Текст книги "И море, и Гомер – всё движется любовью…"

Укротитель «Октомерона»

А у меня на столе новая книга.

Давно ждал её. Это роман, только что из типографии.

Сергей Рядченко, «Октомерон»

Нет, это слово не из того ряда, что все новомодные – теги, зашквар, юзать, краудфандинг…

Вспомните, ведь когда-то в юности, под одеялом, украдкой вы читали «Декамерон» Джованни Боккаччо.

Сто новелл, рассказанные в десять дней.

И декамерон просто переводится – десятиднев.

Одна из вершинных книг итальянского Ренессанса.

В чем только не обвиняли автора клерикальные круги – подрывает устои морали, насмехается над монахами, не боится самой смерти.

Кстати, книга действительно учила противопоставить смерти, бесчинствующей рядом, – жизнь с её трагедиями и комедиями, с наполненностью и любовью и сексом.

У «Декамерона» были последователи.

Королева Маргарита Наваррская написала прелестную, не менее чувственную книгу «Гептамерон». Думаю, уже и без моей подсказки, переведете, что это семиднев, в её книге 72 новеллы. И против этой книги выступала цензура, её корежили, она распространялась в рукописях, «самиздат» того времени, пока не стала классикой.

Как и «Декамерон», так и «Гептамерон» вышли у нас в «Литературных памятниках».

И вот у меня в руках «Октомерон» Сергея Рядченко».

686 страниц. И это лишь – первый порцион.

Действие начинается 21 декабря, до полудня и закончится (пока) 27 декабря, аж до полуночи. Этим кончается первый порцион.

Впереди – ещё много чего может произойти с героями за четыре дня, до Нового, 1992 года.

Герой тот же, что в «Укротителе Баранов», так что, конечно, можно читать этот роман, сам по себе, но лучше после предыдущего романа.

Естественно, не стану рассказывать фабулу.

Что роман эротичен, предупреждает не только название, но и цифирь внизу прелестной акварели на обложке (автор акварели Сергей Рядченко и называется она «Первая любовь»), но я о цифири – чёрным по белому написано 21+

Как я понимаю этот знак? Мы уже привыкли в кино, даже в журналах встречать 18+

Мне кажется, что до 18 молодые люди и без нас уже знают – как.

Мне кажется, что лишь после 21 они могут задуматься – зачем…

Читал роман главами, когда автор его писал. Сейчас и я сяду внимательно читать книгу.

Менее всего мне бы хотелось, чтоб у вас сложилось впечатление, что целью автора было рассказать любовную историю или поразить смелостью сексуальных сцен.

Да и как поразить?

После «Опасных связей» Шодерло де Лакло?

После «Любовника леди Чаттерлей» Д. Г. Лоуренса?

Кстати, я знал, дружил с переводчицей этого романа в тридцатые годы на русский язык Татьяной Ивановной Лещенко-Сухомлиной. Она мне рассказывала, как её убеждали, что эта работа невыполнима, что мат употреблять в русском переводе нельзя, а столько синонимов она не подберёт. Подобрала. Её поздравил Бунин, хоть Набоков считал, что мог бы перевести точнее.

Другие нынче времена. Уже и мат со стен домов прописался в литературе.

Назову ещё два – когда-то страшных, а ныне узаконенных классических романа – «Тропик рака» и «Тропик козерога» Генри Миллера.

Кстати, по всем этим книгам поставлены фильмы. И такой степени откровенности в передаче отношений, как в фильмах» Империя чувств», «Ночной портье», «Последнее танго в Париже», «Служанка» – называю классику кино – литературе ещё не удаётся добиться.

Поэтому, поверьте, задача у Сергея Рядченко стояла другая.

Думаю, он искал, что и как противопоставить разрушению окружающего нас мира, если хотите самой смерти…

Но об этом нужно думать и говорить, когда прочитаете роман.

Пока из издательства 14 сентября, в день рождения Сергея, привезли первые несколько книг. Но уже в этом месяце отпечатают тираж.

Надеюсь, в этом месяце проведем презентацию книги. Позволило бы состояние здоровья, проблемы со спиной, и автору принять участие в презентации.

А пока читайте «Укротитель Баранов», чтоб войти в новый роман, понимая состояние души его героя.

Фото Миши Рыбака

Писал, публиковал свои заметки о коллегах – журналистах, о Семёне Лившине, Дмитрии Романове, Верочке Крохмалёвой.

Сегодня ставлю эскиз портрета нашего бессменного, многолетнего фотокорреспондента Михаила Рыбака.

Не преувеличиваю – он знал всех, его знали все.

Не всегда можно вспомнить, где познакомился с человеком. Особенно спустя 50 лет.

Но вот с Мишей Рыбаком – и тут я могу присягнуть на номере газеты «Комсомольская искра» – я познакомился на кухне у доктора Циклиса.

Как, вы не знаете, кто такой доктор Циклис?

Что же вы тогда знаете в Одессе?

А Миша Рыбак, кстати, в Одессе знал всё и всех. Но к Мише мы ещё подойдем, а пока про доктора Циклиса…

В Одессе его называли «музыкальный доктор». Нет, Илья Ефимович Циклис не лечил скрипки, он излечивал скрипачей. И пианистов. И певцов. У него в филармонии было «своё кресло». А жил этот замечательный человек «до несчастья» на Пушкинской, 37. Теперь вы всё поняли? ещё нет? Да, трудная у меня задача объяснять «понаприехавшим» и кто такой доктор Циклис, и кто такой Миша Рыбак…

Национализировали все буржуйские квартиры большевики.

И вот, спустя годы, в бывшей квартире доктора Циклиса уютно разместилась редакция молодежной газеты. Бывшая кухня была переделена перегородкой. В одной части, там, где окно, сидел «идеологический отдел», он же отдел культуры, куда был принят я в 1965 году на полставки, где работали Саша Варламов и Юра Михайлик. Потом к нам подсадили и Вадика Овсянникова.

Но была и вторая часть кухни. Без окна, но с умывальником и кранами. Так вот в тёмной части кухни горел красный свет – вы опять не про то думаете – проституцию соввласть отменила – при красном, скажем, революционном свете, работал Михаил Рыбак, наш фотокорреспондент.

Кстати, если вам интересно, откуда я всё это знаю. Юра Михайлик в миллионной Одессе полюбил не кого-нибудь, а внучку доктора Циклиса – Эддочку. И когда она вошла в наш закуток, её первые слова были – так мы же на кухне дедушки!

Многих в редакции я знал и до зачисления в штат. С Мишей познакомился в первый день работы. Запомнилась его улыбка. Он источал дружелюбие.

Я знал двух подобных людей. Аркадий Креймер, учитель, затем замдиректора Всемирного клуба одесситов. Это была улыбка нашего клуба. Миша Рыбак был улыбкой редакции. На неё нельзя было не ответить такой же дружественностью.

Десятки лет мы проработали вместе. В «Комсомольской искре», затем в «Вечерней Одессе». В первые годы моего вхождения в журналистику Миша нередко был моим поводырем.

Да, я знал театры, музеи, творческие союзы. Но приходилось бывать на всех заводах, вспоминаю наши репортажи про ночные смены, где даже Михайлик приносил с хлебзавода полосу репортажа в стихах…

И вот открывал для меня «Январку» и ЗОР, порт и Судоремонтный Миша Рыбак.

В самом прямом смысле его все знали.

Я брал интервью у Олега Томаса, начальника Одесского порта, фотографировал Миша, я писал о Григории Нежевенко, фантастическом токаре-скоростнике на Радиалке, фотографировал Миша, директор «Стройгидравлики» Добринский водил по новому заводу, фотографировал Миша.

Не раз вместе ездили в командировки. Одна из самых памятных для меня – в Белгород-Днестровский. Должен был поехать буквально на пару часов сам. Хотел увидеть раскоп у крепости, который вел сотрудник археологического музея Изя Клейман. Но Миша предложил – поеду с тобой, так как я покажу Аккерман, никто не покажет.

Поездка была чудесная. И археология, и пушкинские места, и школа, где учился Миша…

Именно тогда он мне рассказывал о своих курсантских годах в училище, об эвакуации, где он мальчишкой уже работал.

Миша был старше меня на шесть лет. Ему в годы войны было 13–14… В те времена при тех тяготах – взрослый человек. Это и сложило его характер.

Неунывающий человек. Трудоголик. Готовый всегда прийти на помощь другу.

Бывает, что фотокорр специализируется в какой-то отрасли. Рыбаку были интересны и репортажи с производства, и театральные премьеры, но, конечно, его любимыми съёмками были спортивные соревнования.

В прошлом лётчик, в прошлом и сам спортсмен, он понимал спорт.

Нетрудно быть болельщиком на футболе. Но как трудно при этом ещё и интересно фотографировать.

Помню, как в квартире мастера спорта, журналиста Алексея Иванова футбольные снимки Рыбака изучали, именно изучали, Анатолий Колдаков и Алёша Иванов. Они помогали спортсменам точнее увидеть себя со стороны.

Но Миша Рыбак мог часами проводить и на легкоатлетических соревнованиях.

Помните ли ещё, как Одесса проводила турниры на приз братьев Знаменских? После каждого Рыбак мог бы выпускать альбом. Увы, тогда не выходили в Одессе подобные альбомы.

И ещё одна страсть – театр. Жена Миши Белла работала в украинском театре. Сказать, что Миша отснял каждого актера, каждый спектакль – ничего не сказать.

Он дружил с артистами. Семен Крупник консультировался с ним, как фотографировать. Юра Дынов просил сфотографировать все пушкинские места Одессы, Борис Зайденберг звал на репетиции…

Но и сам Рыбак учился у коллег. У Саши Кузнецова – как фотографировать балет. И не считал это зазорным.

Вообще, конечно, среди фотокорреспондентов шло свое невидимое посторонним соперничество. Рыбак с огромным уважением относился к военному корреспонденту Михаилу Рыжаку. Считал его своим учителем. Поддерживал неудачливого Мишу Гледа, когла-то вместе с братом Эмилем танцевавшим в Одессе чечётку.

А сколько фотографов начинало в его мастерской, да, в этой части докторской кухни – и Лёня Сидорский, и мой друг Эдик Гершберг, и Саша Чоклин…

Мне кажется, в объединения фотографов, занимавшихся художественной фотографией, у Рыбака просто не было времени входить. Но он дружил с Вадимом Шулеко, Димой Зюбрицким, Валерой Бабенко…

Художественная фотография начиналась для Миши в путешествиях. По образованию он – географ. Не помню, был ли у него глобус, но земшар он объездил. И из каждого путешествия привозил десятки плёнок.

Помню, мне подарил замечательную фотографию – юный монах в Ватикане. И ещё одну – сцену из «Ромео и Джульетты», снятую в лондонском театре, где Джульетту играла обнаженная актриса. Кстати, это чуть ли не единственное ню, что я видел у Рыбака. В отличие от Зюбрицкого он находил женскую красоту на спортивных площадках, на театральной сцене.

Нередко Миша приводил с собой в редакцию сына. И ненавязчиво «втягивал» его в редакционную кухню. Как видим – втянул.

Бывал я дома у Рыбака. Книги. Фотографии. Типичная квартира интеллигента тех лет. Никакой роскоши. Всё просто и функционально.

Тяжелые времена настали, когда Миша заболел. Инфаркт. Не хочу вспоминать про причины. Зависть одних. Непонимание других.

Но волевой характер – авиатор, спортсмен – позволил ему преодолеть болезнь. Миша и в редакциях был из тех редких фотокорров, кто умел писать не текстовки к снимкам, а репортажи. Заболев, оказавшись вынужденным быть дома, он начал писать фотоновеллы, рассказы, связанные с отдельными фотографиями…

Вот эта книга вышла. И огромное спасибо за это семье – Белле и Аркадию.

И ожили его встречи с Георгием Шониным, с участниками обороны Одессы, освобождения.

А потом, уже после смерти Миши, пропал его архив. Я бы сказал, бесценный архив.

Вспоминаю, как писатель Аркадий Львов, они с Мишей были дружны, рассказывал мне преследовавший его много лет сон.

Он улетает на пмж в Америку, на таможне досматривают его багаж. И кгбшник берет машинопись его романа «Двор», тогда ещё не опубликованног, и выбрасывает его в окно. И над всем лётным полем вьются листики романа. И один кгбшник говорит другому – что ты сделал, это же ты мозг человека пустил по ветру…

Те, кто вскрыл мастерскую Рыбака, чтобы прихватизировать помещение и выбросили на помойку десятки тысяч кадров фотопленки, пустили по ветру сердце человека, его душу, его страсти. Верю, воздастся им за их подлость…

Но не этим хочу завершить свои строки о Мише. Уже его не было, он умер в 2001, в семьдесят один год, я делал большое интервью с народной артисткой Люсей Сатосовой. Нужна была фотография. Она перебирала их десятки, всё не могла остановиться. А потом мне говорит. Вы пока пишите, я пришлю вам завтра, должна найти, так как меня фотографировал Миша Рыбак, никто лучше не смог.

Вот что значит благодарность настоящему фотографу.

Сегодня фотографируют все. Телефонами. Мыльницами. У меня иногда складывается ощущение, что исчезают профи… Хотя конечно, есть ещё. Ваня Череватенко, Слава Теняков, Олег Владимирский, Толя Вакуленко… И я подумал, почему бы редакции «Порто-франко», где в последнее время работал Михаил Рыбак, где редактором Аркадий Михайлович Рыбак не учредить общегородской ежегодный конкурс на лучшую газетную фотографию имени Михаила Рыбака.

С 2020 года, года его девяностолетия. Это был бы достойный памятник Мише и забота о тех, кто приходит нам на смену.

О Юлике Златкисе

Мой первый друг, мой друг бесценный. Это Пушкин – Пущину. И это я – Юлику Златкису.

Как много классики уже сказали за нас, вместо нас. Остается повторять как формулы

Нас мало, нас может быть трое, Донецких, горючих и адских

Когда в 1921 году Борис Пастернак писал эти строки слово «донецких» никаких других ассоциаций, кроме угольного жара, не вызывало. И думал он о Маяковском и Асееве. А для меня в этих строках был Эдик Гершберг, Юлик Златкис…

Все чаще знакомлю с замечательными людьми, друзьями с юности. Где-то с 1950 года, со 107 школы, мы рядом.

Общие увлечения.

Была такая замечательная книга «Охотники за микробами». А я с Юликом были охотниками за книгами. О, сколько нам находок чудных приносил каждое воскресенье старый толчок.

И за неделю книги хотелось прочесть, чтобы по дороге на новую охоту успеть все обсудить… В развалах мы находили книжечки Метерлинка, Ростана, Эренбурга…

Оба поступили в Политехнический. Оба организовывали диспут о современном искусстве. Вместе поехали в Москву искать правду…

Меня Юлик втягивал в мир музыки. Он был постоянным слушателем симфонических концертов, любил и любит классическую и джазовую музыку.

Кстати, один из его сыновей, Сергей, джазмен.

Я водил его по художникам. Мы оба любили живопись, наслаждались цветом, формой, линией.

Сколько вечеров было проведено с Аней Зильберман, Люсиком Межбергом.

Сказать, что Юлик был демонически красив? Иногда казалось, что Врубель писал своего демона с него. А может быть, его родители заглядывались на эту картину.

И опять о том, как нас опережают классики. Если бы я писал роман о молодости Юлика Златкиса, то назвал бы его «Под сенью девушек в цвету». Но до меня это сделал Марсель Пруст…

Одного вуза Златкису оказалось недостаточно. Закончив Политехнический, он поступил на физмат университета и навсегда связал свою жизнь с математикой.

Это он меня убедил, что математика бывает красива, бывает поэтична, что это не сухая наука, а страсти в ней кипят высочайшего накала.

Для меня Юлик всегда был самым надежным человеком. Один эпизод. Прилетает моя жена из Москвы. Это шестидесятые – начало семидесятых. Её в аэропорту заставляют сесть на следующий рейс, благо их был несколько. «Но ведь чемодан улетит?» «Найдётся ваш чемодан». Действительно, нашёлся, весь перелопаченный. Причем делалось это внаглую, для устрашения. И более того, у дома мы увидели «топтунов»…

Звоню Златкису. Приходит. А мы уже собрали фибровый чемодан самиздата – от «Лебединого стана» Цветаевой, до подаренного мне Аликом Гинзбургом «Синтаксиса». И все это Юлик выносит, отвозит к своим знакомым.

Сколько было подобных эпизодов…

А потом, женившись Юлик уехал в Москву.

С 1991 года, как в Москве был создан лицей информационных технологий, преподаёт в нем математику. Для одних показатель, что Юлий Абрамович Златкис – Соросовский учитель, заслуженный учитель, а для меня, что у него есть сообщество фанов, которые в интернете выкладывают его шутки, рассказывают, как он общается с учениками…

Удивительное дело – он в Москве, я в Одессе, но ощущение связанности сосудов. Часто недуги приходят одновременно, даже операции. Книги читаем одни и те же. Во взглядах близки. Песенка Галича:

Надо выйти на площадь…

Это для него. И выходит.

Как и песни Хвостенко.

А ведь начинали оба с того, что слушали Окуджаву. Потом Галича И запомнили, как завет:

Ой, не шейте вы евреи, ливреи…

Не шили. Не шьем. Обойдемся потёртыми джинсами…

Сегодня у моего друга Юлика Златкиса день рождения. А тут ещё, как подарок небес, разбирая архив нашего общего друга Эдика Гершберга, его жена прислала фотографии, что мы никогда не видели. Среди них и фотография Юлика, сделанная в Одессе в шестидесятые годы.

Романтик

Иногда в недоумении оглядываюсь – что-то я старше всех своих друзей.

Вот сейчас готовим новый номер альманаха «Дерибасовская-Ришельевская», где отмечаем, что Мише Пойзнеру 70, Феликс Кохрихт через месяц достигнет 80, а Губарь всегда молодой…

Но потом приходит здравая мысль – Жванецкому 85, и не замечает возраст. Да только ли он один?

Сегодня, 19 октября, 85 лет исполняется моему другу, краеведу, фотолетописцу Одессы Сергею Викторовичу Калмыкову.

А для всех – Серёже Калмыкову, путешественнику, романтику, почитателю Александра Грина. Молодому в свои, какие угодно годы.

Как часто мы выясняем – кто в каком поколении одессит…

А встречали ли вы человека, который родился в доме, где живёт поныне, а значит, прожил в нём, на улице Лазарева все 85 лет. Более того, его бабушка купила эту квартиру в 1908 году. ТОГДА УЛИЦА НАЗЫВАЛАСЬ МАЛОРОССИЙСКАЯ. Значит, 111 лет назад.

Это я не вообще, а конкретно про Сергея Калмыкова. Вот что значит укоренённость.

Когда-то давным-давно закончил Сергей Гидромет. Выбрал по душевному складу. Предвидел – путешествия, море, природа… И не разочаровался. Профессия не мешала увлечениям.

Всю жизнь с фотоаппаратом. Конечно, и пейзажи. Но любит фотографировать людей, его жанр – психологический портрет.

Не раз мы вместе отправлялись с ним «делать материал». Я расспрашивал, записывал, Сергей снимал. Так мы побывали в доме Виктора Шкловского, в доме Георгия Шенгели, в доме Сергея Бондарина.

Работать с Калмыковым – огромное удовольствие. Мягкий, интеллигентный, думающий, он не просит героя «принять позу», его как бы нет. Но он есть, все видит, слышит, сопереживает – потом это отразится в фотографиях.

Калмыков из тех, кто умеет дружить. С замечательным человеком, писателем Сергеем Бондариным и с его женой, художницей Генриеттой Адлер Серёжа дружил многие годы. И результат – десяток психологических портретов. Мне все нравятся, но люблю тот, где Сергей Александрович Бондарин сидит на склоне у Малого Фонтана, приехал на встречу с морем своей юности…

А ещё Сережа Калмыков – весёлый человек.

Когда-то это ощутил Семён Лившин и затащил Сергея в авторскую группу команды КВН. И тогда вместе с Валей Крапивой, Юрой Воловичем он продуцировал шутки, над которыми смеялась вся страна.

Пять лет назад, когда Калмыков отметил 80-летие, в Литературном музее состоялась выставка его фотографий. Хорошая выставка. А после сотрудницы музея сделали веселые фотографии с именинником. И кто там поймет, кому 40, а кому 80…

Но Сергей Калмыков не только фотографирует, он иногда и пишет. Заставить, правда, его нелегко. Но результат того стоит.

Вот и сейчас помню, что попросил Калмыкова, он написал про свои встречи с Ниной Грин, женой Александра Грина. Обязательно опубликуем.

А вообще-то нужно, молодой-молодой, но пора собрать Калмыкову свои публикации из газет и журналов, свои фотографии и издать книгой. Чтоб осталось.

Рядом с Сергеем его жена – Галя. И так многие годы. Не просто муза, единомышленница. И всегда рядом – друзья. Это отличное качество – уметь дружить.

Пытаюсь вспомнить, когда познакомился с Сергеем. Может быть, у Блещунова – мы оба были завсегдатаями этого гостеприимного дома. Может быть, на средах у художника Олега Соколова. Но вот что точно – мы оба были слушателями «необъявленного концерта» Булата Окуджавы в библиотеке на Преображенской.

Кстати, и родился Сергей Калмыков в один день с поэтом, бардом Александром Галичем.

Вспомнил, что в дни нашей юности радио любило дарить своим слушателям на день рождения – музыкальные, песенные подарки.

Я, конечно, не Всесоюзное радио. Но, почему мне не пожелать Сергею прослушать балладу Галича. К примеру – «Памяти Бориса Пастернака»

 
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели…
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье…
Он не мылил петли в Елабуге
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские письмэнники
На поминки его поспели.
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!..
И не то чтобы с чем-то за сорок —
Ровно семьдесят, возраст смертный.
И не просто какой-то пасынок —
Член Литфонда, усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
«Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела…»
Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!
И кто-то, спьяну, вопрошал:
– За что? Кого там?
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…
Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы – поименно! – вспомним всех,
Кто поднял руку!..
«Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку…»
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул…
А над гробом встали мародёры
И несут почётный ка-ра-ул!
 

А может, предпочтёшь что нибудь более весёлое – «Облака плывут в Абакан». И я не против. Вольному – воля.