Текст книги "Шах королеве. Пастушка королевского двора"

– Гиш, да вы с ума сошли! – воскликнула Генриетта. – Что же вы до сих пор молчали об этом? Мы здесь ломаем голову, как нам быть, а у вас в руках готовая разгадка и вы молчите?

Герцогиня нервно схватила молоточек черного дерева и с силой троекратно ударила им по серебряной раковине.

В ответ на звонок в коридоре послышались шаги, и в комнату вошла дежурная фрейлина.

– Шимероль, – сказала герцогиня, – не знаете ли вы, где теперь д'Артиньи? Она в помещении госпожи Лавальер или, может быть, гуляет где-нибудь?

– Ваше высочество, – ответила Шимероль, – Полина как раз сидит на веранде с другими фрейлинами!

– В таком случае позовите ее сейчас же сюда! – приказала Генриетта и, когда Шимероль ушла, снова обратилась к Гишу: – Я вас совершенно не узнаю, мой друг! Такую важную новость вы оставляете под конец!

– Но, ваше высочество, я не понимаю…

– Как? Вы не понимаете, что посещение Вуазен, этой торговки ядами и поставщицы младенцев для черных месс, компрометирует и может подвести под плаху? Да ведь теперь, зная это, мы можем заставить д'Артиньи сделать что угодно!

«Странная вещь! – подумала Беатриса Перигор. – Открыто торговать ядами – можно, а за посещение торговки ядами грозит суровое наказание? Интересные нравы при парижском дворе!»

Так как читатели, вероятно, тоже разделяют в этом пункте недоумение Беатрисы, то мы поясним сказанное следующим образом. О роли Екатерины Вуазен мы уже говорили в романе «Шах королеве». Читатель уже знает, что эта мегера могла вести свой адский промысел благодаря тому, что ее клиентами состояла вся высшая придворная знать. До тех пор пока Вуазен находилась под защитой герцогини Орлеанской, полиция ничего не могла предпринять против отравительницы. Но так как случаи отравлений все учащались и полиция отлично знала, где таится корень зла, то, не имея возможности расправиться с самой Вуазен, она при случае бралась за ее клиенток, если у таковых не было могущественной «руки». Вот почему посещение Полиной лавочки бабушки Вуазен было таким могущественным орудием против первой. Достаточно было, чтобы полиция узнала об этом посещении и была осведомлена, что посетительницу не будет защищать ее покровительница, и д'Артиньи пришлось бы очень плохо.

Всего этого могла не знать Беатриса, но не Гиш, и потому при последних словах герцогини его лицо расплылось в догадливую улыбку.

Вскоре стук в дверь возвестил о приходе Полины.

– Войдите! – сказала Генриетта и затем коротко приказала: – Закройте за собой дверь и подойдите ко мне! Так. Ну-с, а теперь скажите, что вы делали сегодня у отравительницы Вуазен?

При этом вопросе лицо Полины стало изжелта-зеленого цвета, затем она пошатнулась и чуть не упала, успев придержаться за край стола.

– Я вижу, что полиция, выследившая вас, не ошиблась! – продолжала Генриетта.

– Ваше высочество! – обрела наконец дар слова несчастная. – Я… не питала… никаких преступных…

– Меня совершенно не интересует, с какой целью вы посетили эту черную злодейку; я считаюсь только с фактами, а в остальном пусть разберется полиция.

– Ваше высочество! Не губите! – простонала Полина.

– Я защищаю только преданных мне людей!

– Но, ваше высочество… я…

– Мне нужны дела, а не слова. Согласны вы беспрекословно, слепо, без рассуждений и возражений служить мне?

– Ваше высочество… разве я…

– Без фраз: говорите коротко «да» или «нет»?

– Да.

– Хорошо. Я жду доказательств. На первых порах я дам вам маленькое и нетрудное поручение. Но предупреждаю: малейшая попытка к расспросам, к возражениям, малейшая тень неповиновения – и я уже не буду больше тратить с вами слова, а просто отдам приказ начальнику полиции. Поняли? Ни слова возражения, – одно слепое повиновение! Поручение состоит в следующем. Вот банка с помадой. В пятницу ночью вы должны прокрасться в будуар к Лавальер и подменить помаду на ее туалетом столе. Поняли? В пятницу ночью! Ну? Да вы, кажется, еще раздумываете над этим поручением? О, в таком случае…

– Ваше высочество, я отнюдь не думаю… я готова… с радостью…

Однако голос Полины выдавал что угодно, только не радость.

– А, ну вот и отлично! Так возьмите банку и спрячьте ее хорошенько. И помните: если вы совершите, хотя бы неумышленно, какую-нибудь неловкость, всякая неудача будет зачтена вам в нежелание служить мне. Да не вздумайте сами попробовать эту мазь. Все! Ступайте!

Полина вышла из комнаты пошатываясь.

– Теперь все прекрасно! – с торжеством воскликнула Генриетта. – Итак, ничто уже но может помешать нам. Теперь, господа, еще следующее. Гиш должен завтра же выехать в Париж и отдать именем герцога все распоряжения дворецкому. Пусть весь голубой зал декорируют гобеленами, причем надо выбрать самые раздражающие сюжеты. Пусть садовник опустошит все цветники и оранжереи, но чтобы к вечеру воскресенья голубой зал утопал в пахучих цветах. Пусть повар приготовит ужин из самых пряных блюд, пусть будут приготовлены самые тонкие вина. Необходимо также позаботиться об оркестре, который должен разучить самые волнующие мелодии. Все на этом празднике должно говорить о чувствах и страсти! Ну а рядом с залом надо приспособить желтую гостиную на случай, если… король…

– Понимаю! Ну а кроме Жанны будут еще дамы?

– Да. Пусть Мольер пошлет самых красивых и задорных женщин из своей труппы. Они должны быть одеты в полном соответствии с общей задачей празднества. Если понадобятся деньги на их туалеты, уполномочиваю вас не жалеть затрат, хотя… чем меньше будет на них надето, тем лучше! Ну-с, так вы сделаете все это завтра! Вард тоже наведается как-нибудь в Париж и проверит механизм. Я же позабочусь о Риколь. Хотя мне самой некогда будет съездить в Сен-Клу. Ну да это и неважно! Старуха Аржиль уже знает, что ей надо делать. Я только пошлю к ней завтра Филиберта с приказанием доставить Жанну днем в воскресенье в Пале-Рояль. Пусть девчонка поупражняется с механизмом и прорепетирует танец, а то она еще пожалуй растеряется. Итак, все отлично, господа! Дело налажено, будем ждать развязки. А теперь благодарю вас всех и до свидания. Я устала от поездки и жажду отдыха.

Через несколько минут комната опустела. Пришли слуги и потушили свечи. Затем все погрузилось во мрак и смолкло.

Тогда Беатриса осторожно спустилась с дерева и торопливо направилась домой. Придя к себе в комнату, она достала из потайного ящичка бюро записную книжку и принялась вписывать туда:

«Сроки: четверг – приезд; пятница – отъезд на охоту, вечером – свидание в Лебединой беседке, ночью – мазь; суббота вечером – возвращение с охоты; воскресенье – песенка, отъезд и празднество.

Вторник – Филиберт, Сен-Клу, старуха Аржиль.

Узнать, не ходит ли к прислуге Берта.

Узнать о д'Артиньи».

Записав все это, Беатриса принялась думать:

«За исключением мази, следует всему остальному предоставить идти своим ходом. Только д'Артиньи, если она не вконец испорчена, надо будет высвободить из западни. Что же касается короля, то я ничего не имею против, если он и переживет несколько дней страстных томлений! Авось он тогда перестанет воспевать лилии как эмблему чистоты своей подруги и перейдет на более яркий цветок. И тогда я заработаю свою парочку предков! Кстати, надо будет завтра же заняться родословной, потому что события разверачиваются довольно быстро, и, как знать, может быть, через неделю я уже буду у цели. Ну вот и все! А теперь спать, спать, и спать!»

IX

На следующее утро Беатриса отправилась к дяде, торопясь успеть сделать все, что нужно, до пробуждения Лавальер.

Старик Луи, встававший рано, был уже на ногах.

– Милый дядя, – сказала Беатриса, целуя старика, – я на одну минуточку. Во-первых, хочу узнать, здоров ли ты?

– Вполне! Благодарю тебя, дитя мое!

– Во-вторых, хочу получить от тебя нашу родословную, про которую мы уже говорили!

– Но зачем тебе она, Беаточка?

– Милый дядя, неужели что-нибудь изменится, если я начну давать тебе подробный отчет? Считай это просто одним из моих капризов…

– В которых у тебя никогда недостатка не было. Ну, так ты непременно хочешь взглянуть на родословную? Только нельзя ли отложить это на после, а то у меня важное совещание с придворным портным!

– Нет, дядя, лучше дай теперь, а самого тебя я задерживать не буду!

– Ну что с тобою делать! – и старик отпер один из ящиков и подал Беате пожелтевшую бумагу. – Вот, только не потеряй. Что тебе? – обратился он к Жаку Марону, появившемуся в дверях.

– Вас ждут там, господин Луи.

– Знаю, знаю! Ну, Беаточка, ты меня извини.

– Ступай, дядя, ступай, а я тут без тебя поболтаю пять минуть с Жаком!

Луи ушел. Беатриса подозвала к себе Марона и сказала ему:

– Жак, у меня для тебя три дела!

– Приказывайте, барышня!

– Прежде всего разыщи мне какого-нибудь писца, искусного в геральдике… ну, то есть, чтобы он понимал толк в составлении родословных!

– Есть такой у меня. Это – легкое дело, барышня.

– Во-вторых – знаешь ли ты, что за Лебединая беседка существует здесь в замке?

– Господи, барышня, как же не знать!

– И можешь свести меня туда?

– Да хоть сейчас! Ну, барышня, если у вас все три дела таких легких, то…

– Нет, третье будет потруднее, и оно самое важное! Видишь ли, Жак, сегодня – в каком часу мне не известно – паж Филиберт Клери отправляется с поручением герцогини Орлеанской в Сен-Клу. Единственное, что я знаю, это – имя лица, к которому едет Филиберт. Это – старуха, по имени Аржиль. Так вот мне надо выследить Филиберта и разузнать, где живет эта Аржиль, а если удастся узнать еще что-нибудь относительно нее, то еще лучше! Нет ли у тебя верного человека, который мог бы сделать это?

– Верного человека? А что бы вы сказали, барышня, если бы я предложил вам самого себя?

– Но это совершенно невозможно, Жак! Ведь все дело надо провести в строжайшей тайне, а Филиберт, наверное, знает тебя!

– Полно, барышня, откуда какому-то пажу, живущему при дворе без года неделю, знать в лицо всю дворцовую прислугу! Кроме того, мсье Клери состоит в свите герцогини, а мы ведь только здесь, в Фонтенебло, живем вместе. Это одно. А другое – кто же говорит о том, чтобы мне отправиться в том виде, как я сейчас? Представьте себе, барышня: я одеваюсь средней руки торговцем, прицепляю себе длинную черную бороду и выезжаю. По дороге я обращаюсь к «незнакомому дворянину» с просьбой ехать вместе, объяснив это боязнью разбойников. Если подкурить побольше фимиама, то мальчишка распояшется вовсю. Ну а к тому же у всех этих дворянчиков, приезжающих ко двору искать счастья, мошна бывает очень тощая, и если угостить этого пажика, господина Клери, по дороге бутылкой изрядного винца, то бери хоть голыми руками. Ручаюсь вам, я вернусь с полным успехом.

– Жак, ты – прелесть! – восторженно воскликнула Беатриса. – Если ты можешь отлучиться на пару дней и готов послужить мне, то я очень рада, что такое важное дело сделаешь именно ты. Но вот в чем затруднение: как нам узнать, когда Филиберт выедет? Видишь ли, насколько я знаю, герцогиня отдаст приказание пажу только сегодня.

– О, в таком случае нам торопиться незачем! Ее высочество встает не ранее полудня, а до того времени я успею сделать все, что нужно. У меня среди конюхов имеются приятели, и они известят меня!

– Совсем хорошо! А теперь, Жак, я хотела бы осмотреть Лебединую беседку!

– Ну что же, пойдемте! Только вместе нам показываться неудобно. Так вы ступайте к холму Марса, а оттуда сверните в левую аллею. Это – довольно глухое место, в этот час там трудно встретить кого-нибудь, и там я вас нагоню.

Беатриса пошла к указанному месту, и за холмом Марса Жак нагнал ее.

Они пошли рядом, и Марон стал рассказывать:

– Лебединая беседка находится на Лебедином острове. Она была выстроена еще в самом начале, когда блаженной памяти король Франциск Первый отстраивал Фонтенебло. Говорят, будто король предназначил эту беседку для тех любовных свиданий, в которых надо было соблюдать особую осторожность. По-видимому это так и было, потому что островок сообщается с берегом посредством небольшого паромчика, перетягиваемого вручную. Стоит переехать на остров и закрепить паром, как уже никто не сможет нагрянуть невзначай и помешать влюбленным.

– Но их ведь можно было подкараулить у схода на берег! – сказала Беата.

– Нет, барышня, – возразил Жак, – паромчик подходил к крытой пристани, которая сообщалась подземным ходом с одним из гротов парка, но каким именно – никому не было известно.

– И все это сохранилось? – спросила Беата, глаза которой загорелись.

– Подземного хода теперь нет, но самое беседку и паромчик постоянно подновляют. Впрочем, вы сейчас увидите сами!

Они свернули влево, и перед ними блеснул небольшой прудик, посредине которого высилась легкая колончатая беседка.

Водный пояс, окружавший Лебединую беседку был шириной приблизительно локтей в пятьдесят,[38]38
  Около семи саженей.


[Закрыть] островок имел в поперечнике двойную ширину. Внешний берег прудика был совершенно обнажен, но островной густо зарос кустарником. Таким образом каждый, кто захотел бы следить за тем, что делается в беседке, оказался бы на виду. Наоборот, находящиеся на островке были под защитой зеленой стены. Ни в лодке, ни вплавь на остров перебраться было невозможно, потому что прудик совершенно зарос водяными растениями. Небольшой паромчик, ходивший по протянутому с берега на берег канату, был единственным средством сообщения с беседкой.

На этот паромчик и взошли Беатриса и Жак. Перебирая руками канат, Марон живо подтянулся к островку, из-за густых зарослей которого виднелась Лебединая беседка.

Это было очень изящное зданьице в стиле раннего Возрождения, когда в жизнерадостности Ренессанса еще проглядывала кое-где готическая стрельчатость. Круглая аркада, подпираемая легкими коринфскими колоннами, включала в себе четырехугольный павильон, увенчанный куполом из восьми сферических треугольников. Вокруг купола над капителями колонн внешней арки шла небольшая балюстрада.

Не без некоторого трепета вступила Беатриса по широкой мраморной лестнице внутрь беседки, где протекала более ста лет тому назад часть интимной жизни короля Франциска. Тяжелые портьеры на окнах, старые портреты на стенах, массивная кровать под балдахином, кресла, пуфы, столики – все дышало глубокой стариной.

В первый момент молодая девушка совсем забыла, зачем пришла сюда. Тени прошлого, реявшие по всем уголкам беседки, невольно навевали на ее душу чувство глубокого благоговения. Но вдруг, при взгляде на массивную резную кровать, в ушах Беатрисы прозвучал вкрадчивый женский голос, произносивший: «До свиданья, в Лебединой беседке, мой дорогой мальчик!» – и чары прошлого сразу рассеялись, уступая власти настоящего.

– Жак, – сказала она, – имеется ли здесь место, откуда можно незаметно наблюдать за всем происходящим в беседке?

Жак подумал и сказал, показывая на потолок:

– Видите, барышня, здесь должны были бы висеть четыре люстры, а висит только три. Несколько лет тому назад одна из тяжелых люстр – та, которая висела над столом у кровати, – упала, вырвав крюк из потолка. Дыру слегка подмазали, но присмотритесь и вы увидите, что подмазка почти осыпалась. Я думаю, что стоит протолкнуть палкой дыру, и получится отличное смотровое окошечко.

– Но разве наверх можно пробраться? – спросила Беатриса.

– А как же! – ответил Жак и повел ее к выходу.

В двух местах от наружной аркады кверху шли две лестницы, которые вели на верхний балкончик, окружавший купол. В последнем был проделан люк, и через него Жак провел Беатрису в чердачное помещение над внутренностью беседки.

Марон оказался прав. Замазка старой дыры почти обвалилась, и в щель виднелся столик у кровати.

– Жак, – сказала теперь девушка, – мне нужно, чтобы ты сделал две важные вещи: во-первых, необходимо расширить дыру, во-вторых – сделать как-нибудь так, чтобы случайный скрип досок или шум шагов здесь, наверху, не выдал внизу присутствия постороннего наблюдателя.

– Ну, что же, это легко сделать. Я выберу удобный момент и принесу сюда несколько сенничков. Но… вам это нужно сегодня?

– Нет, мне нужно, чтобы все это было сделано до вечера пятницы этой недели.

– Вот это так! А то мне ведь нужно сегодня устроить ваше дело с Сен-Клу.

– Да, да, милый Жак! Хорошо, что ты вспомнил! Как бы нам не прозевать отъезда пажа!

– Нет, я сейчас же отправлюсь на разведку к конюхам!

– А если найдется время, то пришли мне писца. Да, кстати, а когда тебя можно ждать обратно?

– Если паж выедет сегодня до вечера, то в четверг утром я уже надеюсь быть обратно!

– Отлично! Спасибо тебе за все, милый Жак! А теперь переедем обратно «на сушу» и займемся каждый своим делом!

Они переехали на паромчике на берег и разошлись в разные стороны. Беатриса поспешила домой, чтобы распорядиться первым завтраком Луизы, а Жак Марон направился на конюшенный двор герцогини Орлеанской, чтобы разузнать там, что нужно.

Оказалось, что лошадь для пажа Филиберта еще не заказана, но приятель-конюх обещал сейчас же дать знать Жаку, как только это будет сделано. Затем Жак отправился к другому приятелю, цирюльнику в городе. С ним он столковался о бороде и костюме купца средней руки, объяснив все любовной интригой. Затем, распорядившись, чтобы на двор к цирюльнику привели крепкую, выносливую верховую лошадь, Марон вернулся домой.

Дома Жак обменялся с другим лакеем выходными днями и стал ждать конюха. Наконец пришел и тот с известием, что лошадь приказано седлать и что паж Филиберт выедет через полчаса. Тогда Жак поспешно кинулся к цирюльнику, прикрепил там фальшивую бороду, переоделся и бодрой рысцой пустил коня по дороге на Корбейль.

X

Первоначально Жак предполагал ехать не торопясь до самого Корбейля, останавливаясь лишь на небольшое время для отдыха лошади. Прикидывая по времени, Марон рассчитывал, что именно в Корбейле паж остановится для более продолжительного отдыха и для приема пищи; следовательно, именно там легче всего будет завязать знакомство.

Однако едва только Жак Марон отьехал пять-шесть лье,[39]39
  Пятнадцать-двадцать верст.


[Закрыть] как перед ним встало совершенно неучтенное ранее препятствие. Тут, на крутой излучине Сены, стояла небольшая деревушка Сэн-Бонэ-о-Буа, от которой на Корбейль шли две дороги, имевшие каждая свое преимущество. Одна была короче, но, пользуясь ею, приходилось четыре раза переправляться вброд. Другая была ровна и удобна, но вела значительно в обход. Какой из них отправится Филиберт? И с какой скоростью он будет ехать? Ведь если он поведет коня на рысях, то, избрав даже более длинную дорогу, перегонит Жака! А вдруг как Филиберт от Сэн-Бонэ отправится уже не верхом, а просто спустится вниз по Сене – путь, которым, по уверениям крестьянина, сообщившего все эти сведения, пользовалось немало людей!

Таким образом, Жаку оставалось одно – остановиться в харчевне, находившейся на пригорке в сотне шагов от дороги.

Так он и сделал. Войдя в харчевню «Бравый моряк», он велел подать себе вина и уселся у окна, откуда была отлично видна дорога.

В это время дорога вообще не изобиловала путешественниками, да в Сэн-Бонэ они и вообще-то редко останавливались. Поэтому хозяин харчевни, толстый, добродушный весельчак, до смерти обрадовался гостю, подсел к нему со своей бутылкой вина и повел оживленную беседу. Жак сам был человеком веселым и общительным, и через полчаса хозяин и гость были уже добрыми друзьями.

Прошел целый час, было рассказано уже немало интересных историй и забавных анекдотов, а паж Филиберт все еще не показывался. Тут желудок напомнил Жаку, что он, верный слуга, совершенно забыт хозяином, горячо принявшим к сердцу поручение Беатрисы Перигор.

– А, что, патрон, – сказал Жак, – время как будто клонится к обеду! Право, я с еще большим удовольствием выпил бы свежую бутылочку винца, если бы вдобавок к ней у вас нашелся кусок горячего мяса!

– Великолепно! – отозвался толстяк. – Сейчас я угощу вас такой курицей, отведав которую, вы всю жизнь будете помнить Тимолеона Бланжи!

Бланжи тут же взялся за хлопоты. Он приказал слуге развести огонь на очаге, а сам отправился в кладовую и принес оттуда громадного каплуна, уже вычищенного и ощипанного, и большой кусок свиного сала. Затем, приняв глубокомысленный и торжественный вид, трактирщик стал священнодействовать. Он натер каплуна разными специями, затем нарезал сало длинными полосками, обложил им птицу, перевязал веревкой и самым безжалостным образом надел спеленутого каплуна на вертел.

Тем временем дрова на очаге почти прогорели, образовав много угля. Тогда Тимолеон Бланжи нацепил вертел на стойки у очага, закрепил ручку и принялся медленно вертеть жаркое над кучей пылающих углей.

Через несколько минут полоски сала стали таять и прижариваться. Сало и сок из курицы стекали на подставленную сковородку, шипя и отбрасывая в стороны струйки синеватого дымка, а Бланжи захватывал стекавшую подливку особой ложкой и ревностно поливал соком медленно поворачиваемую птицу.

По всей комнате распространился ароматный запах жаркого, и, чем дальше шло время, тем этот запах становился все более дразнящим, заставляя голодного Жака Марона усиленно глотать жадную слюну, и тем аппетитнее потрескивала подрумянивавшаяся птица.

– Еще десять минут, и вы увидите, что такое курица Тимолеона Бланжи! – внушительно произнес хозяин. – Жан, – обратился он к слуге, – поворачивай медленно вертел, а я тем временем спущусь за вином. О, я угощу вас таким дивным напитком, которого вы тоже долго не забудете! – прибавил он по адресу Жака, скрываясь за дверью.

Через минуту он вернулся с парой бутылок в каждой руке. Когда они были торжественно поставлены перед Жаком, последний почувствовал, что его аппетит еще более разрастается, становясь просто зверским: ведь эти бутылки были в той благородной пыли и плесени, которая свидетельствовала о древности происхождения благородного напитка!

Жак положительно считал секунды, отделявшие его от такой многообещающей трапезы. И вдруг в тот момент, когда голодный Марон уже считал себя на пороге блаженства, показалось облачко пыли, в котором отчетливо вырисовалась фигура конного Филиберта Клери!

Нечто похожее на отчаяние овладело душой Жака. Как, неужели же бросить все, не отведать этой ароматной курицы, не выпить глотка этого старого вина и броситься вдогонку за пажом? В Жаке Мароне поднялась сильная душевная борьба. Может быть, ему все-таки поесть и выпить и потом уже постараться догнать Филиберта?

Но в тот момент, когда борьба между долгом и чувством дошла до апогея, Жак увидел, что Клери задерживает лошадь и в нерешительности озирается по сторонам. Через несколько секунд он снова дал лошади поводья и решительно свернул в сторону харчевни. Увидев это, Жак Марон бросился к хозяину и торопливо сказал:

– Патрон, хотите оказать мне крупную услугу и заработать целый золотой в придачу к общему счету?

– С удовольствием то и другое! Что для этого надо сделать?

– Сейчас сюда подъедет молодой дворянин. Если он потребует вина и еды, скажите ему что у вас вышли все запасы, что эта курица и эти четыре бутылки – последнее, что есть в доме, и уже заказано мной, и что ваш работник отправился за провизией, но, когда будет, неизвестно.

– Для чего вам это?

– Этот дворянин нужен мне для моих торговых дел. Он горд и держится недоступно, но теперь я предложу ему разделить со мной трапезу, и это даст мне возможность подъехать к нему!

– О, в таком случае готов услужить вам! Но вот он уже подъезжает… Жан, поди прими лошадь!

Филиберт Клери соскочил у дверей харчевни на землю, кинул слуге поводья и вошел в комнату. Гордо оглянувшись по сторонам и небрежным движением головы ответив на почтительные поклоны хозяина и Жака, юноша повелительно крикнул:

– Хозяин, вина мне, да самого лучшего! О, да у вас тут жарится превкусная птичка! Ну, так подадите мне ее!

– Увы, сударь, – ответил Тимолеон Бланжи, – я ничем не могу служить вам! У меня вышли все запасы, а то, что вы здесь видите, заказал для себя вот этот проезжий, и вам придется подождать, пока вернется работник, посланный мной за вином и провизией!

– А когда он вернется? – спросил паж.

– Я думаю, что через час или два…

– Тысяча чертей и одна ведьма вам в зубы! – с яростью крикнул паж. – Да неужели вы воображаете, что я буду сидеть целые часы в такой мерзкой норе, ожидая ту дрянь, которой вам благоугодно будет накормить и напоить меня?

– Тогда вам придется продолжать свой путь. Часах в полутора езды отсюда имеется…

– Но я хочу есть и пить! – крикнул Филиберт, хлопая кулаком по столу.

Тут к нему почтительно приблизился Жак Марон и произнес:

– Ваша честь! Я – только скромный торговец, тогда как вы – благородный господин, одаренный знатностью, красотой и храбростью. Но дорога порой равняет самых неравных людей, и это дает мне смелость обратиться к вам с униженной просьбой: не осчастливите ли вы меня, оказав мне честь, разделить со мной мой скромный обед?

Филиберт вспыхнул от удовольствия и благосклонно взглянул на «купца».

– Кто – вы, добрый человек? – спросить он.

– Я – Жюль Куртиль, купец из Невера, к услугам вашей чести.

– А, так, так… из Невера! Славный городок! Ну так вот что, мсье Жюль, я – человек не гордый и охотно оказываю услуги лицам низшего класса, а потому… Хозяин, еще прибор! – и Филиберт Клери уселся против Жака.

Тимолеон Бланки снял курицу с вертела, разрезал, положил дымящиеся куски на деревянное блюдо и подал на стол гостям. Затем он откупорил вино, разлил его по стаканам и сам остановился невдалеке, ожидая, что скажут гости по поводу поданного им кушанья и вина.

Филиберт Клери вооружился ножом, нацепил на его острие один из самых жирных и сочных кусков и, ловко управляясь пальцами,[40]40
  В то время вилки еще не были в употреблении, и даже за парадным королевским столом они фигурировали больше для красоты.


[Закрыть] отодрал и отправил в рот кусок белого мяса.

– О-о-о! – произнес он, прожевывая сочную, ароматную курятину.

Жак предупредительно пододвинул ему стакан вина. Филиберт отпил большой глоток, удивленно мотнул головой и за один присест опорожнил стакан.

– А-а-а! – с восхищением промычал он и потянулся за следующим куском курицы.

В течение некоторого времени в комнате только и слышалось, что сопение и жадное чавканье пажа, периодически сменяемое прихлебыванием. Наконец Филиберт в изнеможении откинулся к стене, тяжело перевел дух и дрожащей рукой вытер пот на своем сильно покрасневшем лице.

Теперь на большом блюде сиротливо виднелся единственный недоеденный кусок.

– Еще кусочек этой великолепной курицы, ваша честь! – услужливо предложил мнимый Жюль Куртиль.

– О, я и так съел слишком много… гораздо больше вас! – не совсем твердым языком ответил паж.

– Но прошу вас! – настаивал Жак.

Филиберт одну секунду поколебался, затем расстегнул еще пуговку своего камзола и потянулся за последним куском, говоря:

– Ну что же? Я не горд. Чтобы доставить вам удовольствие…

Последний кусок исчез вслед за прежними и был обильно полит последней бутылкой старого вина.

– Ну и курица! – воскликнул паж. – И где вы только достали такую, патрон?

– О, ваша честь, – ответил польщенный Тимолеон Бланжи, – я специально откармливал ее по старому, дедовскому способу! Немало разного корма съела эта злодейка, прежде чем удостоиться одобрения вашей чести!

– Да, кормили вы ее действительно на славу, патрон, – вступился Жак. – Но зато вы, очевидно, вовсе не поили ее, потому что она отчаянно требует пить! Ну-ка, хозяин, взгляните-ка на свои запасы, не притаилась ли где-нибудь еще пара бутылок такого же винца?

– Вот это я называю говорить умно! – с хмельным смехом воскликнул паж. – Нет, вы положительно нравитесь мне все больше и больше, мсье Жюль! Скажите, куда вы собственно направляетесь?

– В Париж, ваша честь. Кстати, хорошо, что вы напомнили мне про дорогу, о которой я совсем забыл в вашем высокочтимом обществе! Надо сейчас же собираться в дальнейший путь.

– Вы так торопитесь?

– Ну не так, чтобы уж очень, но… День уже клонится к вечеру, и если я засижусь еще немного, то мне придется ждать до утра, а это меня очень задержит.

– Но в эту жаркую пору вечер – самое приятное время для путешествия!

– О, для такого сильного и смелого рыцаря, как ваша честь, – да, но не для купца… В этих краях порой пошаливают лихие люди, а я везу с собой довольно изрядную сумму денег. Для того чтобы повеселиться, выпить хорошего вина и позабавиться с красоткой, мне не жаль никаких денег. Но я вовсе не желаю, чтобы мои трудовые деньги попросту перешли в карманы каких-то там головорезов!

– Но вы можете ехать вместе со мной, я ведь тоже еду в Париж! – поспешно заявил Филиберт, которому очень улыбнулась мысль иметь своим спутником человека, не жалеющего денег на вино и красоток, а главное – имеющего деньги на этот предмет.

– О, если бы я смел рассчитывать на такую честь! – воскликнул Жак.

– Но почему же нет? – снисходительно возразил паж. – Я вовсе не горд, и моя шпага готова защитить всякого честного человека! А эта шпага чего-нибудь да стоит, уж поверьте! – и Филиберт Клери принялся в подтверждение последних слов рассказывать ряд самых поразительных и блестящих приключений, в которых судьба отводила ему первенствующую, геройскую и неизменно торжествующую роль. Правда, на самом деле этих приключений никогда не существовало, но юный паж так ярко пережил их в часы своих пылких мечтаний, что эти приключения были… ну, совсем как реальные!

– Однако, как я вижу, вы занимаете при дворе очень важное положение! – заметил Жак, когда Филиберт на мгновение остановился, чтобы перевести дух от собственного геройства.

– О-о-о! – ответил паж. – Еще бы! Я удостоен доверием самых высокопоставленных лиц, и мне дают самые ответственные, самые секретные поручения! Вот хоть бы и сейчас.

– Но вы так молоды! – не то с почтительным удивлением, не то с оттенком недоверия произнес Жак.

– Как, да вы еще сомневаетесь? – воскликнул Филиберт, не без труда вставая с места. – Ну так едем, и я вам докажу!

Жак щедро расплатился с Тимолеоном Бланжи, и вскоре оба спутника выехали из-под гостеприимного крова харчевни «Бравый Моряк», провожаемые низкими поклонами хозяина.

Сен-Бонэ-о-Буа находилось почти на половине пути между Фонтенебло и Корбейлем, и те пять-шесть лье, которые оставалось сделать нашим путникам до последнего города, можно было проехать при наименьшей торопливости в каких-нибудь полтора часа. Но по дороге попадалось довольно много харчевен, а курица Тимолеона Бланжи, по уверениям Жака, непрестанно требовала пополнения той влаги, в которой ей отказывал при откормке хозяин. После ряда «непредвиденных остановок» вышло так, что в Корбейль они попали лишь поздно вечером, причем Филиберт Клери был в самом радужном настроении. Услужливость и радушие Жюля Куртиля настолько расположили к нему пажа, что Филиберт коснеющим языком рассыпался в клятвах, обещая непременно выхлопотать ему дворянское звание. А так как «слово Филиберта Клери», по уверениям юноши, можно было рассматривать как нечто равноценное уже свершившемуся, то ничто не мешало подвыпившему пажику уже теперь третировать спутника, как своего брата-дворянина. Это, в свою очередь, снимало с юноши последние остатки (очень незначительные, правда) какой-либо совестливости в располагании достатками Жюля Куртиля как своими собственными.