагах спит, как сурок, ее муж. Интересно посмотреть на его лицо в эту минуту! Каков рогоносец!»

– Куда ехать, барин? – окрикнул кучер, вернув его к действительности.

– Живее домой! – приказал Демидов, сам не понимая, почему он заторопился в дедовский особняк.

2

Отослав кучера, Демидов тихой тенью скользнул в подъезд, сам открыл дверь и без света, в потемках, прошел в свою половину. Утомленный переживаниями, он устало опустился в глубокое кресло. В ушах все еще слышался ее мелодичный смех. Демидов зажег свечу и задумался. В комнатах огромного дома было тихо и безмолвно. Филатка ушел в город, а слуги спали. Где-то под полом заскреблись мыши, подчеркивая тишину. На свече заблестели горячие капельки растопленного воска. Демидов протянул руку к свече, глаза его вспыхнули мрачной решимостью.

«Да, да, ей нужен подарок! Надо показать, кто такие Демидовы!» – с бесшабашностью юности подумал он и отрезал кусок воска. Он долго мял его в руках. Податливый и теплый воск был послушен. «Вот, вот именно так», – прошептал он, погасил свечу и впотьмах выбрался из комнаты.

Гвардеец безмолвно обошел старинные покои. Скрипнул раз-другой высохший паркет. Снова заскреблись мыши. Тайные тихие звуки внезапно возникали и быстро гасли. В темноте все казалось необычным и загадочным. Демидов бесшумно пробрался в комнату, в которой стоял знакомый чугунный шкаф. Он нащупал его в темноте и, огладив холодный металл, приложил мягкий воск к замочной скважине.

«Что я делаю? – испуганно спросил он вдруг свою совесть. Однако преступный соблазн победил нерешительность. – Я покажу тебе, какой я мальчик! Демидов хозяин всему здесь, и ты завтра убедишься в этом!» – пригрозил он мысленно Данилову.

С отпечатком замка в руке он вернулся в комнаты, переоделся и воровски выбрался на осеннюю улицу. Дождь продолжал хлестать, жалобно гудели ржавые трубы, и в оголенных деревьях бесприютно шумел ветер. Демидов на все махнул рукой: под ливнем, в грязь он прошел Мойку, вышел на Вознесенский проспект и долго кружил, отыскивая Мещанскую улицу, на которой жили немецкие кустари…

Наконец он отыскал подвал с ржавой вывеской, сошел по ступенькам и стал стучать в дверь. Стучал долго, настойчиво, а дождь все лил и лил ему на плечи.

– Откройте! Откройте! – упорно взывал гвардеец.

В оконце мелькнул робкий огонек, и встревоженный голос за дверью испуганно спросил:

– Кто здесь? Что нужно?

– Открой! – властно предложил Демидов. – Не пугайся, к тебе стучит благородный человек.

– Добрый человек не ходит в такую ночь, – ломаным русским языком ответили из-за двери. Однако вслед за тем звякнули засовы, дверь полуоткрылась и в щель высунулось худенькое морщинистое лицо старичка немца в ночном колпаке. Завидя гвардейского офицера, стоявшего под ливнем, немец торопливо отступил.

– Что вам нужно, господин, в такую ночь? – обеспокоенно спросил он.

– Меня пригнало срочное дело! – отозвался Демидов, уверенно вошел в мастерскую и закрыл за собою дверь. С брезгливостью оглядел он темное убогое помещение с низкими сводами. У стола стояла испуганная бледная женщина. В углу за пологом копошились разбуженные стуком ребята. Демидов без приглашения присел к столу.

– Чем могу служить господину офицеру? – с тревогой спросил немец.

Демидов встал, подошел к двери, проверил, закрыта ли она, и, убедившись в этом, положил перед мастером застывший воск.

– Мне нужно срочно сделать ключ. У меня утерян от денежного ящика, – сказал он.

Немец испуганно переглянулся с женщиной. Она отвела глаза в сторону, нахмурилась. Мастер долго молчал.

– Что же ты молчишь? – нетерпеливо спросил Демидов. – Я тороплюсь, мне нужны деньги!

– Может быть, господин офицер, вы слишком торопитесь? – тихо обронил немец. – Может быть, ключ не от вашего ящика?.. В карты можно проиграть и казенное…

– Не мели пустого! – вспылил гвардеец. – Разве ты не видишь, с кем имеешь дело?

– Господин офицер, сейчас дождь, а вы так торопитесь! – не сдавался немец.

– Говори дело и принимайся за работу! – хмуро предложил Демидов.

Немец взглянул на его злое, решительное лицо, пожал плечами и, взяв восковой отпечаток, засеменил к верстаку…

Адъютант не сводил настороженных глаз с неторопливых, но уверенных движений мастера. Тянулись минуты, Демидову казалось, что старик нарочно медлит, чего-то выжидает. Пламя в лампешке то меркло, то вспыхивало трепетным синим язычком. У гвардейца слипались глаза от усталости, и он уже задремал, когда тщедушный сухонький немец легонько толкнул его в плечо.

– Господин, работа исполнена! – Мастер робко протянул Демидову ключ и со слезами на глазах взмолился: – Бог мой, я честный немец. Господин, берите этот ключ и уходите скорее. Я не знаю, для чего он вам. Дай бог, чтобы не для худого дела. Пусть будет так: ни вы, ни я не видели друг друга!..

– Хорошо! – согласился Демидов. – Это и меня и вас устроит. Получай за труды! – Он полез в карман и небрежно выбросил оттуда золотой. – Прощай!

Он сам открыл дверь из подвала и вышел на улицу. Ветер разогнал тучи; дождь перестал лить. В просветах блестели холодные одинокие звезды…

Когда адъютант вернулся домой, в покоях по-прежнему царила полуночная тишина. Николай Никитич разулся и, крадучись по коридорам, добрался до заветного чугунного шкафа. Под его сильной рукой мигом отлетела сургучная печать. Он оборвал шнурок и ключом открыл шкаф. Вот она, заветная шкатулка с фамильными драгоценностями матери!

3

«Кто же, в конце концов, она?» – думал о прелестнице Демидов. Он просмотрел записи в приемной, но они ничего не сказали. Дежурный адъютант Энгельгардт, высокий, представительный офицер, понял беспокойство сослуживца. Он взял его под руку и увлек в угол, к дивану.

– Я догадываюсь, Демидов: вас интересует эта особа? – интимным тоном повел он разговор. – Эта прелестная дама выдает себя за польскую графиню. Мне думается, что это ложь!

– Кто же тогда она? – огорченно воскликнул Демидов.

– Тш-ш… Не волнуйтесь! – улыбнулся Энгельгардт. – Будьте терпеливы. Я кое-что узнал из верных источников. Сия прекрасная фанариотка[4]4
  Фанариотами в XVIII веке при французском и австрийском дворах называли греков, занимавших среди турецкой администрации высокие посты, независимо от их происхождения.


[Закрыть] – гречанка, она пятнадцати лет была рабыней у турецкого султана Абдул-Гамида. Как рабыню и купил ее посланник Боскан. Но случилось так, что Боскана внезапно отозвали в Варшаву. Он поехал туда и узнал, что его больше не отпустят в Константинополь. Тогда он послал в Турцию своего конюшего и поручил привезти известную вам особу с вещами и прислугой в Варшаву. Однако красавица была столь строптива и капризна, что в Яссах взбунтовалась и отказалась ехать дальше. Тогда Боскан приказал оставить ее в сем городе.

– Что же дальше? – взволнованно спросил Демидов.

– Чувствую, вы неравнодушны к ней, – спокойно заметил Энгельгардт. – Однако умейте выслушать меня до конца. Наголодавшись в Яссах и не найдя предмета, достойного внимания, она сбежала на свой риск в Каменец. Там ее увидел комендант крепости, полковник де Витт, сразу пленился ею и сделал супругой…

– Это он и пребывает с ней в Санкт-Петербурге! – с горечью вымолвил Демидов.

– Э, нет! При ней неизвестное лицо, которое именует себя польским графом и мужем сей особы!

– Так ли это? – недоверчиво спросил Демидов.

– Бабушка надвое сказала. Известно только, что она и от полковника сбежала, появилась в Варшаве, вскружила многим головы и очаровала принцессу Нассаускую. Сия принцесса повезла ее в Париж, где красота прекрасной фанариотки пленила многих… И вот она теперь здесь!

– Что же она тут ищет? – дрогнувшим голосом спросил Николай Никитич. – Она видела светлейшего? Понравилась ему?

– Нет, она еще не видела князя, не попалась ему на глаза. Я не допустил ее. Боюсь…

– Неужели так страшно? – наивно спросил Демидов.

Энгельгардт, презрительно сжав губы, промолчал.

– Эта особа прибыла из Франции. А граф, видимо, вовсе не граф. На какие средства они живут? Что им в Санкт-Петербурге нужно? Положение главнокомандующего обязывает нас, Демидов… Вы поняли меня? – пытливо взглянул он на адъютанта.

– Догадываюсь! – упавшим голосом отозвался Николай Никитич.

В приемной на камине тикали часы. Демидов взглянул на стрелки и с потухшим видом поднялся. Смущенный, он уехал домой и весь день с тревогой бродил по комнатам. А когда над Петербургом опустилась ночь, Николай Никитич велел заложить карету и отправился на Садовую, к знакомому дому.

Сухая старуха, со строгим лицом, в белом чепце, открыла дверь и провела Демидова в уютную гостиную, стены которой были крыты розовым штофом. Взволнованный офицер вынул из-под плаша ларец и осторожно поставил на стол. Долго, очень долго он сидел в одиночестве. В глубокой тишине отчетливо стучало сердце. И вот, наконец, после томительного безмолвия за стеной послышался шорох, дверь бесшумно открылась, и в облаке белоснежных кружев появилась прекрасная фанариотка…

Взгляд прелестницы упал на черный ларец, и глаза ее мгновенно зажглись шаловливым огоньком. Адъютант перехватил ее взгляд и, весь красный, дрожащий от волнения, раскрыл ларец и вынул алмазное ожерелье. В ярком живительном потоке света брызнули синеватые искры, и драгоценные камни заиграли переливами радуги.

– Какая прелесть! – Очаровательными глазами гречанка впилась в сверкающее ожерелье.

Демидов молча подошел к ней и бережно надел драгоценности на ее смуглую шею. На теплой коже самоцветы вспыхнули жарким огнем. Гречанка подбежала к зеркалу и, околдованная переливами красок, долго любовалась сказочными камнями. Охваченная восторгом, сияющая, она, как ребенок, радостно захлопала в ладоши:

– Смотри, смотри, как сияют!

Демидов подошел к ней, желая обнять, но прелестница протянула руку, и он покорно поцеловал ее. Жеманясь, она пригрозила ему:

– Больше ни-ни!

– Разве это вся награда? – разочарованно спросил он.

– Не сердись, мой мальчик! – ласково посмотрела она. – Нельзя!

Гвардеец вспылил и решительно двинулся к ней…

В этот миг распахнулась дверь, и на пороге появился низенький лысый человек в бархатном камзоле. Он почтительно поклонился Николаю Никитичу.

– Ах! – с фальшивым испугом вскрикнула прелестница. – Мой муж. Знакомьтесь!

Демидов холодно раскланялся и, недовольный, молча уселся в уголок. Она подошла к мужу.

– Займитесь гостем, граф! – прощебетала она и упорхнула из комнаты.

«Граф» уселся в кресло. Рассеянным взглядом он бродил по комнате, не нарушая молчания. Так, безмолвные и отчужденные, они просидели несколько минут и разошлись.

Чувствуя себя обманутым, Демидов, сбегая с лестницы, оскорбленно думал:

«Нагло надули! Опростоволосился! Так тебе и надо!»

Ему хотелось броситься обратно, схватить «графа» за воротник и тряхнуть. Но кто знает, кто там еще стоит за дверями? Боясь скандала, бичуя себя, он сошел к подъезду, уселся в карету и, разочарованный, поехал в Семеновский полк.

4

Предстояла разлука с Петербургом и друзьями. С прощальной попойки у Свистунова Николай Никитич вернулся на рассвете в дедовский особняк. В голове шумело, глаза застилала хмельная одурь.

Утро было прохладное, окрашенное в сиреневые цвета. Догорали последние звезды. Столица досыпала сладкий сон. На востоке в небе вспыхнули первые отблески поздней зари. Наступал тихий день.

Демидов выбрался из кареты и, пошатываясь, стал подниматься на крыльцо. Заспанный слуга, старик с лиловым носом и седой щетиной на щеках, в помятой ливрее распахнул дверь и обеспокоенно взглянул на хмельного хозяина. В доме шла суета. Николай Никитич пытливо посмотрел на слугу:

– Что случилось?

В живых умных глазах старика выразилось недовольство.

– Беда, барин! В дом забрался лиходей! – угрюмо пробурчал он и опустил голову.

– Что за лиходей? – пошатываясь, спросил Демидов. Он толкнул слугу и торопливо поднялся в покои. В дальней комнате раздавались громкие голоса и ругань. Гвардеец подошел к знакомой горнице, в которой стоял чугунный шкаф, и распахнул дверь. На скамье, со связанными на спине руками, сидел Филатка, а с боков его стояли два полицейских будочника. За столом расположился усатый пристав и усердно писал. Растрепанный, без парика, лысый Данилов, завидя, обрадовался:

– Вот и сам барин!

– Батюшка! – слезно взвизгнул Филатка и повалился хозяину в ноги. – Батюшка, спаси и огради от сей нечести! – вопил он; у него из носа обильно сочилась сукровица.

– Ну, ну, ты, гляди! Двину! – угрожающе сжал кулаки Данилов. – Сумел грабить, изволь по совести и ответ держать!

– Грабителя нашли во мне, окаянные! Батюшка, Николай Никитич, скажи им, балбесам, что невиновен я. Век у Демидовых жил, и ни одной пушинки не пристало! – не унимался Филатка.

– Молчи, ворюга! – выкрикнул управитель конторы и показал на чугунный шкаф. – Оглядел и вижу, – печатка долой. И ни шкатулки, ни самоцветов!

– Дело ясное, господин! – откашливаясь, встал из-за стола полицейский пристав и, не сводя глаз с Демидова, отрапортовал: – Доказуемо! Сей плут найден хмельным в комнате. Несомненно, он в шкафу хозяйничал. Драгоценности, господин, растаяли, яко дым! Кто в сем виноват? Ясно, сей пьянчуга и хват!

– Слышали? – со слезами выкрикнул дьячок. – Ни ухом ни слухом не ведаю. Одна беда, хмельным забрел в горницу и проспал тут. А кто и что, не ведаю. Батюшка, прикажи освободить. Избавь от позора!

Демидову стало жалко истерзанного дядьку. Худенькое острое лицо Филатки, с косыми глазками, просяще уставилось на хозяина. Однако Николай Никитич строго и надменно сказал:

– Не понимаю, кто же тогда вор?

Всегда веселый и легкомысленный, хозяин показался дьячку вдруг грубым и злым.

– Уж не ты ли, Данилов, похитил шкатулку? Да, кстати, ведь и ключи у тебя хранятся! – с легкой усмешкой продолжал Демидов.

Глаза Данилова испуганно забегали, он торопливо перекрестился.

– Что вы, господин! Убей меня бог! Да разве ж я смею царскую печать ломать? Да разве ж я хоть на крошку хозяйского добра позарился?

Пристав грубо-наставническим тоном перебил:

– Господа, не будем спорить! Вопрос ясен. Вот вор, берите его! – приказал он будочникам.

– Кормилец, батюшка, не дай на поругание и погибель! – снова заголосил Филатка.

Демидов с холодно-брезгливым лицом оттолкнул его.

– Поди прочь! Не пристало мне, столбовому дворянину, покрывать татей!

Он повернулся и пошел прочь. Филатка внезапно выпрямился, дернулся, веревки впились в тело. Глаза его налились жгучей ненавистью.

– Худая душа! Кровососы! Сами грабят, а других чернят. Стой, стой! – прокричал он вслед Николаю Никитичу, отбиваясь от побоев будочников. – Все равно не смолчу я. Невиновен, истин бог, невиновен! Братцы, за что же бьете! Братцы!

Он упал и забился в припадке.

Демидов угрюмо прошел в свои комнаты, свалился в кресло и, протягивая ноги, выкрикнул камердинеру:

– Разоблачай! Сон валит!

Он сладко зевнул, потянулся. В душе его не проснулось ни чувства сожаления, ни справедливости. В очищение своей совести он хмуро про себя рассудил:

«Неужели мне самому срамиться из-за ларца? Дьячку и каторга впору, а столбовому дворянину – не с руки! Да и кто поверит холопу?..»

– Эй, ты, окаянный, не сопи! – прикрикнул он на камердинера. – Живей раздевай!

Из-за деревьев, раскачивавшихся за окном, брызнул скупой солнечный луч. Слуга, старательно и осторожно раздевая барина, подумал:

«Все люди как люди! А наш трутень ночь кобелем бегает, а днем при солнышке дрыхнет…»

В последний день пребывания в Санкт-Петербурге Демидов снова неожиданно встретил прелестницу. Она сходила по широкой лестнице вниз. Поймав его обиженный взгляд, она на мгновение задержалась и прошептала:

– Ради всего святого, не сердитесь! Мы не можем встречаться… князь и муж… Могут быть неприятности… Пожалейте меня и себя… Ах, какая сегодня чудесная погода!

С невозмутимым видом она улыбнулась и унеслась, как пушистое, легкое облачко.

«Авантюристка!» – зло подумал Демидов, но все же ему стало жаль расставаться с нею.

В приемной его встретил Энгельгардт. Он сидел, опустив голову на ладони, задумчивый и печальный.

– О чем закручинились? – окликнул его Николай Никитич.

– Ах, Демидов, беда! Сия авантюристка добралась-таки до светлейшего, и теперь он без ума от прелестницы. Поостерегитесь, милый!

– А я и не думал вступать с нею в связь! – стараясь сохранить спокойствие, сказал адъютант.

– Ну вот и чудесно! Теперь я спокоен за вас. Я так и знал, что вы благоразумный офицер! – Он с горячностью схватил руку Демидова и крепко пожал ее.

5

Демидовский обоз приготовился к отправке. На обширном дворе громоздились фуры, экипажи, ржали кони – шла обычная суета перед дальней дорогой. Управитель Данилов обошел и самолично пересмотрел все: ощупал бабки коней, проверил подковы, узлы, ящики. Все было в порядке. Подле него ходил новый дядька, приставленный к молодому потемкинскому адъютанту. Рядом с Даниловым дядька Орелка казался богатырем с широкой грудью, с большими цепкими руками. С виду холоп походил на безгрешную душу: тихий, молчаливый, с невинным простодушным взглядом. Но кто он был на самом деле, трудно сказать. Орелка вел трезвую жизнь и старательно избегал женщин. Это и понравилось Данилову. Испытывая нового дядьку, управитель с лукавым умыслом укорил его:

– Гляжу на тебя, мужик ты приметный. Бабы, как мухи на мед, липнут. Отчего гонишь их прочь?

– Баба – бес! Во всяком подлом деле непременно ищи бабу! – потемнев, отрезал Орелка.

– Это ты верно! – согласился Данилов. – Но ты, мил друг, помни, что в человеке дьявол силен. Ой, как силен! – прищурив глаза, Данилов с удовольствием оглядел могучую, сильную фигуру Орелки.

– Так что же, что силен дьявол! Умей свою кровь угомонить! Ты, Павел Данилович, про женский род мне не говори! Знаю.

В жизни Орелки многое казалось темным управителю санкт-петербургской демидовской конторы. Признался Орелка в том, что он беглый, а откуда и почему сбежал – один Бог знает. Догадывался Данилов, что не от добра сбег барский холоп к Демидовым и что непременно в этом деле замешана женщина. То, что Орелка сторонился женщин, понравилось управителю. «Стойкий перед соблазном человек, убережет и хозяина своего от блуда!» – рассудил Данилов и посоветовал дядьке:

– Смотри, береги демидовского наследника, тщись о его здоровье, а баб от него гони в три шеи! Гони, родимый!

Скупой и прижимистый Данилов не пожалел хозяйского добра: он обрядил Орелку в новый кафтан, выдал крепкие сапоги и наградил чистым бельем.

– В баню почаще ходи! Чист и опрятен за барином доглядывай. Помни, что он есть адъютант самого светлейшего!

– Не извольте беспокоиться, Павел Данилович! – пообещал слуга.

Он и в самом деле оказался чистоплотным и рачительным слугой. Орелка пересмотрел гардероб хозяина, вытряс, вычислил одежду и бережно уложил в сундуки.

Демидову он понравился своей статностью и силой.

– Песни поешь? – с улыбкой спросил его адъютант.

– Пою! Только про горе больше пою! – признался Орелка.

– Почему про горе? – полюбопытствовал хозяин.

– Известно почему, – нехотя отозвался дядька. – Земля наша большая, всего, кажется, человеку вдоволь, а между людей – разливанное горе! Отчего так, господин?

– Не твое дело о сем рассуждать! Будешь так думать, спятишь с ума! – недовольно сказал Демидов.

Орелка ничего не ответил, смолчал. Стоял он, покорно склонив голову, а глаза его были спокойны. Угодливость холопа понравилась Демидову. Понравилось и то, что дядька как-то незаметно вошел в его жизнь. Казалось, он век служил Демидовым. Все у него ладилось и спорилось, и приятно было смотреть, как Орелка без суеты, молчаливо готовил хозяина в дорогу.

Быстро подошел день отъезда. На заре запрягли коней в большие фуры и ждали отправки. Ночью выпал первый чистый снежок, и на деревьях блестело тонкое нежное кружево инея. Голубые искорки сыпались с прихваченных морозом веток. Луна неторопливо катилась над сонным городом, бледный круг светился золотым сиянием.

В этот тихий утренний час в распахнутые ворота вошла молодая монашка. Хлопотавший у подвод Данилов сразу узнал ее. Со злым, хмурым видом он подошел к черничке.

– Ты зачем здесь? Кто звал тебя? Орелка, гони отсель черную галку! – закричал он холопу.