Текст книги "Квартирник у Маргулиса. Истории из мира музыки, которые нас изменили"

Александр Маршал

«Саня Маршал – мой старинный друг, мы с ним по жизни пересекались много раз: то он меня где-то подменял, то я его. Саша – настоящий рок-н-ролльный демон! Даже если он поет в кремлевском концерте и одет в пингвиний костюм, из него исходит такая мощь, что сметает все вокруг! Друган у меня – то, что надо!» – Евгений Маргулис.

– Александр Маршал на «Квартирнике»! Месяца 2 назад мне позвонил мой близкий-близкий друг и сказал: «Слушай, мы выпиваем тут с одним парнем и что-то вспомнили про тебя». Вторым человеком в этой partie de plaisir был Саша Маршал. Мы как-то замечательно потрепались, подумали о том, почему бы нам не показать друг друга на «Квартирнике», естественно, потом забыли, как водится. Дальше – больше. Мне пришло в голову все-таки Саню отснять. Я посмотрел записную книжку, а телефона – нет, я позвонил нашему общему другу, взял телефон и позвонил Сане. И удивительное дело – он взял трубку. Ты взял со второго звонка.

Александр Маршал: Я чувствовал.

– Говорит: «Жека, ты?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Я не подхожу к незнакомым номерам». Говорю: «А что ты взял?» Он: «Я не знаю». А к чему я веду эту свою странную беседу. Все привыкли, конечно, Сашку видеть на экране телевизоров в костюме пингвина. А так как он все-таки рок-н-ролльщик и мы знакомы давно, то я хочу показать команду именно такими, какие они есть на самом-то деле. Потому что я сказал, что старых рокеров не бывает. Александр Маршал и бэнд!

А. М.: Спасибо. Я хотел сказать, что мы давно не виделись воочию.

– Ну да, года полтора.

А. М.: Поэтому мне очень приятно и спасибо вам огромное за теплый прием. Вот, на этом мы закончили. До свидания! Всего хорошего!

– Играем?

А. М.: Играем.

(Песня «Мы вернемся домой».)

– Самый громкий «Квартирник» за все это время! Сань, ты же из семьи летчиков, да?

А. М.: Да-да.

– Вот как они допустили, скажи мне, мой друг?

А. М.: Ну, во-первых, я с детства рос, в общем, в музыкальной семье, потому что отец мой играл на аккордеоне.

– Обратите внимание – вот ты не очень хорошо знаешь наши программы, у тебя будет повод пересмотреть – все приличные люди произошли от баянистов, а не аккордеонистов. Все, продолжай.

А. М.: Надо к этому добавить, что мой отец, несмотря на то, что он был летчик, военный летчик, полковник, летчик первого класса, он был человек с юмором, так скажем. Аккордеон ему нужен был лишь для того, чтобы петь частушки-нескладушки. Причем…

– Матерные?

А. М.: Не всегда с нормативной лексикой, да. И мне, когда он брал аккордеон, указывалось рукой так: иди отсюда, погуляй. Ну, как иди? Я за шторкой, у меня вот такое ухо, я их помню до сих пор все наизусть. Петь не буду, потому что уж больно пошло.

– Покажи, руками покажи.

А. М.: Ну как, Жень? Ну там это старое все. На горе стоит верблюд, ну и все вы знаете. А потом надо сказать, что мой дедушка, который прошел всю войну, у него она закончилась в Вене, в Австрии, привез оттуда две скрипки, тоже аккордеон австрийский и какую-то гитару. И мы, когда собирались вместе, все брали каждый свой инструмент. И дед почему-то умел играть на скрипке. Я не понимаю, откуда это. И, конечно же, мне ничего не оставалось делать после того, когда я окончил школу, как поступить в военное летное училище, потому что все дети были либо дети пилотов, либо техников самолетов, и поэтому у пацанов другой дороги просто не было. Но как только я поступил в военное училище, то тут же сколотил вокально-инструментальный ансамбль. И, начиная где-то с середины первого курса, мы уже стали популярными в городе Ставрополе. Ездили в институты, фабрики, заводы, где было очень много молодежи. А там есть такой закон: если ты получаешь в течение недели двойку по любому предмету, то не идешь в увольнение. Но поскольку наш ансамбль стал пользоваться популярностью, то нас приглашали, и командир роты страшно злился, но мы ездили. С нами было 10 человек-носильщиков, потому что нам нужно было нести барабаны. Обратно мы это все проносили в большом барабане с водкой, и там же нас уже ждали наши друзья-товарищи. Это было очень весело, поэтому я свои годы обучения в летном училище вспоминаю, как нечто такое – начало моей творческой деятельности как музыканта, так скажем.

– Я тебе хочу сказать, что надо было вашего начальника сделать продюсером, надо было ему отдавать вам процентов 15.

А. М.: Жень, так он и был продюсером. Мы из офицерского материала зеленого цвета сшили клеши, и здесь и проявлялось продюсерство нашего командира роты. Майор Чулупов был такой серьезный дядька с усами, боевой офицер. И когда он видел клеши, подходил: «Стой, сынок, спокойно». И вот так вот разрывал отсюда досюда.

– Я представляю вообще солдат этого времени в «клешах» с гитарой.

А. М.: Да.

– Немудрено, что тебя выгнали.

А. М.: Ну, во-первых, я ушел сам.

– Да ладно?

А. М.: Да, клянусь. Я написал рапорт командиру роты. Командир роты порвал рапорт и сказал, чтобы я ходил на занятия. И мы с Климом – Серега Клименов мой товарищ – ушли с одной пары, разделись до трусов и стали загорать на солнышке. И вдруг Клим говорит: «Ротный идет». Говорю: «Да ладно? Серьезно?» Поворачиваюсь – он идет и улыбается. Ну, для начала нам объявил арест на трое суток, в итоге мы отсидели с ним 12 на гауптвахте. Вот так всеми правдами и неправдами я все-таки ушел из военного училища. Меня демобилизовали, но срок службы два года, которые я там отучился, не засчитали. И по новой служил солдатом. Но это уже другая история. В Пензенской области оператором радиолокационной станции.

(Песня «Белый пепел».)

– Слушай, я тебя знаю как Маршала все это время. Сколько мы с тобой знакомы – это больше 37–38 лет.

А. М.: Да, это было очень давно. Ну это мне приклеили еще в мою бытность курсантом. Мои друзья говорили: «Ты хочешь фельдмаршалом стать?» Почему-то «фельд» отпала. Ну что такое фельдмаршал…

– Нечто еврейское.

А. М.: Нет, Маршал – это короче, потому что, во-первых, у меня рост 1,94 м. Я первым стоял в строю и в школе на физкультуре, и потом в военном училище, и в армии – везде. Видимо, поэтому приклеилось. Но на самом деле я этому званию никак не соответствую.

– Да, и еще знаешь, что в Большой советской энциклопедии я прочитал историю про ЧП, что в какой-то учебной тревоге ты увидел 11 самолетов противника в небе и сообщил начальству.

А. М.: Это ты где такое вычитал? Интересно.

– Пишут. Было?

А. М.: Было-было, но немножко не так. Когда я был оператором радиолокационной станции обнаружения и наведения, там есть такой прибор, называется «запрос-ответ». А у меня под экраном в командном пункте есть педаль, которую необходимо нажимать, чтобы определить, свой самолет или чужой. Я ее нажимаю, и на экране образуется такая длинная засветка цели, и ты видишь, что это, значит, свой самолет. Если она такая же коротенькая, значит, чужой. Были частые тревоги по три раза за ночь, и я прибежал спросонья, вставил код, ну там долгая история. Такой бочонок, там другой номер – «десятый» – в этот день работал. Я вставил «седьмой», и у меня ни хрена ни одна цель на запрос не отвечает. И я докладываю спросонья туда, через 100 км батальон. Там дежурный тоже спросонья – слава богу, это была учебная тревога – так вот глаз приподнял, смотрит: «Ах!» Мне звонит и говорит: «Все, расстрел. Если 11 целей не отвечают, значит, все – война». Нашим командиром был майор Грибовский, спасибо ему огромное. Это благодаря ему я раньше срока демобилизовался через год. Он в свое время лейтенантом пропустил Пауэрса до Урала, и с тех времен майор, 27 лет в армии, зол на весь белый свет. И когда увидел в моем военном билете, что я уволен из училища по собственному желанию, пожал мне руку и сказал: «Молодец». Такая была история.

– А ты в этот момент где битловал или уже не битловал?

А. М.: Я битловал везде, в любой ситуации. И на точке наведения, где я служил, был парень, который тоже хорошо пел, играл на гитаре, мы с ним устраивали концерты в этой вообще безлюдной степи. Ребята нам были очень благодарны, потому что развлечений там не было никаких.

– Меня интересуют профессии, которые были между твоим изгнанием из военного училища до нормального битлования.

А. М.: Ну, если учесть, что это все происходило в советское время, нельзя было нигде не работать…

– Можно.

А. М.: Нельзя было. За тунеядство можно было пострадать. У меня трудовая книжка вообще интересная. Там написано: «матрос-спасатель 3 категории». А еще работал, фирма была такая – «Союзаттракцион». Знаете, такие машинки, которые ездят по полу и сталкиваются. Вот там я работал как инженер. И еще у меня есть запись уникальная совершенно, там написано – «рабочий кормоцеха». Я не знаю, никогда там не был, но меня оформили через совхоз. Там, в общем, целая история. Потому что нужно было, чтобы твоя трудовая книжка где-то лежала, и поэтому у меня есть такие всевозможные записи.

– Я тоже открыл свою книжку…

А. М.: Печально, да?

– Ты знаешь, в принципе, есть красивые профессии, но вот эта – «забрасыватель навоза»… Как ты сказал?

А. М.: Рабочий кормоцеха.

– Рабочий кормоцеха – у меня не было. Александр Миньков!

(Аплодисменты.)

А. М.: Друзья, мы все прекрасно знаем, что в этом году исполнилось бы 80 лет Владимиру Семеновичу Высоцкому. И я считаю, что было бы неплохо преподавать Владимира Семеновича на уроках литературы так же, как и Есенина, Маяковского, потому что он очень талантливый поэт. Это мой любимый поэт, так скажем. И поэтому я ни с того ни с сего написал посвящение, обращение к Владимиру Семеновичу спустя эти долгие годы.

(Поет песню «Посвящение Высоцкому».)

– Хочу вам рассказать еще одну такую историю. Наша жизнь с Сашкой переплетается как-то достаточно близко. В 1982-м, по-моему, или 83-м году Саня заменил меня в ансамбле «Аракс».

А. М.: Да, это было.

– Я знаешь какой упустил момент? Создание вокально-инструментального ансамбля «Парк Горького». Какой это был год?

А. М.: В 86-м году ко мне пришел Леша Белов и говорит: «Давай…»

– Ты в «Араксе» играл или нет?

А. М.: Уже нет. Уже арестовали аппаратуру, уже всего там…

– Как мы любим.

А. М.: Да, нам запретили название «Аракс», мы назывались «Феникс» – вроде как птица, возрождающаяся из пепла. Это не помогло все равно. Я никогда не забуду, когда нас всех вызывали на Октябрьскую площадь в Управление внутренних дел, и мы пошли с Толиком Абрамовым. Такой коридор, двери, на одной двери написано: «Следователь Козлов», «Следователь Баранов», – и напротив их начальник «Старший следователь Волков». Вошел к нему в кабинет и обомлел: висела карта Советского Союза, утыканная флажками, и было написано: «Гастроли рок-группы «Аракс» с такого-то по такой-то год». То есть все вообще утыкано. «Вы это подписывали?» – «Как, что подписывали? Куда?» В общем, бред такой, который невозможно себе даже представить. Ну и все, запретили «Аракс», арестовали аппаратуру – у нас была своя аппаратура. Ты же ее помнишь, да? Леша Белов женился на иностранке, хотел уже свалить за границу. Петь комсомольские песни мы не хотели. И тут вдруг он ко мне приходит и говорит: «Давай сделаем группу и свалим в Штаты? Стас Намин поедет за границу в Америку, мы можем передать ему демонстрационную кассету». Так и случилось – мы ему отдали кассету, эта кассета была доставлена главе Polygram Records. Наш будущий менеджер был другом хозяина этой компании. Он пришел и говорит: «Смотри, как русские поют». А тогда Горбачев, перестройка – все эти дела. Мы оказались в нужное время в нужном месте, это совершенно точно. Вот так и получилось.

– Вы там зависли, по-моему, лет на 15.

А. М.: Десять. Контракт мы подписали на три года, но кто ж поедет. Мы решили, что мы останемся, и ушел Коля Носков. И организовали такое собрание: «Что делать дальше?» Если бы мы взяли англоязычного певца, то легенда о русской группе уже бы исчезла. Все дружно посмотрели на меня. Ну и я через срыв связок, через… В общем, очень тяжело было первое время, пока я не втянулся, не привык. А потом заканчивается концерт, и они, гады, все идут тусоваться, а я иду в номер, потому что мне послезавтра петь – надо восстановиться. Я бутылочку пивка выпью и спать. Они потом на следующий день говорят: «Эх, тебя не было! Ух, круто было!» Я говорю: «Заткнитесь, гады! Вообще замолчите!» То есть судьба людей, которые поют в группах, на самом деле не такая уж завидная.

– Сань, тоже вам расскажу историю – воспоминание о группе «Аракс». Где-то конец 81—82-го года, мы ездили по Узбекистану, играли фондовые концерты, получали какие-то деньги и делали это, естественно, незаконно. И в Москву прислали узбекского следователя, который очень плохо говорил по-русски. Но я об этом не знал. И вдруг: «Вас беспокоят с номера 925». Я понимаю, что меня кто-то разыгрывает. И с таким хорошим узбекским акцентом: «Ты, бандит? Ты должен пришла на Петровке, мы тебе будем сажать», – и прочее, прочее. Ну, естественно, я посылаю далеко и надолго. Опять: «Мы тебе номер звонит 9-2-4». В общем, приехала машина, меня туда привезли, и, действительно, такой узбекский следователь задает мне какие-то вопросы: «Тут была? Тут была? Подпись твой не мой?». В общем, какая-то ерунда. Меня это достало, я говорю: «Вы знаете, вы – узбек, я – еврей. Я хочу общаться с вами через переводчика, найдите мне переводчика с идиш на узбекский, и тогда я дам любые показания». Меня прогнали минут через 15. Это все, что я хотел рассказать.

А. М.: Кстати, по поводу этого акцента. У нас в училище был парень из Грузии, очень плохо говорил по-русски, вот примерно так…

– Я-то говорил по-русски хорошо.

А. М.: И когда дневальные заступают в наряд, то предыдущий наряд должен тебе сдать объекты – то есть туалет, пол и так далее.

– Самые главные военные объекты: туалет, пол…

А. М.: Да. То, что самое важное на самом деле в армии – остальное все это… Он взял, помыл пол, кафель, все помыл, все блестит, и чтобы никто не зашел до того, как мы примем это дело, натянул веревочку, на ней повесил бумажку и написал: «Проспа несать» – вместе.

– Поехали дальше играть?

А. М.: Да.

(Песня «Орел».)

– Я прочитал, что после того, как вы разорвали контракт с американскими менеджерами, у вас увели миллион долларов.

А. М.: Ну, 800 тысяч – не миллион.

– Хорошо. Как у такой замечательной группы не увести 800 тысяч долларов, я не понимаю.

А. М.: 800 тысяч – это еще хорошо. А вообще куда все делось… Потом у нас закончились визы… Ой, сейчас как вспомню – этот дом на Статен-Айленд в Нью-Йорке за статуей Свободы, где в один из прекрасных дней в дверь позвонили два таких молодца в голубых красивых комбинезонах и так с улыбкой: «А где у вас щиток?». Все выключили, повесили пломбы, говорят: «Ауфидерзейн», – и ушли. А уже холодно, осень. Пришлось лезть в соседний дом, который стоял на продажу, через газон – мы подключили кабель в ту розетку, потому что у нас работал только холодильник.

– Какой на фиг Бон Джови…

А. М.: У нас работал только холодильник и студия, чтобы писать демонстрационную запись… И, кстати, пластинка Moscow Calling родилась именно в этом подвале. Я пел, у меня изо рта шел пар, потому что уже было холодно, отопления не было. И когда нам говорят: «Да вы же, эх…» Я говорю: «Ну да, я даже не могу тебе объяснить все сразу».

(Песня «Начать с нуля».)

– Прям на концерте Бон Джови… А кстати, ты знаком с ним?

А. М.: Да, конечно.

– Удивительно, что в наших средствах массовой информации всегда пишется, что наши артисты в Америке, конечно, круче всех. Нет, ни фига не круче, не фиг нам там делать, надо играть здесь.

А. М.: В общем-то, я уже говорил, что нам просто повезло, потому что мы оказались в нужном месте в нужное время, и это благодаря перестройке, благодаря этим русским надписям. Мы привезли туда с собой кучу всяких значков, каких-то шапок-ушанок, которые у нас вырывали просто…

– Черная икра.

А. М.: Черную икру нет, Женя. Черную икру мы случайно съели в самолете, пока летели, закусили водяру, потому что на радостях сметали. Я говорю: «Слушайте, давайте оставим, хоть, может, продадим там, обменяем на что-нибудь». – «Да, хорошо», – сказал Леша, доедая, выскребая так баночку до конца. Ну, это не важно. Это просто я сейчас вспоминаю. Я просто благодарен Господу за то, что у меня такая судьба, у меня и моих друзей из группы «Парк Горького».

– Александр Миньков, он же Маршал!

(Аплодисменты.)

А. М.: Спасибо, друзья! Ну, понятное дело, что мы с ребятами не можем уйти без произведения, с которым связана огромная часть моей жизни. Вот эта песня принесла нам действительно огромный успех в Европе, особенно когда мы приезжали в Данию. На фестивале там было до 200 тысяч человек, и все были с российскими флагами, с советскими еще, и держали руки вверх. Это были такие мурашки, от которых – просто я сейчас даже помню это состояние – настолько было круто. Сегодня я хочу, чтобы мои мурашки перебежали к вам.

(Песни Moscow Calling и «Ливень».)

Александр Розенбаум

«Удивительно, но с Розенбаумом я крайне редко пересекаюсь в Москве. Раз-два и обчелся. Значительно чаще на гастролях, притом что мы знакомы и дружим более 30 лет! Но вдруг пролетела искра, и все оказались в Москве – на удивление в этот день я снимал «Квартирник» с другими группами, и мне удалось заманить Сашу к себе. Ну не молодец ли я? Концерт получился очень душевным, да и нам было о чем повспоминать, смотрите!» – Евгений Маргулис.

– Александр Розенбаум на «Квартирнике», старая армия тоже на «Квартирнике». Хочу вам сказать – хлопайте, я подожду, звезд подобного калибра, конечно, у нас не было давно. И с Сашей мы договорились года три назад, и что-то у нас не получалось, и слава Богу, что наконец-то звезда спустилась с неба к нам. Какое счастье!

Александр Розенбаум: Не-не, давай сразу, звезды на небе.

– По поводу команды мы сегодня беседовали, но ребята, конечно, не молоды, это понятно, и мы подсчитали возраст артистов. Им вместе 318 лет и плюс мои 62. Это самый старый коллектив на земле.

А. Р.: Я хочу сказать вам огромное спасибо, мы очень рады, думаю, у нас впереди хороший вечер. Хочется сказать, что у нас еще присутствует Юрий Константинович Капитанаки – добавьте еще 67 лет, 384 года на шестерых.

– Еще 62 моих.

А. Р.: За 400 перевалили.

– Да, хороший бэкграунд.

(Песня «Необычно, незнакомо».)

А. Р.: Спасибо! Мне бы полотенчико…

– А ты разгулялся, брат! Я думаю, что про Сашку я знаю, конечно, много всего, а оказалось, мне скинули информацию, Сань, которую я не знал вообще. Александр Яковлевич Розенбаум в детстве подавал надежды как фигурист, ребята. Школа фигурного катания…

А. Р.: Два занятия, два – после первой или какой там позиции, вот так надо было делать, что-то так, два занятия, и я оттуда свалил очень быстро, но было дело.

– Ну ты был фигуристом?

А. Р.: Нет, не фигуристом, я два занятия, говорю, посетил. Мама меня привела за ручку на стадион «Локомотив», и я запомнил на всю свою жизнь, потому что это было очень красиво, и снег был такой еще, и каталась женщина – она кружилась и делала, как это называется, не знаю, пируэты или еще что-то. Я спросил, кто это, и мне сказали – Тамара Братусь, чемпионка Советского Союза. Это Тамара Москвина нынешняя знаменитая, заслуженный тренер СССР.

– Ты хочешь сказать, что она тебя подсидела, что ли?

А. Р.: Я посмотрел на Тамару Братусь, и мне это понравилось. Я пришел и на второй день меня начали ставить в эти позы – а я вообще не люблю, когда меня ставят в позы, понимаешь. И я быстро ушел.

– Но тогда, конечно, продолжение вопроса, так как ты страшно спортивный, это я знаю, знают все – после успешного дебюта в фигурном катании ты пошел в бокс. Как так – разнополярные виды спорта?

А. Р.: Ну, во-первых, нет, я никогда не любил фигурное катание как исполнитель, скажем так. Я люблю смотреть, ну а бокс – это бокс, борьба, штанга. В школе всегда были секции. В моем классе, нет, старше меня на год, учился Саша Кусикьянс – сын великого тренера, который был тренером олимпийского чемпиона, гениального боксера Валерия Попенченко. И мы тут же помчались к Григорию Филипповичу и стали заниматься. Получили большое удовольствие на долгие годы.

– Ты помнишь, в каждой школе же были секции – я помню, я же в вашей компании, которой пятьсот лет…

А. Р.: Да, да, я помню, действительно было очень-очень много было, любой спорт, кроме дорогих. А дорогие это что – горные лыжи, теннис.

– Ты знаешь вот, на самом деле дорогой спорт вот для меня – это история стрельбы из рогатки по окнам. Это был страшно дорогой спорт, да, и попадали много раз. Не знаю, как у вас, Александр Яковлевич, но я страшно любил бить…

А. Р.: Мы мячами били…

– …стекла в своей школе.

А. Р.: На этой теме битья окон и всего подобного сейчас хорошо пройдет следующая песня.

(Песня «Беспризорник».)

– Александр Розенбаум, старая армия – мама родная, какое счастье видеть их всех при памяти до сих пор!

А. Р.: По этому поводу у меня есть хороший анекдот. Я обожаю его, три дня только его и рассказываю всем. Свежак. Мама говорит дочке: «Что-то последнее время мной стали опять интересоваться мужчины…» Она говорит: «Мама, мама, это врачи!»

– Хочу вам сказать, что мы с Сашей уже знакомы бог знает сколько лет. Я бы, конечно, дернул его на исполнение самого первого рок-н-ролла, который он придумал году в 1975-м. У него была группа под названием «Аргонавты», питерская. Группа ну не очень…

А. Р.: Ну не надо…

– Группа очень хорошая. Можешь вспомнить что-то, Сань, хотя бы один куплет? 75-й год, мы играли в Питере, были великие, они были похуже.

(Песня «Жираф-Альбинос».)

– Я всегда говорил, что старые песенки самые смешливые. И потом вы представляете – рок-н-ролл, твист эгейн, жирафа, и вдруг году, наверное, в 82-м я иду по Питеру, и питерский таксист мне говорит: «У нас появился отличный парень, еврей». Ну плохо, конечно, стыдно, что он хотел этим сказать, я не знаю, но он поставил пару твоих песенок. Я сказал: «Ну я же его знаю, это же вот мальчик, который раньше играл рок-н-ролл!» На что он воскликнул…

А. Р.: «Какой, к черту, рок-н-ролл»!

– Вот Александр Розенбаум! Сань, я хотел вот что спросить ввиду того, что Александр Яковлевич у нас прекрасный гитарист. Он играет запрещенными аккордами.

А. Р.: От трех четвертей или девяти восьмых.

– Сань, ну давай, у нас нормальные люди, потом. Вот и половина народу не понимает вообще, как ты играешь. Я говорю – он играет всегда на перестроенной гитаре. Сегодня так получилось – может, возраст, может, еще что-нибудь – играет нормальными аккордами. Подсматривайте, пока не поздно.

А. Р.: Поехали.

(Песня «Серафимыч».)

– Жарковато, наверное. Друзья мои, это все-таки рок-концерт!

А. Р.: Ну, рок не рок, а сейчас такое будет, поближе к року. Кто перечитывал «Гулливера» в зрелом возрасте – похлопайте. Молодцы! Потрясающая книга. В десять лет одно видишь, в 25 – другое, в 55 – третье, потому что набираешься жизненного опыта, и там уже не просто лилипуты и великаны, а уже узнаешь в них своих сослуживцев, соседей по квартире, себя самого и так далее. Ничего не сочинил, все Джонатан Свифт написал, я просто пересказываю.

(Песня «Путешествие Гулливера в страну лилипутов».)

– Конечно, Александр Розенбаум необард. Саня, скажи, мой друг, а забирали тебя в КГБ когда-нибудь? Дурацкий вопрос, но что-то захотелось спросить.

А. Р.: Я не вижу, кстати, в этом подвигов каких-то. Я вам скажу одно – вот самая простая история. 1968 год, мне уже было 18, это было на втором курсе, на одном из студенческих вечеров, который проходил в ДК железнодорожников. Я пою песню, которую вы все прекрасно знаете не только потому, что я ее написал и я ее пою, но ее и Шуфутинский спел – «Дождь, над Невой туман». Меня вызывают в ректорат, там сидит секретарь парткома и наш институтский кагэбэшник. Пришло три депеши: одна прилетела в КГБ, вторая прилетела в партком, а третья прилетела в ректорат. Мне дали ее прочесть. Пишет директор Дворца культуры «Красный выборжец»: «На сцену выбежал лохматый парень…» Я был лохматый.

– Никогда такого не было.

А. Р.: Перестань, ты меня поздно встретил. Никаких секретов от народа – я начал лысеть в 23 года, причем быстро и сразу. «На сцену выскочил лохматый парень и начал выкрикивать в зал: «Мне не нужна Москва!»

– Это точно ты?

А. Р.: Все вы знаете эту песню «Мне не нужна Москва, мне не нужна Одесса, видеть бы мне дома в белых ночей завесе» – объяснился в любви к родному городу, но он отдельно выдернул. Поэтому, естественно, такие бумаги приходили, по этим бумагам разбирались. Кто разбирался – две организации: Комитет государственной безопасности и Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности за так называемые «квартирники» безналоговые и прочие, прочие вещи.

– Вы сдали деньги? Так, на всякий случай…

А. Р.: Я очень люблю вспоминать – когда я начал профессионально работать, они всегда приходили и говорили, что вот это не надо петь, это не надо. Мне в одном городе запрещали петь – выгнали из города, потому что секретарю обкома не понравилась «Стрелять так стрелять». Я говорю: «Я стреляю уток, а вы кого?» В другом городе меня убрали, сказали: «Не надо нам этих белогвардейщин!» Имелась в виду «Только шашка казаку в степи подруга». Или «Вальс 37-го года»: «Не надо этих песен, пожалуйста». – «Вы кто?» – «Я инструктор такой-то». – «Не вопрос, вот вам авторучка, вот бумага. И я точно знаю, что XX съезд партии у нас никто не отменял – у меня в Высшей школе была пятерка по истории КПСС. Так что вы напишите, что я, инструктор такой-то, запрещаю такому-то такому петь такую-то песню по таким-то соображениям…» Он говорит: «Нет, я так вопрос не ставил…» – «Ну тогда всего вам доброго».

(Песня «На закате».)

– Хочу вам сказать – у меня есть близкий друган, преступник, сидит в тюрьме. Каждую субботу они всей камерой смотрят по телевизору наш «Квартирник». Я думаю, что, когда мы покажем Саню и команду, вся камера будет плакать. Это я к тому, что я знаю, что ты достаточно часто играешь по тюрьмам и прочее, и прочее, и какие-то подшефные там у тебя есть.

А. Р.: Там живут люди. Я не пою для кого-то определенного… Когда я захожу в зону и встречаюсь с людьми, вы знаете, какой бы статьи ни было в зале, вот эту статью из зала убирают, а остальное – это люди. И люди должны слушать музыку, песни, читать стихи, книги, романы и так далее, им нельзя ни в коем случае отказывать тянуться к чему-то свободному, тому, чего они лишены. Я считаю это своим долгом, и когда у меня есть возможность, то делаю это часто и с удовольствием. И это одна закрытая тема. А что еще у нас есть закрытое? Это армия и флот, служивые люди. Я часто выступаю в самых разных частях. Я сам флотский человек, и по военно-учетной специальности корабельный врач, поэтому у меня много песен, посвященных морю, и не было ни одной лирической. Это неправильно, потому что моряки и любовь – это вообще неотъемлемые и неразделимые вещи. Ко Дню Военно-морского флота я написал песню, которая так и называется: «Матросская лирическая».

(Песня «Матросская лирическая».)

А. Р.: Вообще, когда меня спрашивают, в каком жанре вы трудитесь, я всегда отвечаю: «Мой жанр – Розенбаум, потому что я многоформный». Вот спросите. Я вроде рокер – спросите рокеров: «Наш парень!» Женька знает. А многие скажут: «Да что рокер – не знаем, симфонист!» У меня много симфонического, полусимфонического в музыке, рояль особенно. Спросите: «Наш, симфонист?» – «Да нет, конечно». Народники скажут? Да я просто живу вместе с ними очень часто, с народниками, очень часто на гастролях, делаю для них много, но они скажут: «Нет». Поэтому меня невозможно определить. Барды меня никогда к себе не возьмут, потому что с «Вальсом-бостон» какой я бард…

– Сашка, у тебя свитер тонкий, в барды берут только с толстыми свитерами, я вчера это видел.

А. Р.: Я сейчас не об этом. Я сейчас буду петь песню. В конце 60-х до середины 70-х, как мы помним, было время хиппи, появились Джанбэз, Питер, Полон Мэрис прекрасно запели, Боб Дилан запел во весь голос именно тогда, с 60-х годов, сейчас лауреат Нобелевской премии по литературе – первый музыкант удостоен такой награды. У нас это была Жанна Бичевская. Ну и мы поигрывали, так сказать. Я вам сейчас спою песню такого вудстоковского направления, она называется – как она может называться? Конечно, «Пусть так будет», что в переводе на английский означает Let it be.

(Песня «Пусть так будет».)

– Я думаю, что, наверное, Саня – первый бард. Хотя нет, наверное, не бард. А вот, слушай, я действительно вспомнил, как тебя назвать – наверное, музыкант. Александр Розенбаум – просто музыкант!

А. Р.: Я прочту стихотворение, которое всегда читаю, когда заходит об этом речь:

 
Какой глупец сказал, что песня – это стих!
Какой невежда музыку возвысил!
Кто так унизил песенную мысль
В своих речах напыщенно-пустых!
И я, забывшись в песенном бреду,
Как заклинанье повторяю снова,
Что музыкант лишь тот, кто слышит слово,
Поэт лишь тот, кто с музыкой в ладу.
 

(Песня «Ночной кабак».)

– У меня, кстати, ввиду того, что я все-таки говорящая голова, как-никак, то у меня есть список песен. У каждого битла есть свой Yesterday. Сашка-то из битлов, и сейчас он сыграет песню, от которой вы все умрете – даже я умру, она не была запланирована.

А. Р.: Знаете, перед концертом, как раз когда Женька попросил меня эту песню спеть…

– Я о людях заботился, о вас, родные…

А. Р.: Я понимаю. Как-то возвращался после концерта из Кремля, я как раз снимал квартиру недалеко, поднимаюсь на четвертый этаж, мне открывают двери и говорят: «Сейчас прошли два дяди, один другому говорит: «Смотри, Розенбаум при параде, наверное, с работы приехал». Второй говорит: «Хорошая у него работа – 30 лет одну и ту же песню поет». Вы знаете, вот есть песни типа «Шанхай-блюз»…

– Саня, не надо завидовать.

А. Р.: …я сейчас буду свой «Шанхай-блюз» петь. Наоборот, я же в превосходной степени! Подожди, я же хочу досказать. Представьте, вот то, что я сейчас буду петь, написано в 1981 году! И, конечно, все время говоришь редакторам: «Что, другого нет? У меня тысяча песен написано, что вы гоняете все одно и то же?!» Но Антонов Юра – значит, «Крыша дома своего», Маргулис – значит, «Шанхай-блюз», Лоза – значит, «Плот». Они приводят железный аргумент: «Народ любит». Ну, что делать, они для народа работают…

(Песни «Вальс-бостон», «Марш музыкантского спецназа».)

 
Как много мыслей бродит в голове.
Я об одну споткнулся в понедельник:
По-русски «ЛАВ» читается «лове».
Желаю вам любви и много денег!