Текст книги "Российские колокола"

Пир на поле Куликовом

А. П. Бубнов. «Утро на Куликовом поле»

 
Возвеселилась Русь и в доброй силе
На ратный пир, на сечу собралась.
Уже в ней было что-то от России,
И светел был, как именинник, князь.
Посверкивая мудрыми глазами,
Сошёл с коня, торжественный чуть-чуть,
Чтоб наудачу здесь, перед полками,
Крутым шеломом Дону зачерпнуть.
 
 
И волны не отхлынули обратно.
На княжеский ответствуя поклон,
Узнав ещё не названного брата,
С Димитрием облобызался Дон.
И выплеснулся к вражеским повозкам,
В теченье многоводном расступясь.
И пропустил Димитриево войско.
И голову покрыл на битву князь.
 
 
Теснились мы. Примеривались взглядом.
Дышали углублённо, горячо.
И не было среди стоявших рядом,
Кто бы вперёд не выдвинул плечо.
Мечи дымились утренней росою.
Струилось грозно лезвие реки.
И среди копий, наклонённых к бою,
Проглянули полтавские штыки.
 
 
Не в тереме – у сильного в неволе,
Не в храме – что без воли тоже пуст,
Не за столом, а в пиршественном поле
Своё рожденье праздновала Русь.
Сородичи сошлись единым станом
От княжеских сапожек до лаптей.
А больше было на пиру незваных,
Но дорогих по случаю гостей.
 
 
Их почестями встретили – не просто,
Поили кровью – допьяна причём,
«За Русь!», «За князя!» – громыхали тосты,
И сабля звонко чокалась с мечом.
Стрел лебединых подавалось брашно,
И бражники валились тут и там,
Покуда брани круговая чаша
Гуляла по пирующим рядам…
 
 
Горою пир! Постыдно воздержанье!
Позорно – уклоняться от струи!..
И вот мертвецки пьяные лежали
Уже в обнимку – гости и свои.
Иного обнесли ковшом. Немилость?
Но тем, кто опрокинулся в закат
Глазами вверх, Бородино приснилось
И в пламени великом Сталинград…
 

Иван Грозный

 
Русский царь остробородый;
Из молитвы да в угар!..
Шляхту бил и бил татар
И бояр – о плаху мордой.
Женолюб и костоправ,
Гордых пригибал насильно.
И прибил во гневе сына,
Русь к нему приревновав.
Люто Родину любил,
Обожал её смертельно:
Приднепровский чернобыл
И лесов уральских темень.
Страшный, трудный человек.
От его косого взгляда
Был зачат петровский век…
Или добренького надо?
Упредил в измене всех.
Небывалой, видно, силы,
Если на душу взял грех
Много, мало – всей России;
Беспримерно был велик,
Если от его раденья
И замученного крик
Возвестил страны рожденье?!
 

«Горожане ахают…»
(1970)

 
Горожане ахают,
Сторонясь…
Как обнялся с плахою
Ясный князь.
Сковырнулся с кручи,
Камнем лёг
Страже под скрипучий,
Под сапог…
В хохот государыня!
Кувырком!
Князю ель подарена
На хором.
А его невестушке —
Женишок —
Из еловой ветоши
Посошок!
 

Пишут казаки письмо

И. Е. Репин. «Письмо запорожцев турецкому султану»

 
Пишут казаки письмо. Смачно, весело, звонко!
Кроют владыку турецкого в мать-перемать…
Кто же такое султану дерзнёт прочитать?
Добрый гостинец прими, воровская сторонка!
 
 
А дипломатии, ясно, тут нет никакой.
Сколько толмач не усердствуй, не сыщет и страха.
Клякса, чернила размазаны? Это папаха
С хохотом брошена крепкой казацкой рукой!
 
 
Позубоскалить старшины бывалые рады!
Сгрудясь над каждым словцом, забавляется стан.
Вместо вечерней молитвы прочти! Столько правды
Кто ещё скажет тебе, хмуробровый султан?
 
 
Ты им ответишь на содранных заживо кожах,
На кол сажая и крест выжигая на лбах…
Пишут казаки, хохочут… И звякают в ножнах
Острые сабли седых беззаботных рубак!
 

Побасёнки с Ермаком Тимофеевичем

В. И. Суриков. «Покорение Сибири Ермаком»

 
«Дьяки бают, что – казак
И разбойничал над ширью?
Чем отбрешешься, Ермак?»
– Больше нечем, как Сибирью!
 
 
«Царь, он лют и грозен так,
Перерубит разом выю.
Чем откупишься, Ермак?»
– Больше нечем, как Сибирью!
 
 
«А спусти он злых собак
Хохотнув зубною гнилью,
Чем отшутишься, Ермак?»
– Больше нечем, как Сибирью!
 
 
«А когда подстрелит враг
И в Иртыш спихнёт, что гирю,
Чем запомнишься, Ермак?»
– Больше нечем, как Сибирью!
 

Смута

 
Смута правит государством,
Смута бьёт в колокола!
Раб – не раб, и власть – не властна.
Мор и голод. Кровь и мгла.
Потеряло твёрдость слово —
Изворотливей воды:
Вкривь пошло без Годунова,
Без Ивановой узды.
Ложь по праву самозванства
Спорит с кривдою за трон.
Вина подлы. Льстивы яства.
Смута. Смутен небосклон.
Худ о всем, а нету страха;
Всякий – царь, а нет царя;
Измочаленная плаха
На подворье киснет зря.
Смута ищет атамана,
Клич пустила и огонь!
Чу?.. Заржал из-за тумана
Под седлом шляхетский конь.
«Гоноровому» не внове
Воду сабелькой мутить —
Как не гарцевать «панове»,
Как усишки не крутить?
Среди дыма, среди смрада
Шарься в тереме, не трусь…
 
 
Но уже святая правда
Прозвучала:
– Гибнет Русь! —
И высокое начало
К истине воскресших слов
Ополченье собирало,
Лютовал набатный зов,
Чтоб сермяжные Добрыни
И потомки Калиты
Брались за мечи-дубины
После спячки-дремоты.
 

V. Гуляй-город
(Поэма)

1

 
Сожжены Рязань и Тула,
Серпухов… Загнав коней,
От кровавого разгула
Захмелел Девлет-гирей.
На кулак в гашишной дрёме
Бритую склонил главу;
Руки хана в перстнях, кормит
Снедью царственной сову.
Сердца кус кровоточащий
Разрывает, обмакнув
В золотой мускатной чаше,
И кладёт в горбатый клюв.
Запрокидываясь станом,
Как фонтаном бьёт вода,
Одалиски перед ханом
Вьются в танце живота.
Вздрагивают опахала,
Сладкий курится кальян.
Боровск, Тверь?.. Калыму мало!
Щурится, вздыхает хан.
В жемчуге ему приятность,
В грудах злата-серебра…
Бровью знак. И евнух, пятясь,
Жён выводит из шатра.
Не до них теперь. Обуза.
В клетку прячет хан сову.
Крики. Ржанье. Свищут мурзы.
Топот. Хохот… На Москву!
 

2

 
Гей, Орда! Табунной силой
Чингисхановой пурги
Русь обдало… Грабь, насилуй,
Вырезай под корень, жги!
Рухлядь увязав тюками,
Перекупщики паши
Ружья хвалят, языками
Смачно цокают: «Якши!»
Расторопнее, чем крыса,
Гнилозубый тощий дьяк
В погребушке схоронился,
Проскользнувши под армяк.
Выползать ему не к спеху,
Хоть и бьёт дьяка озноб,
Хоть и вскидывает кверху
Вороватый длинный зоб.
Но, когда степная птица
Алую когтит казну,
Зёрнышком ли поживиться
Полевому грызуну?
Воробьями под застреху
Стрел пылающих полёт,
А блесни Москва – как серьгу
Хан Гирей её сорвёт.
То-то загудит по крышам,
Распожарится трезвон,
Как новейшим Тохтамышем
В Китай-город въедет он.
 

3

 
Гей, Орда!.. И вдруг у хана
Поясничный холодок,
Чуть возник из-за тумана
Малый город-городок.
Что за дерзкая застава?!
Разнести? – Замах не тот.
Обходить ли справа – вправо,
Слева – влево отойдёт.
Городок легок, что кочет,
Убегающий от вил:
Ты – его! – а он отскочит
И пребольно клюнет в тыл!
Налетев, ударит снова
Шпорой, да по голове…
Прежде не было такого
На пути татар к Москве?
Из ворот, герой российский,
При дружине боевой
Выезжает Воротынский,
Избоченясь булавой.
Из-за русского шайтана
Не снесут башки своей
Грозные любимцы хана,
Семь батыров-сыновей.
С визгом, гоготом бесовским,
Улюлюканьем степным
Развернёт Орда повозки
И умчит обратно в Крым.
 

4

 
Без церквей, без колоколен,
Без боярских теремов,
Но шуметь, смеяться волен,
Гуляй-город! Вот каков!
Обыщись: ни баб, ни девок,
Что ни рожа – борода!
Где ещё без посиделок
И без свадеб – города?
Не звенит по кузням молот,
Не лопочет немчура…
Ну, а строить: раз – и город!
Вроде, не было вчера?
Чуду всякий удивится.
Вот и дьяк раззявил рот.
Что за город? – по бойницам
С алебардами народ.
Удальцы! – за оплеуху
Не потянешь на правёж.
Тут и брагу-медовуху
Из бочонка в глотку льёшь.
Ратник ли до денег лаком?
Как монетой не стучи:
Вся торговлишка – по лавкам
Сбруя конская, мечи,
Булавы да шелепуги.
Ни кокошников, ни лент!
Для светличной бабьей скуки
И коклюх проворных нет.
 

5

 
На скрипучих, на колёсах, —
И не смазаны, небось? —
По рассыпчатым, по росам
Едет-катится обоз.
За лошадкою лошадка
Ради хрусткого сенца
Шаг за шагом, шаг за шагом
Поторапливается…
Дьяк отпрянул от подводы,
Где чугунные шары:
«Ахти, ахти… Пушкари!
Ахти, ахти… Воеводы!..»
И, как был с вязанкой дров,
Бухнулся… И след простынул.
…Проскакали – Годунов,
Воротынский, Хворостинин.
По селу хрипатый лай,
По дворам гусиный гогот,
Проезжает Гуляй-город!
Гуляй-город-разгуляй!
Но не в брёвнах и не в слегах —
Перевязан, нагружён,
Щит к щиту – на ста телегах
Выворачивает он!
Знатно едет!.. Погляди ты!
И кивком не одолжил?
Скачет в окруженье свиты
Окольчуженных дружин.
 

6

 
Приподнялся дьяк. Отдышка.
«Ахти, ахти…» И, сутул,
Крутенько посбил дровишки,
Лыками подзатянул.
Жердь, свалившуюся с возу,
В ближние овсы сволок:
«Бог послал? – вслед обозу
Повздыхал, – храни вас Бог!..»
На хребет взвалил вязанку,
Подношенье тяглеца,
И поплёлся спозаранку
До приказного крыльца…
Пусто. Скрылся Гуляй-город.
Колесит из края в край.
Холод побоку и голод,
Вся заботушка – гуляй.
От заставы до заставы
Порубежной стражей правь,
А где нету переправы,
Перекрестишься и – вплавь.
По холмам, лесам, протокам…
Залетай под облака…
На раздолье, на широком
Высмотри, сыщи врага.
И, плеснув копейным древком
Стяг в кочующую синь,
На юру высоком, крепком
Стены-башенки раскинь!
 

VI. Царёво дело
(Стихотворная повесть)

И впредь надлежит трудиться и всё заранее изготовлять, понеже пропущение времени смерти невозвратной подобно.

Пётр Великий

В. И. Суриков. «Утро стрелецкой казни»

Глава первая

1

 
В мятежах повинны бани!
Крутенёк – ажно слеза
Выпялилась на глаза —
Жжётся пар. Шумят буяны.
Ох, стрельцы! Разбойный люд!
Веничком бока махратят;
И по животу, и сзади,
И по лягвам тощим бьют.
Что им Пётр? Для царской мести
Удальцы не по зубам.
– Выкуси! —
Царя бесчестят,
Показав рукой на срам.
Люто парятся строптивцы.
Каждый злобен, дерзок, худ;
Каменку, что Жаром-птицей,
Пивом-брагой обдают!
 
 
Вот копчёными сигами,
Угоревшие в дугу
Срамники во двор сигают
Прохладиться на снегу.
На сугроб в сивушном дыме
Бесов огненных набег,
И под рёбрами крутыми
Голосит январский снег.
 
 
С полведра не столько пьяны,
Сколько так – для куражу,
Одеваются в кафтаны,
К сабле тянутся, к ружью.
И гуляют по Посаду,
В табор сбившись удалой.
И бузят. И нету сладу.
И кричат:
– Петра долой!..
 
 
Присоветовала Софья:
Думных выкогтив бояр,
С Красного крыльца на копья
Сбросить, яко падаль, в яр.
Милославский – заводила,
Милославский – коновод!
Шубу кунью окропила
Кровь могучих воевод.
Огрызаясь, багровея,
Враз лишились животов
Ромадановский, Матвеев,
Долгоруков, Салтыков.
Отрок-Царь было перечить.
Зарыдал, Забился весь…
 
 
– Отойди, Пётр Алексеич,
Ноне мы гуляем здесь.
 
 
Знали, что Царю не любы.
Да не ведали, кажись,
Как в ночи кусал он губы?
Ох, не так бы обошлись!
Верно, вынули бы душу,
Как из прочих важных тел,
Видя, что рыдал в подушку,
Что от злобы зеленел?
Жив остался бы едва ли;
Порешить недолго тут,
Если бы убивцы знали,
Сколь он памятлив и крут.
 

2

 
Девки пусть боятся леших,
А Петруше – не с руки.
Эко вымахал! Потешных
В роты строит и в полки!
От пальбы зело угарно.
До беды недалеко.
В ужасе за Государя
Дядьки, мамушки его:
– Ой, ты, отрок-Царь, отросточек!
Не пужай Царицу-мать.
Игры аховые. Косточек
Кабы, милый, не собрать?
Лучше изумруды-яхонты
Перекатывай в горсти.
Девок ли любовью-ягодой,
Сокол ясный, угости.
 
 
Подбегут к тебе красавицы,
Спросят ленту, спросят брошь,
И целуй – какая нравится,
Обнимай – какую хошь.
Изомни, измучай ласкою,
Утоли свой волчий нрав.
А смурно?.. Охотой царскою
Раскатись среди дубрав. —
Хмурится Петруша, дёргает
Разволнованным лицом.
Тяжела опека долгая,
Надоело быть юнцом.
Прокричал: «В атаку, конница! —
И скосил глаза на мать, —
Дело егеря охотиться,
А царёво – воевать…»
 

3

 
Потянулся в Троицыну лавру;
Двинул, образуя крестный ход;
Валом повалил мало-помалу
Наш богобоязненный народ.
– Вызволить Петра – святое дело.
Застращали отрока стрельцы… —
«Быть ко мне!» – над весями звенело.
Прыскали гонцы во все концы.
– Царь никак! А Софья? Софья – баба… —
Выи нагибая под ярём,
Дьяков хитрых разумея слабо,
Чуяли, что правда за Царём…
Шли от Лук Великих, от Рязани,
Шли от Клязьмы, от Коломны шли…
Отовсюду! Перечислить разве
Все края родительской земли?
И уже – отстанешь ненароком —
Каждый забежать спешил вперёд.
За народом кинулся с прискоком
И служилый, и иной народ.
«Быть ко мне!» – дорога вилась бором,
«Быть ко мне!» – перевивала даль…
 
 
Не иначе, Всеземным собором
Утверждался юный Государь?
 
 
Мятеж – вернейшим смотр,
И худшее не зря…
И выезжает Пётр
Из стен монастыря.
И кони скачут сыто,
Не рвутся из подпруг.
А за каретой свита
Из преданнейших слуг.
Стрелецкий бунт подавлен.
Зачинщики мертвы:
Испытаны в подвалах
И брошены во рвы.
Заря на небосклоне.
Попробуй солнце спрячь?
 
 
Доволен Пётр. А кони
И на подъёме вскачь.
Растроган – чуть не плакал,
Как увидал с горы:
Стрельцы лежат на плахах,
А в плахах – топоры.
И так вдоль всей дороги
До самой до Москвы.
Их головы – залоги
Царёвой головы.
Лицом уткнувшись в плаху,
Склонились как один…
 
 
Но не заметил страху
В бугристой мощи спин.
Как будто и не в сраме?
И нет на них вины?
Склонились – будто сами
Казнить себя вольны?
Хоть бы почтили взглядом!
Чай, грезят стариной,
К нему, Царю, как задом,
Повёрнуты спиной?
 
 
На смерть чисты рубахи.
Решенья ждут его.
 
 
Промчался Пётр. И с плахи
Не поднял никого.
И по ступенькам круто,
Потупив гневный взор,
Взбежал к себе, как будто
Не им – ему позор.
Как дерзки чада праха!
И снилось с той поры:
Стрельцы лежат на плахах,
А в плахах – топоры.
 

Глава вторая

1

 
За Яузой в колонии немецкой
Дорожки посыпаются песком.
Окно белеет свежей занавеской
Над садиком с жеманным цветником.
Вот курку обезглавил повар меткий,
Хозяйка тушку отнесла на лёд.
Зовут к столу. Хорошенькая медхен
Петру на руки из кувшина льёт
(Весь вечер будет на глазах вертеться,
Сверкая кружевами панталон).
 
 
– Герр Питер! – братец подал полотенце
И браво каблучком прищёлкнул он.
И фатер изъясняется пространно,
И на руках у мутер дремлет мопс…
Но как прелестна, как невинна Анна!
Как соблазнительно прекрасна Анна Монс!
 
 
Смущённый Пётр, не выказав афронту,
Ответил на приветствия кивком,
В дверях пригнулся и прошёл к Лефорту,
Где трубки набивают табаком,
О прусский политик толкуют важно,
За кружкой коротая вечера.
 
 
Как перед вами, боши, Русь черна.
Как гордо держитесь, как авантажно.
Запанибрата вы с её Царём.
Брезгливы, не гоняетесь за кушем,
Встречая обывательским радушьем,
Не замечая венценосца в нём?
 
 
Ещё узнаете Петра крылатым,
Когда, скользнув с могучих стапелей,
Россия в Балтику войдёт громадой всей,
Вплывёт сорокопушечным фрегатом!
Уже обложен русскими Азов,
И взяты каланчи броском рисковым,
И сняты с устья цепи – Дон раскован!
И Шеин ждёт со сдачею послов!
 

2

 
Обряжай князей в обноски,
Сбрось лохмотья, нищета…
Нынче свадьба! Царь московский
Женит пьяницу-шута!
Мчат облаянные псами,
Оттого и ветер свеж,
Размалёванные сани,
Разухабистый кортеж!
В царской бархатной карете
Яков едет, шут хмельной,
С перепуганной до смерти
Дьяка думного женой.
При жезле дурак, в короне!
Испитому ли насквозь,
Хмуробровой бабы кроме,
И невесты не нашлось?
Верх кареты чудно заткан:
Из жемчужин Зодиак.
 
 
А форейтор на запятках —
Окривевший с горя дьяк!
 
 
Ни шуты, ни скоморохи:
Из соломенных карет
Ухмыляются пройдохи,
Злобится боярства цвет.
На быке в куле мочальном,
Перепачканный в золе
Скачет поп! Столоначальник
Подвязался – на козле!..
Мать честна, упряжкой птичьей
Из рождественских гусей
Пётр на дрогах правит лично!
Го г о т над Москвою всей!
 
 
Шут взмолился – мочи нету!
Но обычай царский лют:
 
 
Остановят, шасть в карету
И винище в глотку льют!
– Пей, дурак!.. —
До бабы лаком,
Раскатал губищи шут;
Только дверца хлоп, и Яков
Мёртвым вывалился тут…
Не в обхват невеста – чудо!
А жених, аж синий весь!
 
 
Но доволен Пётр. Не худо,
Что посбил с боярства спесь?
 

3

 
«Ах, Анна, Анна! Что за скерцо!..»
Волною пальчики бегут.
А под окном в шлафроках немцы
Покуривают:
– Славно, гут!
Скромна, пышна, опрятна Анхен,
Свежайший розан на гряде.
Нет, не Лопухиной, неряхе,
Со швабкой спорить в красоте.
Резвее не сыскать на свете,
И рассудительная – в мать.
Царь и в Голландии не встретит
Задка круглей… Хотя, как знать?
 
 
Воскресные порхают трубки
Под яблоней среди ветвей.
А Пётр целует Анну в губки,
И от усов щекотно ей.
Облапил, шепчет:
«Эка малость?
Европу осмотрев, вернусь…»
По клавикордам заметалась —
Полыни солоней на вкус.
Замолкло лёгонькое скерцо.
Не заиграет ли опять?..
 
 
Сопят, прислушиваясь, немцы.
А впрочем, поздно… Время спать!
 

Глава третья

1

 
Торг великий по Москве.
С камкой, бархатом лабазник
Подскочил к рябой вдове:
– Не скупись, сударка!
Праздник! —
По церквам колокола,
Что по рынку зазывалы.
А пропился догола —
Все одно – ступай в кружалы!
Ну, а ножками обмяк,
Волю пропил, как рубаху?
Так по снегу на бровях
Голову снеси на плаху.
Палачу челом ударь,
Чтоб подпрыгивали доски.
 
 
– Православный люд, московский!
Отбывают Государь
На неметчину с бояры!
 
 
В рундуках не требуха:
Лалы, рыбья кость, меха,
Серебро… Красны товары!
И червонцы в кошелях,
Чтоб соседу порадели,
Чтоб француз, австриец, лях
Поприветливей глядели.
 
 
Для потехи буйных толп
Повелел наш Царь болезный
Каменный поставить столб
О пяти рожнах железных…
 
 
Как залётные шальны,
С бубенцами под дугою
Нынче – шутовской рукою —
Свиньи в сани впряжены.
Под коротконогий топ
И кнута дурацкий выверт
Скачет с Милославским гроб,
Что ни свиньями ли вырыт?
Хрюшка смирная, кажись.
Боров лют, в постромках бьётся.
– Эй, зеваки, берегись!
Сторонись! Перевернётся!
 
 
Вытряхнули труп, кладут
Под помост, на коем плаха.
С кожей содрана рубаха,
Облепил плечо лоскут.
Так смердит, что и калач
В рот не лезет ротозею;
Так смердит, что и палач
Дёргает ноздрёй своею.
 
 
Главаря пригнули – хрясь:
– Циклер, свиньям поклонись ты! —
(Пятеро, как декабристов?)
В снежную дурную грязь
Свиньям на обед скатились
Головы цареубийц;
А торчать на рожнах – милость —
Уступили стаям птиц.
А смутьянам не досталось,
Чтоб в толпу – раба, раба! —
Головы навзрыд смеялись
С Государева столба.
 
 
И уже под половицы
С плахи, алой от стыда,
Милославскому в глазницы
Каплет жаркая руда.
И румянец, как в морозы,
Щёки мертвеца обжёг.
И уже ни кровь, а слёзы
Скачут по лохмотьям щёк.
Пусть покается. Угодно.
Полусгнил? Кнутом ошпарь!
 
 
– Православные, сегодня
Отбывают Государь!
 

2

 
В Москве на Кукуе с расхристанных клавиш
За гаммами гаммы срываются в ночь…
С Петрушею, увальнем, как-нибудь сладишь,
Но как тебе, Анна, себя превозмочь?
Корзины с цветами уже не обманут.
За влюбчивость кто бы тебя ни корил,
 
 
С паркета дворцового пылкую Анну
На царское ложе не бросит кадриль.
А было бы просто – немного притворства,
Потворства рукам и покорства губам,
Кокетства, безумства, жеманства, проворства.
Цари – не послушны ли хитрым рабам?..
 
 
Вздыхающий шорох летящей коляски
Уносит богиню кукуйских премьер
В объятиях светлой приятельской ласки.
И лошади весело скачут в карьер.
И мило, и жутко ей!.. Пётр ли нагрянет,
Оставив кошмарные бредни про флот?
Счастливою быть так щекотно на грани,
Где радость мгновенная и эшафот.
Подставив лицо посвежевшему ветру,
Как Анна смеётся, как весело ей,
К намёкам посланника чувствуя веру,
Бездумно катиться среди тополей.
 

3

 
Во царево во здоровие
Пьёт Европа год и два!
Путешествует Московия,
Растормошена едва.
В честь Петра петарды бухают,
Грохот пушечной пальбы.
Царь, напыжась, смотрит брюквою,
Не охочь до похвальбы.
Из огней бенгальских слово:
«Пётр!» – зажглось. Кричим – виват!
И на взятие Азова
Полыхает транспарант.
 
 
В голландской парусиновой таверне
Разноязыкий говор матросни.
Хозяин зуб сломал на соверене:
Опять фальшивый.
– Эй, вина плесни! —
Иной закажет отбивную с луком,
Свиное ухо спросит, а другой
«О море», знай, горланит и по юбкам
Подружку хлопнуть норовит рукой.
Негоциант в мошну ссыпает перлы,
Обманутый матрос хлобыщет ром.
А пахнущие солнцем корабелы
Всей гильдией пируют за столом.
 
 
Окорока, нежнейшие на срезе,
С телячью голову сыров круги,
Медведя бок, на протвенном железе
С картофелем печёные угри.
Здесь каждое словцо солоновато
И бранью переперчен разговор.
Тесак за голенищем у солдата
Равно с пиратской финкою остёр.
Здесь Пётр как дома. С продувной шарагой
То в драку ввяжется, то лишнего хлебнул
И под рукой случившеюся шпагой
Едва Лефорту горло не проткнул.
 
 
Всемирный сброд! Изящный генуэзец,
Губастый турок, долгоносый швед,
Малаец жёлтый… Чтоб иных повесить —
Единственно чего – верёвки нет.
Здесь ругань может обернуться песней,
А песня – поножовщиной лихой.
Здесь русский Царь едва ли интересней,
Чем шкипер с Корсики и черномазый бой.
Кудрявый грек с фламандкой толстой пляшет.
И кто потом его разубедит,
Что у портовых шлюх нежнее ляжки,
Чем у пелопонесских афродит?
 
 
Корабелы – на пьяный кутёж мастера,
Мореходства весёлые плотники,
Заторчали шпангоуты из осетра,
Чарка с грохотом катится под ноги.
День торжественно бел! Возводи, корабел,
Над заливом кораблики белые.
Кавалеров твоих королев-каравелл
Называет народ корабелами.
Кучерявится золотом стружек вихор,
Пилы жёстко скрипят над стропилами.
Питер Бас по бушприту гоняет топор,
Размахавшись ручищами длинными.
Расходился! Широкая взмокла спина.
Вот, захвачен работою грубою,
Вскинул голову, Русь ли гиганту видна? —
Так улыбкой сверкнул белозубою.
 
 
Распахнулся кафтан, парусит на плечах;
А на палубе солнечно, ветрено!
Будет в трюмах пылиться и меркнуть парча
От Стамбула до складов Антверпена.
На причалах в падучей забьются шелка
Азиатской диковинной птицею.
У маркизы в гвоздике ладонь и щека,
Чуть присыпаны мочки корицею.
Жемчуг в бочках дубовых, маслины, табак,
Джут, слоновая кость под рогожами,
Медь брусчатая, шкуры, сиятельный лак,
Апельсины в корзины уложены.
Корабелы, искуснейшие в ремесле,
Судоверфей пожизненно пленники…
 
 
Подарили Америку – Старой Земле!
Подарили Европу – Америке!