Текст книги "Шах королеве. Пастушка королевского двора"

XV

Пробило двенадцать часов, и в будуаре Луизы де Лавальер сквозь полуотворенную дверь блеснула полоска слабого света, Если бы в комнате был кто-нибудь, то мог бы расслышать осторожные шаги, подкрадывавшиеся к двери. Но в будуаре не было никого. Да и кому быть в такой поздний час? Правда, еще час тому назад замок был взволнован известием о пожаре Лебединой беседки и о пикантном положении, в котором очутилась неприступная Христина де ла Тур. Еще час тому назад группы придворных оживленно обсуждали вопрос, кто мог сыграть такую злую шутку с фрейлиной королевы. Но крыша беседки сгорела в каких-нибудь полчаса, и этим пожар ограничился. Так как девицу де ла Тур большинство недолюбливали, то никто не стал особенно тщательно доискиваться виновника злого фарса; к тому же Ренэ д'Арк, как незаметно вернулся с охоты в Фонтенебло, так же незаметно скрылся обратно, а он был единственным, на кого могли подумать. Так как ни для огня, ни для злых языков пищи больше, чем на полчаса, не хватило, то, поохав и похихикав над случившимся, все разошлись по комнатам, чтобы вновь предаться прерванному сну.

Таким образом, бледная девушка, прокрадывавшаяся со свечой в руках в будуар Луизы де Лавальер, по-видимому, не рисковала застать там кого бы то ни было. И действительно, когда свет свечи блеснул на пороге и в зеркале туалетного стола отразилось измученное, испуганное лицо Полины д'Артиньи, страдальческие глаза последней, тревожно обведя комнату, не нашли в будуаре ничего подозрительного.

Разбитой, усталой походкой Полина подошла к круглому столику, поставила на него свечу и небольшую фарфоровую баночку, которую она держала в другой руке, сама же, усевшись в кресло, опустила голову на руки и глубоко о чем-то задумалась.

Весь вид Полины д'Артиньи говорил о глубоком страдании и серьезной душевной муке. Красивая, обычно веселая, шаловливая девушка теперь была просто страшна со своим иссиня-бледным лицом, большими черными кругами под страдальчески расширенными глазами и мертвенной механичностью движений автомата. Да, недешево давалось Полине право на жизнь!

Просидев в своей безнадежной позе несколько минут, девушка вздрогнула, провела рукой по исхудалому лицу, нервно одернула шаль, накинутую на обнаженные в ночном туалете плечи, и прошептала с тоской:

– Не, могу, не могу! Боже, что мне делать?

Она страдальчески заломила руки и снова воскликнула:

– Но я должна! У меня нет другого выхода. Боже, прости мне этот невольный грех!.. Ты видишь, я не могу иначе.

Полина встала, взяла принесенную с собой баночку и направилась к туалетному столу. Но энергия тут же оставила ее.

– Я должна… должна! – пролепетала она, подбадривая себя. Наконец, после явной борьбы с собой, она поставила на туалетный стол принесенную с собой коробочку и взяла оттуда совершенно такую же по внешнему виду.

Однако дело, по-видимому, не было сделано, потому что Полина никак не могла решиться отойти от стола. Она несколько раз порывисто тянулась к поставленной ею баночке, отнимала руку и снова тянулась. Наконец она схватилась за голову и кинулась к двери.

И все же за порог комнаты Полина так и не перешагнула! Покачнувшись она бессильно прислонилась к дверному косяку, опять в течение нескольких минут была погружена в какие-то безнадежные думы и затем пробормотала:

– Нет, не могу… Это я не смею взять на свою душу… Пусть будет, что будет…

Решение как будто успокоило девушку, ее бледное лицо слегка порозовело, взор утратил свою напряженность. Твердо и решительно вернулась она к туалету, поставила захваченную оттуда баночку и протянула руку за принесенной ею, но вдруг отчаянно вскрикнула и в смертельном испуге отскочила в сторону: из-за занавески у туалетного столика высунулась чья-то рука и овладела баночкой, а затем откуда показалась женская фигура, и звонкий голос Беатрисы Перигор спокойно, словно ничего не случилось, произнес:

– Я была уверена, что в конце концов вы этого все-таки не сделаете!

Полина хотела бежать, но ее ноги словно приросли к полу.

В следующую секунду Беатриса уже оказалась у двери, заслоняя собой единственный выход из комнаты, и продолжала:

– Итак, доброе начало все же восторжествовало в последнюю минуту в вашей душе! Очень рада, что не ошиблась в вас. Но все-таки… Ай-ай-ай! Как же вы могли решиться на это? Ну представьте себе, что я ровно ничего не знала бы, не подстерегала бы вас здесь, а вас кто-нибудь спугнул бы? Ведь тогда баночка так и осталась бы на столе, и за доброту и ласку Луизы де Лавальер вы отплатили бы ей… Впрочем, вы, кажется, даже не знаете, на какое злое дело вас послали?

Вместо ответа Полина упала в кресло и истерически заплакала.

– Тише! – испуганно крикнула Беата, подбегая к д'Артиньи. – Если вы будете голосить на весь дом, то кто-нибудь еще проснется и поинтересуется узнать, что такое происходит в будуаре госпожи де Лавальер. Да и сама она не так-то далеко от этой комнаты. А нам с вами совершенно не нужны посторонние свидетели, мы с вами столкуемся и с глазу на глаз. Да успокойтесь же, успокойтесь! – прибавила она, ласково поглаживая рыдавшую девушку по голове. – Разве вы не видите, что я вовсе не желаю вам зла? Если бы я хотела, то подняла бы на ноги весь дом и захватила бы вас с поличным при свидетелях. Но я этого не сделала, хотя знаю все. Поверьте, я знаю, кто и чем вынудил вас решиться на это! Мне не ясно только одно: что заставило вас пойти к бабушке Вуазен и создать такое оружие против себя. Но если вы все объясните мне, то, клянусь вам спасением своей души, я устрою все к полному благополучию. Только вы должны быть со мной как можно откровеннее…

– Ах, я так исстрадалась, так исстрадалась! – простонала Полина.

– Охотно верю, – согласилась Беата. – Но вы, по-видимому, уже начинаете обретать спокойствие и дар речи, а потому отправимся ко мне в комнату; там мы обо всем переговорим, и никто ничего не будет знать!

Беата ласково, но твердо охватила Полину за талию одной рукой и, не выпуская из другой предательской коробочки, настойчиво повлекла за собой уличенную преступницу к себе в комнату.

Здесь, успокоившись немного, Полина открыла Беате свою душу. Она рассказала ей, как ее в ранней юности увлек обольститель, как предстоящая свадьба с кавалером де Гранире заставила ее снова начать терзаться этим грехом молодости и как, следуя совету Мари Руазель, она решила купить у Вуазенши средство для исправления прошлой беды.

– Так, теперь я понимаю все! – сказала Беата, когда Артиньи кончила свой рассказ. – Особенно винить вас я не могу, хотя, будь я на вашем месте, я взяла бы баночку из рук герцогини Орлеанской, отправилась бы со снадобьем прямо к королю и повинилась бы ему во всем. Однако для моих планов гораздо лучше так, как вышло, а потому я не в претензии на вас. Теперь скажите мне, действительно ли вы так привязаны к Лавальер, как только что уверяли меня?

– О, я бесконечно люблю ее! Клянусь вам в этом всем самым святым для меня! – воскликнула Полина.

– Значит, если я сумею отвести от вас беду и вырвать вас из рук герцогини и ее шайки, то вы согласитесь помочь мне оберегать Луизу от всего дурного и привести ее к полному счастью?

– Еели даже вы ничего не сделаете для меня, но мне только можно будет остаться в живых. Я ведь твердо решила покончить с собой, потому что у меня не было иного выхода: или сделать то, что мне приказывали, или уйти из жизни. Если я только буду жива и останусь здесь, то я все равно готова сделать все для счастья Луизы!

– Вы даете мне свое слово в этом?

– Клянусь своим вечным спасением!

– Отлично! В таком случае мы – союзницы. Все мое назначение подле Луизы – незаметно охранять ее от козней врагов, а вся моя сила в том, что никто не догадывается об этой моей роли. Я могу спокойно наблюдать, следить, разузнавать. И действительно, как вы убедились на себе, я знаю многое, почти все! Тем не менее мне одной трудно справляться, и если вы поможете мне…

– О, с восторгом!

– Ну так вот. Первым делом вас надо избавить от зависимости по отношению к герцогине. В один из ближайших дней король при ее высочестве покажет, что ему известно о вашем посещении Вуазенши. Теперь о другом. Вы очень любите своего жениха?

– Ах, теперь я никого не люблю! Я так перемучилась, так исстрадалась…

– Значит, разлука с женихом не очень и огорчила бы вас?

– Я только свободнее вздохнула бы…

– Значит, если на этих днях кавалер де Гранире получит королевский приказ отправиться с поручением… ну хоть в Испанию или Англию, а вы окажетесь необходимой при Лавальер, то…

– Чем я смогу когда-нибудь отблагодарить вас? – с чувством произнесла Полина, поднимая на Беату взор своих просветлевших глаз.

– Сейчас – тем, что вы отправитесь спать и перестанете терзать пустыми муками свое бедное сердечко! – улыбаясь ответила Беата и ласково расцеловала Полину. – Ну а дальше мы посмотрим. Так идите же, идите! Вам необходим отдых! – и, еще раз поцеловав девушку, Беата ласково подтолкнула ее к дверям.

XVI

Следующий день – это был канун затеянного Филиппом Орлеанским холостого пира – прошел для Беаты в массе хлопот. Прежде всего Луиза де Лавальер захандрила и нервничала, и Беате приходилось много возиться с ней. Затем целый час ушел на обсуждение с Жаком Мароном какого-то плана, о котором читатель может составить свое суждение по следующей заключительной фразе Беаты:

– Значит, решено, Жак! Ты сегодня же побываешь в Сен-Клу, передашь старухе Аржиль эту баночку и скажешь, что «госпожа» приказала выехать в Париж ровно в десять часов утра, но перед отъездом она должна старательно намазать мазью из этой баночки свою питомицу с ног до головы. Только, смотри, не выдай себя как-нибудь! Раз этой старухе доверили важное дело, значит, она зорка и проницательна. Возможно, что она на всякий случай обратится к тебе с какими-нибудь вопросами. На всякий случай запомни, что «госпожа», на которую ссылался этот дурачок Клери, – сама герцогиня Орлеанская! Конечно, ты не должен выдавать это так прямо, но, если понадобится, можешь намекнуть…

– Да уж положитесь на меня, барышня! – ответил верный Жак. – Ну так я сейчас же еду!

– С Богом! – благословила его Беата.

Не успел уйти Жак Марон, как доложили о прибытии Фирмина Потье.

Это был старый-престарый подьячий, которого словно моль повыела. Но, если всеуничтожающая моль – время – и коснулась его внешности, зато умственные способности Потье сохранились в блестящем состоянии. И когда Беата показала старому подьячему генеалогическое древо Перигоров и объяснила, что ей нужно, старик не стал расспрашивать, а прямо принялся за работу. Он разложил на отведенном ему столе захваченную им из дома баночку с чернилами, несколько гусиных перьев, ножик, деревянную табакерку, нацепил на нос монументальные очки и принялся старательно выводить что-то на большом листе пергамента, то и дело отрываясь от работы, чтобы нюхнуть табачка и благосклонным взором окинуть со стороны свое произведение.

Беата то и дело выбегала посмотреть, как идет дело. Оно шло очень медленно, но правильно. Когда Фирмин Потье кончил свою работу и удалился, получив щедрую мзду, уже начинали сгущаться сумерки; когда же тьма сгустилась совсем, от замковых ворот послышался трубный сигнал, извещавший о возвращении короля и его гостей с охоты.

В сущности говоря, Людовик вернулся несколько раньше, чем предполагалось. Но его неудержимо тянуло домой, и он заторопил с возвращением. С того момента как за охотничьим обедом Генриетта подала ему кубок с вином и кокетливо предложила чокнуться с ней за прошлое, с того момента как он одним глотком опорожнил содержимое этого кубка, в теле короля зашевелилась какая-то странная, не душевная, а скорее физическая тоска по Лавальер. Ему страстно захотелось скорее увидеть ее милое личико или по крайней мере хоть знать, что она – здесь, поблизости, а потому он назначил час отъезда раньше, чем это имелось в виду.

Однако, как ни торопился король, ему все же было неудобно отбиваться от всей компании, дамы же не были расположены скакать сломя голову. Поэтому в Фонтенебло они вернулись в такой час, когда нечего было рассчитывать застать Луизу бодрствующей.

Простившись с гостями, Людовик поспешил к себе, переоделся и вышел в парк. Была чудная светлая ночь. Полная луна освещала кусты и дорожки мистическим зеленоватым светом, душно и сладко пахли цветы с куртин, где– то в траве стрекотали цикады. Ах, никогда еще со времен своей ранней юности, когда сердце так широко открыто миру, когда оно тоскует по любви, никогда еще с той поры не переживал король Людовик такого томления страсти!

Рассеянно, тоскливо побродил он по дорожкам и затем свернул к тому крылу замка, где были расположены покои Лавальер. Фасад ее окон был темен, только в одном из них таилось слабое красноватое сияние. Это светил ночничок в спальне «пастушки».

Король отошел в тень густой купы деревьев и некоторое время безмолвно смотрел на озаренное красноватым сиянием окно. Воображение уносило его за преграду плотной занавески и рисовало ему прелестную белокурую головку Луизы на подушке. Сладко, безмятежно спит милая, милая девушка! Ее рот, вероятно, немного открыт, грудь дышит спокойно и ровно, по милому, чистому, невинному личику бегают красноватые зайчики от дрожания ночной лампады…

– Ах-ах-ах! – протяжно и грустно вздохнул Людовик.

– Ах-ах-ах! – в тон ему насмешливым эхом отозвался чей-то вздох из ближних кустов.

Людовик вздрогнул, словно ужаленный, и кинулся к кустам, где белело чье-то платье. Через секунду он уже схватил чью-то нежную руку и вытащил какое-то женское существо на полянку под лучи луны. Тут он заглянул насмешнице в лицо и с удивлением воскликнул:

– Как… Это – вы?

– Я самая, к услугам вашего величества! – ответил звонкий голосок Беатрисы Перигор.

– А что вы собственно здесь делаете, позвольте вас спросить?

– Немного мечтаю… немного вздыхаю… и очень много поджидаю ваше величество!

– А на каком основании вы поджидали именно меня и именно здесь?

– О, я была уверена, что ваше величество пожалует сюда!

– А почему это, позвольте узнать?

– Но – помилуйте! – Луна, запах цветов, теплый ветерок… Я знаю наклонность вашего величества к пастушеской идиллии и была уверена, что эта обстановка, словно созданная для пасторали, непременно должна привлечь вас под окна Луизы де Лавальер!

– А знаете что? – полусмеясь, полусердясь сказал Людовик, схватив Беату за ухо. – Вам следовало бы хорошенько надрать ваши розовенькие ушки, чтобы вы не смели так дерзко высмеивать своего короля!

– Но помилуйте, ваше величество! Чем же? Я говорю от чистого сердца и со всей почтительностью.

– А мой вздох вы передразнили тоже «от чистого сердца и со всей почтительностью»?

– Ах, как вы несправедливы ко мне, государь! Самые лучшие движения моей души вы истолковываете в дурную сторону. Мой вздох, Боже мой, мой вздох! Да ведь я вздохнула только от искреннего сожаления, что вашему величеству приходится лишь вздыхать под окном Луизы де Лавальер!

– Вы – самый злой, самый ядовитый зверек, какого мне приходилось видеть! – буркнул король и пребольно ущипнул Беату за ухо.

– Да нет же, государь, вы неправильно истолковываете мои слова, – с лицемерной наивностью возразила Беата. – Как же было мне не вздохнуть? Стою я, гляжу и думаю: вот могущественный король, который всевластен; вот красивый, пылкий юноша, который любит и любим. И ему суждено только… вздыхать! А ведь такая ничтожная преграда отделяет его от полного счастья! Если бы он оставил вздохи и просто… ну, кинулся сам в это манящее розовым светом окно, то… его встретили бы маленький испуг, легкое недовольство, немного слез, не особенно упорное сопротивление. А если бы мой король чуть-чуть усилил свою настойчивость, то все это сменилось бы жаркими объятиями, пламенными лобзаньями и полным, несмятенным счастьем! Сколько светлой радости и как мало труда! А ведь, быть может, в этот момент Луиза де Лавальер в жаркой грезе разметалась на своей одинокой постели; быть может, в этот миг ее розовые уста призывают кого-то и в страстной истоме шепчут имя «Луи». Быть может, она тоже томится, тоже страдает, тоже вздыхает. Увы! Ей тоже суждено только вздыхать! Ведь тот, кто мог бы сменить в ее груди вздохи тоски на вздохи счастливой страсти, сам вздыхает там, где надо действовать. Ах, ваше величество, ваше величество! Только тонкое окно отделяет вас от счастья двух людей, из которых один – вы!

При этих словах король вздрогнул и невольно сделал шаг вперед к окну. Но он тут же снова отступил назад и уныло пробормотал:

– Нет, я ведь клялся…

Беата звонко расхохоталась.

– Чему вы смеетесь, черт возьми? – крикнул король.

– Тому, ваше величество, что я сейчас чуть не заработала себе предков! Как ни как, а движение вы все-таки сделали! Ну да ничего! Сегодня я уже сделала кое-что ради этого, а в будущем, надеюсь, не всегда же ваше величество станет исключительно… вздыхать!

– Знаете что? – резко оборвал ее король. – Вы сказали, что поджидали меня? Надеюсь – не затем, чтобы высмеивать меня, словно робкого пажа, только что приехавшего ко двору? Ну так к делу! Что вы хотели сказать мне?

– Мне нужна помощь вашего величества. Девушку, которая очень любит Луизу де Лавальер и которая могла бы быть мне очень полезной в обережении дорогого вам человека, опутали наши враги, и я едва успела предотвратить большое несчастье…

– Что такое? – испуганно спросил король.

– Мммм… – замялась Беата. – Нет, уж лучше разрешите мне, ваше величество, снова воспользоваться однажды данным мне правом и держать до поры до времени свои козыри скрытыми, иначе вы можете испортить мне всю игру! Но завтра вечером, на пиру…

– На каком пиру?

– На холостом пиру у его высочества, герцога Филиппа!

– Но я и не собирался там быть!

– А между тем на ваше величество вполне рассчитывают.

– Но я не давал слова. Я уклонился от решительного обещания и в душе отказал.

– И все-таки вы будете там, ваше величество!

– Да вы-то что можете знать, несносное создание?

– Все или почти все, что мне нужно! Ну да не стоит спорить о будущем. Достаточно будет, если завтра вечером вы вспомните о моих словах… Да, о чем я говорила? Так, вспомнила! Завтра вечером на пиру всех ждет неожиданный сюрприз, и, когда вы увидите нежданное украшение красавицы, вспомните, что это украшение готовилось Луизе де Лавальер.

– Странное вы существо! Ну да я уже убедился, что вас даже пытками не заставишь сказать то, чего вы не хотите. Так, мимо! Вы говорили о какой-то девушке?

– Да, государь. Это – Полина д'Артиньи. Она… – и тут Беата сжато, но обстоятельно рассказала Людовику то, что уже известно читателю.

Но при этом она очень искусно избежала упоминания имен и фактов, связанных с интригой Генриетты; изложив трагическое положение подруги Луизы, она просто объяснила, что этим положением воспользовались враги Луизы как оружием власти над Полиной.

– Ну эта история с беганьем к отравительнице мне не нравится, – недовольно пробурчал Людовик. – И за то что она чуть не наделала какой-то беды Луизе, я еще должен ее выручать?

– Да, ваше величество, потому что этим вы приобретаете верного слугу и выбиваете у врагов оружие!

– Допустим. Что же я должен сделать?

– Завтра ваше величество изволит завтракать у их высочеств?

– Вы и это знаете? Странная девушка! Ну да. Дальше?

– Полина будет нести дежурство. Подшутите вслух над тем, что она – клиентка отравительницы. Тогда ее визит к Вуазен перестанет быть оружием в руках врагов вашего величества.

– Допустим. Дальше?

– А дальше ушлите кавалера де Гранире с каким-нибудь экстренным поручением на край света. Если он захочет увезти с собой Полину – скажите ему, что она нужна здесь. Если он захочет сначала жениться – как можно суровее скажите, что время не ждет и что королевское поручение важнее свадьбы.

– Понимаю! Хорошо, будет сделано. Это – все?

– Пока все, государь!

– Ну так вот что, милая моя. Я нахожу, что вам пора спать. Поняли? Я хочу теперь гулять по парку и…

вздыхать, если мне это заблагорассудится! Но я абсолютно не желаю, чтобы в ответ на мой вздох из-за какого-нибудь куста раздалось насмешливое эхо. Поняли? Вы – прелестный зверек и незаменимый слуга. Я вас очень ценю. Но в последнее время вы все-таки слишком часто подвертываетесь мне на глаза и притом… в довольно неудобные моменты.

– Ровно настолько часто и именно в такие моменты, когда я нужна вашему величеству, государь!

– Не спорю и благодарю. Но… я предпочитаю вздыхать один, а потому говорю вам «покойной ночи»! – и, сказав это, король смеясь повернулся спиной к Беатрисе, а затем быстрой, эластичной походкой направился по аллее в глубь парка.

– О, благодарность королей! – патетически воскликнула Беата, с улыбкой глядя, как в зеленоватой, лунной дали исчезала стройная, красивая фигура молодого короля.