Текст книги "Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила"

– А ну, кончай! Мы еще о цене не договорились! – Своята орал препротивнейшим голосом, музыку как ножом обрезало. – Эй, сопляк! Ты, который с ножами, а ну, отойди!

– Я тебе не сопляк, а Михайла Фролыч! Понял, пень корявый?

– Ой, неужто боярин? – Своята являл собой воплощение сарказма. – А может, князь? Я-то и не разобрал сослепу!

– Я – княжий ратник в восьмом колене! Андрей, объясни ему! Немой ухватил Свояту за шиворот и, приподняв в воздух, крепенько встряхнул. Мишка подскочил к нему, глянул в наливающееся кровью лицо.

– Еще раз вякнешь, пес, уши до жопы натяну! Понял?

– Эк-кх-кх, – «худрук» задыхался, пытаясь дотянуться ногами до земли, но Немой, без всякого видимого усилия, продолжал держать его на весу.

– Понял или не понял?

– Д-д…

– Отпусти его, Андрей.

Своята коснулся ногами пола и судорожно втянул в себя воздух. Мишка дождался, пока «худрук» продышится, и снова повторил вопрос:

– Понял или не понял?

– Понял…

– Как меня звать?

– Михайла Фролыч.

– Иди, торгуйся дальше, а мне не мешай.

– Кхе!

Мишка совсем забыл про деда, спокойно сидевшего все это время в уголке, даже, кажется, подремывавшего. «Кхе!» было явно одобрительным. Тут же последовало и подтверждение от дядьки Никифора:

– А внук-то у тебя, Корней Агеич, себя понимает…

– Дык, воспитываем, Никеша. Кхе! Воспитываем, как же без этого?

«Блин, опять из образа вышел! И чего это я? Ну, мужик противный, ну, обозвал сопляком… Ничего особенного, с чего я завелся-то? Сорри, сэр, а музыку вы когда последний раз слышали? Еще ТАМ? То-то это пиликанье вас сразу за душу взяло! И тут это уродище кривобокое вам весь кайф обломало. Вот и причина! А ведь и правда – соскучился. Еще бы что-нибудь знакомое услышать, да откуда здесь… А оттуда! Ну-ка, попробуем!»

– Слушайте, а если я напою мелодию, сможете сыграть?

– Напой, хозяин! – один из рожечников сразу оживился. – Напой, мы новое быстро схватываем!

Парень забрал у флейтиста его инструмент и уставился на Мишку.

– Давай, хозяин.

– Ля, ля-ля-ля…

Мишка напел, в общем-то, несложную мелодию «Катюши».

Слух у музыканта, похоже, был абсолютным – уже второй куплет он воспроизвел безошибочно, на третьем вступил дядька с трубой и второй рожечник. «Ксилофонист» сначала выстучал мелодию отдельными ударами, а потом рассыпался дробью, Мишку чуть слеза не прошибла.

– Здорово, молодцы ребята!

Музыканты заулыбались, а Мишка вдруг всей кожей ощутил повисшую в амбаре тишину. Все пялились на него, словно увидели впервые в жизни.

«Блин! Прокол за проколом! Позвольте вам заметить, сэр Майкл, вы совсем охренели. Это же, по нынешним временам, черт-те что и с боку бантик! Покруче, чем рок-н-ролл в пятидесятые годы. Помните, как деды тогда отреагировали? Причем не только у нас, но и в Штатах. Официальные запреты, судебные процессы, а в Советском Союзе так вообще пятнадцать суток наматывали, как за мелкое хулиганство. А ну как и ЗДЕСЬ то же самое будет? Да еще святые отцы… Все дело завалим!»

– Михайла, ты где это слышал такое? – озвучил общее недоумение Никифор.

«М-да, и на библиотеку отца Михаила не сошлешься».

– Да так, дядька Никифор… Само как-то придумалось. А что, плохо?

– Эй, парень… э-э Михайла Фролыч! А еще чего-нибудь такое знаешь?

– Ну, я не знаю… Можно попробовать… А зачем?

– Так ить! Да никто ж этого не знает! Да мы с этакой музыкой… – Своята прикусил язык, но было поздно.

Никифор тонкости момента не уловил, но Мишка просек ситуацию мгновенно.

– Дядька Никифор! Новая музыка денег стоит. Вы на чем сторговались? Если он мою музыку перенимать собирается, так еще долю срезай!

– Ха! А как же! – Никифор хищно ощерился. – Не, Своята, я тебе с самого начала правильную долю назвал – двадцатую. Деньги получишь да еще и новую музыку узнаешь. И не торгуйся, даже и слышать ничего не хочу!

Никифор и слыхом не слыхивал о таком звере, как авторское право, но наживу чуял нутром и своего не упускал. Торг пошел по новому кругу.

– Хозяин, – флейтист говорил шепотом, видимо для того, чтобы не услышал Своята. – Напой еще что-нибудь, твоему дядьке торговаться легче будет.

– А тебе-то какой интерес?

– Да ну его, сквалыгу, нам все равно ничего не достанется, только кормежка, а музыку не отнимешь, она всегда с нами. Ну, напой Михайла Фролыч!

– Погоди, подумать надо…

«Почему “Катюша” так сразу прижилась? Вернее, не так. Почему я с “Катюши” начал? Даже не задумался, само как-то выскочило. Значит, подсознательно был готов. К чему? К тому, что поймут и примут? Я ведь уже вжился в ЗДЕШНЮЮ жизнь, должен такие вещи чувствовать. Может, и чувствую, но не понимаю, а надо понять, иначе промахнусь. Чем “Катюша” отличается от остальных песен, вообще от всей музыки? Блин, консерватории не кончал, на гитаре только “блатные” аккорды знаю…

Тогда заходим с другой стороны: музыка – один из видов воздействия на человека, значит, разновидность управления, причем напрямую – без посредничества словесного или визуального ряда. Чем воздействие “Катюши” отличается… Ага! Есть две русские песни, которые знают во всем мире: “Катюша” и “Подмосковные вечера”. Видимо, они универсальны, в том смысле, что «ложатся» на любой менталитет.

Так что же, “Подмосковные вечера” с ними разучивать? Нет, тут должно быть что-то еще. Когда была написана “Катюша”? Еще до Отечественной войны – в тридцатые годы. И сначала это была вовсе не солдатская строевая песня – ее исполняли с эстрады. Что тогда была за публика? Индустриализация, бурный рост городского населения… Вчерашние крестьяне, мягко говоря, не обремененные знанием мировой музыкальной культуры. То же, что и ЗДЕСЬ. Уже тепло!

Есть методика! Делаем обобщенный портрет слушателя и ищем аналогии между XX и XII веками! Патриархальное воспитание, крестьянский образ жизни, плюс военная тематика представления… Песни гражданской войны! А ну-ка!»

– Так, попробуем! Сначала, ты, – Мишка ткнул пальцем в сторону мужика с трубой. – Раз, два, три, четыре! – вместе с отсчетом Мишка взмахами руки задал «басу» темп.

«Бу-бу-бу» – загудела труба.

– Теперь ты, – Мишка обернулся к «ксилофонисту». – Делаешь так, как будто копыта стучат на галопе: тра, тра, тра.

– Теперь – ты! Ля, ля-ля-ля…

 
Белая армия, Черный барон
Снова готовят нам царский трон.
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
 

– А теперь так: тра-ля, ля-ля, ля-ля…

 
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
 

– А вот ты, – Мишка обратился к одному из парней, играющих на рожках. – Попробуй сделать так: па-па, па-па, па-пам! – Мишка попытался изобразить звук горна. – И представьте себе, когда играете: скачут по дороге ратники – копыта стучат, оружие звенит, шлемы на солнце блестят. Ну, сначала: раз, два, три…

Музыкантам мелодия явно нравилась, играли, что называется, с душой. Мишка чуть не запел вслух. В том углу, где яростно торговались Своята с Никифором, опять наступила тишина. Когда затихли последние аккорды, первым опомнился Никифор:

– Ха! Да за такую музыку ты вообще бесплатно играть должен и благодарить еще!

– Убивец! С голоду же передохнем! Десятая!

– Пятнадцатая и музыка!

– Хозяин! – подал голос приказчик Семен. – Плотники пришли, помост сколачивать.

– Ну вот, Своята, сам виноват! Видишь: уже и плотники пришли.

Причем здесь были плотники, Мишка не понял, но у торговли своя логика.

– Ладно, Никифор Палыч, двенадцатая часть и музыка. По рукам?

– Грабитель, людоед! Да что с тобой поделаешь? По рукам!

– Михайла… – Своята зыркнул глазами на Немого. – Михайла Фролыч…

– Просто Михайла, не чинись, – изобразил демократичность Мишка.

– Михайла, пойдем на улицу, тут сейчас стучать начнут, еще чего-нибудь новенькое напоешь?

– Вы это-то разучите.

– Разучим, я им покоя не дам, пока…

– Ты бы их покормил сначала, задаток-то получил? Смотри, аж синие все. Приходите после обеда, может, еще чего придумаем.

На выходе из ладейного амбара Мишка сквозь шум, производимый плотниками, невольно подслушал, как Никифор рассыпается в комплиментах:

– Ну и внуки у тебя, Корней Агеич! И скачут и стреляют, и науки постигли, и музыку сочиняют, а еще же и четырнадцати годов нет! Не то что мои обалдуи! И как ты их всему этому обучил-то?

– Дык, гм, это… Воспитываем помаленьку. Кхе!

«Кто бы мог подумать: в селе Ратном не только военный гарнизон имеется, но еще и цирковое училище с университетом и консерваторией. Чудны дела твои, Господи! Блин, прости меня грешного!»

Глава 2

Четыре дня представления шли с аншлагом. Ходок оказался великолепным режиссером-постановщиком и сумел растянуть действо на два отделения минут по двадцать – двадцать пять каждое. Перед началом и в антракте оркестр играл «Барыню», «Катюшу», «Синий платочек» и «Случайный вальс». Среди зрителей сновали торговцы лакомствами, «подставные» Ходока по ходу представления заключали самые дикие пари, Кузька вошел во вкус: кривлялся, показывал язык, падал, когда надо, и не падал, когда это не требовалось.

Своята «въехал» в драматургию представления, и музыка в нужные моменты умолкала совсем, или ее сменял тревожный рокот бубна. При каждом удачном попадании кинжала или болта Своята лупил в здоровенный медный таз, а по ходу всего представления оркестр лихо наяривал «Белая армия, Черный барон», «Три танкиста» и прочие шлягеры сталинских времен.

Концовку представления Мишка слизал с виденного еще в детстве выступления цирковой труппы кубанских казаков. Сделанный из ладейного паруса занавес распахивался, и на арену вылетала галопом Рыжуха, запряженная в тележный передок. На передке был укреплен шест, и, держась за него, в трехъярусной пирамиде стояла вся труппа. На втором круге на верхушке шеста разворачивалось алое полотнище Спаса Нерукотворного, и все это происходило под музыку «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин».

Мишка сам балдел от происходящего и орал «Слава православному воинству!», как пьяный. Сказать, что публика была в восторге, значило не сказать ничего – зрителей обносили не только квасом, но и кой-чем покрепче, и в конце представления ор стоял такой, что тряслись стены. Комментарии же, доносившиеся из зрительного зала, заставляли Никифора подумывать о запрете посещения представлений женщинами и детьми.

Духотища, образовывающаяся в амбаре под конец действа, казалось, позволяла вешать в воздухе не то что топор, а целую вязанку топоров. С ребят, которые выступали в кольчугах, переделанных для них Лавром из всякого старья, и войлочных поддоспешниках, пот лил ручьями. Но воинское учение есть воинское учение, дед в этом вопросе был беспощаден. Зрители тоже прели в шубах и тулупах, так что по степени «ароматизации» Никифоров ладейный амбар запросто мог соперничать с настоящим цирком.

* * *

Утром пятого дня дед объявил Мишке, что Никифор выполнил обещание, и сегодня купцы идут к епископу просить, чтобы скоморохов гнали с торга, а вместо них разрешили представлять воинское учение.

– Только вот сомнительно мне что-то, Михайла: не дай бог, придут попы представление смотреть, а там такое же, как вчера учинится. Под конец, я думал, амбар развалят!

– Дядька Никифор обещал, что специально народ поспокойнее пригласит, с детьми, с женами и разносить ничего крепче кваса не станут. И об заклад биться тоже. А я Кузьку накрутил, чтобы не кривлялся. И вот еще что, деда, в конце представления я тебя в круг приглашу: посмотрите, мол, вот сотник Кирилл, который смену христолюбивому воинству готовит – наш учитель и благодетель. Ты приоденься, меч на пояс повесь, ну и прочее… Да что я тебе рассказываю, ты же при княжеском дворе бывал, все лучше меня знаешь.

– Знаю, конечно. Посмотрим, кто кого сегодня сильнее удивит?

– Это ты о чем, деда?

– А вот увидишь. Кхе!

Дед как в воду смотрел: на очередное представление заявилась «идеологическая комиссия» с епископского подворья во главе с самим секретарем епископа иеромонахом Илларионом – горбоносым греком с военной выправкой и надменным выражением лица. Черноглазый, с черными, как смоль, волосами и остроконечной бородой, он, в соответствии с киношными стандартами, больше годился, как типаж, в слуги дьявола, а не Бога, но выбирать, разумеется, не приходилось.

Прибыл Илларион со свитой из четырех монахов, немного постоял перед входом, скептически оглядывая ладейный амбар и обмахивая сложенными перстами подходящих под благословение купцов с семьями.

Никифор стелился перед высокими гостями мелким бесом, платы за вход, разумеется, не взял, усадил на лучшие места, собственноручно притащил поднос с кувшином кваса и угощениями. Зрители чинно рассаживались по лавкам, усаживали жен, шикали на детей. Оркестр задушевно выводил:

 
Ночь коротка,
Спят облака
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука…
 

Мишка выехал на арену, прокричал обычное «Мы не скоморохи, а ученики славных воинов…», но закончил нетрадиционно:

– Отче Илларион, благослови начинать!

Иеромонах благосклонно кивнул, оркестр грянул «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!», и представление покатилось по накатанной колее. Зрители, многие из которых были здесь уже не впервые, в нужных местах ахали, в нужных местах аплодировали, дружно подхватывали «Слава православному воинству!», но было скучно. Женщины, а в особенности детишки, смотрели представление с удовольствием, но обычной лихости и веселья ни у актеров, ни у зрителей так и не появилось. «Идеологическая комиссия» одним своим присутствием словно бы вынула душу из залихватского, балансирующего на грани приличия и разумности зрелища.

В антракте за кулисы заглянул дед. Выглядел он, как говорится, на все сто. Поверх кольчуги, украшенной по вороту медными кольцами, надет синий суконный налатник, отороченный волчьим мехом, на голове такая же шапка, меч, подвешенный к наборному поясу из серебряных блях, на ногах красные сапоги.

Мишка глянул и почувствовал, что у него отваливается от изумления челюсть – сапог было ДВА!

– Ну что, Михайла, удивляешься?

– Деда, да как же это?

– А вот так! Кхе! Нашелся умелец, за деньги все можно сделать, разве только ногу новую не вырастить. Ну как?

– Хоть под венец! Ну, деда, удивил! Это ты для Иллариона, да?

– Для князя! Не хочу, чтобы он меня калекой посчитал. Хромой – одно дело, а безногий – совсем другое. А на иеромонахе попробуем – догадается или нет?

– Деда, а давай ты вместо Андрея кнутом пощелкаешь, когда мы скакать будем? Илларион сразу увидит, кто у нас главный. А в конце опять выедешь верхом, и мы твоего коня под уздцы прямо к нему подведем, вроде как почтительные ученики. Тебе далеко идти не надо будет.

– А ты думаешь, зачем я вырядился? И не бойся, когда ты с завязанными глазами на звук стрелял, поп даже рот раскрыл. Потом у Никифора спросил, не просвечивает ли тряпка? Удивил ты его, это к добру.

Мишка по ходу представления все время посматривал на Иллариона, но тот сидел с каменным выражением лица, никак не выражая своего отношения к происходящему. Отрытого рта иеромонаха Мишка, естественно, не видел из-за завязанных глаз, но во втором отделении эмоции епископского секретаря еще раз прорвались наружу.

Когда ребята на полном скаку, начали метать кинжалы в стоящего у щита Роську, несколько женщин, как водится, ахнули. Это было обычно, и Мишка не обратил внимания, но когда он глянул в сторону «идеологической комиссии», то чуть не вывалился из седла от удивления. Илларион подался вперед, даже, кажется, слегка приподнялся с лавки, ощерился, и лицо его приняло какое-то хищное выражение. Мишка готов был поклясться: монах ждал, когда прольется кровь! По окончании номера Илларион откинулся назад и, впервые за все представление, несколько раз несильно хлопнул в ладоши.

«Ни хрена себе! Он что, ждал, что мы Роську зарежем? Даже вроде разочаровался. Ну да, он же византиец! В Константинополе всякого навидался и напробовался, святоша. Острых ощущений ему у нас не хватает, паскуде! Учить нас жить явился, а сам…»

Представление закончилось, Кузьма с Демьяном подвели дедова коня к самому барьеру, дед лихо соскочил наземь, подошел под благословение, ребята скромно отошли в сторонку.

Илларион, сохраняя непроницаемое выражение лица, что-то спрашивал, дед с Никифором, почтительно склоняясь, отвечали. Разговор почему-то затягивался. Неожиданно Никифор обернулся и замахал рукой, подзывая Мишку.

– Это ты музыку придумал? – Илларион говорил по-славянски почти без акцента, вопрос задавал, не глядя на Мишку, вроде бы безразличным голосом. – Почему такую?

– Так других музыкантов нет, отче.

– Я не о том. Зачем нужна музыка, которой до сих пор не было?

– Потому, что у нас все – против скоморошества, отче. Они кривляются, мы – воинское учение показываем. Они Кощуны языческие поют, мы – славу православному воинству возглашаем, у них девки-плясуньи, у нас – ни одной бабы нет. Так же и с музыкой: она не должна на скоморошеское пиликанье ни в чем походить.

– А совсем без музыки что – нельзя?

– Можно, отче, но мы считаем себя обязанными в каждом элементе скоморохам противостоять.

Илларион наконец-то глянул на Мишку, кажется, даже с интересом.

– Слово «элемент» знаешь? И смысл его? Откуда?

– Священник наш – отец Михаил – обучает. Он всех детей учит, но со мной особо занимается.

– Чем?

– Святое Писание растолковывает, о древних философах рассказывает… много всякого. Вот и про скоморохов он посоветовал.

– Что посоветовал?

– Что только изгнать скоморохов – мало. Миряне на развлечения падки, что-нибудь другое появится, может, еще более мерзкое. Значит, надо не просто изгнать, а заменить, да так, чтобы и щелочки не осталось, через которую они вернуться могли бы. То есть в каждом элементе.

– И ты думаешь, что у тебя это получилось?

– Нет, отче, не во всем. К этой музыке еще слова нужны – скоморохи-то поют. Но к стихосложению способностей не имею и знакомых таких пока нет. Однако и Рим не сразу построился, скоморохи сотни лет существуют, а мы только начинаем. Со временем все у нас будет, с Божьей помощью и пастырским наставлением.

– Со временем… – Илларион слегка повернул голову к сопровождающим его монахам. – Михаил?

– Славянин, боярского рода, учился в Киеве, потом в Царьграде, совершил паломничество в Иерусалим. Проявил способности к наукам, отыскал и перевел несколько древних текстов, за что был удостоен…

– Почему тогда он – и в отдаленном селе? Ладно, потом.

«Это кто ж такой? Зам по кадрам или “особист”? Прямо как досье цитирует».

– Ты, отрок…

– Михаил, отче.

– Гм, тоже Михаил? Так вот, Михаил, не думал ли ты о том, чтобы стать, как тезка твой и учитель, слугой Божьим?

– Думал, отче, но, прости за дерзость, иначе, чем отец Михаил.

– Как иначе?

«Похоже, козел константинопольский заинтересовался… Ну, ловись, рыбка, большая и маленькая!»

– Я, отче, восьмое колено воинского рода, потому и мыслю, как воин… В войске крестоносцев, которое Гроб Господень освободило, многие рыцари пожелали служить Господу, но с оружием расставаться не захотели. Так появились рыцарские ордены, которые никому, кроме папы римского, не подчиняются. Страшная сила в руке Католической церкви.

Вот бы и Православной церкви такой иметь. Можно было бы и княжеские усобицы пресечь, и драчливых соседей образумить, и новые земли под руку истинной веры привести.

– Все прочь.

Сказано было негромко, но так, что через несколько секунд Мишка с Илларионом остались с глазу на глаз. Дед с Никифором и сопровождающие Иллариона монахи удалились на почтительное расстояние.

«Есть контакт! Клюнул грек!»

– Откуда мысли такие, отрок Михаил?

– Прости, отче, неприятные вещи придется говорить.

– Считай, что ты на исповеди. Тебе сколько лет?

– Тринадцать, отче. Я понимаю, странно от мальчишки такие речи слышать, но я – старшина Младшей стражи и…

– Что за Младшая стража?

– Когда наша сотня на рать уходит, кому-то надо село охранять. Кругом язычники, и граница с Волынью рядом. Вот Младшая стража из мальчишек и набирается. Для того и самострелы, и воинское учение. Этому обычаю уже больше ста…

– Понятно, так что ты говорил…

– Я – старшина Младшей стражи, а когда людьми командуешь и от тебя зависит безопасность почти пяти сотен людей, мыслить по-детски нельзя.

– Да нет же! – Илларион досадливо поморщился, и это было первым проявлением эмоций за весь разговор. – Что ты про неприятные вещи говорил?

– Рюриковичи землю делят, растаскивают Русь по кускам. Наша сотня еще Ярославом Мудрым здесь поселена, и никто не знает, на чью сторону мы встанем, если Туров от Киева отложиться надумает. Когда сотник Кирилл от ран еще не оправился, великий князь Владимир Всеволодович над сотней своего боярина поставил, а тот сотню чуть не под полное истребление подвел, чудом спаслись. Есть у ратников подозрение, что сделано это было намеренно. Сейчас сотник Кирилл здоров, ты, отче, сам видел, но в покое нас не оставят. Вот если бы мы, как орден, мирским властям не подчинялись, а только Церкви…

– Тринадцать лет… В каком возрасте у вас ратниками становятся?

– В шестнадцать или в семнадцать, отче, как выйдет.

– Значит, через три или четыре… – Илларион помолчал, потом неожиданно спросил: – Сотником, наверно, стать хочешь?

– Ну, не сразу… И должность эта не наследственная, а выборная.

– А если под рукой Церкви окажетесь, будет назначаемая. Понимаешь меня?

– Да, отче, понимаю. Только с благословения Святой Церкви…

– О нашем разговоре – никому. Деду твоему должность сотника вернем. Феофан!

– Слушаю, брат Илларион, – «особист» вырос за плечом иеромонаха, словно и не отходил вместе со всеми в сторону.

– Передашь тысяцкому: скоморохов с торга гнать нещадно! – распорядился Илларион. – Отрокам на торгу представлять невозбранно и… с музыкой.

«Однако! “Нещадно” это значит, что можно даже убивать. Византиец, он и на Руси – византиец».

– Но владыка…– попробовал что-то возразить Феофан.

– С его преосвященством переговорю сам! – перебил недослушав Илларион. – Сотник Кирилл!

– Здесь, отче! – дед бодро прихромал из ближнего угла амбара.

– За внука хвалю! Правильно воспитываешь. С князем увидишься, обещаю. Храни вас Бог!

Никифор пошел провожать Иллариона со свитой, а дед сразу же прицепился к Мишке с расспросами.

– Деда, потом, не при мальцах. Ребята! Иеромонах одобрил! Разрешил на торгу представлять! Поздравляю, наша взяла!

* * *

Вечером дед с Никифором взяли Мишку в оборот.

– Чего он от тебя хотел? Про доходы выспрашивал, на десятину намекал? – беспокоился Никифор.

– Да причем тут десятина, Никеша? – дед небрежно махнул ладонью. – Ты слышал, о чем разговор зашел, когда он нас отослал? Михайла, что ты там про ордена какие-то толковал?

– Он не велел никому рассказывать, деда.

– Михайла, да ты что? – возмутился Никифор. – Мы же не чужие!

– Дядька Никифор, Илларион – грек, любит секреты разводить. Не дай бог, проговоришься где, а до него дойдет. Сам же и пострадаешь.

– Ха! Михайла, не знаешь ты, как купцы тайны хранить умеют. Да если б я болтуном был, давно бы по миру пошел! Давай, давай, рассказывай, про доходы с представления он не выспрашивал?

– Да не интересуют его деньги! Вы сами подумайте: он же, по его разумению, в глушь страшную попал, скукотища тут – ни блеска цареградского, ни политики, ни заговоров, ни возможности возвыситься. А попал-то надолго, зря, что ли, язык наш вызубрил? А тут рыцарский орден православный. Появилась надежда власть заполучить, возвеличиться, силу в своих руках иметь, князьями повелевать! Он же в этом увидел возможность любимым делом заняться! Ну и что, по сравнению с этим, твои несколько гривен?

Деда, конечно же, больше интересовали не финансовые соображения, а военные.

– И где же он народу для своего ордена наберет?

– А он, деда, для начала, на нашу сотню глаз положил.

– Да какие же мы рыцари? Видел я этих риттеров! Дурак дураком: из лука стрелять не учится – зазорно благородному, ни читать, ни писать не умеет, в бане не моется, живет в башне, а рядом деревенька с десятком холопов. А гонору-то, гонору! Воинского строя не признают, каждый сам по себе.

– Нет, деда, это не орденские рыцари. Те и грамотные, и дисциплина у них железная, без всякого гонора, и богатства они в орденских замках держат несметные. А сильнее их войска ни у одного короля нет, потому что их всю жизнь заставляют в воинском деле упражняться и быть постоянно в готовности.

А мы, по понятиям латинских стран, самые рыцари и есть. Податей не платим, живем ратной службой, роды свои до десятого и более колена считаем, холопов имеем право держать, земли и угодья свои мечом добыли. По латинским понятиям – благородные люди. Только у нас обычай другой. Там пяток деревень, городишко захудалый – и уже граф или герцог, а если городишек штук пять или шесть – король. А у нас земель не меряно, города, села, деревни, леса, реки, поля, а всего лишь князь, даже меньше герцога. Вот и мы, по латинским понятиям – сотня рыцарей, этого на целое герцогство хватит, а то и на королевство, а живем в одном селе.

– И как же он нас хочет в орден переделать?

– Не знаю, да он и сам, наверно, еще не знает, но придумает наверняка. Орден – дело добровольное, значит, чем-то нас соблазнять придется. Пусть попробует, да он уже и начал: представление одобрил, тебе встречу с князем устроить обещал. Будет и дальше обхаживать. Больше ему рыцарей взять неоткуда, у князя дружину не отберешь.

– Кхе! Так под это дело мы у него чего хочешь выторговать сможем! Только вот подчиняться долгогривым… Под князем все же почетнее, хотя нынешние князья… – дед как-то непонятно не договорил, потом вздохнул и подвел итог. – Обмозговать это все надо, как следует, может, еще и не выйдет из этого ничего? Князьям такое дело – поперек горла. Короли-то, поди, тоже ордена не жалуют?

– Вот потому-то Илларион и велел молчать. Если его задумка заранее откроется – не сносить ему головы, ни сан не спасет, ни епископ не заступится.

«Да, сэр, наживку вы насадили смачную. Стать во главе ордена и напрямую подчиняться только первому лицу! А что до опасности, то это же его стихия: интриги, заговоры, хождение по лезвию бритвы, но с такой заманчивой перспективой! Наверно, уже представляет себе, как “дикие славянские князьки” на пузе перед ним ползают и как на равных разговаривает с самим патриархом константинопольским. Но сволочь же первостатейная, мочить придется, рано или поздно. И русского на его место ставить. Вот для Константинополя геморрой образуется! Аж представить приятно».

* * *

Трудовые будни начались уже на следующий день. Мишка даже и подумать не мог, насколько это тяжело – два представления в день. Пусть на торгу и выступали по сокращенной программе – яркое весеннее солнце и ветер заставили отказаться от всех номеров с огнем – но к вечеру вся труппа буквально валилась с ног от усталости. Праздники казались бесконечными.

Никифор же ни в какую не желал отказываться от вечерних представлений в амбаре и даже намекал, что неплохо бы выступать на торгу дважды в день. Слава богу, дед понял, что внуки такой нагрузки не выдержат, и в конце концов просто наорал на свояка, утратившего чувство реальности. Никифор, наверно, все-таки вернулся бы к этой теме – характер у него был упрямый, но через несколько дней практика подтвердила дедову правоту. Кузька доигрался-таки и навернулся с лошади так, что потерял сознание. Дед объявил следующий день выходным.

Продрыхнув до полудня, Мишка в компании Демки и Роськи отправился на торг. Дед не поскупился и отсыпал парням аж пять резан. Десятая часть гривны, для отроков – целое состояние!

– Гуляйте, ребята! Подарки для родни и, – дед хитро глянул на Мишку, – кхе, знакомых, будем выбирать в последние дни торга, тогда все подешевле будет.

Роська, ориентировавшийся на торгу, как у себя дома, сразу же потащил приятелей туда, где торговали сластями. Мишка с изумлением увидел на прилавках не только всякие пряники, орехи в меду и прочие изделия из даров местной природы, но и курагу, изюм и даже финики.

«Вот вам, сэр, и экономическая география! Это ТАМ Туров всего лишь поселок городского типа, а ЗДЕСЬ, похоже, торговый центр не из последних. А ведь и верно: “из варяг в греки” можно же и по Висле, Бугу, Припяти и Днепру ходить. Или еще как-то в этом роде, через Неман, например. Вовсе и необязательно через Новгород. А Туров и Пинск на Припяти и стоят, только на разных берегах. Никифор пять лет назад как раз на Вислу ладьи гонял. Да, богатое место. И епископ свой. Епископии далеко не в каждом княжестве учреждены. В некоторых даже архимандритов нет. Что же с ним потом-то случилось? Татары выжгли или поляки проход в Вислу перекрыли? Вообще-то эти места через полтора-два века, кажется, должны Литве отойти. В учебнике истории про Турово-Пинское княжество всего пара строчек. Эх, больно уж быстро пришлось из ХХ века линять, а то посидел бы в библиотеке, поерзал бы по Интернету, накопил бы информации. Обидно, блин!»

– Роська, а где здесь красками торгуют? – Мишка вспомнил, что собирался добыть в Турове серебрянку.

– А какие нужны?

– По дереву, под лак. Видел у нас матрешек размалеванных?

– Ага! Ходок говорил, что один лях у Никифора сразу полсотни купил!

«Однако, сэр Майкл! Похоже, вы с бизнес-планом не промахнулись! Продукция уже и на экспорт пошла».

– Слыхал, Демка? – Мишка пихнул Демьяна в бок. – Поедут наши матрешки в Польшу.

– Не-а, – тут же обломал кайф Роська, – тот купец в Киев собирался.

– Ну и ладно, в Киев, так в Киев. Так где тут красками торгуют?

– Это к богомазам надо, вон туда. А у них спросим, где краски берут.

Иконописцев оказалось всего двое, и Мишкин вопрос им почему-то не понравился – ответили они без охоты и как-то невнятно, мол, краски разные бывают и брать их можно тоже в разных местах.

– А серебрянку где взять можно?

– А это, парень, тебе и совсем не по карману – дорогое удовольствие.

– Я же вас не о цене спрашиваю, а где купить, трудно ответить, что ли?

– Ну и ступай себе с богом, если с нами разговаривать не нравится!

– Чего вызверились на парня? – раздался за спинами ребят мужской голос. – Не для соперников ваших он краски ищет – игрушки раскрашивать!

Миша обернулся на неожиданного заступника и увидел «особиста» Феофана, всего такого гладкого, благообразного, прямо-таки лучащегося дружелюбием и благорасположением.

– Здравствуй, отрок Михаил! Удивляешься, откуда я про твои нужды знаю?

– Здравствуй, отче, – Мишка почтительно склонился и принял благословение. – Не удивляюсь, мне кажется, ты вообще все всегда знаешь!

– Что ж поделаешь, – Феофан развел в стороны руки, развернув их ладонями в сторону Мишки и слегка склонил голову, – служба у меня такая, отрок.

«Точно – особист. Поза смирения, как по учебнику. И про матрешек уже вызнал, следит он за мной, что ли?»