Текст книги "Свет и тень, радость и печаль"

Связной командира отряда

Осенью 1943-го года наш партизанский отряд стоял лагерем в красивом смешанном лесу неподалёку от маленькой белорусской деревеньки с очень точным названием, определяющим её расположение. Деревушка в два десятка сгоревших изб называлась Задеревка. Одна-единственная улица представляла собой два ряда обгорелых печных труб, возвышавшихся над пепелищами бывших подворий да обставленных уцелевшими кое-где чёрными мётлами опалённых деревьев. Страшное это было зрелище. И тем более оскорбительное, что вблизи с этими знаками военной беды рос великолепный высокий лес, зелёной стеной полукольцом охватывающий сожжённую деревню. Просторная поляна, поросшая некошеной травой и на одну треть засаженная давно созревшей картошкой, подходила к пепелищам с другой стороны Задеревки.

Около года назад широкомасштабная карательная экспедиция немецкой армии, поддержанная полицейскими подразделениями, с нечеловеческой жестокостью прошла по правобережью Березины, сжигая все до единого населённые пункты и расстреливая жителей, не успевших укрыться в лесу. Таким образом, немецкое командование уничтожало опорные пункты, которые могли быть использованы партизанами. Наш отряд жил размеренным порядком военного лагеря: диверсионные группы уходили взрывать железную дорогу, немногочисленные команды направлялись в засады в отдалённые от расположения отряда места, и, конечно же, строго выполнялась караульная служба. Жестокого военного режима во внутренней жизни лагеря не соблюдалось. Подъём, отбой, завтрак, обед, ужин. У огромного костра в молочных бидонах готовилась пища.

В одно солнечное утро, когда лес в сиянии жёлтых и оранжевых красок был тих и не шелестел ни одним листом, у штабной палатки осадил коня незнакомый разведчик. Через некоторое время была объявлена тревога. Лагерь мгновенно преобразился. Роты построились. Раздали «НЗ» – по нескольку штук сухарей. Проверили оружие и боезапас. Нашей 9-й роте было приказано занять оборону на опушке леса, по обе стороны от дороги, ведущей в Задеревку. Я хорошо знал это место. Меня назначили связным командира отряда. Рота ушла на заданную позицию, а я остался при штабе. Лагерь опустел. Откуда-то издалека начал доноситься стук пулемётных очередей. С моим дружком, связным от десятой роты, мы толклись поблизости от входа в штабную палатку. Ни командир, ни комиссар отряда, ни начальник штаба – никто из палатки не показывался. Не успели мы с приятелем – а он был профессиональным музыкантом – углубиться в разговоры об оперном искусстве, как вдруг к штабу подъехал верховой (вроде бы, не из нашей разведки), и сразу же из палатки быстро вышел командир отряда:

– Немедленно передать командирам рот: в бой не вступать, отходить к Березине.

Мы с приятелем мотнулись каждый в своём направлении. Я помнил слова командира отделения сержанта Архипова о том, что без радиосвязи в боевой обстановке роль связного становится очень ответственной: главное, быстро и точно следует передавать приказы и донесения. «Опоздать или перепутать что-нибудь, смотри, – дело серьёзное». Я рванулся к лесной опушке. Это было недалеко.

Пробежал не больше половины расстояния, и случилось то, чего я больше всего боялся, – загрохотал бой. Несколько раз рванули мины 82-миллиметрового миномёта, заговорил «Дегтярёв», оглушительно, беспорядочно и беспрерывно загремела винтовочная пальба. «Всё! Приказ не выполнил», – мелькнуло в голове, и я, как мог быстрее, побежал на линию огня. Откуда-то справа, из густого мелколесья, перепуганная до смерти, появилась группа из шести-семи человек. Сбившиеся тесной стайкой выбежали они ко мне сбоку. Впереди двигался крупный мужчина с огромной сумкой, с боков к нему жались две женщины, и, тесно держась друг за друга и за родителей, бежали четверо детей. Запомнил я только девочку моего роста, бежавшую слева, поближе ко мне. Это была семья, уцелевшая от расстрела, когда немцы жгли Задеревку и убивали жителей.

– Где немцы? – крикнул мужчина. – Куда бежать?

– Уходите к Березине! – махнул я рукой в лесную чащу и побежал дальше своим путём.

На опушке леса шёл бой. Сияло солнце, и пахло порохом. Бойцы лежали у крайних деревьев, маскируясь за стволами сосен и мелкими пригорочками. Сизый дымок негустой пеленой стоял в неподвижном воздухе. Между стволами деревьев я рассмотрел неорганизованное движение и суетливое перемещение конных и пеших немцев. Краем глаза заметил бегущую по полю осёдланную лошадь без всадника.

– Ложись! – кричали мне. – Ложись, а то убьют!

– Где командир роты? – в свою очередь прокричал я.

– На правом фланге! – ответил кто-то, сопровождая свои слова жёсткой аргументацией, с упоминанием кое-кого из моих родственников с тем, чтобы я не маячил под обстрелом. Ползком добираться до командира в моём положении было немыслимо, и я в рост побежал на правый фланг роты. Командира я нашёл стоявшим на колене в развилке двух толстых сосен с биноклем, примостившемся у глаз на крупном треугольном и постоянно красном носу. Я передал ему приказ командира отряда.

– Прекратить огонь! – заорал он, перекрывая грохот стрельбы. – Короткими перебежками, через одного, отступать к лагерю!

Я побежал обратно к штабу. Чуть отставая от меня – какими там перебежками! – вся рота сплошной оравой неслась по лесу. В расположении отряда не было ни души. Я всё-таки обогнал бросившую свои боевые позиции роту и помчался по дороге, ведущей к Березине. Там я и догнал штаб отряда. Доложил об исполнении, после чего мне разрешили отдохнуть на повозке. Я думал, что же получилось? Рота бросила огневой рубеж и резво побежала наутёк. Я даже видел, как рысью, не разбирая дороги, пароконная упряжка уносила вспять 82-миллиметровый миномёт. Но я также ещё раньше успел заметить, как немцы, унося раненых, а может, и убитых, скрывались за печными трубами и развалинами Задеревки. Немцы отступали. А если бы нет! А если бы немецкие всадники на своих здоровенных конях двинулись бы вслед бегущей роте? Что было бы на узкой дороге, где я догнал штаб и куда подгребались партизаны, с излишней проворностью исполнившие приказ об отступлении с боевого рубежа!

Чего только не случалось на войне! Но в чём был смысл этого приказа? До сего времени я разгадать так и не смог. Знаю только одно: хорошо, что я не успел его выполнить.

Стихи военных лет

В госпитале для военных ветеранов у меня сложились дружественные отношения с соседом по палате. Это обычное дело. Озабоченный своей болезнью, не каждый человек легко свыкается с непривычными обстоятельствами больничного распорядка. Люди ищут общения. В доверительных беседах с моим соседом мне довелось ознакомиться с некоторыми небезынтересными событиями его жизни, которые сложились под влиянием Великой Отечественной войны и ее последствий. Он говорил, что на войне ему повезло: его обошло опасное внимание «Смерша»[15]15
  Смерш («Смерть шпионам!») – секретная контрразведка в годы Великой Отечественной войны. – Прим. ред.


[Закрыть], а жестокий интерес к его биографии со стороны особых отделов и военной прокуратуры не имел, по-видимому, достаточно материала для развития.

Порядок его жизни, как и всего советского народа в стране, определила война. Его звали Виктор Сергеевич. До войны он закончил педагогический институт и успел один год поработать в школе учителем русского языка и литературы. В армию его призвали в июле 1941-го года. Воевал он долго. Весной 1945-го года в боях за Кенигсберг, в звании капитана, он командовал батальоном. Здесь его тяжело ранило. Рана была опасной, лечение длилось долго и закончилось после Победы в конце лета, в московском госпитале, расположенном в старинном деревянном доме на узкой улочке за парком Сокольники.

В период войны и какое-то время после Победы госпиталь время от времени посещали ребята из художественной самодеятельности соседней школы. Руководила этим коллективом учительница литературы, молодая одинокая женщина. Она аккомпанировала своим «артистам» на стареньком баяне, а случалось, что по просьбе выздоравливающих играла «вальсок» или танго и тогда между койками медсёстры танцевали с кавалерами, из категории выздоравливающих, облачённых в больничное постельное «обмундирование».

Само собой состоялось знакомство Виктора Сергеевича со школьной учительницей. Преподаватели одних школьных предметов, они нашли общий язык. Наталья Дмитриевна, так её звали, иногда приносила Виктору Сергеевичу книги из своей домашней библиотеки. Так Виктор Сергеевич получил возможность основательно прикоснуться к поэзии Апухтина, Надсона, Бальмонта. Это были авторы, не запрещённые в советской культуре, но и не печатаемые в те годы.

Виктор Сергеевич рассказал мне об одном памятном ему выступлении школьной самодеятельности. Как-то, еще до Победы, девочка и мальчик прочитали под музыкальное сопровождение баяна замечательное военное стихотворение. Называлось оно: «Пограничный капитан». Эта мелодекламация так понравилась раненым, что её приходилось исполнять и при последующих посещениях самодеятельности.

Стихотворение, действительно, стоило того. Мало сказать, что оно было хорошим, оно привлекало пронзительно глубокой доверительностью изложения и проникновенной душевностью. Оно начиналось повествовательно: командир Красной Армии под Москвой осенью 1941-го года мечтает с боями дойти до советской границы. И это почти происходит. Но вблизи границы он погибает от шальной пули. И вот что происходит потом:

 
Кто нас упрекнет. Мы были правы.
Сердце есть у каждого в груди.
И четыре кавалера Славы
Понесли носилки впереди.
Жуткое ли было в этом что-то,
Но бежал от нас побитый враг,
Когда молча шла в атаку рота
С мертвым капитаном на руках.
Мы дошли, упорные солдаты,
Злые, почерневшие в дыму.
Малые саперные лопаты
Вырыли укрытие ему.
 

Дальше идет рассказ о том, что верные своему командиру солдаты памятником на его могиле поставили пограничный столб «С надписью короткою над ним»:

 
И чтоб память воина нетленно
В нас жила, когда года пройдут,
Лейтенант скомандовал: «С колена
В сторону противника салют!».
 

– Откуда эти стихи? – спросил Виктор Сергеевич у школьной учительницы.

И она рассказала, что стихи из «Комсомольской правды», недавно опубликованы, автор стихотворения Евгений Травин.

– А где ещё печатался этот автор?

– Ещё в той же «Комсомольской правде» через несколько номеров появилось только одно большое стихотворение, посвященное матери убитого на войне солдата. После этого нигде, ни в какой печати – ну, что я знаю – не появлялся поэт Евгений Травин. Заявил о себе и пропал.

– Написали б в «Комсомолку» и спросили бы, – посоветовал Виктор Сергеевич.

– Что вы! Я не посмела. Вообще боюсь любых руководителей и начальников. После того, как при мне с мамой забирали отца у нас дома, я теперь даже на улице боюсь милиционеров.

После этих слов Наталья Дмитриевна примолкла и при следующем посещении госпиталя держалась подальше от Виктора Сергеевича. Но он успокоил её, сказал, что знакомство с ней для него очень дорого.

– С тех пор и до сего времени, – заканчивая свой рассказ, доверительно сообщил мне Виктор Сергеевич, – Наташа для меня – главный человек в жизни.

По вечерам в хорошую погоду болящий народ перед сном выходил после ужина в замечательный парк при госпитале подышать свежим воздухом. Мы с Виктором Сергеевичем тоже иногда прогуливались по красивым дорожкам парка. Как-то я спросил у него, что же произошло с отцом его жены. Чем разрешился арест ее отца? Виктор Сергеевич ответил:

– А чем разрешались аресты сотен тысяч человек под руководством гениального вождя в тридцатые годы?

– То есть?

– Расстрелом. Мать Наташи после смерти Сталина писала запросы. В какие адреса, не знаю. Ей ответили, что ее муж расстрелян в 1938-м году. Где похоронен, неизвестно. Так что моя жена – дочь врага народа. Пединститут ей позволили закончить, а на работу не распределили. Это во время войны таких, как она, брали на работу в школы из-за нехватки учителей.

Ни я, ни Виктор Сергеевич, оба не курили, поэтому паузы в нашем разговоре были просто обоюдным молчанием. Около красивой клумбы с георгинами, тюльпанами и астрами я спросил у него, как он устроился после госпиталя. Вот, что он рассказал.

Его выписали из госпиталя инвалидом второй группы, и они с Наташей сразу же расписались. Ее мать прописала его на своей площади, он стал на учет в райвоенкомате и они поехали в гости к его родителям. С нового учебного 1945-го года он начал работать учителем русского языка и литературы в одной из московских школ. Так они начали жить с Наташей. У них теперь взрослый сын. Есть внуки. Все обыденно и просто. Но у людей, которых не убила ни война, ни репрессии, случаются в жизни неординарные события.

На 50 лет Победы Виктору Сергеевичу удалось встретиться с двумя своими сослуживцами. Хорошо посидели, помянули военные годы, друзей-товарищей живых и мертвых помянули. Главное же, о чем хотел мне рассказать Виктор Сергеевич, произошло с ним в 51-ю годовщину Победы. Он, до некоторой степени стеснительно, сообщил мне, что смолоду некоторое время занимался стихотворчеством. Хорошо это было или не очень, но так получилось, что несколько стихотворений его были напечатаны во фронтовой газете. Он не придавал этому серьезного значения, и после войны это отошло от сознания само собой. Но вот какая неожиданность получилась. Свои стихи, напечатанные в военной газете, он в то время послал домой своим родным и это, по-видимому, получило некую огласку в родном городе. Казалось бы, что здесь особенного? Но вот, что из этого вышло. Перед праздником 51-й годовщины Победы в районной газете родного города в праздничном номере напечатали статью о фронтовиках – городских жителях. Помянули и фамилию Виктора Сергеевича. Да не просто помянули, а сообщили, что в военные годы во фронтовых газетах печатались его стихи. И ко всему этому напечатали два его стихотворения. Одно из них называлось «Матери» и имело посвящение: «Памяти Андрея Ковылева, погибшего в бою за Родину». Андрей Ковылев был его другом. Все школьные и первые годы юности они провели вместе, учились в одном классе, вместе ходили в школу, читали одни книги, вместе ходили в кино. Их семьи остались жить во время войны в оккупированном немцами городе. Война раскидала их по разным дорогам. После этого они ни разу не встречались. Осталась только память. Горькая память.

Виктор Сергеевич рассказал, что в 1944-м году после Нового года он побывал у родителей. После оккупации это было в первый раз. Мать тогда рассказала ему, что всех его друзей и товарищей забрали в армию на второй день после освобождения города. «И через два-три месяца на них стали приходить “похоронки”», – сказала мать. Виктор Сергеевич пошел к родителям Андрея, узнать что-нибудь о своем друге. Его встретила мать Андрея, тетка Аксинья. Она показала ему «похоронку»: Андрей в декабре 1943-го года был убит в бою с фашистами. Потом тетка Аксинья подала Виктору Сергеевичу потертый и помятый треугольничек солдатского письма. Это было единственное первое и последнее письмо от Андрея. Виктор Сергеевич запомнил его на всю жизнь. Письмо заканчивалось такими словами: «Я выучился на артиллериста. Недавно был бой и мы много стреляли из пушки. Потом наградили весь расчет, а меня не наградили. Сказали, что я был в оккупации. Но ничего. Война еще не скоро кончится и я еще заработаю себе ордена». Вместо орденов Андрей заработал о себе «похоронку» для своей матери. Более полувека прошло с того времени, но вот память об Андрее Ковылеве возникла в родном городе.

После публикации статьи в праздничном номере газеты редакция через родственников Виктора Сергеевича прислала ему приглашение приехать в родной город на встречу с читателями. «У нас мало осталось фронтовиков, а вы человек заслуженный. Приезжайте», – писали из газеты. Виктор Сергеевич согласился. Его поместили в пустующей квартире одного из руководящих работников города. На первой встрече в редакции обсудили предстоящее мероприятие, а на прощанье ему сказали, что приходил к ним некий гражданин по фамилии Ковылев, оставил свой телефон и просил ему позвонить. Через день в редакции состоялась встреча Виктора Сергеевича с незнакомым читателем. Солидный мужчина, осанистый, спокойный представился учителем физики и математики в средней школе № 1.

– Как вы думаете, что должен испытывать человек, когда он читает в газете стихотворение, посвященное его собственной героической гибели на войне? – спросил он.

– Не понимаю вас, – ответил Виктор Сергеевич.

– А что тут понимать, – возразил собеседник. Он достал из кармана пиджака газету и положил ее на стол. – Вот стихотворение «Матери».

 
Я знаю, мать, я понимаю,
Как трудно сына потерять.
 

– Постойте, подождите, – прервал Виктор Сергеевич чтение собственного стихотворения, – вы Ковылев, это я понимаю. Ну и что? Совпадение фамилий. Это бывает.

– В том-то и дело, что я не только Ковылев! Я еще и Андрей Ковылев. – В подтверждение своих слов мужчина пристукнул ладонью по столу.

«Этого еще не хватало», – подумал Виктор Сергеевич. Какое-то время он, молча, смотрел на собеседника, потом спросил:

– А ваше отчество? Как вас величают?

– Обычно. Я – Андрей Семенович.

От неожиданности Виктор Сергеевич даже вздрогнул. Отца его погибшего друга звали Семеном, Семеном Игнатьевичем. «Что-то здесь не так, – подумал он. – Откуда, только, взялся этот Андрей Ковылев, да еще и Семенович?»

– Ну и задали вы мне загадку, уважаемый Андрей Семенович, – покачивая головой, проговорил Виктор Сергеевич.

Он молча посмотрел на своего собеседника, потом сказал:

– Сразу вот так определиться в нашем случае не так просто. Давайте сделаем так: приходите завтра в это же время. И мы во всем разберемся.

На том и порешили.

Виктор Сергеевич в общих чертах разобрался в сложившейся ситуации и мог бы удовлетворительно растолковать своему собеседнику смысл происшедшего события. Но он решил не спешить, обдумать все спокойно, а еще лучше найти бы кого из прошлых лет. Но кого? Родителей давно уже нет. Виктор Сергеевич вспомнил, как он гостил у родителей с Наташей и маленьким сыном где-то в начале пятидесятых годов. Как-то он собрался было пойти проведать родителей своего погибшего друга Андрея Ковылева. Мать сказала ему, что не стоит этого делать.

– Почему? – спросил Виктор Сергеевич.

И вот тогда мать объяснила ему:

– Бросил Аксинью Семен Игнатьевич. Сошелся с какой-то теткой то ли на Садовой, то ли на Харитоновской улице у нее теперь живет. Говорят, она уже беременная ходит.

– Беременная? Так он же старый.

– Ну, какой же он старый. Ему полсотни, не больше. А баба, жена его новая, моложе его. Говорят, что она из одной с ним деревни.

В то время Виктор Сергеевич не придал этому событию особого значения, но не забыл эту новость. А теперь вот как оно откликнулось. Несчастная тетка Аксинья: сына на войне потеряла, а муж ушел к другой женщине. Чего только не бывает в жизни. Прошло полвека времени и у отца погибшего Андрея вырос другой сын и тоже Андрей…

Первое, с чем обратился Виктор Сергеевич к своему странному читателю на следующий день после первой встречи в редакции, был вопрос о том, с какого он года рождения.

– Мне сорок пять лет. Я еще при Сталине родился.

– Значит с 1951-го года. А мой дорогой друг Андрей и тоже Семенович убит в 1943-м году.

Оба собеседника примолкли, поглядывая один на другого.

– Отец давно помер? – прервал молчание Виктор Сергеевич и собеседник ответил, что это случилось в 1974-м году.

– Я как раз окончил пединститут. Он успел порадоваться этому… Он же был инвалидом Первой мировой войны.

– Это верно, – подтвердил Виктор Сергеевич. – У него не было одного глаза.

– Точно. Помню черную повязку у него на глазу.

– Мать не говорила вам, что у вас брат был?

– Нет, – качнул головой Андрей Семенович. – Не было никакого брата. Какой брат? У матери младший брат пропал без вести на войне. Вот его мы всегда поминали.

– Так вот, уважаемый Андрей Семенович, – тихо проговорил Виктор Сергеевич. – Стихотворение в газете посвящено вашему брату. Вашему старшему брату, так же, как и вы, Андрею Семеновичу. Матери у вас разные, а отец один, Семен Игнатьевич Ковылев. Оставил он после войны мать моего драгоценного друга, и женился на другой женщине, которая и стала вашей матерью. А вас он назвал Андреем, в память о погибшем на войне сыне. Вот и весь секрет.

Собеседник Виктора Сергеевича взял со стола свою газету, разгладил ее и тихо прочитал вслух:

 
Я знаю мать, я понимаю,
Как трудно сына потерять.
Но ты не плачь о нем, родная,
Его слезами не поднять.
 

Он аккуратно свернул газету, положил ее в карман пиджака и, глядя в глаза Виктору Сергеевичу, тихо сказал:

– Это у вас горько сказано. Доходчиво. Фотографии брата у вас нет? – спросил он, – Какой он был?

– Нет, фотографии нет. Нас в нашем детстве не фотографировали. Не до того было. А какой он был? Он на год был постарше меня, хотя и учились мы в одном классе. Я был поначитанней его, и он признавал это, но как друг, как человек, он был лучше меня, во многом лучше. Я вот разговариваю с вами, а самому хочется пойти в угол, стать там, отвернуться и слезу пустить.

Собеседник Виктора Сергеевича еще спросил:

– А что же случилось с матерью моего брата?

– Одинокая женщина. Продала дом и уехала в свою деревню. Видимо, там были у нее родственники.

– Я иду за бутылкой, – вставая из-за стола, заявил Андрей Семенович. – Это же невыносимо в душу принять. Полсотни лет прожить на свете и не знать, что у тебя был родной брат и что он погиб на войне.

– Такое было время: почти в каждом доме были потери, – проговорил Виктор Сергеевич. – Люди сжились с памятью о погибших и старались меньше говорить об этом. Вот и ваш отец, возможно, не хотел свою потерю навязывать новой семье.

– Скорей всего, так оно и было. Давайте все-таки помянем вашего друга, а моего брата.

– Это было бы кстати, – согласился Виктор Сергеевич. – Но у меня кое с кем предстоят встречи. Ничего серьезного, но договаривались раньше. А с вами мы обязательно встретимся.

– Значит, не прощаемся, – сказал Андрей Семенович. – Я буду ждать вашего звонка. Я полагаю, у нас найдется, о чем поговорить…

Так Виктор Сергеевич закончил свой рассказ. Я спросил у него, а как прошла встреча с читателями.

– Об этом и говорить не стоит, – ответил он. – Обычная формалистика. Вроде наших памятных профсоюзных собраний. Про меня пару хороших слов сказали. Кроме меня, были еще ветераны из местных. Все прилично. Выступали в большинстве городские руководители. Дали мне слово. Я отделался словами благодарности и общими фразами. На собрании присутствовали старшие школьники. Они мало что знают о войне. Спрашивали, сколько я убил немцев, какие у меня ордена и видел ли я Гитлера. Меня приглашали почаще приезжать на малую родину.

Но куда приезжать? На месте отцовского дома родственнички гараж поставили, где стоял дедовский дом, «хрущовка» красуется. Церковь, где крестились и венчались несколько поколений моих родичей, снесли. Куда ехать? Ни знакомых, ни близких родственников. И то ведь сказать, с 1941-го года я не жил в родном городе.

Так закончил свой рассказ Виктор Сергеевич. Он выписался из госпиталя раньше меня. На прощание мы обменялись телефонами…

Двадцать лет пролежал этот рассказ в моем столе. Причиной возвращения к нему послужила электроника. Именно она помогла раскрыть секрет более, чем семидесятилетней давности. Напечатанное в 1944-м году стихотворение «Пограничный капитан» не могло принадлежать Евгению Травину. Такого поэта вообще не было. А был замечательный поэт, художник, композитор Евгений Данилович Агранович. Почему он в то время не поставил свою фамилию под своими стихами, не мне судить.

1998–2018 годы