Текст книги "Энигмастер Мария Тимофеева"

4.

В коридоре, привалившись к обшитой текстурным пластиком стене, стоял доктор Канделян. Глаза его были прикрыты, в зубах зажата была большая черная трубка, давно погасшая.

– Что с вами, Эдуард Карныкович? – спросила Маша немного встревоженно.

– Вы будете смеяться, дитя мое, – произнес тот печальным голосом, – но меня укачивает.

– Не буду, – обещала Маша. – У меня та же беда.

– И как вы с этим боретесь?

– Никак. Убеждаю себя, что мне это только мерещится. Что мой вестибулярный аппарат в восторге от испытываемых ощущений. – Маша вздохнула. – А когда сделается невмоготу, лопаю крупинку шантаута, – она покопалась в нагрудном кармашке комбинезона и вытащила двумя пальцами темный флакончик с пестрой этикеткой. – Хотите?

– Хочу, – сказал Канделян. – Что это?

– Народное средство, – пояснила Маша. – Органический нейрокомпенсатор. По рекомендациям Тезауруса.

– У вас даже фармация собственная, – хмыкнул Канделян.

– Мы пользуемся средствами, которые не имеют публичного одобрения Академии Человека, – сказала Маша. – Иногда.

– Надеюсь, у меня не вырастут лишние конечности, – сказал Канделян, отправляя белую крупинку куда-то под непременные пушистые усы. – И я не стану видеть средь бела дня летающих радужных осьминогов.

– Шантаут не обладает психоделическими свойствами, – возразила Маша. – И можете пересчитать мои ко… неч…

Она вдруг задумалась, даже не закончив фразу.

– Кажется, мой черед волноваться о вашем благополучии, – сказал Канделян озабоченно. – Как вы себя чувствуете, Машенька?

– Прекрасно, – промолвила Маша, пребывая в некоторой рассеянности. – Я только хотела сказать… Эдуард Карныкович, мне нужно попасть на «Луч».

– Именно сейчас?! – удивился Канделян. – Но ведь ночь на дворе… то есть за бортом!

– Там всегда ночь, – заверила Маша. – Но мне действительно нужно. У меня есть опыт вождения малых космических аппаратов…

Леденец действительно пару раз допускал ее к панели управления мини-блимпом и всякий раз театрально хватался за сердце.

– …но я была бы признательна, если бы вы меня подстраховали.

– Ох уж эти мне энигмастеры! – засмеялся Канделян. – Затейники… Как долго вы намерены там пробыть?

– Всю ночь, – твердо сказала Маша, глядя на него серьезными темными глазами. – Одна.

Канделян выронил трубку изо рта, но ловко и даже привычно подхватил ее где-то в районе брючного ремня.

– От ваших слов космическую болезнь как рукой сняло, – промолвил он с досадой.

– Это все шантаут, – уверенно сказала Маша.

– Гигантское космическое сооружение, – проговорил Канделян, понижая голос. – Абсолютно пустое. Темное и холодное. Вы понимаете?

– Я не боюсь, – пожала плечами Маша. – Чего мне опасаться? Привидений? Я в них не верю. Я энигмастер.

– Что я делаю? – печально вопросил Канделян. – Гореть мне в аду… Есть какой-то шанс отговорить вас?

– Ни малейшего, – с удовольствием ответила Маша.

5.

Спустя час Гектор, немного сонный и потому неразговорчивый, доставил ее на борт старинного звездолета. С собой Маша имела небольшой рюкзачок с бутербродами и кофе в термосе. Сама себе она напоминала модерновую Красную Шапочку, отправившуюся на поиски бабушки в металлокерамические джунгли, полные невидимых волков.

– Как ты думаешь, – спросила она, – мне бы пошла красная бандана?

– Кого ты собираешься дразнить в этом холодильнике, Мария? – проворчал Гектор.

Он как раз выполнял маневр причаливания – несложный, но требующий изрядной аккуратности.

Когда все закончилось, как всегда – благополучно, Гектор сказал, почему-то шепотом:

– Если хочешь, я пойду с тобой.

– Не нужно, – ответила Маша. – Стороннее присутствие не входит в мои планы.

– Тогда я останусь в пришвартованном челноке.

– Я благодарна тебе за заботу, – искренне сказала Маша. – Но ты должен вернуться на станцию. Поверь, мне ничто не угрожает.

– Откуда ты знаешь? – мрачно спросил Гектор. – Те восемнадцать думали точно так же, как ты.

– Но сейчас все изменилось, – уверенно сказала Маша.

Гектор внимательно заглянул ей в глаза. Он не знал, что в случае необходимости Маша могла выглядеть как угодно. К примеру, безмятежной, как сейчас. В Тезаурусе существовал специальный курс по женскому притворству. Мужчин же, хотелось верить, обучали другим инструментам воздействия.

– Ты сумасшедшая, – сказал Гектор, закрывая за собой люк челнока.

«Наверное», – мысленно согласилась Маша. На всякий случай она прислушалась к собственным ощущениям. Пока еще было не поздно отступить. Вызвать Гектора по браслету и пропищать что-нибудь паническое: «Гек, миленький, забери меня отсюда, мне стра-а-ашно!..» Он даже не стал бы усердствовать в насмешках. А еще вернее, с самым мужественным видом принялся бы всеми силами утешать.

Но Маша не испытывала ни малейшей тени страха.

Открывавшиеся перед нею темные лабиринты мертвого звездолета пугали ее не больше, чем пустой амбар на каком-нибудь заброшенном прибалтийском хуторе.

Маша не торопясь расстегнула нагрудный сегмент легкого скафандра, извлекла флакон шантаута и отправила все его содержимое в рот. Поморщившись, запила из термоса. Ощущение было, будто она долго жевала дубовую кору. Маша в жизни подобного не делала, но была уверена: именно так оно и выглядит.

Она сделала несколько шагов по пружинившему, съедавшему все звуки покрытию, и тотчас же возник свет. Он прибывал постепенно, чтобы глаза успели привыкнуть. Источники света были новые, доставленные спецкомиссией. Сам корабль был практически полностью обесточен, во избежание непредвиденных обстоятельств. Чтобы, к примеру, у бортового компьютера не возникло вдруг желание самовольно изменить орбиту. В подобное развитие событий, разумеется, не верили, но правила пуганой вороны и ружья на стене тоже никто не отменял. В то же время солнечные батареи продолжали снабжать систему жизнеобеспечения звездолета энергией, достаточной для поддержания в нем минимального бытового комфорта. Здесь все еще можно было дышать относительно свежим воздухом со слабым привкусом химической очистки. И не замерзнуть в легком скафандре.

Маша дождалась, пока светильники разгорятся в полную силу, и двинулась вперед. Она еще не решила окончательно, где проведет эту ночь.

Для начала прогуляться до главного поста, где с ней случилось кое-что интересное. Подождать, вдруг повторится.

Если ничего не произойдет – заглянуть на техническую палубу, как Маша давно и собиралась. Ее предупреждали, что большинство отсеков там окажется наглухо задраено. Но где-то там был транспортный ангар. Маша не простила бы себе, упусти она возможность повидать своими глазами старинные вездеходы и десантные люгеры, причем в идеальном состоянии. А потом как-нибудь, в разговоре с братом, ввернуть высокомерно: «Между прочим, гигабот «Стероп 218» две тыщи сто пятидесятого года выпуска – это така-а-ая махина! И выкрашен, если кто-то не знал, в кислотно-желтый цвет – как цыпленок…»

Под конец, вдоволь налюбовавшись (Маша всегда была неравнодушна к сложной технике, и родители утверждали, что это наследственное), подняться на коммунальную палубу. Посетить рекреационную зону и выяснить, действительно ли там был бассейн или Ахилл ее разыграл на ровном месте. Кроме того, там должна быть еще и оранжерея, увы – совершенно вымороженная. А еще каюты экипажа. Открытые. С личными вещами, до сих пор оставленными в неприкосновенности. Маша не собиралась ничего трогать руками. Просто посмотреть. Открыть дверь, постоять на пороге, повздыхать горестно. И уйти восвояси…

На мгновение у Маши перехватило дух от внезапного ощущения свободы. Даже голова немного закружилась. Прогулка в полном одиночестве по пустому космическому городу! Не всякому выпадет такое приключение.

Но затем она рассудила, что все же в этом приступе эйфории повинна передозировка шантаута. И потому надлежит сдерживать внезапные порывы, не отвлекаться на обуревающие эмоции, а по возможности холодно и бесстрастно фиксировать происходящее. Да, шантаут не вызывает галлюцинаций. Но, по косвенным наблюдениям, в случае превышения рекомендуемой дозировки он может чрезвычайно обострять чувства. На что Маша и рассчитывала.

Должно быть, в первую очередь в ней обострилось чувство пространства.

Маша неспешно двигалась в направлении главного поста, прислушиваясь к шумовому фону. Ничего нового: все так же булькал охладитель, все так же где-то искрило, все так же уныло пыхтели воздухоочистители. Откуда-то глубоко снизу, с инженерных палуб под ногами, доносилось невнятное уханье. Что там могло ухать так внушительно, Маша и предположить не могла.

Она тут же придумала себе заточенного в реакторных отсеках демона Балрога, в задачи которого собственно и входило присматривать за веществом и антивеществом в магнитных ловушках. Лишившись привычного занятия, Балрог скучал, лениво пробовал огненными плетками одрябшие магниты и временами меланхолически ухал. Маша мысленно оснастила горемыку ветвистыми рогами, стрекозиными крыльями, укутала шелковистым мехом пестрых гавайских расцветок и снабдила прочими натуралистическими деталями. «Печальный Балрог, дух ворчанья, бухтел под грешною землей…» – напевала она. Спустя несколько минут Маша с неудовольствием обнаружила, что перегнула палку с играми разума: Балрог угнездился в ее воображении весьма прочно и не желал уходить. «Брысь! – скомандовала Маша. – Не хочу о тебе думать. Убирайся откуда пришел. Упрямишься? Ничего, я-то знаю, что нужно сделать, чтобы не думать о белой обезьяне…» Она тут же представила себе упомянутую обезьяну. Не какую-нибудь там безобидную мартышку, увешанную старинными очками в роговой оправе. А вполне крупногабаритную гориллу. Да что там мелочиться – Кинг-Конга. Пятиэтажного, угрюмого, бурчащего необъятным брюхом. И, разумеется, белого, как снег. Угрожающе взрыкивая, Кинг-Конг горной лавиной попер на Балрога. Тот, зловеще ухмыляясь, выставил перед собою рога и щелкнул плетками… «Разберитесь как-нибудь без меня, хорошо?» Монстры не возражали. Спустя мгновение Маша пожалела, что оставила их без присмотра.

Ей пришлось остановиться и основательно приложиться к термосу. Идея с шантаутом уже не выглядела такой заманчивой. «Не знаю, как там с чувствами, – безрадостно подумала Маша, прислушиваясь к разворачивавшейся в ее мозгу бойне, – но со здравым смыслом я свободно могу распрощаться. Эй, вы двое! Прекратите, не то!..» Желаемого эффекта не воспоследовало. Хуже того: к сладкой парочке присоединился кто-то третий и принялся выбивать пыль и вынимать душу из обоих сразу.

Нужно было срочно отвлечься.

Маша зажмурилась и представила себя песчинкой в бесконечности вселенной…

Напрасно она это сделала.

6.

Пустынный коридор со скругленными сводами, где при желании, вставши посередине, можно было дотянуться кончиками пальцев до стен – не Маше, разумеется, а какому-нибудь рослому мужчине! – прянул во все стороны сразу и сделался просторным, как орбитальная верфь для строительства пассажирских лайнеров дальнего сообщения. И это было только начало. Маша деловито изгнала из воображения Алису с ее уменьшающим флакончиком (должно быть, та отправилась прямиком к Балрогу и Кинг-Конгу; как она намеревалась поладить с такой компанией, никто не знал). В конце концов, это не она уменьшалась, а пространство вокруг нее становилось таким же необъятным, как и ощутимым. Атмосферные бури Юпитера смрадно дышали Маше в лицо, а электрические токи в недрах металловодородной оболочки отдавались щекоткой под коленками и в пятках. Стремительный полет многочисленных спутников газового гиганта шевелил волосы на макушке. С чуланным шорохом вращались пылевые кольца, которые так и тянуло назвать пыльными. От каменной ракетки Фивы теннисными мячиками отскакивала мелкая космическая щебенка. Хулигански посвистывая, проносились астероиды и пропадали где-то в районе Марса. В облаке Оорта копошились безымянные до поры до времени кометы. А дальше… а дальше… «Назад!» – жалобно пискнула Маша. Галактическое безбрежие послушно вернулось в пределы ее сознания, приняв очертания большого шарообразного аквариума, где вместо непреложной золотой рыбки плавала крохотная песчинка Солнечной системы, со всеми ее планетами, кометами и прочей бижутерией из камня и льда.

«Кажется, я натворила дел, – думала Маша. – Очень увлекательно вместо муторной качки чувствовать родственные связи со всей Галактикой. Но теперь я совсем уже ума не приложу, как это поможет мне разобраться с тайной звездолета. Эти вредные монстры заняли своими тушами весь мой мыслительный аппарат. И если честно, я уже слабо припоминаю, с чего все началось и что за тайна меня сюда пригнала. Нет, так не годится. Нужно взять себя в руки…» Она тотчас же попыталась заключить себя в объятия. «…эй, эй, в переносном смысле! Кажется, я теряю способности к абстрактному мышлению. Для энигмастера это сме-е-е….» В глазах померкло, словно кто-то единым махом смел напрочь все светильники, труба коридора приобрела неприятное сходство с длиннющим темным тоннелем, в самом дальнем конце которого мигала колючая белая звездочка, и не то воздушным потоком, не то магнитными линиями Машу неудержимо влекло к ней навстречу. «…шно и грустно», – с громадным трудом успела Маша свести на нет самоубийственную мысль. «Что происходит? – спросила она себя. – Я схожу с ума потому, что проглотила несколько лишних крупинок нейрокомпенсатора? Или что-то старательно пытается свести меня с ума? Но почему именно меня? Почему не Ахилла или Гектора, которые бывают здесь каждый день и не по разу? Почему не доктора Канделяна или этого противного Корнеева, когда они возятся с технической начинкой звездолета? За что мне такая честь? Неужели за то, что я почувствовала чужое присутствие и, сама того не зная, ступила на верный путь к разгадке?» Маша солнечно улыбнулась, хотя в носу жутко щипало, а на глаза, совершенно не к месту, наворачивались крупнющие слезы. Все это происходило против ее воли, но пребывало в точном соответствии со всем, что творилось у нее в мыслях. «Ни фига мне не смешно. Но и для грусти нет причин». Улыбка растаяла, слезы высохли. «То-то же. Человек должен быть хозяином своим чувствам. Иначе он превращается… превращается…» Чтобы не будить лихо, Маша задудела под нос одолевавший ее в свое время и несколько недель занозой торчавший в мозгу пошловатый мотивчик «Скучаю по тебе я» из популярного в прошлом сезоне мюзикла «Бесстрашные еноты – охотники на оборотней». Ей очень не хотелось возвращаться в этот кошмар, но клин, как известно, выбивают клином. У Маши был музыкальный слух, пальцы ее были длинны и словно бы специально созданы для извлечения мелодий из какого-нибудь изящного инструмента. Вот чего у нее не было вовсе, так это голоса. Как следствие, больше всего Маша любила петь. Это был ее пунктик, с которым окружающим приходилось мириться. На пустом звездолете стесняться было некого, и Маша радостно заголосила что есть мочи:

 
От нежности слабея,
Скучаю по тебе я!..
 

В этот момент она себе невозможно нравилась.

Со мстительным злорадством Маша окинула внутренним оком притихших в благоговейном ужасе Кинг-Конга и Балрога. У белой суперобезьяны был подбит левый глаз, на плюшевом брюхе образовались темные подпалины; Балрог же лишился половины рогов. Был там еще и кто-то третий, разглядеть которого в облаках поднятой пыли Маша не смогла. О чем, собственно говоря, нисколько не сокрушалась.

Но этим дело не ограничилось.

Вернее, все только начиналось.

Откуда-то приплыло тугое облако запаха жареной картошки. Возможно, с грибами. На «Луче» неоткуда было взяться ни тому, ни другому. Кухонный блок был пуст и холоден, как ледяная пещера, продуктовые припасы давно вывезены и распределены по музеям истории космонавтики.

Затем густо прянуло ядовитым солдатским одеколоном. Почему солдатским, Маша сказать не могла, но по ее мнению только такой токсичной дрянью и можно было отбить сложный букет из нестиранных портянок, двухнедельного пота и горохового пюре.

Маша продула маску чистым кислородом. Дышать стало легче, зато еще сильнее вскружилась голова.

Где-то далеко внизу, в грузовом отсеке, капля конденсата сорвалась с потолка и с оглушительным грохотом врезалась в решетчатый пол.

Сиренами воздушной тревоги взвыли и запели арию атакующих валькирий насосы системы жизнеобеспечения.

С готическим скрипом деформировались металлические переборки, да и сам бронированный корпус звездолета дышал тяжко и безысходно, как умиравший великан.

Изрыгнув многоступенчатое, как древняя ракета-носитель, проклятие на мертвом языке, Балрог с новыми силами набросился на Кинг-Конга. Но некто неузнанный очень вовремя подставил ему ножку, и демон растянулся во всю длину и ширь, едва не растеряв свои плети. С молодецким уханьем Кинг-Конг прыгнул на него сверху и принялся охаживать стопудовыми кулаками по дымящемуся загривку.

Маша обхватила голову и сползла по стеночке без сил, без воли к сопротивлению.

«Пора звать на помощь», – пестрой лентой доктора Ройлотта ввинтилась в мозг предательская мыслишка.

«И что же? – с суровым недоумением возразило рациональное энигмастерское эго. – Все старания – а то и страдания! – впустую? Без единой продуктивной идеи про запас? Да, обжираться шантаутом до медикаментозной интоксикации было не лучшим решением. Но кто сказал, что традиционные средства для обострения чувств проявили бы себя лучше? Нам известны случаи…»

«Согласитесь, что риск себя не оправдал, – парировала Пестрая Лента. – Все, что мы получили в результате этого нелепого эксперимента по расширению сознания, – это обалдевший от сенсорной перегрузки энигмастер, не способный ни к адекватному восприятию реальности, ни к разумному поведению как таковому».

«Неправда! – обиженно пропищала Маша. – Я в порядке. Ну, почти… Сейчас я отдышусь, разберусь со своими ощущениями, прогоню прочь этих окончательно сбрендивших буянов…»

«Вот видите! – не упустила своего шанса Пестрая Лента. – Ее одолевают внутренние демоны. Впору вызывать хорошего сертифицированного экзорциста! И что нам толку от такого, с позволения сказать, исследователя с закипающими от перегрева мозгами? И нужно еще доказать, что мозги вообще имели место!»

«Но мы не можем вот так все бросить и уйти, – ответствовало Эго. – В конце концов, мы уже здесь, и ничто не препятствует началу активного исследования. Будем использовать те инструменты, что есть под рукой. Были мозги, не было… Других энигмастеров на орбите Юпитера у нас все равно не предвидится…»

«Не стоило бы утверждать такое столь самонадеянно», – сардонически откликнулась Пестрая Лента.

«У вас есть новая информация на сей счет? – насторожилось Эго. – Или это всего лишь пустые домыслы провокационного свойства?»

«Время покажет», – туманно прошуршала Пестрая Лента.

«Так, – вдруг сказала Маша, выпрямляясь во весь рост. – Некоторые фантомные сущности явно позабыли, кто здесь хозяин. Рада напомнить, что это мой мозг, а значит – мои правила. Слушать вас больше не желаю. Я сыта по горло вашим спесивым резонерством. И вы, там… прекратите завывать, скрежетать и вздыхать! И пахнуть тоже! Эти ощущения мне совершенно ни к чему, ясно вам? Вы двое… или сколько вас есть! – обратилась она к шайке-лейке драчунов на периферии сознания. – Вас это тоже касается!»

«Мы всего лишь пытались быть полезны», – уязвленно проворчало Эго.

«Я тронута», – Маша мысленно изобразила насмешливый книксен.

«Ох уж мне эти энигмастеры с их завышенными самооценками!» – прошипела Пестрая Лента, уползая в воображаемую стенную щель по шнуру от вентилятора.

Балрог, Кинг-Конг и еще кто-то утомленно присели на корточки в своем углу и закурили вонючую трубку мира, передавая ее по кругу.

Чувствуя себя властительницей королевства, в котором только что кнутом и пряником удалось подавить массовые беспорядки, Маша удовлетворенно вздохнула и открыла глаза.

7.

Все было хорошо.

Никто не сошел с ума. Никто не страдал от галлюцинаций. В голове было ясно, пусто и холодно. Как на звездолете «Луч III».

Проверяя свои впечатления, Маша мурлыкнула:

 
Узрю тебя в гробе я,
Безродного плебея…
 

Звуки собственного голоса нравились ей, как и прежде, не оставляя ощущения горного обвала.

Маша стояла посреди главного коридора, в одной руке у нее был термос, наполовину пустой, а в другой – салфетка. Прелесть положения заключалась в том, что Маша не помнила, когда все это извлекла из рюкзачка. Очевидно, в ее приключениях духа был момент, когда руки следовали собственным динамическим стереотипам, не полагаясь более на сознание… Задумчиво глотнув из термоса и вытерев испарину со лба, Маша огляделась. Выяснилось, что она убрела от шлюзовой камеры на приличное расстояние и была сейчас примерно на полпути до главного поста.

Да, все было замечательно, но что-то было не так.

За двести с лишним шагов, слегка прищурившись, она могла различить все царапины и трещинки на дверной броне.

Маша протерла глаза, энергично проморгалась, в сотый уже, наверное, раз зажмурилась и вновь вытаращилась на двери главного поста что было сил.

Ничего не изменилось. Она по-прежнему могла померяться остротой зрения с какой-нибудь хищной птицей вроде орла.

«Ну вот, опять, – подумала Маша обреченно. – А я уж успокоилась немного. Интересно, зачем мне такие зоркие глаза, есть ли в том какой-то смысл?»

Понурясь, Маша продолжила свой путь. При желании она могла бы пересчитать пылинки под ногами. Но такого желания не возникало.

Да, шантаут сделал свое дело. Ничего путного из этого безумного опыта не вышло. Оставалась надежда, что на главном посту удастся пережить еще раз то, что случилось днем. Пережить, прочувствовать обостренными своими чувствами и понять. Если повезет.

Но везение – не та категория, какой подобает оперировать настоящему энигмастеру.

 
Ни капли не робея,
Ловлю я скарабея…
 

Вот что Маше удалось с наибольшим успехом, так это сызнова зациклиться на непотребной музычке с идиотскими словами.

Дойдя до перехода, соединявшего параллельные коридоры, она опять увидела свое искаженное отражение в зеркальной панели. Привести себя в порядок после пережитого никак не помешало бы… Маша свернула с намеченного маршрута и подошла к зеркалу. Огляделась: никаких новых впечатлений. Та же ярко освещенная пустота, те же задраенные отсеки, за дверями которых в девяноста случаях из ста не скрывалось ничего любопытного. Сдвинув маску, помассировала лицо. Вернула на место выбившиеся из-под шлема темные пряди. Состроила себе несколько рожиц на все типы настроений. Зеркало из полированного металла было аховое, да еще и не очень чистое. Подышав на него, Маша протерла пятачок напротив лица салфеткой из рюкзачка. Не удовлетворилась результатом. Подышала еще.

На мутной блямбе от ее дыхания сама собой возникла опрокинутая скобка.

А затем невидимый палец поставил над нею две точки.

Маша остолбенела.

Не меняя позы, стрельнула орлиным своим взором по сторонам.

Никого.

Медленно набрала полную грудь воздуха. Задержала дыхание. Сосчитала до тридцати – на дольше не хватило терпения. Выдохнула так же ме-е-едленно, через рот, прямо на панель.

– Еще разок, – сказала она абсолютно спокойным тихим голосом.

Вначале скобка. Затем точка. И – запятая, тоже опрокинутая.

Теперь Маша позволила себе обернуться. Она видела каждую деталь на много метров вокруг себя: щербинки и вмятинки, непрокрашенные места и осыпавшуюся полировку. При небольшом усилии она могла различить танцы пылинок в потоках воздуха. И только.

– Кто ты? – спросила Маша. – Где ты?

Ответа не последовало. Да и как мог бы ответить тот, кто не только лишен тела, а и всяких зримых очертаний?

– Нет, не уходи, – сказала Маша. – Я знаю, что ты где-то рядом. И я здесь из-за тебя. Больше никого нет. Только ты и я.

И снова, как тогда: волна холодного воздуха сквозь ткань скафандра, сквозь кожу…

Но было кое-что новое.

Обрывки мыслей и неясных образов. Чужие. Внутри ее сознания. Не за что уцепиться, чтобы их удержать. Все ушло вместе с волной холода.

– Прости, – сказала Маша. – Я не поняла тебя.

Но тот, кто играл с нею возле зеркала в свои странные игры, прекрасно понимал обращенные к нему слова.

– Кто же ты?..

Маша чувствовала себя обманутой. Какой толк в орлином зрении, если невозможно увидеть невидимое?

– Так ничего не получится. Я знаю, ты хочешь того же, что и я. Ты хочешь понимания. Ты должен мне помочь.

Любопытно, с чего она вдруг сочла за благо обращаться к загадочной неощутимой сущности в мужском роде?

– Я хочу, чтобы ты встал передо мной. Между мной и зеркалом. Ты ведь сделаешь это для меня, правда?

Пронизывающий холод и чужие образы в голове. На короткий миг.

И все же…

Кажется, ей удалось-таки увидеть то, что не мог увидеть никто другой.

– Я тебя вижу, – сказала Маша ровным голосом. – Не вертись, я хочу тебя рассмотреть. Это справедливо, потому что ты наблюдаешь за мной с самого начала.

Она ощутила холодный лучик прямо под сердцем. Впрочем, не такой уж и холодный. Удивительным образом в нем чувствовалось веселье.

Маша вдруг поняла, что напоминали ей эти бессвязные, неуловимые фрагменты мыслей. Прибой после разрушительного урагана. Клочья водорослей, обломки разбитых о камни кораблей, мертвая рыба и взбаламученный песок с самого дна океана. И жемчужины в раскрывшихся от невыносимого давления раковинах.

То была не смерть. Смерть не поступает с живыми существами так странно. Смерть – это ничто, абсолютный нуль. Все, что произошло с экипажем «Луча», должно было называться как-то иначе. Полужизнь. Иножизнь. Нет, жизнь здесь тоже ни при чем… Инобытие. Почти по Гегелю.

Предки, с их простым отношением к вечным вопросам, не ломали бы себе голову ни единой минуты, а назвали то, что видела своим болезненно обостренным зрением перед собой Маша, «неприкаянной душой».

Тень, в которой с трудом угадывались очертания человеческой фигуры. Тень сама по себе, отдельная, никем не отбрасываемая. Симулякр человека.

Привидение.

Маша в привидения не верила. Хотя в детстве и отстаивала их право на существование в честном бою.

Поэтому ей проще было воспринимать своего призрачного собеседника как… допустим, как человека, попавшего в трудное положение.

Разумеется, она сознавала, что перед ней не человек, которому можно дать лекарство и он выздоровеет, а потом можно будет с ним пойти в кафе и поговорить с глазу на глаз о чем-нибудь легком и отвлеченном. Больше того: она понимала, что этот человек умер давно, задолго до ее рождения, и она видела его мертвое тело. Что при жизни этот человек был совершенно другим, говорил на другом языке, и у него были другие взгляды на мир, и наверняка он не любил то, что любит она, а то, что для нее важно, для него могло быть нелепым пустяком.

Сейчас это все не имело значения. Как сказал бы на ее месте Пармезан, желая ввести мозговой штурм распоясавшейся «Команды Ы» в конструктивные рамки: «Не обсуждается!»

Сейчас перед Машей стоял единственный и последний свидетель.

И задача состояла даже не в том, как его разговорить, а как понять.

– Ты ведь пришел неспроста, правда? – промолвила Маша. – Хочешь рассказать, что случилось?

Короткий укол ледяным острием, и снова под сердце.

– Больше так не делай, хорошо? – попросила Маша, когда снова смогла дышать. – Я могу умереть. Конечно, после этого есть небольшой шанс, что я стану такой же, как ты, и тогда мы славно поболтаем. Но в этом случае твоя тайна останется при тебе, потому что второго энигмастера на звездолет никто не отправит.

Холодный ветерок скользнул по ее щеке. Возможно, так в мире призраков выглядело извинение.

– Помоги мне, – сказала Маша. – И я смогу помочь тебе.

Тень расплылась облачком дыма, совершенно утратив прежние очертания. Растаяла – в затем снова вернулась.

– Я неверно выразилась, прости. Мне не удастся вернуть тебе жизнь. Это никому не под силу. Но люди узнают, что случилось со всеми вами, чтобы такое больше ни с кем не повторилось. Это должно быть для тебя важно. Я права?

Ей померещилось, будто тень пожала плечами.

Медленно, как и подобало привидению, она приблизилась к Маше… впиталась в нее, слилась с нею в единое целое… холодно, очень холодно, невыносимо холодно… бешеная круговерть мыслей в голове, так что не разобрать, где свои, где чужие… меня зовут Мария Тимофеева, я энигмастер, да, я не в лучшей форме, но я выдержу, не сойду с ума и не упаду без чувств… теплее, еще теплее… все в порядке… все прошло.

Когда Маша снова смогла видеть, глазам ее открылась все та же зеркальная панель от пола до потолка.

Но теперь в ней было два отражения.