Текст книги "Лирика в школьном изучении. Г. Р. Державин, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов"

Во второй части стихотворения интонации дружеской беседы уступают место ораторскому пафосу, который подчеркивается призывными восклицательными предложениями.

В четверостишии, начинающем вторую часть стихотворения, появляется метафора «свободою горим», которая заставляет вспомнить фразеологизм второго четверостишия «горит желанье». По свидетельству Ю. М. Лотмана, этот фразеологизм «в пушкинскую эпоху обычно встречался в любовной лирике». Сближение метафор «свободою горим» и «горит желанье» придавало стихотворению совершенно новый, необычный характер, поскольку сближало политическое высказывание и личное, неповторимое, индивидуальное признание. Смысловая насыщенность стихотворения предполагает сосредоточенность читателей на его лексике и фразеологии. В строке «Сердца для чести живы» внимание учеников должно привлечь слово «честь», которое в пушкинскую эпоху напрямую было связано с человеческим достоинством, нравственным долгом. А выражение высокого стиля «отчизне посвятим / Души прекрасные порывы», утверждающее бескорыстное, благородное служение Родине, стало крылатым и живет в языковом сознании народа.

Стихотворение, названное «К Чаадаеву», большинство литературоведов относит к жанру послания. Для этого жанра, который был особенно популярен в первой трети XIX столетия, характерно, что поэт, беседуя с адресатом, высказывает и свои суждения. Нельзя не заметить, что в пушкинском стихотворении безграничная преданность свободе объединяет поэта и его адресата. Не случайно Пушкин так часто использует местоимения «нас», «мы», «наши». Но в четвертой и пятой строфах он прямо обращается к Чаадаеву, называя его «другом» и «товарищем». Слово «товарищ» во времена Пушкина обозначало близких единомышленников, связанных узами братства. (В обращении «Товарищ, верь», возможно, звучит отклик на какие-то сомнения Чаадаева и стремление поэта утвердить его на новых позициях). В заключительной строфе поэт использует слово «самовластье», которое является отзвуком «власти роковой» второй строфы и в котором сильно подчеркнута беззаконность самодержавия. В последнем пятистишии стихотворения особенно сильно звучит непоколебимая вера в победу справедливости, в грядущую славу России, вера в то, что над отчизной взойдет «звезда пленительного счастья».

В стихотворении «К Чаадаеву» отчетливо выделяются лейтмотивы-повторы:

«сон» (1 строфа) – «вспрянет ото сна» (5 строфа)

«горит… желанье» (2) – «свободою горим» (4)

«нетерпеливою душой» (2) – «души прекрасные порывы» (4)

«власти роковой» (2) – «на обломках самовластья» (5)

«вольности святой» (3) – «свободою» (4)

«гнет власти» (2) – «обломки самовластья» (5)

«отчизны призыванье» (2) – «отчизне посвятим» (4).

Начальные лейтмотивы в каждой паре занимают место в первой части стихотворения, а вторящие им слова и выражения расположились во второй его части. Эти повторы, которые сопутствуют размышлениям и призывам поэта, подчеркивают гармоничность и цельность композиции стихотворения, оттеняют логику в движении и развитии поэтической мысли. Двухчастность стихотворения, установленная в ходе интонационного анализа, находит очевидное подтверждение в гармоническом сочетании повторов-лейтмотивов двух частей пушкинского произведения. Нельзя не сказать и о том, что лирика как род литературы оставляет простор разным вариантам её восприятия и толкования. Например, Ю. М. Лотман в анализе стихотворения «К Чаадаеву», адресованном учителю литературы, исходит из трёхчастности произведения (4, с. 199–206).

Завершит анализ стихотворения обращение к точке зрения Н. П. Огарева, высказанной о пушкинском послании в «Русской потаенной литературе». Писатель и критик считал, что Пушкин говорит в стихотворении о «необходимости гражданской нравственной чистоты» и что в послании «звучно сказалась юная вера в будущую свободу».

Одним из этапов изучения стихотворения «Пророк» станет вступительное слово учителя, в котором найдет отражение творческая история стихотворения. Стихотворение «Пророк» было написано Пушкиным 8 сентября 1826 года по дороге из Пскова в Москву, куда поэт в сопровождении фельдъегеря был доставлен на встречу с императором Николаем I. «Пророк» появился «на перепутье» между прошлым и будущим, в самой середине двадцатилетней творческой деятельности поэта. Своим сюжетом стихотворение восходит к библейским сказаниям, в частности к отдельным мотивам книги пророка Исайи, в которой повествуется о том, как возле престола Бога серафим о шести крыльях взял клещами горящий уголь и прикоснулся им к устам пророка, после чего Бог послал Исайю, очищенного от скверны, к людям, и тот стал обличать пороки и возвещать грядущий суд. Обращение к библейскому сказанию определяет и стилистику стихотворения. Его торжественный, ораторский стиль прямо связан использованием церковно-славянской лексики и высокой поэтической речи, которой насыщена, например, знаменитая державинская ода «Властителям и судиям».

После чтения пушкинского шедевра учителем школьники прочитают стихотворение «про себя». Повторное чтение «Пророка» имеет своей целью осмысление его лексики и постижение его лирического сюжета. Естественно, что значение ряда книжных, устаревших слов может быть раскрыто и до анализа художественного текста. Но глубинное толкование целого ряда слов и выражений неизбежно будет сопровождать и сам процесс разбора стихотворения.

Путь изучения «Пророка» определяется движением поэтической мысли. Воплощенный в стихотворении мучительный процесс духовного рождения пророка заставляет обратиться к осмыслению композиции пушкинского шедевра. Такой путь исследования лирического произведения утвердился не только в методике преподавания литературы, но и получил широкое распространение в литературоведении. Не случайно литературовед Т. В. Соколова, обращаясь к пушкинскому «Пророку», подчеркивает, что «композиция стихотворения распадается на три части» (5, с. 405). В самом деле, в стихотворении свободно выделяются три части: вступление, включающее в себя экспозицию и завязку (первые четыре стиха), центральную часть, в которой показаны этапы развития действия вплоть до его кульминации (последующие двадцать стихов), и заключение, где подводится итог совершившегося (заключительные шесть стихов).

Одним из приемов постижения стихотворения станет комментирование текста, которое будет сопровождаться перечитыванием отдельных строф и стихов.

После чтения вступительной части, которая является экспозицией, поскольку знакомит с местом действия и героями, поясняется метафорическое выражение «духовной жаждою томим»: оно прямо связано с поисками истины, неудовлетворенностью окружающим. Аллегорический образ «пустыни мрачной» вызван глубоко личными переживаниями поэта и заставляет вспомнить концовку стихотворения «К морю» («пустыни молчаливы»), а также начало IX стихотворения из цикла «Подражание Корану»:

 
И путник усталый на бога роптал:
Он жаждой томился и тени алкал.
В пустыне блуждая три дня и три ночи…
 

Сопоставление стилистически близких выражений «духовной жаждою томим» в «Пророке» и «жаждой томился» в стихотворении «И путник усталый на бога роптал…» сосредоточит внимание учеников на одном из лейтмотивов стихотворения «Пророк» – томлении духа. В контексте первых двух стихов ученики поймут и значение устаревшего, книжного слова «влачился» (вести жизнь, полную лишений и горя, томиться безрадостным существованием).

Но вступительное четверостишие является не только экспозицией. Оно содержит и завязку действия:

 
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
 

«На перепутье», когда выбор путника, испытывающего томление духа, еще не сделан, происходит его встреча с шестикрылым серафимом. Очень важно пояснить, что серафимы – это огненные ангелы, особо приближенные к престолу Бога и несущие его волю стихиям и людям; они имеют человеческий образ, но при этом у каждого из них по шести крыльев.

В центральной части стихотворения развернут драматически напряженный процесс превращения, духовного преображения путника в пророка, «способного жечь сердца глаголом высшей правды» (6, с. 107). Этот процесс совершается в мгновенных картинах, последовательно сменяющих друг друга. После чтения второй строфы школьники подберут синонимы к словам «перст», «зеницы», «отверзлись» (палец, глаза, открылись). В первых двух стихах воссозданы действия серафима, а в последующих двух строках показаны результаты волшебного обретения зрения. Гармоническая завершенность строфы подчеркнута мастерским использованием сравнений. Посланнику бога достаточно легкого прикосновения («как сон»), чтобы «зеницы» стали «вещими» («как у испуганной орлицы»).

Следующие шесть стихов связаны с обретением слуха. И здесь в действиях серафима подчеркивается прежняя легкость, бесплотность (ср.: «зениц коснулся» – «ушей коснулся»), которая рождает чуткий слух. Повторяющийся в начале стихов союз «и» широко охватывает и усиливает вечно звучащие голоса мира, которые раньше были невнятны и недоступны. Слух возводится на новую ступень и позволяет «внимать» голосам природы и тайной жизни вселенной. «Звуковую» картину мира завершает метафора «дольней лозы прозябанье»: незаметному росту лозы может «внять» только обостренный слух. Звуковая выразительность образа усиливается аллитерацией звуков л – л, н – н, з – з.

В следующих шести стихах персты серафима, легкие «как сон», превращаются в «десницу кровавую». Обретение третьего дара, дара сосредоточенного и мудрого слова вместо «празднословного и лукавого» языка, оказывается мучительным. Последовательность действий серафима и сопутствующие им муки рождения нового качества отчетливо выделены настойчиво повторяющимся в начале стихов союзом «и», который сообщает картине исконную художественную силу и выразительность.

Завершают центральную часть стихотворения четыре стиха, в которых появляется тема страдания, связанная с обретением нового дара. Поэт и философ Владимир Соловьев, анализируя пушкинский «Пророк», в статье «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина» отмечает: «Настоящий центр жизни и существа человеческого, конечно, не в языке, а в сердце его, и оно ли останется нетронутым в процессе совершенствования?» (7, с. 76). Как же отвечает на этот вопрос Пушкин?

 
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
 

Воссоздавая последнее действие посланника Бога, поэт сохраняет возвышенность, величавость общего тона стихотворения. Мастерство Пушкина состоит в том, что использование высокого старославянского слога отодвигает на второй план физическую ощутимость картины. У героя стихотворения «сердце трепетное», оно готово откликнуться на добро, но противостоять злу оно не может. Поэтому серафим, огненный ангел, исполняя божью волю, «угль, пылающий огнем / Во грудь отверстую водвинул». Нарочитое повторение одинаково звучащих предлога и глагольной приставки подчеркивает решительность, преднамеренность действий серафима. Высокое старославянское слово «отверстую» (открытую), замыкающее центральную часть стихотворения, невольно заставляет вспомнить однокоренное слово «отверзлись» (раскрылись, распахнулись) в четверостишии, начинающем его центральную часть. И вновь, как и в предыдущих строфах, анафора «и» вторит действиям серафима и усиливает драматическую напряженность монолога поэта.

«Смертно-животворный процесс кончен. Избранник готов для новой жизни и для новой всепобедной деятельности. Напитанный новыми созерцаниями, умудренный внутренним опытом и от сердца до языка наполненный высшею волею, он будет отныне говорить и действовать не от себя, <…> а именем и силою посылающего его божества» (7, с.77). Заключительная часть стихотворения – это повеление, которое дается пророку свыше. Знаменательно, что слово «пророк», давшее название стихотворению, появляется лишь в его концовке. И все мотивы стихотворения в заключительной части сводятся воедино: «виждь» – напоминает о зрении, «внемли» – о слухе, «глаголом жги сердца людей» – о слове пророка, которое разожжено сердечным огнем и которое дойдет до людских сердец.

В грандиозном образе древнего пророка нашло отражение поэтическое самосознание Пушкина. «Кого же он дал нам в своем «Пророке»? – спрашивает Владимир Соловьев и тут же дает ответ. – Уже давно было угадано и простыми читателями Пушкина, и критиками, что это – идеальный образ истинного поэта в его сущности и высшем призвании» (7, с.64).

Завершит работу над «Пророком» обращение к изобразительному комментарию стихотворения, данному в полотнах и рисунках М. А. Врубеля. На картине «Шестикрылый серафим» (1904) художник изобразил огнеподобного посланника Бога с мечом и светильником в руках. Проницательный взгляд огромных глаз ангела напоминает о высокой миссии избранника – «глаголом жечь сердца людей». Кульминационный момент стихотворения отображен на полотне Врубеля «Пророк» (1892). Центр холста занимает лицо огненного ангела, на котором словно бы отпечаталось понимание того страдания, которое выпало на долю пророка. Драматизм картины, рожденной пушкинским стихотворением, усиливает мотив «отверстой груди», мотив, позволяющей сильнее почувствовать мужество пророка. Идея призвания художника, его служения миру находит воплощение и в карандашных рисунках Врубеля – «Моих зениц коснулся он…» и «Пророк» (1905). В первом из них художник показывает процесс мучительного перерождения просветленного героя, а во втором изображает исхудавшее лицо человека с запавшими глазами, человека, страдающего за правду и красоту.

Вторая половина 20-х годов отмечена появлением в творчестве Пушкина стихотворений философского содержания. Одной из ярких философских миниатюр поэта является стихотворение «Если жизнь тебя обманет…» (1825). Стилистика стихотворения отличается удивительной простотой и ясностью. Его лексика – «жизнь», «день», «уныние», «веселье», «сердце», «будущее», «настоящее» (перечислены лишь имена существительные) – не потребует от учителя дополнительных пояснений. Да и сама образная система стихотворения настолько прозрачна, что освобождает от привычных толкований, обычно сопутствующих изучению лирических произведений. В процессе анализа стихотворения «Если жизнь тебя обманет…» на первый план выйдут наблюдения над его композицией и жанром. В стихотворении, состоящем из двух четверостиший, отчетливо выделяется композиционный и смысловой параллелизм. Он создается перекличкой лексических единиц в двух частях стихотворения:

 
жизнь – живет
не сердись – сердце
уныния – уныло.
 

Устойчивая группа повторяющейся лексики позволяет сильнее подчеркнуть главную мысль стихотворения, которая в ясных и простых словах зовет каждого человека к мудрости в понимании жизни и ее изменчивости. Что же касается повторов в каждой из частей стихотворения, то в них выражен мотив ласкового утешения и духовной умиротворенности («не печалься, не сердись», «все мгновенно, все пройдет», «что пройдет, то будет мило»). Поэтическое выражение мудрости прямо связано в стихотворении с временными представлениями: в нем тесно соединяются «настоящее», «будущее» и прошедшее.

Стихотворение «Если жизнь тебя обманет…» Пушкин вписал в альбом Евпраксии Вульф, дочери хозяйки Тригорского П. А. Осиповой. Но стихотворение переросло жанр частного послания. Самонаблюдения и глубоко личная трактовка переживания, отображенные в стихотворении, получили общечеловеческое звучание, стали поэтическим уроком мудрости. Школьники отметят, что грустные раздумья, преобладающие в стихотворении, приближают его к жанру элегии. Вместе с тем, элегические мотивы сочетаются в стихотворении с философскими размышлениями над проблемами человеческой жизни, что позволяет отнести стихотворение к медитативной лирике (лирике размышления, философской лирике).

Стихотворение «Осень (Отрывок)» – одно из самых совершенных, сложных, значительных по содержанию стихотворений Пушкина. Оно написано Болдинской осенью 1833 года, которая являла собой кульминационный момент творчества поэта. Тогда Пушкин работал над «Капитанской дочкой», создал «Историю Пугачева», сказки, поэмы «Медный всадник» и «Анджело», ряд стихотворений, «пропасть всякой всячины», как писал поэт Н. Н. Пушкиной в письме из Болдина 11 октября. В светлом по настроению и полном жизнеутверждающей силы стихотворении «Осень (Отрывок)» нашёл отражение тот необычайный творческий подъём, которым была отмечена работа поэта в Болдинскую осень 1833 года. Далеко не случайно пора осени, которую особенно любил Пушкин, стала синонимом редкой плодотворности поэта. Но, приступая к анализу стихотворения, нельзя не сказать и о том, что осень вызывала у Пушкина различные ассоциации. В стихотворении «19 октября» 1825 года, где Пушкин вспоминает своих друзей, осень вызывает у поэта грустное настроение:

 
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окрестных гор.
 

Но чаще всего для Пушкина осень – это пора творческого подъёма. «Осень подходит, – пишет Пушкин в одном из писем Плетневу в конце августа 1830 года, как раз накануне отъезда в Болдино. – Это любимое моё время – здоровье моё обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настаёт» (8, с. 311).

После краткого вступительного слова стихотворение читается в классе. А завершающий этап его изучения – выразительное чтение стихотворения учащимися, которое может быть осмысленным только тогда, когда литературное произведение понято учащимися, когда они подошли вплотную к постижению воплощённого в стихотворении эстетического идеала поэта. Как и обычно, анализ явится тем звеном, которое необходимо для усвоения стихотворения. В. Г. Белинский назвал его «целой лирической поэмой» (9, с.271). Эту же особенность лирических созданий Пушкина отмечал и Н. В. Гоголь: «Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы» (10, с.404). Именно это качество стихотворения «Осень (Отрывок)» делает трудоемким его анализ. Из множества возможных аспектов анализа стихотворения необходимо выбрать те вопросы, которые откроют школьникам путь к пониманию идейно-художественного своеобразия стихотворения: это тематика стихотворения, его общий план (композиция), своеобразие стиха, образ автора в стихотворении, особенности поэтического языка, жанр.

После чтения стихотворения закономерным явится обращение учителя к выявлению самостоятельных впечатлений о только что прочитанном стихотворении. Естественно, от учащихся трудно ожидать сколько-нибудь глубоких суждений после первого чтения. Поэтому необходим анализ стихотворения, возможным началом которого станет выявление тематики пушкинской «Осени». В стихотворении свободно выделяются три ведущие темы: изображение осенней природы, рассуждение поэта о разных временах года, тема пробуждения поэзии в творческом сознании поэта.

Стихотворение состоит из двенадцати строф, каждая из которых выражает законченную мысль. Для того чтобы идейно-художественный анализ «Осени» был более осмысленным, необходимо проследить за общим планом стихотворения, решить вопрос о его композиции и сюжете.

Строфа I содержит описание осенней природы. Она является своеобразным вступлением в стихотворение, которое позволяет поэту перейти к рассуждению о жизни во всех ее проявлениях в различные времена года. В II–IV строфах осень сопоставляется с другими временами года. В V–VI строфах поэт возвращается к осени, говорит о своей любви к этому времени года, дает лирическое отступление о чахоточной деве. В VII строфе вновь следует описание осенней природы, примыкающее по своему содержанию к I строфе. VIII и IX строфы посвящены «привычкам бытия», поэтическим ощущениям полноты жизни. Строфы X, XI, XII рисуют пробуждение поэзии в творческом сознании поэта. Ими и завершается стихотворение. Обозрение общего плана «Осени» дает возможность говорить на уроке о необычной для лирического произведения свободе повествования, об отсутствии сюжета, о сочетании лирического и повествовательного начал. Но бессюжетность повествования компенсируется в стихотворении строго продуманной композицией.

Исследователи отмечают двухчастность стихотворения. Первая часть «Осени» – I–VI строфы. Вторая часть – VII–XII строфы. Прологом к первой части является I строфа, прологом ко второй части – VII строфа, родственная, как уже отмечалось, I строфе и вновь останавливающая внимание читателя на живописной картине осени. Созерцание осенней природы будит воображение поэта, вызывает у него множество мыслей, которыми он щедро делится с читателем. Отнюдь не случаен эпиграф стихотворения «Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?», взятый из стихотворения Г. Р. Державина «Евгению. Жизнь Званская» (1807). Интересно, что в черновом тексте «Осени» этот эпиграф отсутствовал и был введен Пушкиным лишь в беловую рукопись. Но эпиграф настолько созвучен содержанию «Осени», что можно предположить, что, работая над стихотворением, Пушкин помнил державинские строки:

 
…и в будни я один,
На возвышении сидя столпов перильных,
При гуслях под вечер, челом моих седин
Склонясь, ношусь в мечтах умильных;
 
 
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
 

Выразительное чтение пушкинской «Осени» немыслимо без понимания тональности стихотворения, его интонационного богатства. Поэтому следующий этап разбора стихотворения может быть связан с наблюдением над своеобразием стиха. «Осень» написана октавами. В характеристике особенностей строфы уместно исходить из её определения в «Кратком словаре литературоведческих терминов», адресованном учащимся старших классов: «Октава (от лат. octo – восемь) – строфа из восьми строк с твёрдой схемой рифм АБАБАБВВ (обязательно чередование мужских и женских окончаний). Тройные рифмы придают звучность и усиливают выразительность, а завершающее двустишие, прерывая их ряд, хорошо для афоризма и иронического поворота…» (11, с. 107). Пушкин, внёсший большой вклад в строфическое многообразие русской поэзии, впервые обратился к октаве в 1821 году в стихотворении «Кто видел край, где роскошью природы…». Октавами написан «Домик в Коломне», в котором, в частности, нашли отражение раздумья Пушкина над русским стихом. А первая строфа поэмы является поэтическим определением октавы:

 
Четырехстопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.
А в самом деле: я бы совладел
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.
 

Черновые наброски стихотворения «Осень (Отрывок)» свидетельствуют о том, что Пушкин не сразу пришел к форме октавы с шестистопным ямбом. Первые строки он сначала пишет привычным для него четырехстопным ямбом, затем нащупывает шестистопный ямб с парной рифмовкой, снова возвращается к четырехстопному, и только после этого поэт стал писать «Осень» твердо определившимся размером – шестистопным ямбом в октавах. Как свидетельствует Н. В. Измайлов, в 1830-х годах «Пушкин особенно охотно и часто прибегал к длинному шестистопному ямбу для выражения своих самых значительных и сокровенных размышлений» (12, с.231). Он не случайно избрал шестистопный ямб в октавах для стихотворения «Осень (Отрывок)», «представляющего раздумья поэта, его настроение, беседу с самим собой и с читателем» (12, с.231). Итак, размышления поэта, различные оттенки его настроения, доверительный разговор с читателем – вот один ключей к выразительному чтению стихотворения. Особенности восприятия поэтом природы, чувства и «думы долгие», вызываемые ее созерцанием, «лирическое волненье» и рождение вдохновения должны вызвать эмоциональный отклик, сопереживание в душе читателя-школьника. Постижение эстетической позиции поэта неизбежно должно найти свое воплощение в устном чтении стихотворения учащимися. Наблюдения над особенностями стиха и будут являться необходимым этапом подготовки школьников к выразительному чтению «Осени».

В разных строфах стихотворения настроение поэта неоднозначно, неодинакова и манера беседы с читателем. Разнообразие, ассоциативность мыслей и чувств поэта искусно подчеркиваются вариациями, вносимыми в систему построения стиха. «Длинный», шестистопный ямб, сообщающий стихотворению эпически спокойный тон, имеет или пропуски ударений (пиррихий), или дополнительные ударения (спондей). Внутристиховая пауза (цезура) вносит разнообразие в интонацию, в ритмическое звучание стихотворения и должна учитываться при выразительном чтении. Характерна в этом отношении II строфа «Осени», в которой Пушкин делится с читателем своим восприятием различных времен года. Торжественный характер и мерный ритм, свойственный I строфе, несколько утяжеляется и убыстряется. Во второй и третьей строках появляются стоящие рядом ударные слоги (спондей):

 
…вонь, грязь – весной я болен:
Кровь бродит…
 

А четвертая строка, напротив, насыщена пропусками ударений (пиррихиями):

Суровою зимой я более доволен…

Использование пиррихиев и спондеев сообщает всей строфе разговорную интонацию, помогает подчеркнуть свободу, искренность и непринужденность беседы поэта с читателем. Наконец, интонационное своеобразие в эту строфу вносит и внутристиховая пауза (цезура). Если в I строфе цезура стоит во всех стихах после третьей стопы, то во II строфе она встречается после второй стопы («Кровь бродит, / чувства, ум тоскою стеснены…») и даже делит строку на три части: «Скучна мне оттепель; / вонь, грязь / – весной я болен».

Но ритмическое разнообразие, вносимое Пушкиным в систему построения стиха, – далеко не единственное средство, призванное подчеркнуть простоту и непосредственность общения поэта с читателем, полноту и богатство мыслей и чувств поэта. Нельзя не обратить внимания на частое использование в стихотворении личных местоимений и глаголов в форме 1-го лица, которые не только подчеркивают обращенность мыслей и чувств поэта к читателю, но и словно бы говорят о единстве, общности восприятия природы и бытия поэтом и читателем. Особенно это характерно для II–VI строф стихотворения, где наряду с я поэта часто используются местоимения вам, нам, мы, нас, объединяющие стихотворца и читателя. После VII строфы, вновь рисующей картину осенней природы, прямых обращений к читателю значительно меньше; исчезает в этой части и разговорная интонация. Здесь читатель не встретит и тех героев, которыми насыщена первая часть стихотворения (сосед, «Армиды младые», «нелюбимое дитя в семье родной», «чахоточная дева»). Героем второй части стихотворения является автор с безмерно богатой жизнью сердца и ума. В этой части на первое место выходит авторское я. И это естественно, поскольку основной темой этой части является самое сокровенное для поэта – творчество, вдохновение. Но и в этой, второй части стихотворения, поэт не порывает связи с читателем: и в шуточном двустишии, завершающем VIII октаву, и в единственном первом полустишии заключительной XII октавы («Плывет. Куда ж нам плыть?..»). А в IX, X и XI октавах, рисующих пробуждение поэзии, читателя уже нет. Интонация непринужденного разговора с читателем, свойственная первой части стихотворения, сначала уступает место торжественной интонации VII строфы, затем поэт вновь возвращается к разговору с читателем, который сменяется взволнованным поэтическим повествованием о минутах пробуждения вдохновения.

Следует обратить внимание учащихся на лексику заключительных строк стихотворения, в которых преобладают слова высокого для поэта значения: «воображенье», «поэзия», «волненье», «мысли», «стихи». Наблюдения над лексикой X и XI строф сделают естественным обращение к лексике всего стихотворения. Разумеется, что эти наблюдения не будут отличаться большой степенью глубины в силу ограниченности времени на уроке. Следует обратить внимание учащихся, например, на то, что I строфа звучит торжественно, величественно благодаря словам высокого стиля: «отряхает», «листва», «нагих ветвей», «хлад», «страждут». Дружеский разговор с читателем требует от поэта снижения лексики: поэт говорит о «вони, грязи», сопутствующих весне, о «пыли… комарах… мухах», которые летом губят «все душевные способности»; он сталкивает слова разной эмоциональной окрашенности («киснуть» и «Армиды», «страждем» и «зима-старуха» и т. п.). В VII строфе, близкой по характеру I строфе, характер лексики и фразеологии вновь меняется и сообщает тональности октавы тожественность и приподнятость. В VIII строфе поэт позволяет себе лишь единственный «прозаизм», который слышится в шуточном обращении к читателю, весьма уместном в заключительных стихах октавы. В следующей, IX строфе следует переход к новой теме – теме творчества. Словарный состав этой и последующих строф отвечает возвышенным чувствам и мыслям поэта.

Пушкин называл поэзию «союзом волшебных звуков, чувств и дум». Может быть, не случайно в этой формуле звуки поставлены на первое место. Черновики поэта убедительно свидетельствуют о том, какое большое значение придавал Пушкин поискам наиболее удачного слова как со стороны его смысла, так и со стороны его звучания. Не случайно, работая над «Осенью», Пушкин в черновике записал рядом два слова: «очей очарованье». Далекие друг от друга в смысловом отношении, эти слова необычайно близки с точки зрения музыкальной: они сливаются в один гармонический аккорд. С сочетания этих слов Пушкин начал строить свою работу над всей VII строфой, которая привлекает внимание читателя исключительным мастерством звукописи. Последующие две строки – «Приятна мне твоя прощальная краса – / Люблю я пышное природы увяданье…» – построены на звукосочетаниях при, про, кра, которые усиливают казалось бы робко прозвучавшее р в первой строке («пора», «очарованье»). Сгущение однородных звуков можно встретить и в других строфах стихотворения. Учащиеся самостоятельно найдут строки, для которых характерна звукопись («Октябрь уж наступил – уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей…», «Иль думы долгие в душе моей питаю…» и т. п.). О звуковой стороне пушкинского стиха прекрасно писал В. Брюсов в статье «Звукопись Пушкина», отмечая, что в его стихах «достигнута полная гармония между содержанием, т. е. выражаемыми поэтическими идеями, и обеими сторонами формы, т. е. формою в смысле звукового построения», но при этом Пушкин «не поступался ни смыслом ради звуков, ни звуками ради смысла» (13, с. 246–247). Отмечая органичность слияния смысла и звуков в лирике Пушкина, Д. Благой звукообразы удачно называет «мыслезвуками» (14, с.220). Такие «мыслезвуки» присущи, в частности, пушкинской «Осени». При выразительном чтении они должны быть подчеркнуты интонационно.