Текст книги "Судьба Застолья"

– Даже так? – заинтересовался Матвейчиков.

– Именно так, Александр Петрович! В деле маньяка-песенника в огромной степени сыграла упомянутая Сергеем интуиция. Представляете, Александр Петрович, Мы с полковником Заводновым, как чувствовали, поделились информацией с Шубой, то есть, с Сергеем Костиковым, – как с талантливым скульптором и, следовательно, очень наблюдательным человеком: посвятили его в кое-какие детали, в частности, рассказали, что по показаниям одной из потерпевших, у маньяка между пальцами имеется татуировка. Костиков принял это к сведению, поделился своими соображениями с писателем нашим Игорем Акимовым – тоже человеком донельзя наблюдательным, да еще и памятью не обделенным. И, что бы вы думали? – Клюев выдержал небольшую паузу, заинтриговав не только Матвейчикова, но и Костикова с Акимовым.

– Как оказалось, Москва на удивление тесный город! Я не про приезжих, а про коренных москвичей. Я это давно заметил, может быть, по долгу службы, конечно… Но сколько раз бывало: встретишься с человеком, хотя бы на той же рыбалке, разговоришься, и вдруг выясняется, что у тебя с ним есть общие знакомые, через которых вы слышали о других знакомых и так далее.

И, представляете, наш писатель вдруг вспомнил рассказ одного своего приятеля, что тому вырезал аппендицит хирург, у которого между пальцев была та самая татуировка, на которую обратила внимание потерпевшая! Ну, а дальше найти маньяка было делом техники, или, как вы, Александр Петрович, точно подметили – профессионализм.

– Ха, подметил я! Что Москва – тесный город – согласен абсолютно! Но эта история с маньяком какой-то мистикой попахивает, какой-то фантастикой.

– Ну и пусть попахивает, – сказал Костиков. – Главное, что маньяк-песенник получил по заслугам.

– Вот именно! – Клюев чуть ли не в ладоши был готов захлопать. Но вместо этого открыл свою планшетку и сказал, посерьезнев. – А теперь, прошу внимания! Впрочем, лучше без пафоса. Короче, от имени и по поручению и с вашего, Александр Петрович одобрения разрешите вручить Сергею Михайловичу Костикову от лица всей московской милиции – почетную грамоту!

Он и в самом деле извлек из планшетки цветастый лист бумаги, с какими-то текстом-подписью-печатью и вручил ошарашенному инкассатору.

– За содействие, так сказать при розыске и поимке государственных преступников!

Кажется, Акимов и Матвейчиков сначала растерялись не меньше Шубы, но если у писателя в глазах тут же мелькнула веселая искорка, то начальник инкассации сдвинул брови и принялся чесать затылок. Заметив это, Шуба тоже напустил на себя серьезность и по-армейски отчеканил:

– Благодарю! Служу государственным ценностям!!!

Игорь Акимов, не в силах больше сдерживаться, загоготал, аж очки с носа слетели, – едва успел подхватить. Александр Петрович, крякнув, махнул рукой, распахнул дверцу своего допотопного сейфа и достал из него кое-что действительно достойное для поощрения.

– А от лица всей московской инкассации – вот! – И он потянул Костикову бутылку виски.

– Хорош, ржать! – сказал капитан милиции, когда Акимов и Костиков захлопнули за собой дверцы в его машине.

– Не, ну, согласись, Борисыч, прикольно ведь. Гы-гы… Благодаря Шубе раскрыто громкое преступление. Убийцу нашли, мешок денег государству вернули, и ему за все это – грамоту! Гы-гы-гы! Теперь я понял, почему Шубу не прилюдно, а в кабинете награждали.

– Игорь Иванович, ты лучше бардачок открой, – сказал Борисыч, трогая машину с места.

– О! – перестал посмеиваться Акимов, доставая из бардачка бутылку коньяка. – Пять звездочек – гораздо лучше, чем три звездочки.

– Презент нашему скульптору лично от полковника Заводнова.

– С этого и надо было начинать! А то – грамота!

– Что ж ты думаешь, наш Завод совсем, что ли сапог! Он же не виноват, что система такая…

– Завод не виноват, ты невиноват… – Акимов передал коньяк сидевшему сзади Шубе.

– Два пузырька лучше, чем один, сказал тот. – Предлагаю сегодня же мою грамоту и обмыть!

– Сегодня не могу, – покачал головой Борисыч.

– Он – не может, усмехнулся писатель, явно передразнивая Матвейчикова. – Как говорила моя бабушка: «Нет слова не могу, есть слово не хочу».

– Я иду в театр, – Борисыч бросил взгляд на Шубу. – С Мариной Савельевой.

– Привет ей от меня, – сказал тот.

– Передам.

– Между прочим, Шуба, – поправил очки Акимов. – Сегодня в Лите тоже спектакль дают. Очередной самодеятельный. Помнишь, в прошлом году…

– Как не помнить! – с тем спектаклем у Костикова действительно были связаны особые воспоминания.

– С утра собирался тебе позвонить, да Борисыч опередил, сказал, надо втроем кое-что обсудить.

– А вчера вечером вы что-нибудь обсуждали?

– Поверишь, Шуба, вчерашний вечер я вообще не помню.

– Борисыч?

– Заколебался я вчера названивать этому инженеру душ наших человеческих! Не инженер ты, – пьянь…

– Мерзавец, сволочь… – продолжил за него Акимов, – ползучий гад и сутенер притом. Только вы не хотите войти в положение, понять, что в последнее время я без стопочки ни строчки написать не могу.

– Но раньше-то мог!

– Мог. Только без алкоголя у меня из-под пера графомань несусветная выходила.

– Можно подумать, сейчас – шедевры!

– А вот здесь, Борисыч, – вмешался Костиков, – готов поспорить. Я почти всю его бредятину-кингятину читал. И опубликованную и ту, что «в столе». Кстати, я уверен, что в столе – только, до поры до времени. А, знаешь, почему, Борисыч? Да потому что хоть это и бредятина, но это талантливая бредятина. Гениальная!

– Шуба! – развернулся к нему с переднего сидения Игорь Акимов – донельзя довольный только что услышанным. – Твоими бы устами, Шуба!!!

– А чего, – развел руками Костиков. – Что есть, то есть. Я правду говорю.

– В таком случае, – очень серьезно сказал Клюев. – Скажи и мне правду. Что особенного ты сделал вчера вечером.

– Да, что ты сделал? – вмиг заинтересовался писатель.

– Хорошо, – чуть поразмыслив, решился Серега. – Я даже не только скажу, но и покажу. Но при одном условии…

– Чего покажешь-то? – вскинул брови Игорь Иванович.

– При условии, что вы не станете меня спрашивать – как, почему и тому подобное…

– Почему? – тут же спросил Акимов.

– Да потому, что не знаю я! НЕ ЗНАЮ!!!

– Добре, добре, – сказал Клюев. – Чего разорался-то?

– Вопросов задавать не будешь?

– Постараюсь…

– Нет, Борисыч, – помотал головой Серега. – Так дело не пойдет.

– Хорошо, Шуба, хорошо, – поспешно сказал Игорь. – Не будем мы задавать вопросов. Никаких вопросов! Обещаю!

– А ты, Борисыч?

– Шуба! – взмолился Клюев. – Ну, я же мент, без двух минут майор! Куда ж я без вопросов-то денусь?!

– Знаешь, что, без «двух минут майор»! – взъерошил себе волосы Акимов. – Вопросы будешь задавать на допросах – гражданам уголовничкам! А здесь ты среди друзей. Что мы, без вопросов не обойдемся?

– Добре, – согласился «пока что еще капитан». – Обойдемся без вопросов. Но ты хотя бы сам, что сможешь – объяснишь?

– Все, что смогу, Борисыч. На первом перекрестке направо повернуть получится?

– Без проблем. Но там, вроде, тупик?

– Там закусочная, Борисыч, я ее когда-то инкассировал. А сейчас проголодался – сил нет!

– Так бы сразу и сказал, – Борисыч повернул руль и через несколько метров остановил машину.

– Я не понял… – изумился Акимов.

– В закусочной все поймешь, – не дал ему договорить Шуба. – Мы здесь выпьем, там закусим. И там же я вам кое-что покажу и кое-что расскажу. Чего рот открыл, не знаешь, где емкость?

Пока писатель доставал емкость, а именно – походный раскладной стаканчик, скульптор откупорил бутылку коньяка пятилетней выдержки. Распространяя по салону специфический запах, жидкость из бутылки перелилась в стакан, наполнив его ровно до половины.

– Пей! – велел Шуба Игорю.

– Так мне же сегодня вечером в Лит, – засомневался тот. – На премьеру…

– Вместе пойдем, – заверил Шуба.

Серега Костиков очень любил посещать закусочную с незатейливым названием «Хобби». Даже не потому, что в середине дня здесь не было очередей, и среди фирменных блюд всегда предлагались – пальчики оближешь – «Похлебка русская» и «Бифштекс, запеченный в тесте, с яичницей», которые по сравнению со спиртными напитками, по цене позиционировались весьма демократично. Название заведения соответствовало его внутреннему антуражу, отображающему различные хобби: под потолком были во множестве подвешены клееные модели самолетов и вертолетов; в одной стеклянной витрине были выставлены модели кораблей из пластмассы, в другой – макет железной дороги: с рельсами, стрелками и семафорами, с домиками и станцией, с паровозами и вагончиками; на стенах были развешены коллекционные тарелки; в застекленных полках расставлены нэцкэ и разнообразные фарфоровые и бронзовые фигурки… Все это Сереге Костикову очень нравилось. Будь у него возможность, он сам бы с удовольствием создал у себя дома макет железной дороги и двумя железнодорожными составами не ограничился бы. Но где взять столько денег и, что еще более важно – столько свободного места!

А еще в эти часы в «Хобби» неизменно звучала музыка его любимых рок-групп – и отечественных, и зарубежных, но – что для Костикова было важно – не забойная, а спокойная, лирическая…

Вот и сейчас, пока Костиков, Клюев и Акимов занимали свободный столик и стояли в короткой очереди на раздаче, выбирая, чего бы вкусненького взять на закуску, из динамиков звучала одна из баллад Лед Зеппелина. Костиков, собственно, не выбирал, а привычно взял «Похлебку русскую» – в глиняном горшочке, чтобы не объесться – два блинчика с мясом, ну и селедочку, посыпанную зеленым лучком. Естественно – кружку холодного пива.

Он раньше своих приятелей выставил все это с подноса на свой любимый столик в углу зала, после чего водрузил на самую середину стола платформочку с пластилиновой композицией «Пикник у муравейника», которую принес с собой из машины в коробке из-под обуви, убранной в сумку. Чтобы добавить интриги, накрыл платформочку бумажными салфетками.

– Аккуратнее! – одернул он Акимова, усевшегося за стол и протянувшего руку к салфеткам. – Там сюрприз. Давай, Борисыча дождемся.

Писатель тоже взял кружку пива и «Похлебку русскую», в остальном вкусы его и Сереги разнились: тот самый «запеченный в тесте бифштекс, с яичницей», салат из свежих овощей, свекла под майонезом и вдобавок ко всему – жульен.

Милиционер предпочел на первое большую тарелку борща и полстакана сметаны; на второе – «ассорти мясное на сковороде», состоящее из жареной картошки с грибами, с кусочком свинины, кусочком говядины и котлетки; вместо пива – два стакана компота.

Все блюда на столе поместились с трудом, тем более что середина была занята сооружением из салфеток, от посягательств на которое Сереге пришлось оградить жестом теперь и Борисыча. Впрочем, совсем ненадолго. Со словами:

– Вот именно то, что я собирался вам показать, – Костиков убрал салфетки, и Борисыч с Игорем увидели миниатюрную композицию: поросшая зеленым мхом лесная полянка с муравейником и кочками, из которых виднеются шляпки грибов, два поваленных дерева, между ними – костровище, на котором готовится шашлык, и восседающие на этих деревьях три мужика и женщина – в предвкушении трапезы.

– И ведь знакомые все лица, – уставился на композицию Игорь Иванович. – И Борисыч, и мужики эти. Тетка, кажется, тоже в твоем мультике была.

– Это был не мультфильм, – сказал Клюев.

– Не, ну, понятно, что не рисованный, а пластилиновый. Хотя, мне рисованные мультики больше нравятся.

– Да успокойся ты! – разозлился Клюев. – Это вообще не мультик был, понимаешь.

– Не мультик, значит… – Акимов с жадностью принялся поглощать похлебку русскую. Костиков – тоже, ну а Клюев, не отрывая взгляда от композиции «Пикник у муравейника», принялся за борщ со сметаной.

– Приятного аппетита! – прозвучало над головами трапезничающих, и Шуба, оторвавшийся от похлебки, узнал хозяина закусочной.

– Спасибо, Гагик Георгиевич. Вот, притащил к вам друзей, надеюсь, постоянных будущих клиентов.

Продолжавшие жевать Клюев с Акимовым, утвердительно закивали.

– Я в этом даже не сомневаюсь, дорогой! Для всех наших клиентов посещение «Хобби» превращается в хобби!

– Похлебка – изумительная, – похвалил Акимов.

– У нас все, все изумительное, дорогой! Когда бифштекс будешь кушать, пальчики оближешь. А потом пожалеешь, что у тебя желудок очень маленький, чтобы в нем все фирменные блюда «Хобби» поместились! Надеюсь, дорогой, борщ тебе тоже нравится?

– Отличный борщ! – не покривил душой Клюев

Шуба заметил, что хозяин закусочной с интересом разглядывает установленную посередине стола пластилиновую композицию.

– Ну, и как вам мое хобби, Гагик Георгиевич? – спросил он.

– Где ты взял это произведение искусства, дорогой?

– Обижаете, Гагик Георгиевич.

– Почему обижаю? Чем я мог обидеть?

– Он это произведение искусства своими собственными пальцами вылепил, – подсказал Акимов. – Называется «Пикник у муравейника».

– Не может быть! – вскинул густые черные брови хозяин закусочной. – Своими собственными пальцами?! Дорогой, можешь пока никуда не убирать свой «Пикник»? Я за очками сбегаю.

– Вы лучше возьмите композицию с собой, Гагик Георгиевич. Чтобы и нам не мешать обедать, и самому в спокойной обстановке получше все рассмотреть, – скульптор потянул ему композицию, и Гагик Георгиевич бережно принял ее двумя руками.

– Обедай, дорогой, обедай. Приятного аппетита!

– Надо же – ценитель, – усмехнулся Акимов, глядя ему вслед. – Шуба, если твой Гагик захочет ее купить, предоставь торговаться мне.

– Никакой торговли! – возразил вдруг Клюев. – Покупатель на этот раз я, и цена мне известна.

– Борисыч, а чего так пафосно-то? – развеселился Акимов. – Шуба, я бы на твоем месте с товарища «без двух минут майора» две шкуры содрал.

– Хорош трепаться, – в руках у Костикова оказалась початая бутылка коньяка. – Стакан подставляй!

– Да! Под такую закуску грех не выпить. А Борисыч у нас за рулем, ха-ха. Но это его личное дело. Ха-ха-ха…

– А ведь прав был твой Гагик, что желудки у нас слишком маленькие, – спустя некоторое время, сказал Игорь Акимов и отправил в рот последнюю ложечку жульена.

– Лично я – почти объелся, – погладил себя по животу Клюев.

– А я вас предупреждал…

– Предупреждал он, – писателю явно пришлась по душе манера начальника инкассации повторять слова собеседника. – Давайте лучше к разговору о мультике – не мультике вернемся.

– Очень бы хотелось вернуться, – сказал Клюев.

– Ну, если в двух словах… – пожал плечами Шуба. – Те самые пластилиновые фигурки, которые сейчас рассматривает Гагик Георгиевич, еще меньше суток тому назад жили самостоятельной жизнью. Двигались, ели, пили, занимались сексом, ловили рыбу… И то что ты, Игорь Иванович, посчитал за мультик, на самом деле можно называть документальным фильмом.

Что смотришь, писатель-фантаст? Я тебе на это уже намекал. А Борисыч собственными глазами за своей движущейся пластилиновой копией наблюдал.

– Тогда ты назвал это экспериментом, – вставил Клюев.

– Это и был эксперимент. И потом я его продолжил, хотя и соврал тебе и Заводу, что с этим делом покончено… Чем ты недоволен, Борисыч? Нафига мне надо было открываться перед подполковником Заводновым, который в приятельских отношениях с неким господином Гидасповым?

– Гидаспов, Гидаспов… – забарабанил пальцами по столу Игорь Иванович. – Знакомая фамилия… Ну, да и черт с ним. Ты по существу мультика документального чего сказать-то хотел?

– Шуба, – тяжело вздохнул Клюев, – писатель либо прикидывается, либо действительно не понимает…

– А вот обижать меня не надо, Борисыч, – сказал Акимов умиленно-просительно. – У меня воображение развито похлеще, чем у тебя, мента-аналитика, и чем у Шубы-скульптора. Думаете, просто так всякая мистика-фантастика из-под пера выходит? Чтобы написать очередную кингятину, надо для начала самому в нее поверить и внутри себя все это перекрутить, в своих мозгах, в печенке-селезенке.

– Не в печенке, а в печени, – поправил Костиков.

– Иди в жоппу, – огрызнулся Акимов. – Вот я с шести лет книги читаю. И по сей день – взахлеб. Думаешь, почему очки ношу – все из-за них, из-за книжечек родненьких. И в тех книжечках по большей части все, как правило, – выдумка. Если выдумки нет, то я это и не читаю. Возьмем всяких там Эркюлей Пуаро с Шерлоками Холмсами, возьмем какого-нибудь Джеймса Бонда… Читать про них интересно, но это же чистейшей воды выдумка, если не сказать гораздо жестче. Вот объясните мне, с какого перепугу я должен поверить в то, что агент под номером 007 одной автоматной очередью скосил два десятка крутых бандюков, а сам при этом не получил ни единой царапины? Я, скорее, в самодвижущиеся пластилиновые фигурки поверю – мало ли до чего дошел прогресс…

– А если прогресс тут ни при чем? – спросил Костиков.

– А что? Мистика? Фантастика? Телекинез с полтергейстом?

– Нет. Просто во всем виноват только я.

– Что – ты? – повысил голос Акимов. – Что?!

– Ну, вот лично я, взял, да и, можно сказать, вдохнул жизнь в свои пластилиновые фигурки.

– Как это – вдохнул?

– Стоп! – поднял руки вверх Серега. – Кажется, мы условились, что на подобные вопросы я не отвечаю. Просто потому, что ответов на них не знаю. Просто примите случившееся, как должное, от которого уже не отвертеться.

– Хорошо. Извини, – тоже поднял руки писатель. – Допустим… Допустим… Нет, вот смотрите. Существует, так называемая Научная Фантастика, в которой всякий там научный прогресс, нуль-транспортировка, иные миры, отличные от земных цивилизаций, которые, в принципе, по большому раскладу, якобы могут существовать. Существует, так называемое Фэнтези, в которой позиционируют драконы, маги, эльфы, гномы и тому подобное, которых, как бы в наше время и не должно быть, но которых, если хорошенько покопаться, можно и отыскать – тех же драконов, тех же гномов, да и тех же магов – только оглянись вокруг – кишмя кишат. Существует, так называемая Мистика, в которой уже другие персонажи: вампиры, зомби и тому подобное. Это совсем уж… мистика. А вот я – черт его знает! Каким больше верить сказочкам – научной фантастике, мистике, фэнтези и еще сотням другим направлениями, умозаключениям якобы писателей, якобы инженерам человеческих душ.

Вот, скажи мне, Шуба, каким таким ярлыком обозвать эти твои самодвижущиеся пластилиновые фигурки? Ну, определись сам со своими фантазиями, воплощенными в действительность!

– У вас там что-нибудь осталось? – спросил Клюев у Сереги Костикова. – Если осталось, то лучше налей писателю нашему. Похоже, опьянел Игорь Иванович.

– Я больше от обеда опьянел, чем от коньяка. Но еще больше, – от того, что начинаю верить в ожившие пластилиновые фигурки. А ведь про это можно книгу написать – в стиле «наивная фантастика». Сокращенно тоже НФ. Хотя, какая же это фантастика, если ты, Борисыч все вживую видел. А?

– Да, видел, видел, не сомневайся. Мне тебя обманывать незачем, – Клюев перевел взгляд на скульптора:

– Сергей Михайлович, ответь мне всего на один вопрос. Говоря твоими же словами ты «взял и вдохнул жизнь в пластилиновые фигурки». Среди которых была и моя копия. А потом ты взял и, так сказать, выдохнул и…

– Да, Борисыч, ты абсолютно прав. Я вновь сделал так, что фигурки стали обычным пластилином. И впредь тебе не будут сниться сны, будто ты занимаешься сексом с лыжницей на зимней полянке.

– Я же помню ту композицию! – обрадовался Акимов. – Это когда она на лыжах, а он…

– Заткнись, Игорь Иванович! – сердито сказал Клюев. – Шуба, а остальные твои копии?

– С ними – то же самое.

– Со всеми?

– Знаешь, Борисыч, в чем прикол? Буквально пару часов тому назад я говорил эти же слова Боярину, Маргарите Николаевне и Фуфелу. Да-да, тем самым прототипам, чьи пластилиновые копии вместе с тобой приготовились на пикнике пить водку и пожирать шашлык.

– Кстати, а куда твой Гагик запропастился? – спросил Акимов. – О! Легок на помине.

Хозяин закусочной и в самом деле появился в зале, но подойти к столику, за которым сидели Шуба и его друзья, не спешил. Для начала открыл замочек на одной из витрин, поместил в нее пластилиновую композицию, вновь навесил замочек. Только после этого, донельзя довольный, направился к столику в углу зала.

– Любые деньги, дорогой, любые деньги за твое произведение искусства! – говорил он, приближаясь и похлопывая по ладони пухлым бумажником. – Я же всех узнал, всех! И тебя, дорогой, – Гагик Георгиевич отвесил поклон Клюеву. – И инкассатора Боярина, и водителя мордатого, и Маргариточку мою драгоценную…

– Вы знаете Маргариту Николаевну? – удивился Костиков. – Директора универсама?

– Как же, как же ее не знать, дорогой! Для нее мое «Хобби», как дом родной!

– Воистину, Москва – очень тесный город, – сказал Клюев, поднимаясь. – Но вы напрасно достали деньги, дорогой. Вещь уже продана. Позвольте ключик от витрины.

– Как продана? Кому продана? Я же, я же…

– Успокойтесь. Гагик Георгиевич, – Костиков тоже поднялся со своего места. – Наш дорогой милиционер Юрий Борисович ошибся. Никому эта вещь до сих пор не продана. И продана не будет, смею вас уверить.

– Шуба! Я не понял? – нахмурился Клюев.

– Гагик Георгиевич, можно сказать, предугадал мое решение и сам выставил композицию «Пикник у муравейника» среди экспонатов своего заведения. Более того! Я готов в ближайшее время предоставить для, так сказать, минивернисажа под названием «Наивное искусство» еще несколько подобных экспозиций. Недельки так на две-три…

– Отлично, дорогой, отлично! Приноси свои композиции, я для них отдельную витрину выделю!

– А хулиганские вещички тоже выставишь? – усмехнулся Акимов, и, не дождавшись от Сергея ответа, обратился к заинтригованному хозяину «Хобби». – У него же, Гагик Георгиевич, все больше композиции эротические, со всякими там выкрутасами.

– Почему же, ты раньше ничего не рассказывал, не показывал, дорогой! – всплеснул руками Гагик Георгиевич. – Ай, как жаль, как жаль! Очень хочется посмотреть на твое наивное хулиганское искусство, дорогой. Самому посмотреть, другим показать. Очень хочется!

– Увидите, Гагик Георгиевич. Но при одном условии. Вы даете гарантию, что с композициями ничего не случится…

– Как зеницу око охранять буду твои композиции! У меня за все время ни одного самолетика-вертолетика не пропало, ни одна машинка, ни одна фигурка-фигулька не исчезли.

– В таком случае, Гагик Георгиевич, готовьте не одну витрину, а сразу две, – многообещающе подмигнул Костиков хозяину «Хобби».

Борисыч высадил Серегу Костикова и Игоря Акимова у метро «Октябрьское поле» и поспешил к себе домой, чтобы приодеться перед походом в театр. Сереге и Игорю спешить было некуда: начало самодеятельного спектакля на крошечной сцене Литинститута было запланировано на семь вечера, но писатель с инкассатором, в отличие от милиционера наводить марафет не собирались. Если же принять во внимание, что у них была в запасе бутылка виски, а на дворе стояла теплынь и вовсю цвела сирень, то друзьям оставалось только радоваться жизни, ожидая еще больших радостей.

Не мудрствуя лукаво, Игорь предложил сразу выдвинуться по направлению к Литинституту, благо от «Октябрьского поля» до «Пушкинской» ветка метро была прямая. Они и выдвинулись, и, опять-таки, не мудрствуя лукаво, направили стопы на вовсю зеленеющий Тверской бульвар прямиком к памятнику Сергею Есенину, где и расположились на одной из удобных лавочек.

Для Акимова, закончившего Литинститут, это место было донельзя родным и душевным, и Костиков хорошо это знал – сколько раз составлял компанию ему и его сокурсникам! Однажды, когда Игорь только начал учиться, Серега принял его предложение и посетил одно из практических занятий по литературной практике. То занятие произвело на Костикова неизгладимое впечатление, он даже пожалел, что не способен, как Акимом, правильно складывать слова в предложения и так далее. Восхитил Серегу Костикова, в первую очередь, ведущий занятия мастер – известный писатель. Даже сейчас, по прошествии нескольких лет он вспоминал обращение мастера к своим ученикам-первокурсникам: что все они и каждый в частности для него «не тени, а живые люди». Вот и для Шубы любой из его живчиков был не тенью, но одним из детишек, за судьбу которого отвечал только он, скульптор.

Шуба пытался втолковать эту мысль своему другу-писателю в то время, пока они вдвоем, закусывая шоколадкой, распивали бутылку вискаря на Тверском бульваре – аккурат между зданием театра МХАТ и театром имени Пушкина, который граничил со стенами Литературного института. Игорь Акимов его слышал и понимал и, кажется, не просто понимал, но еще и на ус себе наматывал будущий сюжет очередной нетленки, которую, возможно и напишет, но которая все равно на неопределенное время останется лежать в столе, потому что это, так называемый, «не формат», который сегодня издателям нафиг не нужен…

– Хорошо, – допытывался до приятеля Костиков, – издателям твои нетленки не нужны, потому что не формат. А читателю такой не формат – нужен?

– Конечно, нужен, – без раздумий отвечал Акимов. – Нормальный читатель этим гребаным форматом давно пресытился. До блевотины пресытился. Потому и не покупает книжечки в ярких обложечках, на которых звездолеты бороздят внутренности драконов с трансформерами, а космические русалки трахают бессмертных эльфов и ученых троллей…

– И?

– Что – «И»? У издателей своя политика, которую лично я пробивать не собираюсь. Я, слава тебе Господи, не писательским трудом себе на жизнь хлеб с маслом зарабатываю. Для меня писательство, так же, как и для тебя пластилин – хобби.

– Но ты ведь все равно хотел бы…

– Конечно, хотел бы! Кто спорит-то! И тиражи, и слава, и баблище – все в мечтах! Но, знаешь, в чем еще прелесть моего писательского хобби? А в том, что мне самому очень даже нравятся мои нетленки. И когда я стану стареньким, с седою головой и тому подобное, то для собственного великого удовлетворения достану из стола свою собственную рукопись и стану ее читать и наслаждаться историями, которые когда-то придумал…

– И это достойно всяческого восхваления…

– Так же, как и твои пластилиновые композиции…

– Так же, как и мои… эти самые…

– Эмма?

– Сам ты Эмма! Спросонок не разобрал или память отшибло?

– Ой, простите! – Костиков и в самом деле закемарил на лавочке возле памятника Сергею Есенину. Впрочем, как и его приятель Акимов, который теперь усиленно протирал очки.

– Тебя, ведь Ритой зовут? – Серега вспомнил имя одной из трех остановившихся напротив девиц.

– Оп-паньки! Кого я вижу! – вскочил с места водрузивший на нос очки Акимов. – Аллочка, Кесса-критикесса, Ритуля! А мы с Шубой специально к вам на спектакль притащились. Сколько времени-то?

– Есть еще время…

– Гарри! Сколько раз просила не называть меня Кессой!

– Подумаешь! – фыркнула Рита. – Меня – так вообще, с какого-то перепуга, Эммой обозвали.

Нет, ни с какого-то там «перепуга» Шуба назвал эту худышку с миниатюрными чертами лица Эммой. Именно это имя присвоил он одной из незавершенных пластилиновых фигурок из будущей «фашистской» композиции. И копию той, которую Игорь назвал Аллочкой, скульптор тоже слепил, назвав Изольдой. И обидчивую Кессу, которая, как вспомнил Костиков, училась на факультете критики, и которую на самом деле звали Ксения, он тоже слепил и назвал то ли Софьей, то ли Гердой. На самом деле пластилиновые «фашистки» требовали доработки, после чего за каждой и закрепилось бы конкретное имя.

Между тем, в руках у Игоря оказалась недопитая бутылка виски и недоеденная шоколадка, от которых ни одна из прототипов творений Шубы не отказалась. После чего все трое закурили – для этого, собственно, они и выбежали перед началом спектакля на несколько минут на бульвар, ну а выпили, по словам Аллы-Изольды, для храбрости.

В отличие от девушек, Серега с Игорем не курили, а в бутылке осталось на донышке, и если учесть, что им предстояло часа два наслаждаться самодеятельностью, надо было срочно бежать в магазин. Что они и сделали, благо «Елисеевский» гастроном, где всегда можно было «дозаправиться», находился неподалеку.

В гастрономе сразу же и выпили. И Сереге показалось, что напрасно поспешили, надо было бы попозже. Впрочем, кода добрались до территории Литинститута, где посередине садика, весь в зелени стоял памятник Герцену, инженер человеческих душ Акимов предложил скульптору Костикову усугубить еще по пятьдесят, чтобы взбодриться перед спектаклем, отказываться он не стал. И ведь действительно взбодрился. Во всяком случае, первую половину первого акта спектакля воспринимал вполне адекватно. Узнал, кстати, в одной из артисток Ларису, которая послужила – прототипом еще одной фашистки – Софьи. Вспомнил, что после первой же встречи, окрестил Ларису «девушкой из высшего общества», и что Игорь, кажется, был безнадежно влюблен в эту «мажористую», которой в его будущей пластилиновой композиции планировалась роль командирши-стервы.

Еще вспомнил, когда и как собственно зародилась у него идея создать «фашистскую» композицию. В отношениях с девушками Серега не любил ходить вокруг да около. Если приглянулась особа прекрасного пола, и если с ее стороны в отношении него не было явной антипатии, так зачем время терять! Вот и однокурсницу Акимова, тростиночку-Риту, с какой-то изюминкой в миниатюрных чертах лица, Серега Костиков в первый же день знакомства пригласил в свою холостяцкую квартиру. И все у них складывалось очень даже прекрасно… До тех пор, пока Ритуля, уже полностью раздетая, лежа в его кровати, вдруг возьми да не заяви, что по своим убеждениям является ярой фашисткой.

Прозвучало это так не вовремя, так абсурдно, так вызывающе неправильно, что у Сереги вмиг отрезало всякое желание заняться с тростиночкой любовью, даже дотронуться, даже смотреть на нее не захотелось.

На том свидание и закончилось. Ритуля – то ли возмущенная или озабоченная непониманием нового знакомого ее мировоззрения, то ли злорадствующая убралась восвояси. В голове же скульптора ее образ, что называется, «завис», и пришло время, когда он воссоздал фашистку-тростиночку в пластилине, вот только имя дал другое – Эмма – наверное, тоже благодаря какой-нибудь отложившейся в мыслях ассоциации.

Ну, и зачем он приперся смотреть эту самодеятельность? – задался мыслью Костиков. – Не затем же, чтобы вновь закрутить с Ритулей! Да и еще с кем бы то ни было, не собирался он чего-то там крутить-мутить. Одно дело – выпить с другом, за жизнь поговорить и тому подобное, ну а женщины – совсем другое дело. Да и есть у него женщина. Любимая женщина…

– Ау, Гарри, – поднимаясь с кресла, шепнул он на ухо Акимову. – Я сейчас в туалет, а потом – в Коньково, до хаты. И – все! Даже не вздумай меня ус… усм… удерживать…

* * *

Все-таки сто тысяч раз был прав, «сегодняшний обокраденный Шпак» из фильма про сменившего профессию Ивана Васильевича, сказавший Шурику, что, когда пьешь, – закусывать надо. Общенародно-патриархальное утверждение, что очень нежелательно мешать водку с пивом, тоже заслуживало понимания и осознания.