Текст книги "Шрам"

Евгений Валерьевич Гришковец

Шрам

После ремонта гостиница «Пойма» совершенно изменилась. Даже не внешне, а по сути. Хотя внешне она тоже преобразилась. Но главное – суть.

Каково в ней было жить до ремонта и как стало в ней жить теперь, Костя не знал, потому что ни разу в этой гостинице не останавливался. А с какой стати? Костя жил в пяти минутах ходьбы от «Поймы». Зачем ему останавливаться в гостинице в своём городе?

Ещё в городе были гостиницы «Центральная», «Ивушка» и главная гостиница, которая была названа именем города, в котором находилась. «Центральная» была типовым пятиэтажным зданием красного кирпича, в ней останавливались командированные из райцентров, шофёры-дальнобойщики и южные люди, торгующие на рынке. «Ивушка» находилась не в центре, а чёрт знает где. В главной гостинице жили государственные люди среднего и ниже среднего звеньев.

А «Пойма» была самая красивая гостиница, гостиница на набережной.

Была ещё гостиница на вокзале, что-то было возле аэропорта, и какие-то порочные мелкие отели с названиями типа «Северное сияние» или «Мон плезир» появились и украсили собой окраины. Но всё это несерьёзно.

В «Пойме» же чувствовалась красота архитектурного замысла и эпоха. Костя любил это здание с высоким и длинным крыльцом, каменными ступенями и белыми крашеными колоннами у входа. Над входом нависал балкон с белой же крашеной балюстрадой.

По выходным, весной, летом и в начале осени на лестнице и крыльце гостиницы всегда фотографировались свадьбы, которые «гуляли» в гостиничном ресторане. Костя видел их, когда ещё мальчишкой катался на велосипеде или просто слонялся по набережной. А потом свадьба шумела за окнами и колоннами гостиницы, только пьяные мужики в белых помятых уже и расстёгнутых на груди рубашках выходили на крыльцо покурить и перевести дух.

Костя бывал в том ресторане с родителями. Несколько раз они ели там. Косте было скучно, но приятно в большом чистом и немноголюдном зале. Туда хотелось.

Ещё возле «Поймы» можно было встретить известных артистов, которые приезжали выступать в их город. На артистов можно было посмотреть, как они неспешно поднимаются по ступеням гостиницы или прогуливаются по набережной рядом с гостиницей. Можно было на них посмотреть и что-то почувствовать.

А после ремонта всё изменилось. Ступени и колонны остались, но стали более гладкими и блестящими. Появились фонари, как на старинных гравюрах. Исчезли тяжёлые деревянные двери с белой табличкой «Ресторан работает…». Они превратились в стеклянные самораздвигающиеся, слегка подёрнутые коричневым дымом двери. Вместо пожилого дядьки у дверей возникли два невысоких охранника с рациями. И ещё перед гостиницей образовалась парковка, и на парковке красивые и чистые автомобили.

Но главное – в «Пойме» стали останавливаться люди. Разные люди. Появились иностранцы и москвичи, которых было сразу видно. Было сразу видно, что иностранцы – они иностранцы, а москвичи – что они москвичи. Артисты остались, но не были так выпукло заметны теперь.

А Костя недавно ездил в Москву и пробыл там довольно долго. Он три месяца был на учёбе и ещё сидел в одной большой технической библиотеке. На пару дней он вырвался в Питер, просто так, посмотреть город, съездил к новоприобретённому в Москве питерскому приятелю. Ему понравился Питер.

Костя три года назад получил диплом инженера, но на авторемонтный завод, по стопам отца, не пошёл, хотя его там ждали как продолжателя династии. Он поработал в автосервисе, попробовал с другом сделать свой, но именно что попробовал, потом даже продавал машины в автосалоне… И решил продолжить учёбу в своём же родном вузе, но только на экономическом. Вот его и направили в Москву по какой-то программе, и он впервые съездил в столицу один и так надолго.

Москва вроде бы сначала не понравилась совсем, но что-то по возвращении стало тошно ходить по набережной, да и по всему остальному городу. И Костя тратил что-то уж очень много денег на звонки новым московским приятелям.

Косте теперь очень многого не хватало у себя в городе, а то, что было, сильно раздражало. Сильно раздражали люди своим поведением, одеждой, занятиями и тем, о чём они говорили. Через некоторое время Костя понял, что хочет в Москву снова, понял, что он соскучился и тоскует…

В Москве, например, Костя привык подолгу сидеть с приятелями в кофейне, недалеко от библиотеки. Там можно было провести полдня в беседах, новых знакомствах или даже чтении вполглаза. Ему это понравилось, он пристрастился и остро чувствовал нехватку такого способа жизни в своём городе. В тех кафе, которые были на центральной, самой красивой улице города, и в кафе-мороженом на родной набережной всё было не то. Не то – от мебели и посуды до посетителей и их детей. Про хороший кофе вообще можно было не мечтать.

Но неожиданно для себя Костя открыл, что в гостинице «Пойма» есть лобби-бар и он совершенно доступен не только постояльцам, но и всем осведомленным желающим.

Открытие случилось неожиданно. Просто один его московский приятель передал для Кости несколько свежих специальных технических журналов. Передал он их с каким-то своим знакомым, который прилетел в Костин город по делам. Костя и этот знакомый условились встретиться как раз в лобби-баре гостиницы.

Они встретились, выпили кофе, поболтали, и на Костю опустилось то самое чувство, которое он испытывал в Москве, сидя часами напролёт в маленькой кофейне.

Лобби-бар появился, конечно, после ремонта. Небольшой такой бар в дальнем углу фойе был сделан, насколько мог оценить Костя, в английском стиле. Пять столиков, стулья и барная стойка тёмного дерева, стены тёмно-зелёного цвета, картинки с паровозами по этим зелёным стенам. Большая кофейная машина с медными боками громко шумела, за столиками сидели люди и читали газеты, перед ними на столиках дымились сигареты в пепельницах, и хорошо пахло кофе и табачным дымом.

Потом Костя пришёл туда просто так, один, чтобы выпить кофе. Он волновался немного, опасался, что охранники зададут вопрос, к кому он или в каком номере проживает. Опасался, что бармен не обслужит или что-нибудь будет не так. Он зашёл туда днём, и всё прошло прекрасно. В баре сидели два иностранца и беседовали, они даже поздоровались с Костей, и Костя остался удовлетворён и доволен. С тех пор он ходил туда почти каждый день.

Приятнее всего было приходить утром пораньше, вместо занятий или каких-то дел. Утром в лобби сидело много людей, но все вели себя по-утреннему сдержанно, громко не говорили и спиртное обычно не пили. Газеты, кофе, сигареты, тихие разговоры. Приезжие готовились к деловому дню, получали своё утреннее гостиничное удовольствие. И Косте нравилось участвовать в этом ритуале. Он чувствовал в этом отдельность от раздражающего его города и пошлого его содержания. Ему приятно было чувствовать себя нездешним и вести себя соответственно этой нездешности. А в том, что ему нравилось так себя вести, он чувствовал свою приверженность столичному или даже европейскому поведению и укладу.

Он просиживал всё утро в баре, всегда готовый помочь иностранцу, если тот не говорил по-русски, что-нибудь сказать бармену или посоветовать что-нибудь. Извиняясь за свой бедный английский, он вступал в короткие приятные разговоры, сам что-нибудь спрашивал, например, из какой страны прибыл собеседник. Ему было приятно получать комплименты по поводу его хорошего английского и вообще. Если разговор случался с кем-нибудь из москвичей, он непременно говорил, что он в Москве бывал, и иллюстрировал свой рассказ знанием многих московских улиц и далеко не хрестоматийных московских мест. Это вызывало у собеседников вежливое одобрение.

Ещё в баре был вкусный кофе, хорошая посуда, на стойке всегда лежали свежие газеты, и бармены были не по-здешнему обучены.

Вскоре все свои редкие деловые и не только деловые встречи Костя назначал только в лобби гостиницы «Пойма». В этом он чувствовал стиль и даже шик.

Со старшим братом Пашей он тоже решил встретиться там же. Встретиться нужно было срочно, а Паша всё тянул и откладывал одну намеченную встречу за другой.

Просто Костя решил поехать в Москву и поузнавать, как можно перевестись в какой-нибудь московский вуз, чтобы закончить учёбу там. Вся информация о таких возможностях была какая-то неутешительная, вот Костя и задумал слетать в столицу и всё разузнать самостоятельно. Да и вообще в Москву хотелось нестерпимо. Приспичило! А денег на это не было.

У отца Костя давно уже ничего не брал, кроме машины, и то иногда, а точнее – совсем редко. Денег уж точно. Достаточно было того, что ему приходилось жить с родителями, которые были категорически не согласны с Костиными жизненным выбором, способом существования, гардеробом и пр. Он старался приходить домой как можно позже, а уходить как можно раньше, чтобы не слышать от отца обычные его: «Ну?! Почему рожа снова кислая? А?!» или «Ну и до каких пор мы будем?..» Отец уже сто лет работал главным инженером авторемонтного завода, всегда был усталым и нервным.

А старший брат Паша был сильно деловой. Он был старше Кости на семь лет, ему исполнилось 31 совсем недавно, он давно уже жил отдельно и хорошо зарабатывал тем, что поставлял на отцовский завод какие-то железяки, и пользовался всеми другими возможностями заработать, которые предоставляли отцовский завод и отцовские связи.

Паша давно уже женился, у него родился сын, и он заметно поправился и даже утратил половину волос на голове. В общем, он выглядел, как типичный успешный, перспективный положительный житель города. Родители очень его любили, были за него рады, а он редко к ним заглядывал. Костя чувствовал, что всегда раздражает брата, но всё же был уверен, что брат его любит.

Вот Костя и решил перехватить денег у брата. К тому же Косте были должны за работу, он по-прежнему иногда подрабатывал в автосервисе, к нему обращались, когда дело касалось сложных технических вопросов, а Костя соглашался, если вопрос или машина были интересные. Ему были должны немало, ему хватило бы на поездку, но должники просили подождать, а ждать он уже не мог.

Они договорились встретиться в лобби-баре в обед, Костя пришёл в час и прождал брата минут пятьдесят. Наконец тот пришёл.

– Ну ты, брат, деловой! Назначаешь встречи в таких местах! Да-а-а! – начал Паша громко вместо «здрасьте». – Чё случилось? Ничего не натворил? – ещё сказал он и крепко обнял Костю, который поднялся к нему навстречу, отложив газету.

– Здравствуй, Паша! Спасибо, что всё-таки пришёл, – сказал Костя тихо. Ему не понравилось, что Паша шумит и ведёт себя не в соответствии с тем, как обычно ведут себя люди в этом месте. – Присядем. Я тебе сейчас всё расскажу. Будешь кофе? Крепкий? Двойной эспрессо, пожалуйста! – это он громко сказал уже бармену.

– О-о-о! Ну, давай присядем, обсудим, – с заметной иронией сказал Паша.

Костя увидел, как Паша диссонирует с лобби-баром в своей типичной для местной успешной моды куртке и таких же, правда, несколько дней не чищенных, ботинках. Весь Паша был очень местный. Косте было неприятно это, потому что он Пашу любил и сердился на него всегда.

– Чего стряслось?! – усевшись, спросил Паша.

Костя сбивчиво, стараясь спокойно и толково, но в итоге многословно и путано объяснил брату, зачем он его позвал, что ему необходимо, что просто так он денег бы не попросил, как не просил никогда до того, и впредь не попросит. Просто теперь возникли обстоятельства, но он скоро всё вернёт, и беспокоиться нечего.

– Можешь дальше не продолжать, – перебил его Паша. – Всё понятно. И ты туда же. А я думал, ты что-нибудь действительно серьёзное придумал, что тебе и вправду нужна помощь.

– Паша, я у тебя просто денег прошу, ненадолго, в долг, мне правда надо, – с готовностью к такой Пашиной реакции сказал Костя. – Я тебе объясняю, что я задумал и на что мне нужны деньги, и прошу…

– Ты глупость очередную задумал, – резко сказал Паша. – И я тебе в этом помогать не буду. В Москву он захотел! Как оригинально и необычно! И ещё хочешь, чтобы я тебе помог совершить такую идиотскую глупость. Что, потянуло в столицу, нанюхался столичного?..

– Паша, я же тебе объяснил всё. Чем ты слушаешь? Я хочу сам походить по университетам. Сам посмотреть, определиться.

– Определиться? В Москве? – Паша при этом махнул рукой. – Ага! Расскажи кому-нибудь другому. Ты тут-то определиться не можешь, а в Москве определишься! Знаю я такие истории наизусть. Не смеши меня, Костя! Ты тут ни черта не делаешь, а в Москве тем более ничего делать не будешь.

– Паша! Я, между прочим, у тебя деньги попросил в долг, а если я прошу в долг, значит, отдам. Я свои деньги зарабатываю, ни у кого на шее не сижу.

– Ты ни у кого на шее не сидишь? – скривившись, спросил Паша. – Ой ли?! Ты с родителями живёшь, ешь, пьёшь, к холодильнику подходишь, разрешения не спрашиваешь. А деньги ты домой приносишь? Ты вообще интересовался когда-нибудь, откуда продукты в холодильнике появляются? Ты уже не пацан, Костя, ты уже взрослый мужик, а привык к халяве. Ты халявщик, брат. Вот и потянуло тебя в Москву. Конечно! Москва! Туда вся халява и стекается со всей страны. Давай, езжай!

– Если денег давать не хочешь, так и скажи, – тихим голосом ответил Костя, – а выслушивать твои поучения в таком тоне я не намерен. Ты сам сказал, что я уже не пацан, – Костя говорил, сдерживаясь из последних сил.

– Да мне денег не жалко! Да даже если бы ты жениться решил тайком или хоть на Северный полюс бы собрался, давай бери, пожалуйста, мне не жалко. А в Москву! Уж извини! Я тебе не враг и твою блажь поддерживать не буду, понял? Если бы ты дело какое-то затеял… Дело, понимаешь? А то в Москву, знаю я, как это бывает…

– Что ты знаешь?..

– Москву знаю! – резко ответил Паша. – Ты думаешь, ты там кому-то нужен, ждут тебя там? Там же всем на всех насрать. Халявщики одни. Только и крутят, только и мутят. Я туда съезжу, так потом помыться хочется после этой Москвы, если бы там партнёров не было, так вообще бы туда ни ногой. А партнёры! Эти москвичи, наши партнёры, они же нас за людей-то не считают, понял ты? Будешь ты мне про Москву рассказывать.

– Хорошо, я понял, – совсем тихо сказал Костя, – я сам всё решу и сам разберусь. Больше я у тебя просить ничего не буду.

– А тебе больше никто ничего не даст, братец, – склонив голову набок, сказал Паша, – успокойся. У тебя же руки золотые, башка талантливая. Здесь дел непочатый край. Займись чем-нибудь, мы с батей поможем. Всегда. Ты же знаешь. Только чем-то толковым займись, и я всегда помогу.

– Вот я тебя попросил мне помочь, – Костя смотрел на стол прямо перед собой, – и как ты мне помог? Ладно! Потом увидим.

– Чего увидим? – громко сказал Паша и опустил руку на стол, пепельница от этого громко звякнула. Из-за соседних столиков на них посмотрели. – Ты чего, не понял, что мы тебя в Москву не отпустим, нечего тебе там делать!

– Ну уж, отпускать или нет – это не тебе решать, Паша. Всё, разговор окончен, – сказал Костя и стал вставать из-за стола.

– Ну-ка сядь! – почти крикнул Паша. – Если своих мозгов нет, значит, будут за тебя думать другие. Сядь, говорю, мать твою!

– И твою, значит, тоже! – стоя сказал Костя.

– Чего? – не понял Паша.

– Ты сказал: «Твою мать», – продолжая стоять, тихо отвечал Костя, – а у нас с тобой одна мать, значит, и твою мать тоже.

– Костя, за такие слова… Ты вообще думаешь, чего говоришь?..

– Я-то думаю. А вот ты, Паша, так и оставайся сидеть на шее у отца и изображать из себя труженика. Кто ты без бати? Это ты без него никуда, это ты халявщик, понял. Вот и сиди здесь, лысей и толстей дальше. А мне советовать больше ничего не смей.

– Что-о-о! – на выдохе громко почти крикнул Паша. Он вскочил, его стул от этого с грохотом упал. На них все посетители бара и все находящиеся в холле гостиницы немедленно оглянулись. – Как ты смеешь?..

– Паша, не шуми, здесь не надо так шуметь, – гордо и чувствуя себя на своей территории, сказал Костя. – Рассчитайте нас, пожалуйста, – сказал он бармену с предельной вежливостью.

Вот такой разговор состоялся у Кости со старшим братом неделю назад. За эту неделю ничего хорошего с Костей не произошло. Погода испортилась, осень окончательно остыла, раскисла, и пару раз даже был дождь со снегом.

Костя на следующий день после встречи с братом встречался с Юрой, своим старым другом, с которым пытался сделать собственный автосервис. Юра так и продолжал работать в автомобильной сфере, и именно он привлекал Костю периодически к работе. И именно Юра никак не мог рассчитаться с Костей за проделанную уже работу.

Встреча совершенно не удалась. Хоть это и было заранее ясно. Юра говорил, что денег он пока заплатить не может, а может только в начале следующего месяца или частями. Костя требовал, ругался, даже угрожал. В итоге он почти устроил истерику и ушёл не попрощавшись. А Юра извинялся, разводил руками, поделать ничего не мог.

Через день после этой встречи они созвонились, помирились, снова встретились, и Костя взял у Юры немного денег, всё, что тот мог дать в тот момент.

Погода стояла отвратительная, дома Костя находиться опасался и поэтому слонялся по городу. Костя опасался, что Паша рассказал родителям об их разговоре, и тогда бессмысленных и тяжёлых нравоучений не избежать. Костя именно что слонялся. Ходить на занятия, работать или хотя бы читать он не мог, ничего не шло в голову. Попробовал сходить в кино, но и на фильме не смог сосредоточиться, он просто ничего не понял, что и почему в этом кино происходит. Москва, досадное отсутствие денег, а главное, совершенно безвыходная ситуация не давали ни о чём думать.

Только по утрам в лобби-баре гостиницы «Пойма» было для Кости что-то умиротворяющее. Но, к сожалению, он не мог просидеть там целый день. Было как-то неудобно, денег почти не было, да даже если бы были, он не смог бы пить столько кофе. Но утром пораньше Костя спешил туда и просиживал там пару самых любимых своих утренних часов.

И вот, через неделю после тяжёлого разговора со старшим братом, Костя вышел из дома как всегда в половине девятого утра. Он дождался, пока отец уйдёт на работу, чтобы не встречаться с ним, быстро умылся, оделся и вышел из дома.

Шёл тяжёлый дождь со снегом. Прямо возле подъезда их большого «сталинского» дома, в котором жили в основном руководители местных промышленных предприятий, стояла их соседка с верхнего этажа. Она была одета в чёрное кожаное пальто, в одной руке держала зонтик, в другой поводок. На конце поводка находился здоровенный доберман Гектор, которого все опасались, но заставить хозяев надевать на него намордник так и не смогли.

Гектор, согнувшись в три погибели, стоял на покрытой раскисшим снегом маленькой клумбе перед подъездом и, изо всех сил тужась, какал. На снегу оставались следы его жизнедеятельности вполне человеческого калибра.

Костя уставился на всё это. Пристально посмотрел соседке в глаза и попробовал испепелить её взглядом. Он даже хотел сделать ей замечание… Но вдруг подумал: «Да хоть на голову себе валите, мне-то что…»

И он прошёл мимо, вышел из двора и зашагал по набережной к гостинице. Снег с дождём был такой сплошной, что другого берега реки не было видно. Костя прибавил шагу, чтобы скорее оказаться в тепле и строгом уюте, в запахе кофе и хороших сигарет.

Мокрый полупрозрачный снег налипал на одежду и намочил Костины волосы моментально. Проезжающие машины давали сильный пар, а из-под колёс у них во все стороны летели студенистые брызги.

Костя, подняв воротник и ссутулившись, широкими шагами направлялся к каменному крыльцу и белым колоннам. Он свернул к гостинице так, чтобы пройти через парковку. На парковке не было слякоти, и к тому же там чернел асфальт. Машины, которые стояли у гостиницы, видимо, только что уехали, и снег не успел как следует нападать на оставленные ими места.

Костя шёл через парковку, глядя себе практически под ноги, когда увидел на мокром асфальте… Он увидел, но по инерции даже перешагнул… и даже сделал ещё полшага, когда наконец вздрогнул, остановился, оглянулся и уставился на то, что перешагнул.

На мокром асфальте, можно сказать в луже, лежал большой чёрный кожаный бумажник. Портмоне… По нему явно проехала машина, но было видно, что он толстый, и края нескольких мокрых купюр торчали из него.

Костя оглянулся по сторонам, выпрямился и ещё раз неторопливо оглянулся. Его взгляд быстро и внимательно обшарил всё вокруг. Очень не хотелось выглядеть идиотом, быть осмеянным или обманутым, и ещё чувство тревоги, опасности и чего-то недозволенного сгустилось вокруг Кости.

Рядом не было никого, даже у дверей гостиницы не было охранника… Вообще никого не было.

Костя наклонился, взял бумажник и, даже не встряхнув его и не обтерев от холодной воды, сунул в карман. Он быстро подошёл к крыльцу, перескакивая через две ступеньки, поднялся и вошёл в фойе гостиницы. Сердце страшно стучало. Он поздоровался с женщинами за администраторской стойкой, напряжённо оглянулся, тряхнул рукавами пальто, от этого на пол полетели брызги. Костя постоял несколько секунд и быстро направился к туалету.

В умывальнике никого не было, он прошёл через него к кабинкам. По ходу Костя взглянул в зеркало и увидел себя взъерошенным, с мокрыми волосами и горящими глазами.

В кабинке он закрылся, опустил крышку унитаза, сел на неё, только тогда осторожно достал бумажник из кармана и открыл его.

Это был большой длинный бумажник. В него были вложены, даже не засунуты в карманы и отделения, а просто вложены, как в книгу… деньги и два паспорта. Денег было много. Новые купюры в разорванной банковской упаковке немного намокли. Красноватые купюры большого достоинства, рубли, много рублей.

Пачка была, наверное, почти полная. Костя осмотрел её и положил на колено. В руках у него оказались два паспорта: обычный и заграничный. Они тоже намокли. Костя раскрыл обычный паспорт и посмотрел на фотографию.

Он увидел худое вытянутое лицо, плечи в пиджаке, рубашка, галстук. «Скачков Владимир Николаевич», – прочёл он. Родился Владимир Николаевич в г. Барабинске Новосибирской области, а паспорт был выдан в Москве. Костя посмотрел ещё год рождения и, не в силах справиться с сердцебиением, с трудом высчитал, что господину Скачкову 34 года. В загранпаспорте фотография была цветная, на ней Владимир Николаевич был в белом джемпере и улыбался. В этом паспорте было несколько виз и десяток печатей. Костя подержал паспорта в руках и сунул их в карман. Он чувствовал, что весь вспотел.

В туалет кто-то вошёл, прошёл через умывальник, подошёл ближе и дёрнул за дверь Костиной кабинки. Костя громко откашлялся и смыл воду.

– Ой, извините! – услышал Костя из-за двери.

Костя промолчал и сидел тихо, пока невидимый ему человек заходил в соседнюю кабинку, кряхтел, журчал, шумел унитазом и жужжал молнией на брюках. Потом человек мыл руки в умывальнике и сушил их ветродуем. Потом он ушёл.

Костя открыл бумажник и осмотрел его. В большом отделении он обнаружил немного рублей, пять стодолларовых банкнот и помятый, сложенный вдвое авиабилет из Москвы и обратно.

В кармашках были кредитные карточки, какие-то визитки. Их Костя не трогал. В другом отделении, под целлулоидной прозрачной поверхностью находилась фотография женщины и двух девочек лет шести и трёх. Женщина была блондинка, она улыбалась, а девочки были нарядно одеты, у младшей на голове была корона принцессы, за спиной у всех виднелась комната с окном и наряженная новогодняя ёлка. Ещё в бумажнике был какой-то хлам: чеки, бумажки, фантик от жвачки.

Костя долго смотрел почему-то именно на этот фантик, положил его на место, снова взглянул на фотографию женщины с детьми. Потом он достал из кармана оба паспорта и зачем-то посмотрел на штамп о прописке. Там был указан адрес: г. Москва, улица Лётчика Бабушкина. Название Косте ничего не сказало, но он почему-то горько улыбнулся. Всё это время он даже ни о чём не думал, а просто чувствовал, как колотится его сердце.

Костя вложил пачку денег обратно, паспорта тоже, сунул бумажник в карман, зачем-то спустил воду и вышел из кабинки. Он долго мыл руки тёплой водой, два раза выдавил в ладонь жидкого мыла с розовым запахом и мыл руки. Ополоснув водой лицо, он громко фыркнул, засмеялся, вынул из брюк пакет с бумажными носовыми платками, вытер лицо и руки. Бросив мокрый бумажный платок в урну, он вышел из туалетной комнаты и по прямой диагонали пошёл через холл к администратору.

– Доброе утро, – сказал он женщине в очках, которая сидела за стойкой.

– Доброе, – ответила она.

– Подскажите, пожалуйста, Скачков Владимир Николаевич из Москвы в каком номере, – тут Костя на миг запнулся, подбирая слово, – остановился?

– Секундочку, – сказала женщина и застучала по клавишам компьютера, – Скачков… В 316-м, – ответила она быстро.

– А вы не подскажете, он сейчас в своём номере? – ещё спросил Костя.

– Оля, 316-й посмотри. Человек у себя или нет, – громко сказала женщина девушке за длинной стойкой.

– Ключа нет, наверное, у себя, – ответила Оля.

– Я могу к нему пройти? – спросил Костя у женщины в очках.

– А вы договаривались?

– Да… договаривались, – ответил Костя.

– А то можно позвонить ему в номер.

– Нет-нет. Я лучше зайду.

– Лифт прямо. Третий этаж.

– Спасибо, я найду, – уже направляясь к лифту, сказал Костя.

Он в первый раз углублялся в недра гостиницы. Лифт был новый и весь в зеркалах. На третьем этаже у лифтов стояли диваны и в две стороны уходили коридоры. Костя пошёл по указателю налево. Зелёные с коричневым ковровые дорожки гасили звук шагов. В дальнем конце коридора копошилась горничная.

На дверной ручке номера 316 висела табличка «Не беспокоить». Из-за двери доносился звук работающего телевизора и ещё какой-то шум.

Костя постоял у двери, прислушиваясь, сердце его заколотилось с новой силой. Он постоял с полминуты и наконец постучал. Стук получился робкий. Костя снова прислушался. Его стук не дал никакого результата. Тогда он постучал сильнее. Опять ничего. Тогда он постучал громко, ударяя в дверь всем кулаком. Ничего не произошло. Костя даже усмехнулся сам себе, почувствовав всю нелепость ситуации, как будто ему что-то нужно от того человека, который не желал откликаться на его стук.

Тогда Костя стал стучать ещё сильнее и стучал долго. За дверью он услышал какую-то возню и явно женский голос, который что-то говорил, только Костя не разобрал, что именно. Наконец он услышал мужской голос.

– Кто там?! – громко спрашивали из-за двери. Слышно было, что голос доносится из глубины помещения, говоривший к двери не подошёл.

– Простите… Это… Откройте, пожалуйста! – сказал Костя твёрже, весь краснея.

– Как же вы задолбали, а! Что это за гостиница такая, бля, – услышал Костя приближающийся голос.

Потом он различил шаги, ворчание, короткое позвякивание у двери, и наконец дверь открылась. Открылась совсем немного. Костя увидел жидкие светлые волосы, торчащие во все стороны, и опухшее вытянутое лицо с маленькими красными глазами.

– Ну! Чё тебе надо? – на Костю пахнуло перегаром. Звук телевизора стал слышнее, и неясный шум стал шумом воды, текущей из-под крана, или шумом душа.

– Скачков Владимир Николаевич? – спросил Костя.

– Так точно, Владимир Николаевич. А ты кто такой?

– А вы не позволите войти? – продолжал Костя, совершенно не зная, что делать и как себя вести.

– Ещё не хватало! Надо-то чего? – продолжало говорить опухшее лицо.

– Просто… Вот… В общем, вот, – сказал Костя, вынул из пальто бумажник и показал его собеседнику. – Это ваш?

Дверь распахнулась. Человек с опухшим лицом был одет в белый махровый халат, и больше на нём ничего не было. Он стоял босиком и придерживал халат рукой, потому что не был опоясан.

Справа от входной двери была дверь в ванную комнату. Дверь была открыта, оттуда доносился шум воды. За спиной у человека в халате был виден коридорчик, а дальше комната. У его ног на полу валялся женский сапог на длинном каблуке и остроносые мужские ботинки.

– Погоди, – сказал мужчина в халате, – это же мой бумажник!

– Так можно войти? – спросил Костя.

– Заходи, – был ответ.

Костя зашёл. Дверь за ним закрылась. Костя сделал всего один шаг и попал в непроветренное, прокуренное помещение, где громко работал телевизор. Ещё там стоял запах комнаты, в которой долго пили алкоголь.

– Яна, выключи телевизор, сколько я могу тебя просить, – хрипло крикнул мужчина в халате, не отрывая свой взор от Кости и бумажника.

– Если ваш, тогда возьмите его, – сказал Костя.

– А где ты его взял? – спросил мужчина.

– Знаете, я его нашёл у входа в гостиницу. Лежал на асфальте. Там ваши документы… Паспорт ваш… Так я узнал…

– Да-а-а?! Ну надо же! Наверное, когда выходил из такси, тогда и выронил, – на этих словах мужчина взял бумажник у Кости и открыл его. – Да выключи ты телевизор!!!

За его спиной прошмыгнула девица с чёрными, как уголь, мокрыми волосами. Она была замотана в большое полотенце и семенила на цыпочках. Телевизор затих.

– Ну надо же! Ничего не помню, – господин Скачков осматривал содержимое бумажника. – Как же мне нехорошо-то, брат, – сказал он и подмигнул Косте. – Так пить нельзя! Видишь, как оно бывает, – он внимательно посмотрел на пачку рублёвых банкнот с остатками банковской упаковки. – Значит, вот так валялся, а ты нашёл?

– Именно так, – ответил Костя.

– Ну ты, как я вижу, взял себе сколько надо? – держа неполную пачку денег в руке, спросил Владимир Николаевич. – Но всё равно спасибо тебе, земляк. Спасибо за документы! Выручил! А теперь давай.

Он открыл перед Костей дверь и почти вытолкнул его в коридор.

Костя вышел, дверь захлопнулась. Он встал, замер и несколько секунд не шелохнулся.

– Представляешь, а я-то бумажник вчера потерял, – услышал из-за двери Костя громкий хриплый голос. – Выронил! А в бумажнике всё! Вот чудак этот нашёл. Смотри, денег уже взял, да ещё пришёл за благодарностью. Нормально, нет?!

Дальше Костя слушать не стал. Он быстро зашагал, а точнее, почти побежал к лифту. Вскоре он уже шёл по набережной и отчаянно матерился про себя. Мокрый снег попадал в лицо и в глаза. От этого глаза заслезились.

Костя долго шёл так, свернул на улицу, шёл, шёл, пока не промок и не замёрз. Потом ехал в почти пустом троллейбусе с запотевшими окнами. Его затошнило, он бормотал что-то себе под нос и водил пальцем по запотевшему стеклу.

Он вышел возле своего университета, зашёл в центральный корпус и долго слонялся по пустынным фойе и переходам. Пойти больше было некуда. Потом прозвенел звонок, и университет заполнился высыпавшими из аудиторий студентами.

Костя позвонил Юре и сказал, что нужно встретиться. Юра ответил, что денег у него ещё не появилось, на что Костя сказал, что ему нужно просто поговорить. У Юры было много дел, и он попросил о встрече после работы.