Текст книги "Серые земли Эдема. Избранники Армагеддона – II"

Вой поднимается до немыслимо высокой ноты и обрывается, только закладывает в ушах. Я замечаю, что по стенам тоннеля уже не бегут слабые отсветы из вагона: остались ли вообще эти стены? Что-то странное происходит и с вагоном: он сделался будто выше, а проход между сиденьями уже… Постепенно в вагоне темнеет, и у меня возникает ощущение, что поезд с сумасшедшей быстротой втягивается в черную вертикальную щель. Стены туннеля будто из угля, они безжалостно расплющивают вагон и меня вместе с ним. От прохода уже ничего не остается, я едва могу дышать, в груди нарастает крик, но не может вырваться. От удушья мутится в глазах. Но вдруг щель будто распахивается, синяя вертикальная молния озаряет ее. Слышатся грубые и торжественные звуки, словно фанфары из фильма о Древнем Риме. За окнами светлеет, поезд сбавляет ход и останавливается. Снова шипят двери.

Я не спешу выходить, озадаченный видом снаружи: какие-то мерцающие серые холмы. Не похоже на станцию метро, хотя может быть, поезд вышел на поверхность в районе новостроек? Наконец приходится выйти, не сидеть же вечно. Я шагаю на грубый бетонный перрон и первым делом гляжу назад. Пара рельсов уходит в черную арку туннеля, выше закругляется вершина холма, а еще выше…

Я едва не сажусь на бетон: выше в темном небе сияет Земля. Совсем как на снимках, сделанных с Луны – голубой шар с синими океанами и белыми завихрениями облаков. Я что, на Луне? Хотя… в некотором смысле уже побывал на Марсе. Странно выглядят на фоне висящей над горизонтом Земли голубые вагончики. Но они из эпохи, когда готовились настоящие полеты на Луну и на Марс: пузатые вагончики, пузатые автомобили, и одновременно титанические стрелы ракет. Я лишь жалкий наследник той великой эпохи.

Мне становится все холоднее, словно космический холод уже коснулся незащищенной кожи. Впрочем, будь я на Луне в самом деле, то уже погиб от удушья. Да и Луна ли это? Слишком велика Земля, с настоящей Луны она кажется гораздо меньше. Слишком странные холмы, они словно мерцают и переливаются в голубоватом свете. Пусть холодный и разреженный, но есть воздух. И еще… здесь кто-то есть, я чувствую на затылке пристальный взгляд. Оборачиваться неохота, но ничего не поделаешь. И опять у меня подкашиваются ноги.

Хотя стою на перроне, но еще не видел вокзала. А тот достоин столицы: высокие мраморные колонны, грандиозные арки, только вот крыши нет – лишь черно-лиловое небо. «А зачем крыша? – мелькает сумасшедшая мысль. – На Луне не бывает дождей».

Гладкий пол тоже из мрамора, и в центре этого сумрачного великолепия высится подобие трона из груды самоцветов. Там сидит некто – с лицом юноши и черными волосами до плеч. Сцепив мускулистые руки на синей ткани, что покрывает колени, в упор глядит на меня. Руки и обнаженный торс смуглы, будто обожжены огнем.

Что-то напоминает все это. Где-то уже видел эти фиолетовые и зеленые сколы камней, это лиловое небо, этот темный лик… «Демон» Врубеля! Значит, сумасшедший художник побывал здесь? Я вдруг понимаю, кто сидит передо мной – видел уже этого спутника Аннабель! – и облизываю пересохшие губы.

– Приветствую тебя, Рарох.

– Привет и тебе, – произносит холодный звучный голос. – Кто бы ты ни был, посетивший меня в заточении.

– Тебе недолго осталось, – хрипло говорю я. – Что-то происходит, и вы обретаете свободу.

– Знаю, – слова падают тяжело. – Вы, люди, слишком неосмотрительны с тонкими энергиями. Впрочем, какой смысл в осмотрительности? Это не приводит к величию.

Прямо светская беседа, но что поделаешь? Я немного размышляю – что еще сказать? – и указываю на вагончики.

– Странный способ путешествия.

– Не особенно, – янтарно-желтые глаза Рароха не отпускают меня. – По этой линии прибудут многие, ты лишь первый.

Я оглядываюсь: – Не вижу второго пути. Или тут однопутное движение?

Слышится рокот, словно удары грома отражаются от темно-лилового неба – Рарох смеется.

– Отсюда не возвращаются, – отсмеявшись, говорит он. – Движение только в одну сторону.

– А как же?.. – растерянно начинаю я, но Рарох не дает закончить.

– Началось! – Он встает во весь рост, синяя ткань соскальзывает, и мне снова является темная мускулистая фигура, которую уже видел в подземельях Москвы.

Голубой шар Земли начинает мерцать, серые холмы фиолетово искрятся, в темном небе словно распахивается окно, и я с содроганием вижу знакомую картину: снежные горы, заиндевелый лес и ряды металлических мачт на обширной вырубке. Губы Рароха, будто высеченные из темного камня, расходятся, приоткрывая белые зубы. Он делает несколько шагов, колонны и арки содрогаются от гулкого эха, угловатая черная тень ложится на мраморный пол… и Рароха уже нет. Помедлив, исчезает и тень, а следом гаснут фиолетовые огни. Я остаюсь один.

Оглядываюсь по сторонам: жуткий вокзал с черным небом вместо крыши, угрюмые огни самоцветов, неподвижные голубые вагоны. Мне приходит в голову, что все это только сон, и пытаюсь проснуться, но безрезультатно. Наверное, есть сны, от которых не пробуждаются – недаром Рарох сказал, что отсюда нет возврата. Правда, если верить ему, то я не вечно буду один, появятся и другие. Мне делается так тошно, что хочется задрать голову к голубому шару и завыть, как это делают собаки – только те воют с Земли на Луну.

Хоть бы кто помог!..

Словно в ответ, позади раздается кашель. От радости перехватывает дух, и я резко оборачиваюсь. Опять проводник по снам! Тот же темный костюм, то же бледное лицо и белые перчатки, только машины на сей раз нет.

– Здравствуйте! – довольно ошалело говорю я. – Не вытащите меня отсюда?

– Для этого меня и послали, – сухо отвечает он. – Это чрезвычайное поручение, вас занесло в очень непростое место. Но помните, теперь у нас осталась лишь одна встреча. Не потратьте ее впустую.

К сожалению, я пропускаю это мимо ушей.

– А что мне делать? – спрашиваю глупо.

– Садитесь в поезд, – пожимает плечами проводник. – Дорог всегда больше, чем говорит Рарох.

Я устало захожу в вагон и плюхаюсь на сиденье. Не знаю, что сделал проводник, возможно сел вместо машиниста, но поезд трогается, за окнами почти сразу темнеет, а меня начинает укачивать. Сначала я то и дело киваю головой, а потом ложусь на пыльный диванчик и проваливаюсь в сон…

– Вам плохо?

Я с трудом открыл глаза и приподнял голову: надо мной склонился прохожий, а я, оказывается, лежу на тротуаре.

– Н-нет, – выговорил я, садясь. Зубы стучали, и со стыдом почувствовал, что брюки мокрые. – П-просто поскользнулся.

Мужчина протянул руку, и я кое-как встал. Еще раз спросив, не нужна ли помощь, прохожий удалился. Щеку пекло, я потрогал ее, и на пальцах осталась кровь, видимо разлетевшиеся льдинки поранили кожу. Только теперь я увидел, что меня испугало – черный полиэтиленовый пакет прибило к троллейбусной опоре. А если бы я не поскользнулся и не упал?

Я поглядел на часы – сколько осталось до начала занятий? – и опять испытал шок. Уже десять часов, а только что было восемь! Разве я мог пролежать на тротуаре так долго? Мокрые брюки липли к ногам, я стиснул зубы и поплелся обратно домой. Там сменил брюки и промыл щеку, а на работу явился с большим опозданием. Сделал крюк через парк, не мог заставить себя идти по тротуару. К счастью, в расписании были одни семинары, я дал студентам задание конспектировать и сидел, тупо глядя в книгу. Кто-то снова пытался меня убить, неужели это связано с тем злосчастным электронным письмом? Обратиться в полицию? Но какой смысл, если даже ФСБ не может меня защитить?

На следующий день тоже пришлось пойти в обход: улица и тротуар были перегорожены веревкой с красными флажками, шли какие-то ремонтные работы, и всех заворачивали на параллельную улицу. Я вяло удивился, но тогда не придал этому значения. Ходил как оглушенный и все время оглядывался, хотя понимал, что это бессмысленно. От тоски захотелось кому-нибудь поплакаться, и я написал довольно бессвязное письмо Кире.

Вскоре получил приглашение на заседание рабочей группы по футурологии. Она проходила в подмосковном пансионате: стеклянные стены над темной речкой, берега покрыты снегом, в зале заседаний прохладно. Я поболтал со знакомыми по университету и немного пришел в себя. Когда подошла моя очередь, выступил с тезисами будущей кандидатской диссертации. В общем, довольно скоро забыл о неприятном происшествии и возвращался довольный.

На местный экспресс опоздал, так что пришлось взять билет на поезд дальнего следования. В купе оказался один – то ли народ зимой меньше ездил, то ли места были забронированы с какой-то следующей станции. Я убавил свет, но едва устроился подремать, как лязгнула открываемая дверь.

Я открыл глаза, и мне отчаянно захотелось, чтобы уже спал и видел сон. В дверях стоял мой спутник по лесной прогулке. С испуга показалось, что даже плащ на нем тот же – темный и неприятно посвистывающий. Но нет, на этот раз был в длинном пальто.

– Не ждали? – спросил он язвительно.

За его плечами маячил еще кто-то, однако незваный гость шагнул внутрь один и захлопнул дверь.

– Разрешения не спрашиваю, – довольно неприятно улыбнулся он. – Ваши желания мало что значит.

Он расстегнул пальто, уселся напротив и пристально поглядел на меня. Глаза показались мертвенными в крадущемся голубом свете, поезд как раз тронулся.

– Боюсь, что сотрудничества у нас не получится. По какому адресу вы послали письмо?

– По тому же, – пробормотал я. – И в теме указал: «от странника».

– Да ну? – неприятно осклабился «Глеб». – А наши компьютерщики выяснили, что вы отправили еще и копию. Почтовый ящик на иностранном сервере, и кто туда заходит, выяснить невозможно.

Меня будто оглушили. С трудом выдавил:

– Никакой копии я не отправлял.

– В том-то и дело, что отправляли, – собеседник наконец-то отвел глаза, и мне показалось, что в них что-то мелькнуло. – Только сами об этом не знаете. На бытовом языке это называется зомбированием. Вы прилежно оповещаете Сибил или кого-то еще обо всех своих действиях. Возможно, в подсознание вам впечатали целый список адресов и много чего еще. Так что сотрудник из вас получился бы хреновый, мы таких называем «кротами». У этой организации действительно хорошие специалисты.

Меня затошнило, едкая горечь подступила к горлу.

– В том числе и киллеры? Я бы не сказал, что это специалист высокого класса. Два раза промазал.

На миг почувствовал себя глупо: а вдруг просто показалось, что в меня стреляли? Но «Глеб» снова внимательно поглядел на меня.

– Не думаю. Пули выпущены из серьезного оружия, снайперской винтовки «Винторез». Из такой обычно не промахиваются.

Мне стало действительно страшно: выходит, я ничего не придумал. Прислонился головой к окну, стекло показалось очень холодным.

– Тогда почему?.. – мне отчаянно хотелось, чтобы голос звучал ровно, однако получился жалкий писк.

– Не попал? – усмехнулся Глеб. Странно, на его лбу и залысинах выступили бисеринки пота, неужели тоже чего-то боится? – Любопытный вопрос. А также любопытно, как это вы сумели перебраться через Безенгийскую стену безо всякого альпинистского снаряжения. Конечно, у вас был довольно странный компаньон, но все же… Например, я узнавал про погоду в тот день: на высоте более четырех тысяч метров дул ураганный ветер. Вас просто смело бы с гребня, а там падать два километра.

У меня пересохло горло: ведь догадывался, с Симоном что-то не так. А попутчик откинулся к стене, и лицо оказалось в глубокой тени, только глаза казались голубоватыми льдинками. Как у Сибил.

– Вообще, очень много странностей, – голос Глеба прозвучал отдаленно. – Видели, как после покушения на вас перекрыли улицу?

Я смог только кивнуть.

– Не скрою, мы за вами следили. Хотели проконтролировать, не проявит ли себя та организация?.. – Глеб почему-то помолчал, а потом продолжил:

– Так что сразу узнали о покушении. Были проведены замеры, – тут его голос стал уплывать куда-то. – С такой дистанции, да еще двумя выстрелами, снайпер должен был попасть вам прямо в голову. Похоже, вы каким-то чудом исчезли с линии огня. И весьма странно, что в тот день опоздали в институт на два часа.

Действительно, я шел на работу в восемь, а потом на часах стало десять! Но я вдруг перестал слышать голос – снова скользил куда-то по наклонному темному льду, и голова кружилась все сильнее… Тут же она дернулась от удара, а из глаз посыпались искры.

– Извините, – сказал мой инквизитор, опускаясь на лавку. – Кажется, вы собирались упасть в обморок. Пришлось дать пощечину.

Он поглядел на меня с сомнением.

– Странно, – проговорил медленно. – Вы слабы. Вы совершенно не подготовлены. И тем не менее, дважды ушли от настоящих профессионалов. Причем в обоих случаях совершенно фантастическим образом. Такое впечатление, что снайпер видел вас в одной точке пространства, а вы находились в другой. Или что-то, еще более странное.

– Я вас не понимаю, – пробормотал я, и самому стало противно, до чего жалко прозвучал голос.

А Глеб снова непринужденно откинулся к стене.

– Знаете, – сказал он со смешком, – а я ведь побаивался этой встречи. Не выходило из головы: вдруг и я окажусь в результате… где-нибудь на гребне Безенгийской стены? Представляете, в таком пальтишке на ураганном ветру?

Что за бред? Я продолжал испытывать странное ощущение, будто куда-то падаю. Нет, надо успокоиться! Я прижался виском к окну. Стекло источало промозглый холод, но в голове прояснилось, и почему-то вспомнился Симон: как он шел, словно танцуя, по повисшему над бездной ледяному гребню.

Черный монах!

– Я никуда не смогу перебросить вас, – моя улыбка, наверное, получилась жалкой. – Даже если очень захочу.

Глеб смотрел на меня (и я вдруг понял, что это его настоящее имя) не мигая.

– Значит, вы догадываетесь, – тихо сказал он. – Власть над пространством, ведь это почти абсолютное оружие. Можно сделать так, что пуля пройдет по кривой, скользнув по изогнутости пространства-времени. Можно шагнуть в ледяную стену, и оказаться за сотни километров, по другую сторону гор. Можно вообще временно исчезнуть из нашего пространства… А можно сделать еще больше! Целые армии будут вести огонь, но пули и ракеты уйдут в пустоту, или вернутся и поразят стрелявших. Я заходил в один институт, однако там не поверили, что такое возможно. Нигде не ведется даже экспериментов: слишком много энергии надо, чтобы хоть слегка искривить пространство. Но выходит, есть и другой путь.

Я промолчал. А попутчик наклонился ко мне:

– Только вы не сможете сделать этого, Андрей. – Я машинально отметил, что впервые за время этой встречи он назвал меня по имени. – И никто не сможет. Похоже, это вообще не людская игра. Мой совет: пока не поздно, выйдите из нее. Неужели вам хочется быть пешкой в чужой опасной игре?

«Ну да, – кисло подумал я. – Чтобы стать пешкой в вашей».

Купе омыло голубым светом из встречного поезда, гость вдруг поднялся и стал застегивать пальто.

– Все же буду приглядывать за вами одним глазом. Вы в опасности: те, кто организовал покушение, опасаются вас. На вашем месте я бы исчез, пока все не уляжется. А вообще с вами сложно: вы одной ногой здесь, а другой в каком-то ином мире. Хотя тут мы похожи.

Криво улыбнулся и неожиданно продекламировал:

«Звук шагов, тех, которых нету,

По сияющему паркету

И сигары синий дымок,

И во всех зеркалах отразился

Человек, что не появился

И проникнуть в тот зал не мог»66
  А. Ахматова, «Поэма без героя»


[Закрыть]

Похоже, для тренировки памяти тоже заучивал стихи. Лязгнула дверь, и гость исчез. Я уныло глядел в темноту за окном, вскоре в ней появились огни, поезд остановился на какой-то станции и поехал снова.

Мне очень не понравился этот разговор. Итак, за мной следит та организация, что приглашала на семинары. Мало того, после неосторожного письма в ФСБ пыталась убить. А теперь за мной станет присматривать еще и Глеб с сотоварищи. Нет, больше делиться опасениями ни с кем не буду: если эта таинственная организация и устроит диверсию, то мишенью, скорее всего, явится Запад. На семинарах было несколько русских, но в основном азиаты, да и американцы присутствовали. Сибил-то чем родная Америка не угодила?.. Может, планируется чисто коммерческое предприятие: устроить грандиозный обвал акций, а потом скупить по дешевке? Что-то подобное говорил Глеб во время лесной прогулки. Тогда разговоры о справедливости лишь приманка, и за всем стоят очень большие деньги. Тем более не стоит связываться, а то потом уберут исполнителей.

Темнота убегала назад, но оставалась стоять за окном. В голове мучительно ныло, что-то не укладывалось в эту простую схему. Ах да, странная парочка – Аннабель и ее спутник с мечом. Вдобавок Рарох. Да еще необычные сны…

Но что я тогда мог понять?

Жизнь стала тоскливой: утром я шел на работу, а вечером жарил картошку на чадной коммунальной кухне и ужинал под прикрепленной к стене фотографией Киры – той, где она манила в мир солнца и моря. На улице все время оглядывался. Как-то возвращался через парк. Облачный замок цвета раскаленного железа, призрачная копия Ай-Петри, вырисовался в глубокой синеве, и я снова вспомнил серые лужайки парка и мягкие губы Киры…

Огненная башня померкла, а потом все стало расплываться. Остался только облачный гриб, вершина которого горела красным огнем. Я больше не колебался и, вернувшись в свою комнату, написал Кире, что собираюсь приехать. Вскоре получил ответ, что во время практики она будет дома, и давала адрес. Я пошел отпроситься к заведующему кафедрой, тот как-то странно поглядел на меня.

– Ты знаешь, что у нашего института есть филиал на севере?

От обращения на «ты» я поморщился, но шеф словно не заметил.

– Слышал, – неохотно сказал я. – Но он как будто исследовательский, студентов там нет.

– Ну да, – завкафедрой пожевал губами. – Мне позвонил тамошний директор, у них несколько человек работает над диссертациями, надо помочь подготовиться к сдаче кандидатского минимума по философии. Да и для сотрудников почитать лекции по политпросвещению. Обещал хорошо заплатить, у них контракты с Минобороны и зарубежными фирмами.

– Предлагаете мне поехать? – удивился я. – А кто будет вести семинары?

– Ну, в этом году обойдемся. – Босс глядел на меня с явным любопытством, и я вдруг вспомнил Глеба: не он ли походатайствовал?

– Так что можешь съездить куда хочешь, а потом сразу на север. Подумай.

Я вернулся за свой стол поразмыслить и вспомнил предостережение Глеба. Похоже, работа в аналитическом центре ФСБ мне не светит, а вот убраться подальше следует, может хоть там меня не достанут. А главное, можно съездить к Кире…

И снова поезд, только за окном не жаркие степи Крыма, а заснеженные леса.

Я сошел на промерзший перрон, потом долго ехал в автобусе, и сумерки сгущались среди елей. Наконец лес сменился огнями поселка. Я отыскал нужный дом, поднялся на второй этаж и позвонил, сердце сильно билось. Открыла Кира. Она была в голубом халатике, серые глаза радостно расширились.

– Ой! – она обхватила меня руками, и я ощутил возврат того мягкого, ласкового, что было летом, и казалось, ушло навсегда.

Мать Киры – крупный нос придавал лицу несколько суровое выражение – накрыла стол, и меня покормили рассыпчатой картошкой и сочными горячими колбасками. На ночь затопили печку – отопление почти не грело – и постелили мне на узком диване. Я следил за красны ми отсветами на потолке, когда вошла Кира. Она присела на краешек дивана, нагнулась, и ее волосы затмили неверный свет. Губы были мягкие, поцелуй долог, и мое тело снова нежилось, как когда-то в сумраке парке. Но когда я стал настойчивее, Кира отодвинулась.

– У меня отец с матерью за перегородкой спят, – со смешком шепнула в ухо.

Так и ушла. Я почувствовал легкую досаду, однако чувство уюта не проходило, и вскоре заснул. Во сне я словно плыл над дорожками парка, и было радостно, потому что где-то среди деревьев меня ожидала Кира… После завтрака отправились гулять в лес. Было морозно, сосны отбрасывали голубые тени на заснеженную дорогу. Я остановился и попробовал обнять Киру, однако она увернулась и побежала среди сосен. Когда я все-таки нагнал, то ухватилась за низкую ветку и обрушила на меня целый ворох пушистого снега.

Я поймал девушку, прижал к стволу и стал целовать. Щеки и губы Киры были теплые, и вскоре я перестал чувствовать холод от попавшего за шиворот снега – лишь нежные прикосновения, словно лепестков цветов… И воздух странно потеплел, и на шершавой коре за лицом Киры лег необычайный золотистый свет, и чей-то тихий смех прозвучал среди деревьев. Я отстранился, слегка задыхаясь. Сердце то начинало сильно биться, то словно проваливалось в пустоту. Странное ощущение посетило меня – что мы на миг оказались в ином лесу.

– Что с тобой, Андрей? – спросила Кира.

– Ничего, – с трудом сказал я. И вдруг добавил: – Я люблю тебя.

Не сделал ли я тогда ошибку? Впрочем, мы сплошь и рядом совершаем ошибки. Часто сами появляемся на свет в результате ошибки: будущие папа и мама увлеклись и забыли предохраняться. Так что грех жаловаться. Испанский философ Ортега-и-Гасет писал: «Неверно, что любовь иногда совершает ошибки. Сама любовь, по существу, является ошибкой. Мы влюбляемся, так как наше воображение проецирует несуществующие совершенства на другую личность. Однажды фантасмагория исчезает, и вместе с нею умирает любовь…»

Но согласитесь, без таких ошибок жизнь была бы скучна. И вдобавок, я начинаю подозревать, что все может обстоять как раз наоборот. Что мир исчезнет как фантасмагория, а любовь останется.

На ночь снова затопили печь, и снова пришла Кира. На этот раз прилегла, и мы уместились на узком диване, лишь тесно прижавшись. Рыжеватые блики, постепенно тускнея, трепетали в волосах девушки. Я пуговку за пуговкой расстегивал ее халатик, и все сильнее разгорался другой, невидимый огонь желания. Вот и Кира задышала чаще, и вдруг протиснулась вниз, позволив мне утонуть в блаженной тесноте меж своих бедер. Ее нежная кожа обожгла мой живот, и я понял, что между нашими телами больше нет ночной рубашки. От волнения не сразу получилось войти, и Кира помогла – ее пальчики слегка сжали мою мужскую плоть, направляя в себя. Мягкое прикосновение, словно лепестков цветов, скольжение в таинственную глубину, обволакивающая нежность, будто ты вернулся домой… Я торопливо задвигался, рыжие завитки волос Киры тоже двигались перед глазами, и это усиливало возбуждение – очень скоро я ощутил, как изливаюсь сладкой истомой.

– Я люблю тебя, – выдохнул я, отстраняясь.

– Уже все? – тихо рассмеялась она.

Я стеснительно улыбнулся, но для ответа не хватило сил, навалилась приятная и неодолимая дремота. Кира прижала меня к себе, жарко поцеловала, а потом ушла. За ночь потеплело, и утро было неожиданно хмурое, чуть не дождь шел за окнами. Мать Киры покормила нас на кухне и ушла по делам. У меня было тоскливо на душе – и от испортившейся погоды, и оттого, что надо уезжать. Глядя на серые облака, я вдруг сказал:

– Кира, давай летом поженимся.

Кира глянула на меня, отвернулась и стала водить пальцем по оплывающему стеклу.

– Ну, если ты хочешь, – немного погодя сказала она.