Текст книги "Судьба Застолья"

Евгений Константинов
Судьба Застолья

– Внимание, мелкота! Слушай сюда, – Серега Костиков по прозвищу Шуба разглядывал с высоты своего роста «ожившие» фигурки, не превышавшие высотой мизинец – новых живчиков, пополнивших территорию Застолья. Четыре маленьких женщины и двое мужчин без особой тесноты могли поместиться у него на ладони.

– Я – скульптор, для вас – Вышний, потому что все вы – творение моих пальцев. Вот этих вот самых пальцев. Все вы вылеплены из пластилина и затем посредством моей воли, обрели способность двигаться, есть, пить, получать удовольствия, страдать морально и физически и тому подобное. При этом все вы – уменьшенные копии конкретных людей живущих в нормальном мире.

Спокойно, мелкота, спокойно! И не размахивайте руками, я все равно никого из вас не слышу. Прежде чем предпринимать какие-либо действия, хорошенько меня выслушайте.

Короче! В данный момент вы находитесь на новой территории Застолья. На так называемой «Глухомани». Существует еще и старая территория, более благоустроенная в плане цивилизованной жизни, которую населяют такие же, как вы живчики. Чтобы вам был понятен, так сказать, масштаб вашего теперешнего жизненного пространства, представьте, что вообще вся территория Застолья занимает примерно две трети письменного стола – в его длину и ширину. При этом стол двумя сторонами вплотную приставлен к углу комнаты, а с двух других сторон территорию омывает бурная река, преодолеть которую при всем желании нет никакой возможности…

Так оно и было на самом деле. Серега Костиков по прозвищу Шуба потратил довольно много времени, чтобы увеличить территорию Застолья и чтобы слепить новых живчиков. Шуба сам, волей стечения обстоятельств воссоединившись с собственной оживленной копией, провел несколько дней в Застолье, и ему на собственной шкуре довелось испытать прелести глобальной зависимости от воли Вышнего.

Он осознал, что даже там, на сильно ограниченном пространстве, все равно жизнь идет своим чередом, что каждому живчику ничего человеческое не чуждо. Он лишний раз убедился, что стопроцентно в ответе за тех, кого слепил и оживил. И к огромному своему удовлетворению Серега Костиков пришел к выводу, что созданное собственными пальцами, оказалось очень важно не только для него самого, но и для других людей.

Дело было не только в том, что, благодаря способностям Сереги Костикова и его живчиков был вычислен серийный маньяк, калечащий и убивающий молодых девушек, который, осознав неотвратимость наказания, покончил с собой. И не в том, что несколько раньше, опять же, благодаря удивительным способностям Костикова, удалось раскрыть дерзкое преступление, когда были ограблен инкассаторский маршрут и убиты два человека. Шубе казалось, что его особенное вмешательство в жизнь знакомых ему людей привносит в их существование некую искру, некий стимул взбодриться.

Среди инкассаторов у Костикова был хороший приятель Андрюха Кузнецов – орнитолог. Андрюха жил в Братцево, в небольшой двухкомнатной квартирке, и при этом постоянно держал дома два десятка певчих птиц. Не каких-нибудь там канареек и попугайчиков, а лесных птиц: чижей, щеглов, пеночек, синиц, зеленушек… Это было его серьезное хобби, на котором Андрюха еще и денег зарабатывал, подавая на птичьем рынке тех же синиц и снегирей. Но речь не об этом, а о том, что Андрюха заразил своей любовью к певчим птицам многих и многих своих знакомых. Будучи старшим или сборщиком в течение инкассаторского маршрута, он с таким упоением и любовью рассказывал о прелестях пения птичек, что заражал коллег этой самой любовью, и они просили Андрюху принести в клеточке послушать хотя бы одного чижа или щегла. И он приносил, а инкассаторы и водители проникались голосами певчих птиц и покупали их у Андрюхи, и потом нарадоваться на этих пичужек не могли…

Другими словами, у людей проявлялся интерес не только к банальным футболу-хоккею с пивом и водкой, не только к рыбалке и охоте в сопровождении тех же самых алкогольных напитков, но, оказывается, им еще нравилось и пение лесных птичек. И это было хорошо, правильно.

У Сереги Костикова было много друзей, и недавно он поймал себя на мысли, что среди знакомых ему инкассаторов – людей опасной профессии, довольно много тех, кто действительно увлекается чем-то, что называется, по-взрослому. Один из напарников Костикова разводил аквариумных рыбок, даже какую-то новую породу вывел, о чем и в газете написали. Николай Гаврилович – непревзойденный игрок в домино, собирал марки, и его коллекцию можно было экспонировать на выставках. Пропойца Володька Торопыгин обожал джаз и отдавал последние деньги за редкие виниловые диски любимых исполнителей этой в высшей степени достойной уважения музыки. Валера Царев был по прозвищу Радио, мало того что ярый книгочей и букинист, спартач и меломан, так и еще фанател от разного рода бань, куда постоянно затаскивал с собой Серегу Костикова, к немалому, кстати, Серегиному удовольствию.

Самое удивительное, что анализируя все это, Шуба поймал себя на мысли, что многие его знакомые, не инкассаторы, как раз ко всяческим там интеллектуальным хобби были абсолютно равнодушны.

Для одних свет клином сошелся на автомобилях – нет, не на моделях автомобилей в разных масштабах, а именно на автомобилях, как средствах передвижения. Сам Шуба ничем, как средства передвижения не считал ни автомобили, ни автобусы-троллейбусы-трамваи. Ну, что во внутренностях этих средств может быть интересного? Как и во внутренностях любых других машин, приборов и т. п. Что интересного может быть в лопате, в молотке, в ломе?

Один давний приятель Сереги был постоянно погружен в строительство на своем дачном участке и в ремонт в своей московской квартире. Погружен – годами. Складывалось такое впечатление, что кроме стройки и ремонта его больше ничего не интересует. Казалось, ну вот заменил он в квартире окна, ну, поменял потолки, ну, непонятно для чего расширил на даче терраску, изничтожив при этом две плодоносящих яблони, ну и довольно. Ан нет, обнаруживались новые нескончаемые ремонты и стройки…

Другой его школьный приятель не занимался вообще ничем. После школы, в течение трех лет он поступал в финансовый институт и, в конце концов, поступил, – к тому времени, как Костиков, честно отслужив два года на границе, вернулся домой. Закончив институт, приятель был-таки призван в армии – офицером – куда-то на Урал, где женился, родил дочь и, отбарабанив положенное, вернулся в Москву и стал работать… в мастерской по ремонту зонтов. Он не пил, не курил, в карты не играл… Он любил слушать «Машину времени» и болел за московский «Спартак», при этом ни разу не был на концерте любимой группы, и ни разу в жизни не ходил на стадион, чтобы посмотреть футбол вживую. Однажды его жена позвонила Сереге и буквально взмолилась, чтобы он хотя бы раз хоть куда-нибудь вытащил эту «амебу обыкновенную»: хоть на рыбалку, хоть по грибы, ну, хоть куда-нибудь!!! Серега вежливо открестился, мотивируя, что инициатива должна исходить, в первую очередь от самой «амебы обыкновенной». Инициативы от школьного приятеля так и не последовало. Ну, и слава тебе Господи…

На самом-то деле Серега Костиков, как и его друг-орнитолог приобщил к своим любимым занятиям – рыбалке и охоте – многих знакомых. Он даже был инициатором создания среди коллег-инкассаторов коллектива охотников-рыболовов, и такой коллектив до сих пор благополучно функционировал. Имели место коллективные выезды и на рыбалку, и на охоту, что Серегу Костикова и его приятелей бесконечно радовало.

Конечно же, для большинства членство в этом коллективе, все эти выезды на природу, были еще одним поводом «культурно отдохнуть»… Что ж, как неоднократно повторял Володька Торопов: «Человек не может не пить»…

Когда Шуба лепил свои пластилиновые фигурки, он всегда подсознательно имел в виду какого-то конкретного человека или собирательный образ нескольких людей, и понял он это лишь, очутившись в Застолье. Немного позже, уже восстановившись в нормальном мире, он понял, что все им созданное, принесло свои плоды. У каждого прототипа живчика в жизни что-то изменилось. Изменилось хотя бы потому, что они стали видеть другие сны – про жизнь своих собственных копий. Про непростую, опасную, жестокую жизнь.

После того, как некоторые живчики по разным причинам покинули территорию Застолья, подобные сны у их прототипов прекратились. Должны были прекратиться. Во всяком случае, самому Шубе Застолье больше не снилось. И оно не должно было сниться Любке Скоросчётовой, Кате Жайворонок, Нине-Нинидзе, Марине Савельевой, Степану, то есть, Славке Баукину, Юле, Татьяне Юрьевне, французу Леону и Даше…

Однако в Застолье остались живчики, которых, наверное, тоже пора было восстановить со своими прототипами. В первую очередь это касалось Борисыча, Боярина, Фуфела и Марго. Были еще Тамара и Тимофей, но об их судьбе прежде следовало хорошенько подумать.

Тамара, жившая с Федотом, что называется, душа в душу, заявила, что беременна. На то же самое намекнула Зинаида, делившая одну комнату с Тимофеем. Изымая из Застолья Тамару и Тимофея, скульптор в первом случае оставлял бы безутешно горевать по возлюбленной будущего отца, во втором – наоборот оставлял в одиночестве будущую мать, и в обоих случаях детям грозила безотцовщина. Проблема…

Проблема усугублялась еще и другим. Прототипы самых первых обитателей Застолья – Никодима и Федота, в реальном мире давно умерли. Судьба Зинаиды – прототипа ее копии в Застолье была скульптору неизвестна. Как творец, как Вышний, Шуба просто не имел права изымать из Застолья Никодима и Федота – тем самым, он, можно сказать, прекращал бы жизнь своих «детишек». И если бы, допустим, прототип Зинаиды тоже прекратил свое существование в нормальном мире, то изымая ее копию, Шуба прекратил бы существования не только Зинаиды-живчика, но еще и ее будущего ребенка! На это скульптор пойти никак не собирался, да и не мог морально.

Ну и, конечно же, не стоило забывать еще о двух живчиках, «слепленных» совершенного из другого теста. И не слепленных даже, а превращенно-перенесенных. О Владе и Машке. Что с ними делать Серега Костиков вообще не представлял. С одной стороны, его мучила совесть – это он способствовал тому, чтобы два человека оказались вырваны из реального мира и оказались заперты на сильно ограниченной территории и лишены многих благ цивилизации. С другой стороны, сделал он это вынужденно, чтобы самому не лишиться многого и очень многого. За что Влад с Машкой боролись, на то и напоролись. Конечно же, надо было с ними что-либо решать, но пока, что называется «не горело»…

Горело с Борисычем, Марго, Бояриным и Фуфелом. Горело потому, что у всех у них завязались отношения с другими живчиками, и разруливать эти отношения с прототипами в реальном мире лучше было бы, покончив со сновидениями и воссоединениями душ.

Поэтому Серега Костиков, спустя некоторое время после возвращения из Застолья, последующих разборок с братками Артура Новикова, разоблачением серийного маньяка Тёзки и тому подобное, более-менее пришел в себя и, якобы, отгуляв отпуск, вышел на работу на утренний инкассаторский маршрут…

С детства Сереге Костикову очень нравилась комедия «Семь стариков и одна девушка». По сюжету фильма один из тех самых «стариков» работал инкассатором, и из его уст прозвучала очень значительная фраза: «У меня работа опасная, я деньги вожу!»

Костиков стал человеком опасной профессии после службы в армии. Кстати, как и еще несколько пограничников, с которыми он служил и которые служили до и после него. В армии они охраняли границу, на гражданке – государственные ценности.

По большому счету, профессия действительно была смертельно опасной – пусть редко, но время от времени на инкассаторов случались нападения. Инкассаторов грабили, в них стреляли, их убивали… Но и на любого человека, возвращающегося домой в темноте, могли напасть и ограбить-убить. Да и скольким еще опасностям постоянно подвергается человек, который не замкнулся у себя дома, а жил полноценной жизнью со всеми ее прелестями и рисками! Хотя, и забившийся в сою конуру, разве не подвергается опасности, к примеру, погибнуть под обломками дома, взорвавшегося из-за утечки газа…

Для Сереги Костикова опасность его профессии была пустым звуком. Возможно, потому что за два года службы с автоматом за плечом, ему так и не довелось вступить в схватку с нарушителями границы. Просто потому, что нарушителей не было! Прошли времена следопыта Никиты Карацупы с его собакой и других знаменитых пограничниках, о которых писались книги и снимались фильмы.

Нет, во время инкассации очередного магазина или сбербанка Костиков, не позволял себе расслабляться: вертел головой по сторонам, прикидывал, кто из прохожих может оказаться злоумышленником, отмечал для себя места повышенной опасности, где может быть совершено нападение тех самых злоумышленников.

Ничего не помогло, когда весенним вечером, после инкассации очередного магазина, на улице, в темном углу ему саданули дубиной по затылку, а затем из его же пистолета тяжело ранили старшего маршрута, убили водителя, убили кассиршу того самого магазина – Викторию Ким, после чего преступники похитили мешок с инкассаторскими сумками, набитыми деньгами, и скрылись.

Тот случай ничуть не сподвиг Костикова сменить опасную профессию. Однажды, возвращаясь после работы домой, он едва не погиб – кто-то выбросил из окна многоэтажки бутылку из-под шампанского, и она грохнулась об асфальт прямо перед Серегой, то есть, следующий его шаг пришелся как раз на место ее падения. Если бы какой-то идиот запулил эту бутылку мгновением позже, либо Серега немного ускорил шаг, то все – не было бы его больше на этом свете… На следующий день Костиков возвращался домой прежним маршрутом, но теперь при подходе к многоэтажки задирал голову – не летит ли в него еще одна бутылка из-под шампанского?

У Сереги Костикова даже в мыслях не было уйти из инкассации после ограбления его маршрута и получения травмы головы, после тяжелейшего ранения старшего – Петра Терентьева по прозвищу Боярин, после гибели водителя Сергея Скворцова и кассирши Виктории Ким. Но на свой вечерний маршрут он решил не возвращаться, но не столько потому, что это было связано с воспоминаниями о трагедии. Кстати, начальник инкассации все равно бы этого не допустил по чисто профессиональным соображениям. Костикову никогда не нравилось работать в вечернюю смену, а закрепиться на утреннем маршруте было проблематично, потому что среди инкассаторов и без него хватало людей, считавших, что вечерники по-настоящему живут только в свои выходные, а остальные пять дней у них из жизни выброшены.

С этим трудно было не согласиться: как правило, откатав вечерний маршрут, инкассатор возвращался домой поздним вечером, уставший, частенько – поддавший, мечтающий расслабиться, глядя в телевизор. Более менее, хорошо было тем, кого дома ждали вкусный ужин, заботливая жена, любящие дети. Для семейных людей эти быстротекущие вечерние часы имели смысл. Для таких, как тот же Боярин – вряд ли. Потому-то дважды разведенный Петр Терентьев после окончания маршрута не спешил домой. Там ему одному абсолютно нечего было делать. И во многом поэтому-то он, да и многие другие инкассаторы – неважно, семейные или не семейные домой не торопились, задерживались, чтобы выпить по дозочке с коллегами, а лучше – по две дозочки, чтобы поговорить…

Сереге Костикову, благодаря его многочисленным хобби, всегда было чем заняться у себя дома. Но помимо домашних увлечений он еще очень любил рыбачить и охотиться. Работая в вечернюю смену, выехать на ту же рыбалку он мог позволить себе всего лишь в выходные, работая же на утреннем маршруте – хоть каждый день. То же самое касалось и общения с друзьями.

Поэтому, появившись в кабинете своего начальника Александра Петровича Матвейчикова после окончательного выздоровления, он даже не столько попросил, сколько просто сообщил, что хотел бы впредь работать на одном из утренних маршрутов, обслуживающих сбербанки. Ничего страшного, что в этом случае ни о каких чаевых даже речи не шло; для Шубы важнее всего было свободное время. И Петрович, конечно же, пошел ему навстречу…

И вот, отработав очередную смену, он поспешил на Сретенку в потаенную квартиру, где продолжало существовать Застолье с его обитателями. На первый взгляд, с обитателями было все в порядке. Но, пообщавшись с глашатаем Федотом, прочитав адресованные лично Высшему, то есть, лично ему записи живчиков, Шуба сделал однозначный вывод, что настала пора вмешаться. Для начала – вмешаться его пальцам.

Пальцы свое дело знали. Через некоторое время стандартная платформочка-заготовка размером немногим меньше тетрадного листа оказалась покрыта толстым слоем зеленого пластилина, который скульптор часто-часто истыкал иголкой, добиваясь видимости, якобы это мох. На мху появились два поваленных дерева с обломанными сучьями, пенек, по краям поляны – заросшие травой кочки с виднеющимися красными шляпками подосиновиков и желтыми – сыроежек, в одном углу – холмик муравейника. Попробовать слепить самих муравьев скульптор не решился, как в свое время не стал даже пробовать вылепить колоду катр. Слишком крупными бы они получились.

Зато между поваленных деревьев возникло костровище с жаркими углями, над которыми были пристроены четыре шампура с нанизанными кусками мяса, колечками лука и помидорками, на пне, на расстеленной газете – бутылка водки, стаканы и закуска: пучок зеленого лука, розово-белая редиска, соленые огурчики, открытые банки с сайрой и шпторами, тюбик с кетчупом… Дополняли композицию кучка запасных дровишек, воткнутые в дерево нож и топор, не до конца выпотрошенный рюкзак, из бокового кармана которого торчало горлышко еще одной бутылки, и синее ведерко, доверху наполненное малиной.

Не хватало в композиции только персонажей, организовавших этот пикник, тех, кто будет все это пить и есть. Но с персонажами все было проще простого, они собственно уже имелись. Скульптор обратил взор на Застолье, жизнь в котором текла своим чередом, и, недолго думая, аккуратно пальцами перенес из него на полированную поверхность стола одного за другим четырех живчиков: Борисыча, Фуфела, Боярина и Марго.

Тут же все четверо превратились из живчиков в обыкновенные пластилиновые фигурки. А еще через некоторое время эти фигурки заняли свои места в композиции «Пикник у муравейника». Они сидели на поваленных деревьях, и Марго, держа двумя руками шампур, принюхивалась к шашлыкам, Борисыч нарезал дольками огурец, а Фуфел подставлял стаканы под горлышко бутылки, которой распоряжался Боярин.

Серега Костиков тоже решил выпить. Он был доволен проделанной работой и ничуть не сомневался, что сделал все правильно. Недавно он точно так же изъял из Застолья Дашу и поместил ее фигурку в композицию «Лавочка влюбленных», в которой она обнималась на лавочке под березкой с фигуркой Шубы. Композиция стояла себе в серванте за стеклом, и в жизни Даши Завидоновой и Сереги Костикова все было в порядке…

Телефон зазвонил, как только Шуба поднес ко рту наполненную водкой рюмку. Он чуть помедлил – выпить сейчас или чуть позже, телефонная трель повторилась, и Шуба, переложив рюмку в левую руку, взял трубку правой. Звонил Борисыч.

– Шуба, что это было? – даже не поздоровавшись, спросил капитан милиции. – Ты сделал что-нибудь буквально несколько минут тому назад?

– Борисыч, с тобой что-то случилось, – вопросом на вопрос ответил Шуба.

– Я-а-а… Я вдруг почувствовал, что стал другим, вдруг, в одно мгновение изменился. Вдруг, как-то само собой узнал очень многое. Узнал о себе… Или просто вспомнил… – Борисыч замолчал.

– Почему? – немного погодя, поинтересовался Шуба.

– Это я тебя спрашиваю – почему?

– Тебе при этом стало… лучше?

– Не знаю. Может быть, насыщенней? Или нет, не совсем верное слово…

– А мне это слово понравилось. Насыщенней. Ты о нем Акимову расскажи – инженеру нашему душ человеческих.

– Точно! – кажется, обрадовался Борисыч, и в трубке послышались короткие гудки.

Серега опрокинул рюмку, но закусить не успел, вновь зазвонил телефон.

– Шуба, ты, как сам? – услышал он в трубке.

– Фуфел, ты, что ли? – Костиков терпеть не мог, когда звонивший не считал нужным представиться. Знакомых у него было много, и не каждого он мог сразу узнать по голосу. Водителя суточной машины Владимира Селиванова на этот раз узнал, возможно, потому что только что о нем подумал.

– А кто еще-то? – кажется, удивился Фуфел. – Ладно. Ты завтра на свой утренний выходишь?

– Ну, да – сборщиком. Старшим – Гаврилыч…

– Понятно. У твоего Краснова завтра с утра техосмотр. Так что забронируй на свой маршрут меня. Я Петровича должен буду привезти, так что задержусь немного. Подождешь?

– Подожду. Только я не совсем понимаю…

– Как денежку развезем, – не дал договорить ему Фуфел, – заедем в Боткинскую – Боярина навестить. Ты же не против?

– Да я-то нет, а вот Гаврилыч…

– Договоримся с Гаврилычем.

– Хорошо, Фуфел, мы тебя подождем…

Постоянным напарником Костикова, после его перехода на утренний маршрут, стал Николай Гаврилович – пожилой инкассатор, давно перешагнувший пенсионный возраст, но всегда бодрый, трезво рассуждающий и, можно сказать, правильный. Шуба уважал Гаврилыча еще и за то, что с ним всегда было о чем поговорить, к тому же тот был еще и заядлый филателист. Да и мужик он был нормальный – хоть и уважал, и соблюдал инструкцию, но без фанатизма, и если надо было водителю или напарнику после выполненной работы заехать куда-нибудь по своим делам, Гаврилыч никогда не вредничал.

Тем более Николай Гаврилович ничего не имел против того, чтобы после развоза по сбербанкам государственных ценностей, Фуфел заехал проведать Боярина, серьезно пострадавшего во время ограбления. Правда, сам Гаврилыч в Боткинскую не пошел, остался в машине у ворот знаменитой больницы, в которой однажды как-то и сам залечивал язву. Навещать Боярина пошли водитель и сборщик, при этом у Шубы был с собой пакет с фруктами, соками и кефиром, у Фуфела – фляжечка коньяка.

Петр Терентьев пребывал в Боткинской уже четвертую неделю: сначала был в коме, когда очухался – строжайший постельный режим, и вот врачи разрешили ему передвигаться, но на всякий случай – в чьем-либо сопровождении. Фуфела с Шубой вполне устраивало, что им не надо подниматься к товарищу в палату, и он самостоятельно спустится к ним во двор больницы, тем более, погода стояла изумительная – как-никак, конец мая, свежесть зелени, благоухание сирени.

Чего не ожидали увидеть водитель с инкассатором, так это того, что сопровождать Боярина на свидание с коллегами будет никто иная, как Маргарита Николаевна – директор универсама, получившего от инкассаторов прозвище «Детский сад».

У Шубы – так вообще глаза на лоб полезли. Впрочем, он тут же овладел собой, вспомнив, что в этом мире инкассатор Терентьев и директор универсама Маргарита Николаевна постоянно пересекались по, так сказать, служебной необходимости, что именно рядом с «Детским миром» получил травму Боярин, и очень переживавшая по этому поводу директорша, и раньше приходила навещать пострадавшего. Но помимо знакомства в реальном мире, Боярин и Марго узнали друг друга еще и в Застолье. Не просто узнали, а стали вместе жить, чему, безусловно, были очень даже рады…

Вчера вечером, благодаря воле Вышнего, живчики Боярин и Марго и вместе с ними Фуфел и Борисыч, были извлечены из Застолья, вновь превратились в пластилиновые фигурки и заняли место в композиции «Пикник у муравейника». При этом, как догадывался скульптор Шуба, в жизнь оригиналов этой четверки добавились чувства и память своих копий. И что со всем этим делать?

Кажется, этот или похожие вопросы вертелись на языке у всех, но никто не мог их сформулировать и озвучить.

Шуба с Фуфелом – искрящиеся радостью, по очереди обнялись с Боярином и поцеловали ручку Маргарите Николаевне. Были произнесены какие-то типично-бодрые вопросы о здоровье и такие же типично-бодрые ответы… Все – как-то машинально… У Костикова мелькнула мысль, что даже в том случае, если бы Боярин вдруг сказал, что жить ему осталось всего три дня, то и Фуфел, и Маргарита Николаевна, и он сам не восприняли бы эту информацию, как должную, и продолжали бы банально спрашивать-отвечать.

Сейчас каждого, в том числе и Боярина, в первую очередь интересовало не его здоровье. Костиков подумал, что если обобщить все невысказанные до сих пор вопросы в один, то он оказался бы классическим: «ЧТО ЭТО БЫЛО?» На этот вопрос Шуба мог бы ответить вполне доходчиво и с подробностями. Но вот «КАК?» и «ПОЧЕМУ?» ко всему был причастен именно он, Шуба – Серега Костиков не знал и даже не догадывался. Поэтому он считал, что и на первый вопрос самым разумным ответом будет: «НЕ ЗНАЮ!»

В беседке, куда Маргарита Николаевна привела инкассатора Петра Терентьева на свидание с друзьями-сослуживцами Фуфелом и Шубой, повисла пауза.

– А если – по пятьдесят? – прервал молчание Фуфел, извлекая на свет божий фляжечку. – Мне-то нельзя, – рулидзе, но можно ли больному…

– Не больному, а выздоравливающему! – Маргарита Николаевна резким движением вырвала у Фуфела фляжечку и, не успел тот глазом моргнуть, как свинтила с нее крышку, коротко, по-мужски выдохнула и присосалась к горлышку.

– Браво! – прокомментировал Шуба.

– Э! Э-э… – воздел руки Боярин. – А болезному-то!

– Спокуха! – оторвалась от емкости директорша «Детского сада». И, передавая ее Боярину, уверенно произнесла:

– Лично я ни разу в жизни не слышала, что пятьдесят капель алкоголя могут повредить чьему-то здоровью.

– Золотые слова, – покивал Шуба, наблюдая, как Боярин принимает коньяк и пьет маленькими глоточками. – Мне-то оставь! Я-то не за рулем!!!

Но и он выпил не больше болезного, закусив сочным апельсином.

– Ну, а теперь, – глубоко вздохнул Шуба, – мне надо вам кое-что сказать. Вы, главное не перебивайте.

Прототипы бывших живчиков мгновенно обратились в слух, Фуфел даже апельсин перестал жевать.

– В последние несколько дней каждый из нас и еще несколько человек могли видеть, если так можно выразиться, общие сны. Мы навряд ли узнаем, кто руководил этим экспериментом, тем более что эксперимент уже завершен. Подожди, Фуфел! – поднял руку Шуба, заметив, что тот проглотил-таки апельсин и собирается что-то спросить.

– Мы так же не узнаем всех целей, ради которых этот эксперимент был поставлен. Но он был не напрасен и очень своевременен хотя бы потому что, благодаря ему, наш дорогой Боярин вышел из комы и идет на поправку.

– Да! – выдохнула Маргарита Николаевна и приложилась к фляжке.

– Более того, – продолжил Шуба, когда фляжка опустела. – Мы с вами, а так же еще несколько человек, благодаря этому чудесному эксперименту… – он попытался вспомнить слово, произнесенное Борисычем накануне, но не вспомнил. – Нам с вами довелось обогатиться, что ли, яркими ощущениями. Я бы сказал, прекрасными ощущениями. Думаю, вы почувствовали это особенно сильно вчера вечером, ведь так?

– Точно так! – округлил глаза Боярин. – Вчера, ближе к отбою, я вдруг почувствовал… – он перевел взгляд на Маргариту Николаевну.

– И я! Я тоже почувствовала! Только я не знаю, как это объяснить словами…

Все посмотрели на Фуфела, он же, глядя только на Шубу, слегка отупело произнес:

– Любка Скоросчётова. Кто-нибудь из вас знает Любку Скоросчётову?

В это время в кармане у Сереги Костикова зазвонил мобильник.

– Алло, Костиков, это ты, Костиков? А это я, Костиков! Надеюсь, сейчас-то я тебя не разбудила? Я тебе вот о чем хочу рассказать…

Шуба, молча, потянул мобильник водителю. Фуфел приложил ее к уху, и через несколько секунд глаза его округлились, как недавно у Боярина.

– Люба, это ты?

* * *

В то время, пока Серега Костиков после полученной травмы поправлял здоровье, у начальника инкассации Александра Петровича Матвейчикова появился новый заместитель – Ренат Гарипов. Нормальный мужик, с которым Костиков, так же как и, в свое время с Петровичем, работал на одном маршруте. Были времена, когда они вдвоем с Ренатом и на рыбалку, и за грибами выбирались, а потом вместе учились в финансовом техникуме. Только Шуба, закончив его, палец о палец не ударил, чтобы начать карьерный рост, в отличие от Гарипова, который, собственно ради карьеры в техникум и поступал. Да и ради бога – Костикову даже лучше было, когда среди руководства есть люди, с которыми он, можно сказать, на короткой ноге.

– О, Шуба, привет! – встретил Костикова заместитель начальника, когда тот вместе с Фуфелом и Гаврилычем, отчитавшись о проделанной работе и сдав оружие, вышел из комнаты дежурного. – Ты-то нам и нужен.

– Ренат, приветствую! – пожал Шуба протянутую руку. – Нам? Если по поводу выйти сегодня во вторую смену, то я – пас. Договорился с мужиками на Москву-реку со спиннингами махануть. На вечерку.

Он и в самом деле подумывал наконец-то выбраться на рыбалку, правда, в одиночестве. Погодка радовала, да и у щуки как раз должен был начаться посленерестовый жор. Правда, официально ловить рыбу на спиннинг в это время было запрещено. Но все прекрасно понимали, что правила эти давно устаревшие, на самом деле не имеющие под собой грамотного научного обоснования, поэтому, как спиннингисты ловили рыбу в мае, так и продолжали ловить. И Костиков не был исключением.

– А чего, клюет щучка-то? – не без интереса спросил Ренат.

– Самое время…

– Не волнуйся, Шуба. На сегодня вечерняя смена закрыта, даже резерв имеется. В кабинет Петровича загляни, там тебя кое-то дожидается.

А вот это Костикову совсем не улыбалось – чтобы в кабинете начальника кто-то его дожидался. Лучше уж во вторую смену выйти. Оказалось, Серега напрасно напрягался.

– Вот он, наш герой! – воскликнул начальник.

– Я тоже рад вас видеть, Александр Петрович, – закрыл за собой дверь Костиков, гораздо в большей степени обрадовавшийся присутствующим в кабинете Юрию Борисовичу Клюеву и Игорю Ивановичу Акимову. На самом-то деле вместо друзей он боялся увидеть кого-нибудь другого, например, господина Гидаспова…

– Ха! Слышь, капитан, рад он! Или тебя можно уже майором называть?

– Борисыч! – расплылся Костиков в улыбке. – Неужели в звании повысили?

– Так не мудрено, не мудрено повысить-то! – продолжал восторгаться Петрович. Меньше чем за месяц, – два таких громких дела раскрыть! Это профессионализм, настоящий профессионализм!!!

– Поддерживаю целиком и полностью, – кивнул Костиков. – Особенно в плане его интуиции при поисках маньяка-песенника.

– В данном деле заслуга не только моя, – серьезно сказал Клюев начальнику, словно докладывая. – Но еще и полковника Заводного, и нашего скульптора, и нашего писателя.