Текст книги "Блудные братья"

Интерлюдия. Земля

С высоты птичьего полета остров напоминал слегка обгрызенную по краям пиццу с пышной начинкой малоаппетитного зеленого цвета. Это и были пресловутые джунгли Индокитая. Кое-где желтыми пятачками проступали пастбища. Сама Ферма выглядела как землистый прямоугольник с сахарно-белыми кубиками домов.

– Что это за скопления светлячков? – спросил Кратов.

– «Живые души», – без намека на иронию пояснил Грегор. – Движущиеся и обладающие биополем объекты. И достаточно крупные. Насекомые и птицы выпадают. Здесь, – он ткнул пальцем в Ферму, – мы с вами. Это, я думаю, коровы. А в лесу – какие-нибудь обезьяны и грызуны… – Поразмыслив, он добавил: – Если соберется сразу много попугаев в одном месте, мы их тоже увидим.

– Одна большая девочка чем-то отличается на этой схеме от стаи маленьких попугаев?

– Почти ничем, – уныло сказал Грегор.

– Ладно, не кисни, – сказал Кратов. – Может быть, ничего еще не случилось. Может быть, Рисса гуляет по берегу моря, любуется закатом с каким-нибудь мальчиком…

– Где вы видите «живую душу» на берегу моря? – сварливо проворчал Грегор. – Все так называемые мальчики на месте. И так называемые девочки, кстати, тоже. Нет только Кандиды, Большого Виктора и Антона-пятого – они позавчера улетели на материк.

– Рисса тоже могла улететь на материк, – предположил Кратов.

– Конечно, могла. Только, наверное, при этом она оделась бы и взяла свои любимые побрякушки. И хотя бы один гравитр со стоянки. – Грегор помолчал. – И попрощалась бы.

– Но браслет-то у нее имеется? – вдруг осенило Кратова.

– Имеется, – упавшим голосом сказал Грегор. – Вот он. Лежал на ее столе. Рисса все время забывала его надеть. А может быть, он ей не нравился. Девчонки – такие привереды в пустяках…

– Грегор, я же просил, – печально промолвил учитель Тонг.

– Я помню, – сказал тот. Похоже, он готов был разреветься. – Все дети должны носить браслеты. Днем и по возможности ночью. Некоторые так и поступают, даже спят в браслетах. Например, я. Рисса – другое дело. Что же мне, бить ее?

– А что ж, – сказал Кратов.

– Ладно, я ее побью, – обещал Грегор и шмыгнул носом. – Пусть только она найдется.

– Ничего не может произойти плохого, – сказал Тонг. Казалось, он пытался убедить самого себя. – Это остров, где живут дети. Рисса непременно найдется. Она просто решила сыграть с нами не очень добрую шутку.

– Ну, это не значит, что мы должны пойти и лечь спать, – сказал Кратов.

– Сначала мы убедимся, что это шутка, – согласился Тонг. – Потом объясним ей, что так шутить нельзя. И лишь после всего этого пойдем спать.

Они стояли над объемной картой острова в окружении большой толпы. В первых рядах стояли насупленные учителя. Кое-кто из детей сидел на деревьях, чтобы лучше видеть происходящее.

– У нас есть план экстренных действий, – сказал учитель Ка Тху. – Правда, мы никогда им не пользовались.

– Сейчас самое время, – ввернул Кратов.

– Нужно сделать так, чтобы Рисса узнала о том, что мы беспокоимся, – сказал учитель с нормальным именем Ольгерд и чудовищной фамилией Бжешчот. – Если вдруг она решила нас разыграть, то ей достанет ума прекратить розыгрыш.

– Давайте считать, что девочка осознает свои действия, – сказал Кратов с раздражением. – И не следует ли нам вызвать помощь с материка?

– Следует, – сказал Тонг. – Материк уведомлен. И если через час Рисса не объявится, оттуда вылетит группа спасателей. Но я надеюсь, что все обойдется без паники… Итак, учитель Ка Тху?

– Разбиваемся на группы по три человека, – сказал тот. – Начинаем поиск от Фермы к побережью. Постоянно держим связь друг с другом. Гравитры поднимаются в воздух со включенными прожекторами и акустикой. Малыши остаются в поселке под присмотром учителя Тонга. Мальчики двенадцати лет и старше осматривают остров на гравискейтах с воздуха. Грегор – за старшего. Девочки обследуют сушу и кустарники, все участки, где отмечено присутствие «живых душ»…

– Между прочим, это я чемпион Фермы по скейтингу, а не Грегор! – вмешалась рослая темнокожая девица в джинсовых шортах.

– Для тебя, Розалинда, сделаем исключение, полетишь с мальчиками… Мы, взрослые, прочесываем лес.

– Плохо, что уже почти стемнело, – посетовала учитель Кендра Хименес.

– Ничего, – промолвил Ка Тху. – На дворе середина двадцать третьего века. На Ферме есть сканеры, инфравизоры и куча другой полезной техники.

– Я ее точно отлуплю, – сказал в сторону Грегор. – Не посмотрю, что девчонка.

– Отлупи лучше Майрона, – предложила Мириам.

– Тоже неплохо, – согласился Грегор.

– Меня-то за что? – огрызнулся Майрон.

– Сам знаешь, – просунув шоколадную рожицу в обрамлении белых кудряшек под мышку дюжей Розалинде, пискнула кроха Мерседес.

* * *

На фоне густо-синего неба лес казался бесформенной черной массой. Из его глубин доносились жутковатые недружелюбные звуки.

– Почему вы решили, что нужно искать здесь? – спросила Кендра.

– Я ее встретил здесь неподалеку, – сказал Кратов. – Похоже, что я последний, кто ее видел…

Он чуть не добавил «живой», но вовремя прикусил язык.

– А потом я углубился в дебри, – продолжил он. – И… мы с этим лесом друг дружке не понравились.

– Это правда, – согласился учитель Ольгерд Бжешчот. – Один из мальчиков, Большой Виктор, мне говорил, что место это нехорошее.

– А вы промолчали, – укоризненно заметила Кендра.

– Виктор рассказывал это с присущим ему мрачноватым юмором, – оправдываясь, промолвил Ольгерд. – Вы же знаете этого паренька. В тринадцать лет он весит столько же, сколько и я, имеет подтвержденный Национальной федерацией Японии черный пояс каратэ – то есть подлинную регалию, а не те игрушки, что раздают в бесчисленных липовых школах по всему миру, – и ничего не боится. Он просто сказал, что ловил с малышней вальковатых змей «тун-кым», и ему там не понравилось.

– Риссы не было с ними? – спросила Кендра.

– Увы, нет. Вы же знаете эту девочку. Она не любит пресмыкающихся. Большой Виктор их тоже, конечно, не любит, но способен легко преодолеть неприязнь. Рисса же предпочитает симпатичных млекопитов. Можно было ожидать, что ее фаворитами будут кошки. Но она предпочла единорога.

– Почему вы так решили? – осведомился Кратов. – Насчет кошек?

– Вы же знаете кошек, – охотно пояснил Ольгерд. – Это одно из немногих животных, у которых почти круглая форма черепа. Очертания кошачьей головы близки к младенческому, но не вызывают реакции отторжения, как это происходит применительно к обезьянам, которых люди обычно воспринимают как злую пародию на самих себя. Поэтому люди питают к кошкам подсознательную нежность… Было бы естественно ожидать того же и от Риссы, с ее рано сформировавшейся материнской самоиндентификацией. Однако юная красавица поставила меня как психоаналитика в тупик. Вы любите кошек, доктор Кратов?

– Я? – погруженный в размышления, тот не сразу понял вопрос. – Не знаю… наверное. Не требуйте от меня соответствия вашим стандартам. Я ведь ксенолог.

– Константин должен быть одинаково терпим даже к самым жутким уродам, – ввернула Кендра. – По нашим с вами, Ольгерд, представлениям.

– Это верно, – усмехнулся Кратов. – У меня много хороших знакомых, например, среди рептилоидов.

– Удивительно, – сказал Ольгерд. – Человеку свойственно испытывать беспредметный страх перед рептилиями. Это в нас от тех же обезьян, которые тысячелетиями почитали змей за смертельных, опаснейших врагов. Даже если вы сумели преодолеть этот древний инстинкт без ущерба для психики, должна сохраниться хоть какая-то замещающая реакция. Например, недоверие…

– Рептилоиды тоже не доверяют людям, – уклончиво проговорил Кратов. – Но вот этому рациональных объяснений не имеют. В мирах, где эволюция остановилась на рептилиях, млекопитающие редко получали шанс на выживание.

– Я видела этих ваших рептилоидов, – сказала Кендра. – Почему-то все называли их «тоссами». Они совсем не такие, как наши змеи или ящерицы. Они как… как большие детские игрушки. Можно ли бояться игрушек или не доверять им?

– Можно! – с наслаждением уверил ее Ольгерд.

– Вам, сударыня, прямая дорога в ксенологи, – сказал Кратов уважительно. – Есть люди, которых при виде тоссов прямо-таки трясет.

– А, эти… – со странной интонацией сказала Кендра. – Я знаю, о ком вы говорите. Вот перед кем нужно испытывать подсознательный страх.

– Так оно и есть, – оживленно сообщил Ольгерд. – Не скажу, что страх, но отмечалось недоверие, как, например, у Мерседес. Или плохо скрываемое отвращение, как, например, у Грегора. Чем взрослее ребенок, тем ярче у него, простите за тавтологию, нетерпимость к нетерпимости. Хотя есть и исключения из правил, например, тот же Майрон…

– А почему вы спросили, не ходила ли Рисса ловить скалковидных змей? – поинтересовался Кратов.

– Вальковатых, – поправила Кендра. – Из ваших слов я поняла, что у этого участка леса – мрачная аура…

– Мягко сказано, – усмехнулся Кратов. – Кто-то из тамошних жильцов не любит, когда нарушают его уединение.

– Если бы Рисса была с Большим Виктором, она бы тоже это ощутила. Но ощутила бы глубже.

– И в беседе со мной наверняка нашла бы более точные слова, – добавил Ольгерд.

– Насчет «глубже» не уверен, – возразил Кратов. – Это не хвастовство, а точная самооценка. Я специально развивал свою восприимчивость к эмо-фону под руководством очень сильных инструкторов.

– Правда? – обрадовался Ольгерд. – И что же за эмоции сейчас во мне бушуют?

– Сарказм, – сухо ответил Кратов. – Не понимаю только, чем я мог его вызвать… Но это на поверхности, вершки. А корешки у вас те же, что и у всех нас. Отчетливая и сильная тревога.

– Не сердитесь на учителя Бжешчота, – мягко сказала Кендра. – У него легкий характер. Видите ли… Рисса – телепат.

– Телепат?! Час от часу не легче… – Кратов вдруг вспомнил свои грешные мысли при их встрече. Ему сразу стала понятна та ирония, с какой разглядывала его эта соплячка. – Дьявол! У вас тут водятся обычные дети?

– Это самые обычные дети, – сказала Кендра. – Хотя… где вы встречали обычных детей?

– Я сам был обычным ребенком, – заявил Кратов.

– Угу, рассказывайте! – засмеялся Ольгерд.

– У каждого ребенка есть свой скрытый дар, – с воодушевлением пояснила Кендра. – Иногда нам удается помочь ему проявиться. Быть может, это станет для вас сюрпризом, но сейчас все дети таковы.

– Они и прежде были таковы, – ввернул Ольгерд. – В том числе и вы, доктор Кратов… Просто никто вами не занимался всерьез.

– Это Ферма, – продолжала Кендра. – А есть Полигон, где юные сорванцы строят удивительные машины и механизмы. Гоняют самых невообразимых роботов, как сидоровых коз. Есть Оазис, где детишки выращивают кактусы с гипердинамическим хемосинтезом, что преобразуют песчаный грунт в сероземы. Кажется, это какая-то инопланетная терраформ-технология.

– Мы получили ее у тех самых игрушечных рептилоидов, у тоссов, – сказал Кратов.

– Возможно… Есть Ландшафт, там тоже занимаются терраформированием, но механическим. Есть остров, где строят дома, не помню, как называется… Это только то, о чем я знаю, только в этом регионе и только для исключительно одаренных детей. А еще тысячи и тысячи школ и колледжей для детей, чьи способности не так ясно выражены. Тесное сообщество детей и учителей. Так уж вышло, что детям интереснее жить в обществе сверстников. И поверьте, никто из них не может быть назван обычным ребенком, ребенком «без свойств»…

– Маленькая Мерседес давеча попеняла мне, что я до сих пор не обзавелся потомством, – сказал Кратов. – И я уж было призадумался. А теперь вижу, что бог меня оградил.

– Не выдумывайте, Константин, – строго сказала Кендра. – Если у вас есть желание, есть верная и любящая женщина, послушайтесь умного совета Мерседес. А уж мы вам поможем. Зачем же еще нужны учителя?

– Уж вы поможете, – проворчал Кратов. –

 
Не знаю, что за люди здесь,
Но птичьи пугала в полях –
Кривые, все до одного![4]4
  Исса (1763–1827). Перевод с японского В. Марковой.


[Закрыть]
 

– Наденьте очки, – посоветовала Кендра. – Лес темный…

– Ни к чему, – сказал Кратов. – Я хорошо вижу в темноте.

И тут же, споткнувшись, едва не въехал носом в шипастые плети какого-то кустарника.

– Ах, да! – насмешливо фыркнул Ольгерд. – Очень сильные инструкторы.

Кратов смолчал. Он стоял в самом начале знакомой уже тропинки и озирался.

– Ну что? – спросила Кендра.

– Пока спокойно…

– У нас же есть фонари, – проворчал Ольгерд.

– Обойдемся, – сказал Кратов. – Лучше включите сканер.

– Толку от него, когда кругом деревья…

– Вот что, – проговорил Кратов. – Пойду-ка я впереди. А уж вы – следом, шаг в шаг и без лишнего шума.

– Это всего лишь лес, – попытался протестовать Ольгерд. – Его давно обезопасили и… гм… выхолостили.

– Мы попытаемся, – сказала Кендра. – Но не ждите от нас большого проворства…

– Хотя было бы лучше, если бы вы подождали меня на опушке, – заметил Кратов с сомнением.

– Еще чего! – возмутился Ольгерд. – Это вам не какая-нибудь дикая планета. Это наш остров и наш лес. И в нем заблудилась наша девочка.

– Рисса не заблудилась, – сказал Кратов. – Она же телепат. Она шла в сторону Фермы. И вдруг что-то почувствовала. Заинтересовалась. Повернула к лесу. И…

– И? – напряженным голосом спросила Кендра.

– И оказалась в лесу, – закончил Кратов.

– Договаривайте же! Что все это значит?

– Это значит, что скоро мы ее найдем, – отрезал Кратов. – И больше ни черта это не значит. Если только вы не дурите мне голову с этим вашим островом.

– Мы не дурим, – промолвил Ольгерд. – Честное слово, доктор Кратов. Просто… я вдруг засомневался, все ли мы сами знаем об этом острове…

Кендра, замыкавшая процессию, вдруг поднесла к лицу браслет, что-то негромко сказала и выслушала ответ.

– Что там, Кенди? – спросил Ольгерд. – Может быть, Рисса нашлась?

– Нет. Я запросила у учителя Тонга наши координаты. Он их сообщил. И еще…

– Ну, ну!

– По его словам, мы движемся прямо на значительное скопление «живых душ». Как будто обезьяны со всего леса решили собраться в одном месте.

– Зачем обезьянам это делать? – изумился Ольгерд.

– Разумеется, незачем. Потому что никакие это не обезьяны.

– Да? И кто же это?

– Я не знаю, – ответила Кендра, и голос ее предательски выдал тревогу.

– Мне это не нравится, – раздельно произнес Ольгерд. – Ох, как мне это не нравится. И знаете что? Напрасно мы не взяли оружия.

– На Ферме оружия нет, – сказала Кендра.

– И это тоже напрасно…

– Послушайте, – нарушил молчание Кратов. – Мне все происходящее не нравится еще больше, чем вам. Но я могу обойтись без оружия. Так что поворачивайте-ка назад…

– Идите к черту, Кратов! – раздраженно откликнулся Ольгерд.

– Ладно, – сказал тот. – Но не вздумайте проявлять чудеса героизма. Вы, учитель Бжет… Тшеч… Ольгерд, отвечаете за госпожу Хименес. Если что не так, падайте ничком и прикрываете ее своим телом.

– С удовольствием! – нервно хихикнул Ольгерд.

– Что вы намерены предпринять? – быстро спросила Кендра.

– Уж найду что, – проворчал Кратов. – Что сказал Тонг, далеко ли до них?

– Метров триста… Вы думаете, Рисса у них?

– Ничего я не думаю…

Лес оживал. Бормотал невнятные угрозы на одной басовой ноте. Над головами людей с сухим шорохом метались летучие мыши. Из непроглядной тьмы доносились неясные вздохи и хруст раздвигаемых ветвей.

Что-то глухо и влажно заскрипело.

Кратов предостерегающе вскрикнул и попятился, тесня своих спутников раскинутыми руками.

Огромное старое дерево, путаясь распяленными сучьями в густой сетке лиан, плавно улеглось поперек тропинки перед самым его носом.

За его спиной Ольгерд со свистом втянул воздух в легкие.

– Не пора ли прикрывать телом?.. – прошептал он.

– Пора, – ответил Кратов вполголоса. – Забирайте женщину и уходите.

– Вместе с вами, – упрямо сказал Ольгерд.

– Марш отсюда! – шепотом рявкнул Кратов. – Вы мне только мешаете!

Кендра вышла из оцепенения и попыталась что-то возразить – Кратов не слушал. Он стоял, напряженно всматриваясь в темноту и вслушиваясь в рухнувшую вместе с подгнившим стволом тишину.

Тишина показалась ему выжидательной.

Продемонстрировано было нежелание принимать гостей. И не без любопытства исследовалась реакция означенных гостей на столь явное и недвусмысленное проявление враждебности.

«Я не испугался, друзья мои, – подумал Кратов. – И ваш немудрящий спектакль в духе Робин Гуда меня не впечатлил. Так что самое время познакомиться».

Удивительное дело: в эту минуту, стоя лицом к лицу с чем-то непонятным, неизвестным и, может быть, даже опасным, он ощущал уверенность и спокойствие. Чего с ним давненько уже не случалось.

«Как хотите, только нынче я пройду эту тропинку до конца!» – пообещал он, одним прыжком перемахивая через поваленную лесину…

* * *

…И сразу же провалился в какую-то смрадную, омерзительно густую жижу по пояс. Наверное, это была ловушка, которую он как старый звездоход обязан был учуять и избежать. Разумеется, если бы все происходило на какой-нибудь Нимфодоре или, не к ночи будь помянута, Хомбо, он держал бы ушки на макушке, мышцы в напряжении, а великолепно отточенное за годы частого употребления чувство опасности – наготове. Но здесь, на детском острове, в специально выхолощенном, как выразился Ольгерд, лесу… Воистину, Земля-матушка способна была вить веревки из своих беспутных сыновей.

Подтянувшись на руках (грунт под ладонями чвакал и полз, и, что самое гнусное, в нем туго и склизко что-то шевелилось), Кратов рывком выдернул тело из ямы. Вся одежда пропиталась тухлой дрянью, а со старой, верной курткой, похоже, можно было попрощаться. Когда он поднимался на четвереньки, из карманов лилось, а в сандалиях хлюпало. Состояние было хуже не придумаешь.

В сотне шагах впереди маячили размытые, бесформенные силуэты. Темное на темном. Но, учитывая его способность к ночному видению, живое на просто теплом.

Это они хотели, чтобы он здесь и остановился, и ни за что бы к ним не приближался. Это они ему не верили ни на грош и не желали с ним связываться. Это их глухие, бессвязные, звериные эмоции он подслушивал днем, после встречи с Риссой (не предполагая, что ночью будет вынужден отправиться на ее поиски).

Кратов выпрямился, вскинул руки.

И сразу уловил, как изменилась окраска исходящего от диковинных зверей эмо-фона.

Теперь в нем преобладало неуверенное любопытство.

– Я не причиню вам вреда, – сказал он, делая решительный шаг навстречу (отвратительно мокрые брючины льнули к ногам).

«Ради всего святого, давайте напоим наши мысли добром и светом. Только покой. Только достоинство и уверенность.

И ни малейшей тени намерения открутить башку всякому, кто хотя бы когтем коснется нежно-шоколадной кожи Риссы».

Самым краешком глаза он все же успел присмотреть себе добрый сук, при падении дерева заломившийся так, что теперь его держали лишь лохмотья коры…

Но не происходило ровным счетом ничего.

Он стоял с поднятыми руками, мокрый и грязный, лопатками ощущая жирные потеки по всему телу. И те, в лесу, тоже стояли, ни производя ни единого движения.

И вот-вот должна была явиться совершенно никчемная подмога в лице перепуганных учителей. Или, что еще хуже, – не проспавшихся спасателей с континента.

Кратов сделал еще шаг.

Силуэты наконец обнаружили признаки жизни. Без шороха, без хруста ветвей, без малейшего звука попятились в самую чащобу…

«Но так мы не уговаривались!»

Теперь все выглядело так, будто они улепетывали от него сломя головы (если таковые у них имелись), а он обратился в охотника и вовсю стремился их догнать. И очень уж смахивало на новую ловушку.

– Ай!

Что-то кольнуло сзади в плечо, пробив горячей иглой набухшую влагой ткань куртки. Где-то над головой зашуршала росистая листва.

– Сдаюсь, – выдохнул Кратов, останавливаясь. – Я, кажется, вышел из игры. Меня кто-то укусил. И хорошо, если это всего лишь мандариновый полоз…

Он бормотал эту галиматью, стягивал куртку и, морщась от напряжения, до хруста выворачивая шею, старался разглядеть укушенное место. Ему предстояло вытащить из брюк ремень (в надежде, что они не спадут с него под собственной тяжестью!) и здоровой левой рукой соорудить более или менее пристойный жгут на не самом подходящем для этого месте – плечевом суставе.

«Тут тебе не Хомбо, брат-плоддер!»

Кто-то приземистый, горбатый, похожий на большую собаку с жесткой, стоящей дыбом шерстью на хребте, подковылял к нему и ткнулся мокрым носом в пораненную руку.

– Нос тут не поможет, – в нервном возбуждении продолжал бормотать Кратов. – Тут еще одна рука не помешала бы, а лучше целых две, и чтобы приделаны они были к нормальному медику… хотя на крайний случай я согласен и на Грегора…

Он вдруг разом опомнился и оборвал болтовню.

Это и впрямь была собака. Только размерами с хорошего бычка, невообразимо уродливая, криволапая, с нелепым обрубком взамен хвоста. На широкой морде, сплошь в болезненных проплешинах, тускло и печально светились выпуклые рыбьи глаза. Из страдальчески перекошенной клыкастой пасти в обрамлении дряблых брыл свисал слюнявый язык…

Неудачный бионт.

На время позабыв про укус, Кратов протянул руку и машинально потрепал щетинистый загривок, находившийся на уровне его пояса.

Шершавый язык неуверенно, стыдливо пробороздил его запястье.

– Парень, – прошептал Кратов. – Тебе досталось больше, чем мне… Кто тебя так?!

Мгновение спустя он понял, отчего ему кажется мучительно знакомым этот безобразный зверь.

«…Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал… Ни в чьем воспаленном мозгу не могло возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо…»

Собака Баскервилей.

Вернее, то, что вышло, когда кто-то из этих гениальных детишек захотел сделать себе живую игрушку по образу и подобию прочитанного.

Но у него плохо получилось. И он выбросил игрушку.

– Тебе плохо? – спросил потрясенный Кратов. – Ты болеешь? Ты боишься, что скоро умрешь?

От жуткого создания исходила волна печальных собачьих эмоций.

– Иди, я тебя поглажу, – позвал Кратов. Монстр, застенчиво отводя башку, улегся возле его ног. – Ты думаешь, я смогу помочь тебе?

Ничего такого зверь не думал.

– И правильно. Я сейчас сам очень рассчитываю на помощь. Меня тяпнула какая-то тропическая гадина. Быть может, ядовитая, и уже тикает счетчик, отмеряя мой срок. Конечно, я буду сопротивляться, так что счетчику придется потикать подольше. И все-таки… Что ты тут делаешь?

Зверь не ответил. Просто со сдержанным любопытством вслушивался в интонации человеческого голоса.

– Ведь ты не один здесь?

Пес не понимал обращенных к нему слов. Он не успел научиться их понимать. Наверное, от него избавились прежде, чем он стал умным по обычным собачьим меркам.

– А девочку четырнадцати лет ты не встречал?

Никакой реакции.

– Ты хочешь, чтобы я подольше тебя гладил?

Пес на всякий случай покрутил обрубком хвоста.

По укушенной руке от жгута к локтю и ниже распространялся неприятный зуд. Пальцы набрякли горячей кровью. Голова слегка кружилась. На этом неприятные ощущения исчерпывались. Означало ли это, что они происходили от неведения и излишней мнительности?

Кратов похлопал пса по складчатой шее.

– Идем, познакомишь меня со своими друзьями. Только не прикидывайся, что у тебя нет никаких друзей…

Зверь и не думал прикидываться.

Он тяжело трусил чуть впереди, изредка оглядываясь и не отходя слишком далеко, чтобы Кратову удобнее было держать ладонь на его спине. Тому даже не было нужды нагибаться… Застойная вода тухлыми брызгами летела из-под тяжелых лап.

«Не надо… Мы не хотим… Пускай он уйдет…»

– Черта с два, – упрямо пробормотал Кратов.

* * *

Он сидел на полусгнившем бревне посреди крохотной полянки, скрытой от наблюдения с воздуха сросшимися древесными кронами. С трудом мигал свинцовыми веками, морщился от болезненных толчков где-то внутри черепа, напряженно пытался заставить свой мозг мыслить и оценивать происходящее. Это было почти невозможно. Он плохо наложил жгут. В Звездной Разведке его учили выживать в самых скверных местах и лечить себя всеми подручными средствами. Его учили усилием воли останавливать кровотечение и регулировать температуру тела. Он мог зарастить глубокий порез и вытолкнуть из-под кожи занозу. Разумеется, он мог накладывать шины, давящие повязки и грубые жгуты. Только не в том месте, где халтурно устроенный жгут попросту не удержится. Слишком широкие плечи, слишком много мышц. Досадное упущение… Ночное зрение отказывало вместе с естественным дневным, и оттого все виделось плоскими размазанными кляксами. Ничего так не хотелось, как свалиться с бревна, лечь рядом таким же бревном и тихо лежать, пока окончательно не выветрится сознание…

(На самой обочине которого теплилась вполне здравая мысль: поднести к лицу браслет и кликнуть на помощь. И всех распугать, и все необратимо испортить.)

А возле него ходили кругами, не отваживаясь приблизиться, не ведая, как с ним обойтись и чего от него ждать, страшные призраки. Обросшие ущербной плотью кошмары из горячечных снов. Чудовища, уроды.

Трехметроворостый, вдавленный в землю собственным весом, одышливо ковыляющий на бочкообразных коротких ногах, опираясь на скрюченные пальцы обросших вздутыми мышцами рук, старина Кинг-Конг. В отвислом его брюхе урчало, маленькие глазки недоверчиво посверкивали под нависшим козырьком лба.

Путающийся в собственных ногах, рахитично кривых и тонких, как тростинки, расплющенный бесформенным тяжелым наростом на спине Конек-горбунок. Под нелепой, словно бы напяленной задом наперед шкурой (шерсть начинала расти от хвоста к шее, заметно при этом редея, так что грива оказалась на холке, а не там, где ей полагалось быть) отчетливо проступали ребра.

Небольшой копытный зверь в густой затхлой шубе, с головой, навечно склоненной под гнетом непропорционально массивных и широко раскинутых рогов. Не то бычок-смоляной бочок, не то неудавшийся эскиз к бубосу.

Совершенно невиданное животное, опознать какое не представлялось возможным: не то обезьяна, не то медведь, только вполовину меньше ростом, со спиной песочно-желтого цвета и нежно-розовым брюхом. Передних лап то ли не было вовсе, то ли они были настолько малы, что прятались в нагрудной шерстке. В глазах-плошках застыло по-детски наивное выражение. К несоразмерно большой голове невпопад приделаны были гигантские круглые уши. Каждое размером с самое голову, они то расправлялись в тщетной попытке соблюсти изначальную эстетику замысла, то безвольно скручивались в трубочки.

Стелющееся по-над вытоптанной травой в жалком подобии кошачьей грации головастое существо, все в лишаях и проплешинах. Крысиный голый хвост нервно охлестывал впалые бока, в падавших на морду лохмах нечесаной гривы опасно щерилась влажная пасть… без единого зуба. Возможно, это предполагалась мантикора.

Знакомый по любимым сказкам неуклюжий и ласковый зверь-хурхамырь[5]5
  Слово придумано и впервые употреблено М. Л. Шаламовым в одном из коротких рассказов.


[Закрыть], во плоти оказавшийся безобразным страшилищем, которому впору не люльки качать да колыбельные мурлыкать, а прямая дорога в дремучий лес, в белокаменные палаты, стеречь аленький цветочек. Лес тут был дремучий, в этом ему не откажешь. Все прочее – совершенно не к месту.

Несуразная грузная тварь на толстых кенгуриных лапах, при таком же толстом хвосте, по мере приближения к крохотной ящеричьей головенке плавно сходившая на нет, что делало ее схожей с детской пирамидкой. В ней самым невероятным образом сочетались динозавровые стати и плотная звериная шерсть… Годзилла-подросток.

И еще какие-то изувеченные до неузнаваемости, фантасмагорические чудища, бесшумными тенями скользившие на самой границе видимости, не имея отваги открыть себя и свое убожество его взгляду. Все до единого больные, жалкие, распространяющие вокруг себя удушливую ауру несчастья.

Только баскервильский пес лежал рядом, умостив жуткую морду на лапах, и от него исходил эмо-фон, полный довольства и покоя.

Бионты…

– Господи, – шептал Кратов, обхватив раскалывающуюся голову руками. – Бедные, бедные… За что вас так?!

Ушастый зверь подковылял чуть поближе и присел, медленно моргая – белесые полупрозрачные веки едва смыкались на огромных глазах. Приоткрыл безгубый жабий рот, пошевелил тонким серым языком.

– Ты высокий, – невнятно промолвил он. – Мы не знали. Мы думали – идут маленькие…

– Ты умеешь разговаривать? – без особого удивления осведомился Кратов.

– Мы разные, – сказал ушастый. – Есть глупые. Есть молодые. – Наконец у него обнаружилась передняя лапа, маленькая и пухлая, как у младенца. Он слабым движением указал ею на собаку Баскервилей. – Есть те, кто хорошо думает. Почти все. Только я умею говорить… как ты.

– Маленькие – это значит дети?

– Дети?.. – бионт выглядел растерянным. – Не знаю. Маленькие есть маленькие, – он с ощутимым усилием поискал синонимы. – Невысокие.

– Вы прячетесь здесь от маленьких?

– Да, прячемся. Здесь… Мы должны были умереть. Я слышал, маленький говорил. Май… – рот страдальчески искосился. – Майрон… Да, я помню. Он говорил: не получились. Должны умереть. Жалко. Пусть лучше уйдут. Другая программа.

– Что такое «другая программа»? – напрягая потрескивающие от жара мозги, спросил Кратов.

Ушастый осторожно, словно опасаясь, что шея не выдержит, помотал головой.

– Нет, не знаю. Майрон сказал… он знает.

– И вы ушли в лес, чтобы никто не мог вас найти?

– Да, мы спрятались. Мы не получились. Никто не должен нас видеть. Но нас нашли.

– Это я вас нашел? Ты обо мне говоришь?

– Да, о тебе. И еще…

– Ты давно здесь?

– Да, я давно. Есть еще давнее… дольше. Есть другие… другие… – бионт замолчал, мучительно подыскивая подходящее слово.

– Те, что пришли недавно?

– Да, недавно. И придут еще… прятаться от маленьких. Маленькие опасны.

– Вы прячетесь здесь, потому что боитесь детей?!

– Да, боимся. Нельзя, чтобы нас видели маленькие.

Кратов не выдержал и сполз с бревна на прохладную землю. Ему было совсем плохо. И не всему причиной был ядовитый укус.

«Удивительный разговор, – неожиданно подумал он и даже нашел силы усмехнуться. – Два собеседника, равных по коммуникационным потенциям. Загибающийся от отравы ксенолог с явным перегревом мозга. И больной говорящий зверь, которому неоткуда было черпать словарный запас…»

– Ты высокий, – сказал ушастый. – Маленькие опасны всегда. Высокие опасны или неопасны… не знаю. И тот, первый, не знает. Знает только про себя, что не опасен. Но все равно, лучше спрятаться… Теперь нас нашел ты. Ты очень высокий. Почти как Кинг-Конг. Наверное, это значит, что ты совсем не опасен. Или не так? – спросил он, смятенно трепеща ушами. – Что теперь будет? Мы умрем?

– Незачем вам умирать, – сказал Кратов. Он чувствовал перемены в своем состоянии. Жар быстро отступал и начинался озноб. В общем, ничего хорошего. – Никому не надо умирать. И мне тоже… Все должны жить. Все, кто появился на свет божий, имеют право на жизнь. Никто вам этого не говорил? Ни Майрон… ни учитель Тонг?