Текст книги "Джинны пятой стихии"

«На коленях прошу!» – простонала она про себя, даже сделала движение вперед, туда, к нему, но удержалась, ощутив внезапно такой резкий стыд, что слезы моментально высохли, не успев появиться.

И тут же отчетливо поняла – где-то там, в затаенных уголках сознания, что все равно не верит в самое страшное, что должно случиться с ней, иначе без всякого стыда грохнулась бы сейчас на колени. Но там же, в тех же самых закоулках сознания, возникла и ехидная мысль, что просто сработал тормоз хомо сапиенса, заговорило ее истинное «я», проявилась гордость в чистом виде, такая никчемушная и смехотворная в ее теперешнем положении. Ну что ж, так тебе и надо, дуре набитой, на, получай, превращайся в недоумка, в бездумную, слюнявую идиотку, сходи с ума… или же проси его, умоляй, кидайся в ноги. Ну же! Где твой инстинкт самосохранения?.. Ну!.. Стиснув зубы, она невольно застонала – громко, протяжно.

Баринов стремительно повернулся от стеллажей и шагнул к Нине. Резко остановился почти вплотную, хотел что-то сказать, но, увидев ее лицо, замер. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу.

– Нина Васильевна!.. – Баринов словно поперхнулся. – Нина Васильевна… Что с вами? Вам нехорошо?.. Это я, я должен просить вас – помогите мне!.. Одну минутку, погодите, я сейчас!..

2

В странных снах была чужая, неведомая жизнь.

Сейчас, наедине с собой, она иногда усмехалась и думала, что часть странностей, похоже, перекочевала из снов в явь. С той ли памятной субботы, то ли еще раньше, с вечера четверга, но как бы то ни было, жизнь третий раз делала крутой поворот, выходя на новую дистанцию.

До сих пор ей становилось не по себе, она испытывала пронзительное и неприятное чувство душевного дискомфорта, если ненароком вспоминала ту субботу. Ничуть не утешало, что Баринов наверняка с похожей внутренней неловкостью вспоминает тот нелепый день, когда они так блестяще запутались в трех соснах, не понимая друг друга, но взывая друг к другу о помощи.

Первый и последний раз Нина видела его растерянным и суетящимся. По совести, видик у нее, должно быть, был неприглядный, когда Баринов выволок ее, бьющуюся в элементарной истерике, на свежий воздух, усадил на скамейку, а сам ринулся назад за шприцем… Потом, слава богу, она довольно быстро пришла в норму. Умылась в душевой лаборатории, причесалась, заново накрасилась.

Настоящий разговор состоялся уже у Баринова в кабинете.

Беспрестанно поддергивая растянутые рукава свитера, он быстро сварил кофе, достал из шкафа чашечки тончайшего фарфора, печенье курабье… Но долго не мог подобраться к теме, все ходил вокруг да около, пытаясь развлечь ее историйками институтского фольклора.

Случаи он рассказывал, бесспорно, забавные, массивное кожаное кресло было удобным, кофе просто великолепным… Но Нина, перебив на полуслове, спросила в лоб:

– Значит, Павел Филиппович, вы гарантируете?

Баринов улыбнулся и покачал головой.

– Полную гарантию, это знал еще Бендер, не дает даже страховой полис.

Но она, поставив чашку на разделяющий их журнальный столик, смотрела строго и требовательно, и он собрался, стал серьезным.

– Все, Нина Васильевна, все, больше не буду… Еще кофе?

– Нет, спасибо.

Он откашлялся.

– Если откровенно – генезис ваших снов для меня совершенно неясен. Но! – Он смотрел ей в глаза. – Будем до конца откровенны и в другом: психика ваша абсолютно в норме. Аб-со-лют-но! – подчеркнул он голосом и жестом. – В том качестве, в каком вообще можно говорить об абсолютно нормальной психике. Поэтому давайте договоримся сразу: думать на данную тему больше не будем. И затрагивать ее тоже. Никогда. Эту гипотезу мы отметаем как несостоявшуюся.

Нина послушно кивнула.

– Вот и хорошо, вот и славно. Теперь так, – Баринов на минуту задумался, глядя в сторону, и Нине представилось, как он читает лекции студентам. Если читает, конечно.

– Павел Филиппович, вы преподаете?

– Что?.. А-а, да, у меня спецкурс в мединституте. Восемьдесят часов, на большее нет времени. А раньше читал – курс психологии. Но это не важно. Ваши сны… Фантасмагория, честное слово! Я все забросил, несколько раз прослушал ваши записи… Ну, об этом потом. Итак, сон – вообще одна из величайших загадок природы. Последние пятнадцать-двадцать лет я занимаюсь главным образом и исключительно механизмом сна и сновидений в частности. Вот почему мне так важна ваша помощь, Нина Васильевна. Вы видели, в лаборатории за ширмами стоят пять кроватей. На сегодняшний день мы имеем неплохую статистику: почти восемьсот человек в общей сложности набрали здесь свыше двадцати тысяч, так сказать, «человеко-ночей». Приходят добровольцы, спят, а мы обвешиваем их датчиками и ночи напролет пытаемся выяснить, что же все-таки происходит с человеком во время сна… Да, конечно, сон – это глубокое торможение, наступающее в коре головного мозга. Это вы еще в школе проходили. Но уверяю вас, ни одна монография в мире не скажет о сне ничего более конкретного. Частности – да, но конкретно – нет… Ведь сон – это далеко не общий отдых организма. Напротив, активность мозга во время сна зачастую многократно превосходит дневные уровни бодрствования. То, что мы называем сном, – это сложнейший непрерывный процесс, и он характеризуется особыми фазами, которые сменяют друг друга. Кстати, искусственный сон, вызванный препаратами, совершенно неравноценен сну естественному. И последнее, что обязательно надо сказать. Видеть сны жизненно необходимо. Сон без сновидений приводит к серьезным нарушениям психики… Вообще можно выделить пять фаз сна. Сначала это переход от бодрствования к первому легкому сну, через несколько минут начинается нормальный сон, а примерно через полчаса наступает первый глубокий сон. В следующей стадии бессознательное состояние становится глубже. И через какое-то время вдруг возникает новая фаза, сопровождающаяся повышенной активностью мозга. Мало того что мозговая деятельность усиливается, у человека повышается кровяное давление, учащается пульс, увеличивается частота дыхания и соответственно расход кислорода. Наступает так называемая фаза «парадоксального сна». Именно в эти минуты человек видит собственно сон. Если его разбудить, он сможет рассказать, что ему снилось. Если же он проснется спустя какое-то время после окончания этой фазы, то почти всегда забывает большую часть того, что видел… В сущности, парадоксальный сон настолько далек от наших представлений о ночном отдыхе организма, что впору говорить о трех состояниях сознания человека: сон, бодрствование и парадоксальный сон. Вот как они далеки друг от друга!.. Я не утомил вас своей лекцией?

– Нет-нет, Павел Филиппович! В конце концов, – она улыбнулась, – все это некоторым образом меня касается.

Нельзя сказать, что Нине эти сведения были совсем уж в диковинку, но временами казалось, что все это она слышит впервые: одно дело – узнавание из книг, совсем другое – из живого рассказа специалиста.

– Впрочем, это вам должно быть знакомо, – Баринов словно читал ее мысли. – Не такой вы, мне кажется, человек, чтобы не поинтересоваться, отчего видят сны. Небось, и Павлова, и Сеченова проштудировали, до Бехтерева добрались, весь наш современный научпоп изучили.

– Что? – не поняла Нина. – Какой «поп»?

– Научно-популярная литература то есть. Читали ведь?

– Естественно. И даже до солидных трудов добиралась. Мало что поняла, конечно, образование не то.

– Так-так, молодцом, ей-богу… Но побоку популяризаторщину, ближе к делу. Думал я, думал, Нина Васильевна, над вашими прекрасными видениями и, каюсь, заподозрил поначалу самую обыкновенную буйную и неконтролируемую фантазию. Однако по зрелым размышлениям эту гипотезу благополучно, так сказать, похерил… И вынужден был под давлением фактов, извините, признать, что все достаточно серьезно и заслуживает самого пристального внимания и изучения. Поэтому давайте-ка мы с вами сейчас сообща порассуждаем… Итак: сны ваши вполне реальны и объективны как явление – никакой мистики, никакой фальсификации. Принимаем за основу, иначе работать смысла никакого. Но если мы имеем дело с нечто реальным и объективным, значит, это нечто можно изучать так же реально и объективно… Само содержание снов, боюсь, мало что нам даст. Разве что богатейшую пищу для сногсшибательных гипотез во внерабочее время. Я считаю, что главная работа должна вестись в области физиологии и биохимии. Сначала возьмемся за самое простое. Первое – выясним фазы вашего сна, обычного сна, нет ли каких отклонений от нормы. Не берусь загадывать, но вдруг все аномалии из-за нарушения, скажем, цикличности этих фаз? У взрослого человека в среднем сновидение, то есть фаза парадоксального сна, составляет около двадцати процентов. Вот и выясним, нет ли отклонений здесь. Второе. Попытаемся выявить фазу сна, ответственную за ваши сновидения… Кстати, не мешает их обозвать как-нибудь по-научному, а то начнем путаться с терминологией… Дальше. Алкоголь, снотворные, разного рода успокаивающие средства вызывают обычно резкие нарушения в соотношениях фаз – в основном сокращают парадоксальный сон по времени. Наблюдается, так сказать, разбалансировка. Попробуем их. Четвертое. Есть кое-какие препараты, что, наоборот, увеличивают его продолжительность. И их попробуем… Кстати, не боитесь? Препараты-то довольно известные своей скандальностью, особенно диэталамид лизергиновой кислоты. Слышали?

– Нет, не приходилось.

– Ну, а мескалин?

– Что-то припоминаю. Вызывает галлюцинации, да?

– Точно так. Мескалин, псилоцибин – очень сильные галлюциногенные вещества, собственно говоря, наркотики, получаемые из мексиканского гриба. А диэталамид – это ЛСД-25, попросту – ЛСД.

– Вот оно что! Но о нем пишут совершенно жуткие вещи.

– Правильно пишут. ЛСД – исключительно мощное и на сегодняшний день самое точное психотропное оружие. Но одновременно и отличное лекарство. И совершенно невероятной силы наркотик.

– К нему тоже привыкают?

– Не беспокойтесь, Нина Васильевна, не в моих интересах делать из вас наркоманку. Кроме того, я сам его пробовал.

– Ну и как?

– Страшная штука, доложу я вам. Налицо полный распад личности и сознания, шизофрения чистейшей воды, как мы ее представляем. Поразительнейшие по силе галлюцинации, совершеннейшая потеря всякого представления о пространстве и времени. И учтите, все это на фоне крайней эйфории… Ты свободен от всех забот и обязанностей, от тревог, для тебя нет ни долга, ни сомнений, любое уродство прекрасно, любая какофония – райская музыка… Словом, живым на небо попал. Но зато потом… Ох, потом не возрадуешься! Из рая – прямиком в ад. Тоска, беспричинный страх – и это еще цветочки. Тебя охватывает предчувствие чего-то ужаснейшего, что произойдет с тобой вот-вот. Оно неотвратимо приближается, ты это твердо знаешь, но не в силах ничего изменить. Оно все ближе и ближе, и наконец ты валишься в пропасть. Она засасывает тебя в свою бездну долгие миллионы лет, ты чувствуешь, что и это еще не все, что главный ужас впереди… А потом – полнейшая апатия. Ко всему.

– И вы через это прошли? Зачем?

– Не могу же я пользовать своих добровольцев тем, чего не попробовал сам. Нечестно как-то, знаете ли.

– Да-а, приятные перспективы…

– Ну-ну, Нина Васильевна, не принимайте слишком близко к сердцу. Пугать я вас не собирался. Все эти ощущения чисто индивидуальны. Кроме того, мне показалось, что вы предпочитаете иметь глаза открытыми.

Нина улыбнулась.

– Теперь мой черед вас успокаивать?

Баринов напряженно кивнул. По его скованности, по тому, как он быстро отвел глаза, Нина поняла, насколько важен для него сегодняшний разговор, будущая работа. Правда, неизвестно, принесет ли это хоть какую-то пользу непосредственно ей… Но если есть хотя бы ничтожный, маленький шанс…

Нина помнила, что о ней самой Баринов не сказал ни единого словечка. Вернее, он ни разу не забылся и не пообещал не то что исцеления, но даже сколько-нибудь облегчения в ее ситуации.

Что ж, судя по всему, разговор пора заканчивать. Вот только прояснить для себя еще пару принципиальных моментов.

– Можно вопрос?

– Да, конечно, Нина Васильевна. Ваше право. Хоть сто.

– Павел Филиппович, меня привело к вам, как вы понимаете, одно-единственное желание. Сами вы захвачены наукой, а что достанется мне? Что дадут мне ваши исследования? Извините, я без всяких экивоков, напрямик, но для меня… Вы понимаете?

– Да-да, разумеется! Понимаю и принимаю. Спасибо за откровенность, Нина Васильевна, за то, что вы сами вот так – быка за рога. Я как-то… Боялся, что ли… Отвечу так же откровенно: не знаю. Если бы знал, сказал бы сразу, не дожидаясь вопроса. Повторю: не знаю. Но – надеюсь узнать. Очень хотелось бы сказать: «Успокойтесь, Нина Васильевна, через два-три месяца будете спать сном младенца». Но сейчас – не могу. Вообще ничего не могу сказать, поверьте. Надо сначала понять причину, корень, суть явления. Потом – искать средство, ликвидирующее причину. Все очень и очень непросто. Во-первых, мы можем не найти причину. Во-вторых, даже найдя ее, можем не отыскать средство. Поэтому – вам решать. – Он вздохнул и энергично хрустнул пальцами рук. – Настоящий врач, я имею в виду лечащего врача, а не такого, как я, научного дятла, обязан в силу гуманности профессии быть великим утешителем и правдивым обманщиком. А я так не умею. Мне даже кажется, что в большинстве случаев человеку следует говорить только правду. И без умалчиваний, ибо умалчивание – наихудшая ложь… Ну вот, а теперь решайте. Сколько вы потребуете на размышления? День? Два? Неделю?.. Я подожду.

– Мне выбирать не из чего.

– Стоп, стоп! Альтернатива есть всегда. Здесь, со мной – работа на полном серьезе, в перспективе – возможное понимание себя. В другом месте – лечение наобум Лазаря, которое тем не менее может случайно помочь. И третий вариант: оставить все как есть. Ведь вы, в конце концов, не больны.

– Именно этого-то мне и не хочется! Ни лечения вслепую, ни тем более продолжения прежней жизни. Хватит, сыта по горло… Так что, уважаемый Павел Филиппович, – она напряженно улыбнулась, – не оставьте своей милостью. Не будем ждать ни недели, ни даже дня. Согласна с вами работать, согласна глотать ваши таблетки и обвешиваться датчиками. Обещаю быть примерным и послушным кроликом. Если нужно где-то что-то подписать – давайте.

– Спасибо, Нина Васильевна.

– Но одно условие…

– Да-да, конечно, я вас слушаю.

– В общем, так, Павел Филиппович… Я, разумеется, не специалист, десятой доли не пойму, но все же… Словом, я прошу ничего от меня не скрывать. Хорошо?

Баринов встал.

– Обещаю вам. Моего слова достаточно?

– Да.

– Слово я вам даю. Ни один вывод, вас касающийся, от вас скрыт не будет… А теперь – еще по чашечке кофе, и наметим, с чего начнем.

– Завтра?

– Нет, с понедельника.

Нина была достаточно умудрена жизнью, чтобы ждать чего-то необычного и особо интригующего от начала их совместной работы. К словам по поводу их именно «совместной» работы она с самого начала отнеслась скептически. Какая тут работа с ее стороны! Подопытная морская свинка, уважительно именуемая добровольцем – вот какие ее функции.

Люди в лаборатории Баринова подобрались на удивление неплохие, по крайней мере, на первый взгляд. Собственно, Нина не по-женски всегда предпочитала видеть в человеке с самого начала что-то хорошее, зачастую даже закрывая глаза на какие-то не нравящиеся черты характера или манеру поведения. Нередко это выходило ей, как говорится, боком, но она не слишком огорчалась: все мы люди, все мы человеки, и ничто человеческое нам не чуждо. Если в принципе какие-то недостатки могут быть у людей вообще, то почему бы им не оказаться у данного, конкретного человека?.. Поэтому она большей частью предпочитала мириться с таким положением, стараясь уживаться со всеми людьми, с которыми вынужденно сталкивала жизнь, чем бессмысленно сетовать на неприятное соседство. Принимать окружающих как они есть – это и проще, и спокойнее.

«Работа» поначалу казалась нетрудной, даже приятной. Тем более что за нее, оказывается, еще и платили: по пять рублей за ночь.

…К половине одиннадцатого вечера Нина появлялась в лаборатории. Через полчаса, опутанная проводами, оклеенная датчиками, она ложилась спать в персональной кабинке. Больше от нее ничего не требовалось – только семь-восемь часов крепкого, здорового сна.

Утром она минут на сорок появлялась дома, кормила Сережку и мужа. Удивительное дело, у нее почему-то появилось даже немного свободного времени – по сравнению с прошлым. На Юру она переложила только два дела: вымыть посуду и проследить вечером, как Сережа уснет, а укладывала сына в постель она сама.

Ночи на субботу и воскресенье Нина проводила дома и кошмарно не высыпалась, хотя старалась все равно взять свои восемь часов сна.

1

Новизна быстро кончилась, настали будни нового образа жизни.

Юре уже через неделю приелось заглядывать сочувственно в глаза, лишь только она переступала утром порог, и спрашивать проникновенно, чуть не со слезой: «Ну как? Выяснили, в чем дело?»

Баринов вышел проводить ее к автобусу.

Утреннее солнце сидело на крышах домов. Розы в цветнике пахли все сильнее, наполняя ароматом небольшой, закрытый со всех сторон кустарниками и деревьями двор.

Вопреки уверениям, что работать он привык в основном по ночам, выглядел Баринов неважно. Нина про себя даже пожалела его. Чего ради так изводиться? Неужели мало сотрудников, или он им не доверяет? Или думает прямо вот так, с ходу, понять и объяснить то, что с ней происходит?..

Они шли неторопливо, перебрасываясь округлыми, ничего не значащими фразами – небо сегодня будто вымытое; а дышится-то как хорошо ранним утром; да, жары пока нет…

На безлюдной остановке он, не дожидаясь автобуса, протянул руку:

– До свидания, Нина Васильевна.

– До свидания, Павел Филиппович. До вечера.

– Да, до вечера. Только я хочу вас попросить – приходите сегодня пораньше, пожалуйста. На часик. Сможете?

– Конечно.

– Вот и прекрасно. – Он улыбнулся, кивнул и пошел назад.

Нина смотрела ему вслед. Усталой походкой он шел по свежеподметенному и вымытому асфальту, слегка сутулясь и чуть заметно приволакивая правую ногу.

В его кабинете появился узкий и высокий шкаф.

Демонстративным движением Баринов открыл перед ней глухую полированную дверцу, из шкафа противно дохнуло новой мебелью. В темном и пустом чреве на средней полке сиротливо приютились две небольшие картонные коробки и красная коленкоровая папка для бумаг.

– Этот глубокоуважаемый шкаф для вас, Нина Васильевна. Вернее, для материалов вашего обследования. А вот и первые ласточки.

Внутри коробок лежали рулоны линованной бумаги из самописцев.

– Итак, что мы имеем на сегодня, – развязывая тесемочки папки, Баринов опустился в кресло. – Ваш сон, как вы знаете, мы фиксируем по тридцати двум каналам телеметрии. Пишем ваши энцефалограммы, кардиограмму, замеры температуры и биопотенциалов на отдельных участках тела, еще кое-что. Словом, почти полный набор параметров, которые мы можем не только замерить, но и худо-бедно понять и объяснить. Мы с вами отработали двенадцать ночей, в общей сложности около ста часов чистого сна. Здесь, – он похлопал ладонью по красной папке, – здесь протоколы. Помня наш уговор… Будете сами читать, или мне лучше коротенько прокомментировать, что и как?

Нина неопределенно пожала плечами.

– Ну, хорошо, – он раскрыл папку и, повернув, пододвинул ее по гладкой поверхности стола к Нине.

«Протокол № 1, опыт 24/84», – прочитала она. – «Испытуемый: Афанасьева Нина Васильевна, 34 года. Ответственный за опыт: ст. лаборант Костикова Л. Начало: 23 часа 11 минут 24 мая. Конец: 7 часов 02 минуты 25 мая».

Дальше шел перечень аппаратуры, потом сплошная таблица с десятком граф. Понятны были только две – «Время» и «Примечания». Шапка протокола и графы таблицы были заполнены одним почерком, по-школьному округлым и аккуратным. Нина наугад прошлась по примечаниям, выхватывая отдельные фразы: «повернулась на правый бок», «левой рукой поправила одеяло», «два раза кашлянула»…

– За мной наблюдают? – Нина подняла голову.

– Да, конечно. Разве я не говорил? Кроме снятия телеметрии на первых порах ведется и непрерывное визуальное наблюдение.

– Впрочем, – Нина облокотилась о стол, – какая разница. Назвался груздем… Рассказывайте, Павел Филиппович, что уж там.

– Разрешите, – Баринов осторожно потянул папку из-под ее рук. – Вот здесь, в конце, выводы. И вот какая закавыка получается, дорогая Нина Васильевна: ничего интересного мы у вас не обнаружили. Ни-че-го!.. Абсолютно все в норме – начиная от артериального давления и кончая режимом потоотделения. Во время сна, разумеется. Нормальней нормального, хоть в космонавты! Отклонений никаких. На энцефалограммах совершенно четко прослеживаются все пять фаз, включая и фазу сна парадоксального. Косвенным путем это подтверждает и другая телеметрия. Будить вас, чтобы получить прямое подтверждение, на начальном этапе не стали. Вы за это время не видели ни одного «вашего» сна?

– Нет. Я бы сказала.

– Нет-нет, это я так, чисто риторически… Так вот, «ваших» снов вы не видели, все они были обыкновенными. Однако сто часов – уже статистика. Поэтому я решаю первую серию экспериментов на этом закончить. Контрольную, тоже из двенадцати ночей, проведем позже, а сейчас начинаем следующий этап. Попробуем воздействовать на вас химией.

– ЛСД?

– Нет, пока рановато. Пока более приятное. Или – менее неприятное, формулировку выбирайте сами, – усмехнулся Баринов. Он посмотрел на часы. – Итак, двадцать два тридцать пять.

Он достал из тумбы стола широкогорлую мензурку. Из холодильника появилась бутылка апельсинового сока, блюдечко с нарезанным лимоном и колба с бесцветной жидкостью. Все это он поставил перед Ниной и, сделав приглашающий жест, сказал:

– Прошу вас.

– Что это?

– In vino veritas[1]1
  Истина в вине (лат.).


[Закрыть]. Перевести?

– Не надо. Но зачем?

– Требуется немного расшатать вашу нервную систему. Начинаем с самого простого, но эффективного – алкоголя. Мы говорили об этом. Так вот, в программе второй серии вы будете в течение двух недель принимать по пятьдесят граммов спирта за полчаса до сна. А даже легкое алкогольное отравление резко нарушает работу головного мозга, вот мы этим и воспользуемся. Как говорится, начинаем гонять ваш мозг на разных режимах.

– Я ведь предупреждала, Павел Филиппович, сны мне иногда не снятся месяцами, а иногда я вижу их по два-три за неделю.

– Ничего, ничего, Нина Васильевна. Мы люди терпеливые, будем работать – результат появится… А тут не беспокойтесь, все по науке. Чистейший спирт, медицинский.

– Я вообще-то…

– Тогда я вам разбавлю. Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят.

Серия «пьяных» ночей закончилась тоже ничем. Нина стала даже чувствовать определенную неловкость своего положения, чуть ли не вину, что вот, мол, отвлекает она занятых людей от дела, а результатов – ноль. К Баринову с такими мыслями она обратиться не посмела, но как бы ненароком, «кстати, о музыке», поделилась ими с Александрой Васильевной, его заместителем.

Нину готовили ко сну – оклеивали датчиками, брали кровь из пальца, измеряли давление… Александра Васильевна стояла, наблюдая, рядом.

– Ниночка, успокойтесь, пожалуйста, и не берите в голову, – строго и внушительно сказала Александра Васильевна, сразу все поняв. – Мгновенных результатов в науке не бывает. Наработаем статистику – тогда и поговорим.

2

Следующая неделя была объявлена контрольной. Ночь на вторник прошла обыкновенно, а утром в среду Нина смогла по протокольным записям узнать, как это выглядит со стороны.

…Дежурила Сталина Ивановна, пожилая полноватая женщина. Она работала у Баринова с незапамятных времен и слыла самой опытной лаборанткой. С первых дней она почему-то прониклась к Нине неприкрытой симпатией, окружила ее такой заботой и вниманием, что поначалу это даже настораживало. Однако довольно быстро Нина научилась воспринимать ее достаточно безболезненно, в том числе и в больших дозах. Сталина Ивановна любила и умела поговорить, и, говоря обо всем, талантливо умела не сказать практически ничего. А Нина и раньше замечала, что люди избыточно, так сказать, разговорчивые вызывают больше доверия, чем молчуны. Пусть их зачастую меньше уважают, но зато и меньше опасаются – трудно предположить, что у болтунов могут быть еще какие-то мысли, кроме тех, что они беспрерывно исторгают.

Нина уже не испытывала неловкости от того, что спать приходится ложиться не дома, не в гостинице или пансионате.

Две молоденькие лаборантки закончили свои дела и ушли. Сталина Ивановна прервала очередной обзор последних событий, еще раз проверила крепления датчиков, заставив Нину поворочаться с боку на бок, запустила самописцы и, пожелав спокойной ночи, выключила верхний свет. Сама же монументально устроилась в кресле у столика вблизи изголовья кровати, поправила ночник, чтобы он светил только на раскрытый лабораторный журнал, налила из громадного термоса свою первую чашечку крепчайшего кофе без сахара…

В два часа двадцать четыре минуты пополуночи она сидела в той же позе, когда заметила, что дыхание Нины резко участилось. Следом за дыханием стал меняться пульс. Почти стенографически она делала записи в журнале, аккуратно фиксируя в соответствующей графе время – с точностью чуть ли не до секунды, и не забыла дать сигнал в «дежурку», что происходит нечто выходящее за рамки обычного.

«…Повернулась с правого бока на спину. Кулаки сжаты, мышцы тела напряжены. Лицо заострилось и неподвижно. Кожные покровы на руках побелели, на лице появляются области покраснения – на скулах и на лбу. Дыхание частое и прерывистое. Впечатление нарастающих каталептических явлений. Испытуемая стонет – длительно и протяжно. Веки плотно сжаты, глазные яблоки неподвижны… Продолжительный громкий стон… Резко меняется ритм дыхания – до 5–7 вдохов-выдохов в минуту. Пульс – примерно 130–140… Тело напряжено и неподвижно… Испытуемая делает глубокий выдох и открывает глаза. Зрачки на свет реагируют, испытуемая в сознании. Мышцы полностью расслаблены, кожные покровы постепенно приобретают естественный цвет. Общая слабость, испарина.

С трудом может пошевелить пальцами рук. На вопрос: «Как себя чувствуете?» – шевелит губами, пытается что-то ответить. Пытается улыбнуться, поднять правую руку. Вялость и незавершенность движений… Закрывает глаза. Мышцы лица расслаблены, глазные яблоки подвижны… Открывает глаза, еле слышно просит позвать П. Ф. Баринова…»

Дальнейшее Нина знала без «Примечаний» и запомнила, несмотря на состояние, прекрасно.

Разогнав темноту, вспыхнули неяркие матовые светильники, лаборатория наполнилась движением. Нина и не подозревала, сколько людей ночи напролет ждут ее снов. Баринов оказался тут же. Он не командовал, а неподвижно стоял за входом в кабинку, его сотрудники знали свое дело.

Уже потом, задним числом, Нина поняла, что суета вокруг нее была обманчива, казалась таковой лишь для непосвященного. Ее осмотрели и обстукали со всех сторон, проверяя рефлексы и еще что-то, быстро и точно взяли кровь из пальца и из вены – и все это не снимая датчиков.

Она едва успевала повиноваться коротким приказам: «Дышите… Не дышите… Повернитесь… Теперь направо… Закройте глаза… Откройте… Руки вперед… Ноги согните в коленях…» Так же внезапно, как появились, сотрудники лаборатории исчезли, остались только Баринов и Сталина Ивановна.

Нина в изнеможении лежала навзничь, из-за дикой слабости не в состоянии двинуть пальцем. Однако эта слабость была настолько хорошо знакома по прежним подобным пробуждениям, что на нее можно было не обращать внимания. Морально же она чувствовала себя на редкость неплохо и подумала, что дело, видимо, в том, что сон пришел на этот раз тут, в лаборатории, под наблюдением. Прежние страхи куда-то делись, хотя, если вдуматься, ровным счетом ничего не изменилось. И где-то глубоко теплилась наивная надежда – вдруг сейчас, сию минуту все станет на свои места. Вот-вот Баринов улыбнется, наклонится к ней и скажет: «Поздравляю, Нина Васильевна! С вами все ясно. Завтра начинаем курс лечения – и через месяц как рукой снимет!»

Она постаралась улыбнуться и спросила слабым голосом:

– Ну как, Павел Филиппович? Успели зарегистрировать? Или придется еще один сон смотреть?

– Да-да, конечно! – торопливо и невпопад ответил он и, пододвинув стул, сел у изголовья. – Как вы себя чувствуете?

– На редкость паршиво, если честно, – помедлив, призналась она. – То есть как обычно в такие моменты. Словно всю ночь на мне черти воду возили… А который час?

– Около трех. Скажите, есть разница по сравнению с прежними случаями?

– Как вам сказать… Объективно – ни малейшей.

Баринов пристально посмотрел на нее.

– А вот субъективно… Понимаете, Павел Филиппович, – она понизила и без того слабый голос так, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать. – Понимаете, сегодня я первый раз не боюсь этих снов.

Баринов выпрямился и посмотрел на Сталину Ивановну. Та встала, закрыла журнал, подошла к Нине, заботливо поправила подушку и вышла, плотно задернув за собой занавеску. Баринов взял Нину за руку и легонько пожал.

– Понимаю, Нина Васильевна. Спасибо… Вот и не верь в предчувствие. Сегодня ведь не мое дежурство. Но я отпустил Александру Васильевну и остался сам. К счастью… А теперь… – Он поколебался, глядя на ее осунувшееся, бледное лицо, но все же продолжил: – Вы не возражаете, если мы с вами сейчас немного поработаем? Совсем чуть-чуть.

Искорки смеха мелькнули у Нины в глазах. Она слегка приподнялась на локте и оглядела себя.

– Хорош же у вас работник!.. Спрашивайте, Павел Филиппович. – Она подумала, прислушиваясь к себе, потом добавила просительно: – Только не очень долго, хорошо?

– Да, конечно! Я приду минут через пять-десять.

Пока он ходил, Нина с помощью Сталины Ивановны привела себя в относительный порядок и, закутавшись в халат, устроилась в углу кровати, подоткнув под спину подушку.

Баринов вернулся, держа в руке шприц.

– Слегка поддержим ваши силы, – ответил он на ее немой вопрос и жестом попросил закатать рукав.

Сильными пальцами он разминал место инъекции, а Нина подумала, что у него, оказывается, «легкая рука» – не всякая медсестра может похвалиться таким безболезненным уколом.

– Ну вот, сейчас вы немного взбодритесь… А теперь – по горячим следам. Как все было?

Этот сон снился Нине впервые, поэтому многих подробностей она не помнила. Главное, что осталось от него – это совершенно невероятное чувство голода. И еще – холод.

…Резко, словно нарисованный на холсте, она видела противоположный берег реки, заиндевевшие черные ели на крутом косогоре. Себя она ощущала сидящей на куче хвороста, опирающейся спиной на толстый ствол.