Текст книги "Операция «Хамелеон»"
Автор книги: Евгений Коршунов
Жанр: Шпионские детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ГЛАВА 20
Эту ночь Петр спал плохо. Ему и Роберту досталась одна комната на двоих.
– Комната лорда Дункана, – раздраженно сказал о ней Роберт.
Австралиец явно недолюбливал лорда-завоевателя, и все, что раздражало его своей косностью, консерватизмом, все, что казалось ему застывшим во времени, он обязательно связывал с именем Дункана.
– Комната как комната, – пожал плечами Петр.
Ему хотелось сейчас лишь одного – покоя. Он знал, что Роберт слишком возбужден, чтобы спокойно говорить о том, что произошло после их возвращения из квартала чеканщиков.
– Я сплю! – твердо сказал Петр и закрыл глаза.
Час назад, когда они с Робертом вернулись из квартала чеканщиков, первым, кого они увидели, была художница. Луч фар вырвал ее из темноты, окружавшей домики.
Она сидела в шезлонге, установленном прямо на жесткой, пыльной траве перед крыльцом домика-конторы. Длинный стакан, наполовину пустой, был зажат в ее ладонях. Рядом, на траве, белели обрывки бумаги – мелкие клочки тщательно изорванных рисунков.
«Она разорвала рисунки, которые я видел! – подумал Петр. – Все… Теперь все. Теперь она никогда не скажет, кого видела с англичанином».
Элинор не произнесла ни слова, пока Гоке не вылез из машины, весело махнул рукой и с криком: «До завтра, товарищи!» – растворился в темноте.
Петр и Роберт подошли к ней, чувствуя себя неловко.
– Садитесь.
В ее голосе звучала усмешка.
– Пошарьте здесь, на траве. Там лежат два шезлонга. Да осторожней, не опрокиньте бутылку. Коньяк и стаканы…
Они отыскали шезлонги, поставили их и вытянулись на грубом брезенте. Роберт опустил бутылку на траву рядом с собой, налив по полстакана коньяка Петру и себе.
Петр отпил глоток: это был «бисквит». И как только Элинор ухитрилась отыскать такой коньяк в этой глуши?
Художница словно прочла его мысли.
– Это подарок доктора Смита, – сказала она. – Я захватила бутылку из дому.
Роберт хмыкнул:
– Не так-то прост этот образцовый представитель человечества, если разбирается в коньяках!
Австралиец явно провоцировал художницу.
Элинор не отвечала. Она полулежала в своем шезлонге лицом к небу, и ее глаза поблескивали холодным голубым отсветом далеких звезд.
Тяжелая, красная луна отбрасывала медные блики на сидевших. И теперь Элинор была действительно похожа на жрицу языческого бога.
– А ваш бог… Ошун… он не требует человеческих жертв? – спросил Петр и тут же спохватился: не обидится ли Элинор?
Но Элинор не обиделась.
– Ошун – бог добра, – ответила она тихим глубоким голосом. Потом добавила: – Он бог плодородия, бог материнства.
Она вздохнула и замолчала.
Роберт долил себе коньяка, молча протянул бутылку Петру.
– Ты много пьешь, Боб!
Элинор даже не повернула головы, сказав это.
– И что? – с вызовом ответил австралиец.
– Ничего. Но поверь мне – это не всегда помогает.
– Мне – всегда.
Он залпом выпил коньяк, налил еще. Глаза его блестели. Казалось, он забыл о присутствии Петра.
– Не надо, – тихо попросила его Элинор. – Слышишь, Боб? Я прошу тебя!
Но австралиец ее не слышал. Он заговорил хриплым, тяжелым голосом с усилием выжимая из горла каждое слово. Он словно продолжал какой-то давний и незаконченный спор.
– Добро? Ты все время твердишь о добре и зле! А что ты знаешь об этом?
– Я знаю, Боб.
Голос Элинор был тихим, но твердым.
И Петр понял: они продолжали давно начатый разговор,
– Ты говоришь о фашизме? О Вене? О трудовых лагерях? Или о том, что мы видели здесь? Банда на банду с мачете и велосипедными цепями? Но сколько можно убить мачете? Одного, двоих, троих? Разве это зло? Это зло эпохи человеческого детства. А ты видела, что делает напалм? А джентльмены в белых халатах, которые готовят в своих лабораториях в стерильной чистоте нечто такое, что…
Ненависть душила его.
– …и многие из них не курят и не пьют, любят детей и жен, ходят в церковь, состоят членами клубов и уважают родителей, как…
Он помедлил:
– …как доктор Смит!
– Перестань!
Элинор резко выпрямилась в шезлонге.
– Ты пьян! Он усмехнулся.
– Я пьян. Иначе бы я тебе не сказал того, что хочу сказать. Элинор подняла руки, будто защищая лицо от удара. Австралиец устало вздохнул.
– Впрочем… ты все равно узнаешь все сама. Но поверь мне – доктор Смит не идеальный служитель добра. Расспроси его хорошенько, что он делает в саванне, среди бедных дикарей, научившихся доверять людям в белых халатах.
– И ты… ты судишь его? Чудовище!
Лицо Элинор напряглось, губы заметно дрожали. Австралиец торопливо вылил остатки коньяка в стакан и со злостью отшвырнул бутылку.
Его тяжелый взгляд остановился на Петре.
– Прости, Питер.
Он попытался через силу улыбнуться:
– Это все тропики.
Потом встал и пошел в темноту, волоча ноги по пыльной траве, ссутулившись; руки его висели, словно плети.
Петр ужаснулся: так за несколько минут изменился этот человек. Ему вспомнилось, как в детстве он с мальчишками лепил во дворе снежную крепость. Сначала он делал маленький комок – крепкий, твердый. Потом катил этот комок по снегу – и мокрый снег наворачивался на него пластами, и чем тяжелее становился ком, тем толще становились пласты. И вот уже ком накручивал на себя снег до самой обледеневшей земли, и мерзлые травинки прилипали к его поверхности. Но Петр помнил, что началом всему был маленький, твердый комок. А все остальное лишь слои.
Иногда ему хотелось раскрутить, раскатать все обратно и достать сердцевину. Но тогда ком нужно было бы просто разрушить: здесь не было обратного хода.
А вот сейчас, в африканской саванне, ему показалось, что это не так, что слои, окутавшие сердцевину, ядро, сущность человека, можно размотать назад, что нечто вроде этого произошло сейчас на его глазах.
– Он… пьян, – тихо сказала Элинор. И Петр решился.
– Вы любили его? – спросил он.
– Любила?
Элинор повторила вопрос так, словно спрашивая самое себя. И ответ ее был ответом себе.
– Да, я его любила.
Она произнесла это машинально и, произнеся, словно очнувшись, посмотрела на Петра.
– Он воевал во Вьетнаме!
Это было сказано так, будто Элинор открывала страшную тайну.
– Не у каждого хватит храбрости сжечь свою призывную карточку, – неуверено заметил Петр.
Глаза художницы, казалось, расширились от гнева:
– Но и не каждый едет во Вьетнам добровольцем!
Петр не ответил. Наступило молчание. Потом Элинор заговорила тихо и задумчиво:
– Что вы знаете о Бобе? Ровным счетом ничего! Он веселый, добрый парень. Он азартен. Это знают в Луисе все. А кто знает, что он честолюбив, что для того, чтобы выбиться в люди, он может забыть мораль, наплевать на гуманность, пойти на все?
Голос Элинор становился все громче. Петр взял ее за руку:
– Люди меняются.
Художница повернула к нему мокрое от слез лицо.
– Питер…
Она тихонько покачала головой:
– Вы славянин. Вы слишком добры и всепрощающи.
И сейчас, лежа без сна и слушая храп австралийца, Петр заново переживал всю минувшую сцену.
Было тихо, лишь монотонно гудел фен. И Петр думал о Роберте и Элинор и о том, что у них была любовь. А потом? Что потом? Что осталось у них сейчас? Горечь? Пустота?
Проснулся он от пения Роберта. Роберт пел в ванной нарочито громко. И когда Петр открыл глаза, он увидел, что австралиец высунулся из двери, ведущей в ванную, и выжидающе смотрит на него.
Увидев, что Петр проснулся, он рассмеялся.
– Наконец-то! А то я уже сорвал было голос, а ты все спишь да спишь. Вставай, лентяй! Профессор Нортон послал нас сюда не пролеживать матрасы лорда Дункана! Я, например, через десять минут уже буду готов отправиться к старику Атари!
С этими словами он исчез за дверью.
За завтраком Элинор была молчалива и задумчива. Под глазами у нее легли темные круги, свидетели бессонной ночи. Глядя на нее, Петр чувствовал себя неловко, будто бы нарочно вторгся в чужую, запретную для него личную жизнь.
Роберт, наоборот, был оживлен и весел. Но Петр теперь уже не верил в эту веселость.
В столовой рест-хауза они были одни. Время приближалось к девяти часам, и все, кто остановился здесь с вечера на ночлег, уже давно были в пути – на север или на юг, на прямых и ровных дорогах саванны.
Старик северянин, обслуживающий их, был угрюм. Шаркая босыми ногами, он приносил блюда и молча ставил их на стол. Затем отходил в угол у окна, прислонялся к стене и смотрел в окно, думал о чем-то своем.
– Что с тобой, папа? – спросил его Роберт, когда старик принес кофе. – Что-нибудь случилось?
– Да, батуре…
Высохшие, узловатые пальцы расставляли чашки на белоснежной скатерти.
– Умер малам Атари…
Петр вздрогнул. Но старик больше ничего не сказал и, молча отойдя в угол, опять уставился в окно.
Роберт сидел, опустив голову, лица его не было видно. Но зато лицо Элинор ужаснуло Петра: оно было полно ненависти.
Художница смотрела на австралийца ненавидящими глазами, губы ее побелели.
– Это… это…
Она хотела что-то сказать, но сдержалась.
– Вы слышали?
Гоке почти вбежал в комнату. Лицо его было искажено болезненной гримасой: точно таким же его видел Петр вчера, в Ива Велли.
Он осекся, увидев выражение лиц сидящих за столом, на секунду прикрыл глаза ладонью, вздохнул:
– Сердце…
– Хорошая смерть, – задумчиво ответил Роберт. – Я бы хотел умереть так… во сне.
ГЛАВА 21
Они сидели за столом и молчали – все четверо: Гоке заказал себе бутылку пива и молча тянул его из высокого стакана. Каждый думал о своем.
– Что же дальше? – вырвалось наконец у Петра. Роберт неопределенно пожал плечами:
– Что-нибудь придумаем… В конце концов свет не сошелся клином на старом Атари. Впереди Каруна. Попытаемся найти что-нибудь в архивах султана.
Он искоса взглянул на художницу.
– Оставим мисс Карлисл в лагере доктора Смита… И поедем дальше – искать…
Элинор оторвала взгляд от своей чашки кофе. В ее глазах была горечь.
– Если бы ты, Боб, так искал самого себя… Голос ее звучал тихо и устало.
Петр почувствовал себя неловко: опять начиналось вчерашнее. «Из-за чего же все-таки они расстались, – думал он. – Не-ежели из-за того, что Роберт был во Вьетнаме?»
Гоке угрюмо пил пиво. Наконец он отставил пустой стакан:
– Все. Нам надо ехать. Стив наверняка уже в Каруне. А там сейчас будет особенно трудно.
Он говорил, ни к кому, собственно, не обращаясь. Потом встал, поклонился:
– До встречи в Каруне, товарищи!
Послышался рокот мощного мотора лендровера. Уже на пороге Гоке вскинул вверх кулак:
– Да здравствует социализм!
Когда дверь за ним закрылась, австралиец не выдержал:
– Если все красные такие же позеры, как этот…
Он не договорил. В комнату вплыла толстая хозяйка рест-хауза.
– Доброе утро!
Она широко улыбалась, показывая великолепные белые зубы.
– Как спалось, леди и джентльмены? Надеюсь, вам у нас понравилось? Разрешите?
Она тяжело опустилась на стул рядом со столом, беглым хозяйским взглядом окинула его и, видимо, осталась довольна.
– Извините, но все приходится контролировать – объявила она. – Эти северяне такие тупые! И представьте, как тяжело с ними приходится мне! Мне, окончившей специальные курсы в Лондоне!
Она явно гордилась этими курсами.
– И тут еще эта забастовка! Я сама из народа, я понимаю, что всем сейчас тяжело. Но при чем здесь люди, едущие по своим делам? Почему мой рест-хауз должен быть закрыт, пока какой-нибудь лодырь в Луисе не станет получать на десяток фунтов в год больше? Нет, вы только подумайте! Даже здесь, в Бинде, даже темные северяне сейчас только и говорят о забастовке! Митинги, собрания… И эти агитаторы из Луиса – так и рыщут, так и рыщут!
Она перевела дыхание.
– Да, кстати, кто из вас мистер Николаев?
– Я.
Петр слегка поклонился.
– Ага, – довольно протянула толстуха. – Значит, это письмо для вас.
– Какое письмо?
Петр насторожился. А хозяйка тем временем сунула толстую руку за свой необъятный корсаж и извлекла оттуда помятый конверт.
– Это вам просил передать Стив Коладе. Вы знаете мистера Коладе?
Петр кивнул.
Хозяйка со вздохом протянула ему пакет.
– Мы с ним из одной деревни. Хорошая семья! А старший брат-то! Стал таким большим человеком! Редактор! Директор компании в Луисе! Вот Стив только…
Она с сожалением покачала головой:
– Конечно, политикой тоже можно сделать карьеру и даже выйти в министры. Или в президенты, как Старый Симба. Но… уж больно грязное это дело. А у Стива еще и невыгодное – профсоюзы. И ведь мог быть не хуже старшего брата!
Она говорила еще что-то, но Петр уже ничего не слышал.
Он вскрыл пакет. В нем оказалось несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком.
«Дорогой товарищ Николаев! – начиналось письмо. – Я думаю, что вам будет интересно познакомиться и поговорить со старым Атари, старшиной чеканщиков, который живет здесь, в Бинде. Он единственный из оставшихся в живых свидетелей смерти капитана Мак-Грегора. Правда, я не уверен, что он захочет рассказать все, что знает об этой истории. На всякий случай я записал его рассказ. Вам он пригодится. Ваш Стив Коладе».
– Здорово! – невольно вырвалось у Петра.
– Что он пишет? – австралиец даже подался вперед. Петр протянул ему письмо.
Листки с записью рассказа старика Атари жгли ему руки. И сейчас же мелькнула мысль: «Как Стив Коладе узнал, что он, Петр, интересуется историей смерти Мак-Грегора?»
«Наверное, слышал об этом в университете, – подумал он. – Ведь это ни для кого не было тайной».
И он начал читать их тут же, за столом, откладывая уже прочитанные на скатерть, и Роберт жадно хватал их один за другим.
Торопливый, неровный почерк. Не совсем правильный английский язык. Стив писал, видимо, очень торопясь, стараясь поспеть за словами Атари:
«Я родился в доме моего отца в квартале чеканщиков близ Кофар Кокона, здесь, в Бинде. Мой отец был мастером-чеканщиком. Когда мне было двенадцать лет, мой отец умер, и я должен был сам заботиться о своем пропитании. Меня взяли ко двору Дан Я Мусы, эмира Бинды, – держать стремя эмира. Мне посчастливилось потому, что я был другом сына эмира и он просил за меня своего отца. Я прослужил во дворце целых два года, прежде чем сюда прибыл капитан Мак-Грегор – как раз перед началом сезона дождей. Мы называли его Мэй Лауни, на нашем языке – цветной.
Эмир Дан Я Муси был человеком очень небольшого роста, не больше чем пять футов два дюйма. Но хоть он и был небольшого роста, он был хорошо сложен: не толст и не тонок. У него была густая черная борода. Зубы его были маленькие, хорошей формы и целы все до одного. Кожа его была очень черна, он был прекрасный наездник, охотник и воин. В ярости он был особенно страшен и жесток.
Он был полон энергии, и у него было четыре жены и много наложниц. Я не знаю точно его возраста, но он был еще в первой половине своей жизни.
( – Не старше тридцати пяти лет, – объяснял Стив на полях рукописи.)
Его любимым занятием была война. Каждый сухой сезон он отправлялся против язычников племени Тони в район Дари, Амба, Рири и язычников Мада – на юго-восток от его деревянного дворца, который он построил в Кокона.
Каждый год много лошадей пригонялось с Севера, чтобы эмир мог посадить на них своих людей, и за лошадей он платил рабами. Для Дан Я Мусы рабы были деньгами. Он платил рабами за все: за орехи кола, за халаты, за ружья, и каждый год он отправлял караваны рабов к султану Каруны, которому он платил дань.
Впервые о делах европейцев мы в Бинде услышали от людей из племени тиджани, которых изгнали из их страны французы. А потом пришли люди с берегов Бамуанги и рассказали, что идут англичане, которых послала к нам Компания.
После того как я прожил во дворце два года, пришел капитан Мак-Грегор. Когда он пришел, он послал за султаном и сказал ему, что больше войн не должно быть и что надо перестать торговать рабами.
Эмир был недоволен этим, так как торговля была тем, чем он жил, а теперь это все прекратилось.
Однако с Мак-Грегором был человек по имени Дэвидсон, которого мы называли «малам батуре…»
( – Ученый европеец, – объяснял Стив.)
Обычно эмир проводил несколько дней в Коконе и несколько дней в Бинде, но он всегда приезжал в Бинду по пятницам – помолиться в мечети. Дворец Кокона был всего лишь в восьми милях от Бинды, и путь был легок.
В день, когда капитан второй раз пришел в Бинду, эмир был в своем дворце. С ним были малам батуре и много солдат. И еще с ним был его проводник по имени Абубакар Абдулахи. Он был лжец и негодяй, и у него совсем не было страха перед аллахом. Он лгал Мак-Грегору и лгал эмиру.
В тот день, когда Мак-Грегор ждал эмира перед дворцом, Абдулахи сказал эмиру, что Мак-Грегор хочет убить его. Делал ли он это по собственному коварству или кто-то приказал ему – не знаю. И эмира охватил страх, хотя он и не показывал этого…»
Петр вчитывался в неровные строчки. Старик все хорошо помнил: он перечислял, какое оружие было у солдат, пришедших с Мак-Грегором, кто и где стоял на площади, сколько раз Абдулахи ходил во дворец. Старик рассказал о том, как Абдулахи запугивал султана, как упорно подсказывал ему «единственный путь к спасению» – убить белого.
– Провокатор! – невольно вырвалось у Петра.
– Вы о ком?
Австралиец протянул руку за следующим листком, прочел его, аккуратно положил на стол.
– Нда-а, – протянул он задумчиво и вздохнул: – Между прочим, в рапорте лорда Дункана Абдулахи поминается как герой, верный интересам империи и погибший за них вместе с Мак-Грегором.
Петр усмехнулся:
– Меня в этой истории удивляет только одно: почему никто из ученых до сих пор всерьез не занялся вопросом об убийстве Мак-Грегора? Ведь лорду Дункану и не нужно было лучшего предлога, чтобы начать войну против султана Каруны.
– Не занялся? А профессор Холден?
В голосе Роберта проскользнули грустные нотки:
– Вы, русские, вы иногда оказываетесь в плену собственных доктрин. Например, доктрины, что буржуазному обществу служит буржуазная наука, что буржуазные ученые в силу своей буржуазной ограниченности не могут быть объективно честными в своих исследованиях.
– Неправда!
Петр прижал листки, разложенные на столе, ладонью:
– Настоящий ученый, объективно собирающий и анализирующий факты…
– Стоп!
Австралиец шутливо поднял руки:
– Я не люблю споров. И потом мы ведем себя как мальчишки, нашедшие клад: мы совсем забыли о нашей даме!
– Конечно, северяне честны и трудолюбивы, – говорила в этот момент Элинор хозяйка рест-хауза. – Но они фанатичны в своем мусульманстве. Скажи им мулла, что аллах благословил их на резню южан, – и они будут нас резать с чистой совестью! И это уже случалось не раз!
Петр взял следующий листок.
«…Эмир показался в воротах своего дворца. Он ехал на своем боевом жеребце по имени Дан Ашалу, что значит „рожденный для битв“. Его окружали телохранители – конные и пешие. Я был среди пеших.
Эмир пересек площадь и приблизился к Мак-Грегору, как будто хотел салютовать ему копьями. Затем я услышал выстрел. Тогда я еще не знал, кто и в кого стреляет.
Эмир всегда носил при себе два пистолета, один из которых был шестизарядным. Он никогда не расставался с ними. Один был спрятан под мышкой, другой – в кобуре на правом бедре, также скрытый халатом. Этот – в кобуре – и был шестизарядным. Потом говорили, что именно этот пистолет выхватил эмир, когда он застрелил Мак-Грегора. Капитан упал.
Толпа на площади закричала, все побежали. Солдаты стали стрелять. Дэвидсон спасся в мечети. К мечети побежал и Абдулахи. Эмир крикнул:
– Не трогайте малама батуре!
Солдаты стреляли в него, и он уцелел лишь благодаря чуду. Пули летели в толпу, и многие падали замертво.
Эмир повернул коня и поскакал за Абдулахи. Когда тот был уже близко от мечети, эмир настиг его и зарубил. Затем Барга, раб, отрубил голову Абдулахи, другой раб отрубил голову Мак-Грегора…»
Что было дальше, Петр уже знал. События, рассказанные покойным Атари, были уже описаны в книге профессора Хол-дена. Новым в этом документе было то, что старик рассказал о роли Абдулахи.
Значит, капитан Мак-Грегор был послан на верную смерть! Дункан знал точно, что капитан будет убит. Он организовал это убийство с помощью Абдулахи, чтобы начать «цивилизаторский» поход на Север, на Каруну!.
Петр посмотрел на последний листок. Там стоял жирный крест и отпечаток большого пальца.
«Все, что я рассказал, записано верно и прочитано мне Стивом Коладе, что я и удостоверяю.
Атари».
«Молодец Стив, – подумал Петр. – Как все-таки хорошо, что он встретился с Атари!»
ГЛАВА 22
От Бинды они свернули на северо-восток, к плато Грос. Где-то там находился со своею экспедицией докто Смит.
Нужно было ехать в сторону от главной дороги на Каруну – крюк получился миль в пятьдесят.
– Часа через два будем на месте, – уверенно заявил Роберт.
Он внимательно посмотрел на художницу, садившуюся на заднее сиденье. Она ничего не сказала. Со вчерашнего вечера она была молчалива и задумчива.
Австралиец тоже нервничал. И только Петр был весел. Если до сегодняшнего утра цель поездки в Каруну все-таки казалась ему далекой, почти недостижимой, то сегодня она предстала перед ним почти осязаемой реальностью.
«Как собака, взявшая след, – с улыбкой думал он про себя. – Вот если бы повезло и удалось найти кого-нибудь, кто подтвердил бы, что султан Каруны направил лорду Дункану не одно письмо, а два! Кого-нибудь вроде старика Атари…»
Он нащупал нагрудный карман своей рубахи с короткими рукавами, из хлопчатобумажной ткани цвета хаки, немаркой и нежаркой. Карман был застегнут на две пуговицы. Там вместе с паспортом и рекомендательным письмом «всем, кого это касается» от профессора Нортона лежали и записи Стива.
Машина шла медленнее, чем рассчитывал Роберт. Это была не прямая магистраль Луис – Каруна, протянувшаяся по гладкой саванне. Хотя и здесь был асфальт, дорогу нельзя было назвать первоклассной: она была узка и извилиста, то и дело попадались выбоины. Отдельные участки вообще были покрыты одним лишь латеритом. То и дело попадались огромные валуны. Иногда вдруг вдали показывались одинокие скалы – древние, разрушающиеся. Издали они казались развалинами старинных замков.
Дорога шла на подъем – сначала почти незаметно, потом все круче и круче.
– Поднимемся на плато, – объявил Роберт. – Миль через пятьдесят будем на месте.
Да, это была уже не саванна. По склонам холмов густела яркая зелень кустов, небольших, искривленных деревьев перевитых лианами. Водопады с шумом падали со скал и звонко разбивались о камни. Быстрые, бурные речушки, за много веков сумевшие пробить себе русла в толще камня, бежали где-то внизу, в заросших зеленью ущельях.
Дорога была пустынна. Лишь однажды попались две женщины с детьми, привязанными за спиной, с причудливыми прическами, похожими на петушиные гребни. При виде приближающейся машины они шарахнулись в придорожные кусты и скрылись в чаще.
На одном из крутых поворотов Роберт резко затормозил и остановился. Дорогу медленно переходила семья бабуинов, крупных, похожих на собак обезьян.
Петр схватил фотоаппарат, навел его.
Самец – самый большой – встал поперек дороги и оскалил белые клыки. Две самки поменьше, с детенышами быстро пересекли дорогу и исчезли в камнях. Тогда сошел с дороги и их защитник – не торопясь, спокойно, то и дело оглядываясь на остановившуюся машину.
– У меня кружится голова, – сказала Элинор. – Давайте отдохнем.
Природа здесь словно специально создала место для отдыха. Небольшая площадка открывалась сразу же за поворотом: две скалы стояли перед нею, как ворота. Дальше дорога шла немного вниз и пересекала по узкому бетонному мосту неширокое, но глубокое ущелье, на дне которого в зеленой чаще шумела вода.
Направо ущелье расширялось в заросшую кустарником котловину, окруженную, словно стенами, причудливыми скалами. Оттуда доносились звуки, похожие на лай и другие, которых Петр раньше никогда не слышал.
– Обезьяны, – сказала Элинор, ни к кому не обращаясь.
– Где?
Петр тщетно пытался разглядеть что-нибудь в хаосе камней и зелени.
– А вы присмотритесь! Во-он там…
Элинор протянула руку, и Петр принялся вглядываться в указанном ему направлении.
– Вижу! Рыжие!
Да, это были обезьяны. Они носились между камнями, визжали, кричали, тявкали. Сотни, тысячи обезьян… А вокруг – каменная пустыня под ярким синим небом, залитая белым солнечным светом.
Было прохладно. Петр поежился.
– Холодно? Зато здесь сухой и свежий воздух. Не то, что там у нас, в Луисе.
Подошел Роберт, на ходу вытирая тряпкой руки: он копался в моторе.
– Красиво?
Он деловито кивнул на скалы.
– Сюда только туристов возить. Кстати, вы читали небольшое объявление в рест-хаузе возле конторки? Эх вы, путешественники! А там точно указан адрес, куда мы едем. Сейчас… как это…
Он прищурился, словно вспоминая:
– Женщины-утки. Семьдесят одна миля двести ярдов, поворот налево.
Засмеялся.
– Это как раз то племя, где работает доктор Смит. Женщины ходят совершенно голыми, как в каменном веке. И вставляют себе в губы деревянные пластины. Получается, как клюв утки.
Элинор молча взглянула на него и пошла к машине. Австралиец вздохнул. Лицо его помрачнело. Он отшвырнул тряпку, которой вытирал руки, в кусты.
– Устал? – спросил его Петр.
– Да… Устал. А как ты себя чувствуешь? Доволен?
Он кивнул на оттопыривающийся карман рубахи Петра:
– Это, конечно, очень интересно. Но если нам посчастливится и в Каруне…
Петр вздохнул:
– Это было бы просто здорово!
Раздались гудки. Элинор нетерпеливо нажимала на клаксон.
Остаток пути они ехали молча. Роберт по спидометру засек расстояние от рест-хауза и теперь все время поглядывал на валики цифр.
– Где-то здесь должен быть поворот, – наконец сказал он, сбрасывая скорость и внимательно вглядываясь в зеленую стену кустов, словно ожидая, что она вот-вот раскроется.
– Эй! Батуре! Батуре!
Они услышали крик и одновременно увидели мальчугана лет десяти, выбежавшего из кустов почти под самый радиатор «пежо».
– Всех белых здесь называют «батуре», – пояснил Роберт и затормозил.
Мальчишка, запыхавшись, подбежал к машине.
– Вы едете к женщинам-уткам? – с ходу спросил он по-английски. И быстро затараторил:
– Я вам покажу дорогу. Меня зовут Шува. Я учусь в школе отца Джона. Он миссионер и приехал из Англии. Я хорошо говорю по-английски…
– Ну что? Берем в гиды?
Роберт с улыбкой обернулся к Элинор, потом к Петру.
– Садись!
Он кивнул на заднее сиденье. Мальчишка проворно открыл дверцу. И в этот момент из кустов показалась целая ватага его сверстников.
– Батуре! Батуре! – кричали они. – Я покажу вам дорогу… Я… Я…
– Конкуренты! – покачал головой австралиец.
Петр оглянулся. Мальчишка гордо сидел на заднем сиденье и довольно поглядывал на опоздавших приятелей. Элинор задумчиво гладила его круглую курчавую голову.
«Конкуренты», увидев, что опоздали, не обиделись на приятеля. Они что-то весело кричали ему вслед, когда машина медленно поползла по дороге, поднимая тучи пыли.
– Сейчас будет поворот, – предупредил мальчишка. – Стоп! Вот здесь!
Без него Роберт наверняка проглядел бы чуть заметный съезд с дороги. Но здесь виднелись отпечатки шин, хотя дороги практически не было.
– Прямо! – командовал мальчишка, и Роберт медленно ехал по чуть заметным следам, объезжая кусты и валуны.
– Когда-то женщины из этих мест очень ценились соседними племенами, – бойко затараторил мальчишка, честно выполняя обязанности гида. – И соседние племена затевали войны, чтобы захватывать этих женщин. И тогда старики пошли к колдуну – просить его помочь племени. Так вот и стали с тех пор женщины вставлять деревяшки себе в губы, чтобы не быть такими красивыми.
Роберт вел машину медленно и осторожно, внимательно вглядываясь в чуть заметные следы протекторов, петляющие впереди.
– Сколько тебе лет? – спросил Петр мальчика.
– Десять! – ответил тот гордо. – Я уже большой!
– А сколько лет ты учишься?
– Три! Отец Джон доволен мной и обещает послать учиться в Грос!
Мальчишка действительно говорил на довольно хорошем английском языке. Глаза его весело сверкали. Он был явно доволен, что заработает сегодня несколько шиллингов. И Петру вспомнилось, что здесь, на плато, средний доход семьи в месяц составлял пятьдесят-шестьдесят гвианийских шиллингов. Это были цифры официальной статистики, и еще в Институте истории Петр ужасался здешней нищете. Но лишь приехав в Луис, где фунт мяса стоил до десяти шиллингов, Петр по-настоящему понял, что такое бедность на плато. Так что маленький Шува мог по праву гордиться собой – он, зная английский язык, зарабатывал наверняка побольше, чем взрослый пастух или крестьянин, занимающийся разведением арахиса.
– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Доктором! – не задумываясь, ответил мальчуган. – Как доктор Смит!
Элинор грустно улыбнулась.
– А что ты знаешь о докторе Смите? – ласково спросила она.
Шува посмотрел на нее с удивлением:
– А разве вы, мадам, его не знаете? Элинор неуверенно улыбнулась:
– Кажется, знаю.
– Знаете! – твердо заявил Шува. – Кто же его не знает? Доктор Смит – хороший человек. Он делает уколы и лечит людей от обезьяньей болезни. Его лагерь за горой. Он очень хороший человек! Так говорят в нашей деревне. Вы поедете навестить его?
– Обязательно! А вот и твои «утки»!
Элинор кивнула в сторону небольшой рощи, из которой одна за другой выскальзывали черные фигурки. Они спешили в том же направлении, в котором шла машина.
– Уже знают, что вы приехали! – заявил Шува.
– От кого?
Мальчик пожал плечами и ничего не ответил: видимо, вопрос показался ему слишком уж несерьезным.
– Сообщили тамтамы, – саркастически заметил молчавший до сих пор Роберт. – В Африке все и обо всем сообщается тамтамами. По крайней мере, в этом твердо уверены туристы. А в данном случае друзья Шувы просто успели забежать к участницам этого аттракциона и сообщить им, что клиенты прибыли. Обычное разделение труда, хорошо налаженный бизнес.
– Или…
Он посмотрел на Петра:
– Как вы бы сказали: проникновение капиталистических отношений в первобытно-общинное общество.
Петр промолчал. Австралиец, успокоившийся было в дороге, опять нервничал.
– Стоп! – сказал Шува. – Дальше дороги нет.
Они вышли из машины и пошли через редкую рощу невысоких кривых и тонких деревьев по узкой тропинке. Метров через двести тропинка уперлась в довольно большую хижину, перед которой была вытоптана площадка метров десять в диаметре.
Из хижины навстречу им поспешно вышел худой и высокий гвианиец. Он остановился перед пришельцами и вежливо улыбнулся, затем вопросительно поглядел на Шуву.
Мальчик спросил его о чем-то на местном языке, северянин кивнул, сказал несколько слов. Потом указал куда-то в сторону оставшейся позади них рощи.
Петр оглянулся. По узкой тропинке одна за другой из рощи выскальзывали обнаженные женщины. Их было человек пятнадцать. Пожилые матроны с высохшими грудями и отвислыми животами, стройные и гибкие, девочки-подростки, едва-едва только лишь начавшие оформляться.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?