Текст книги "Роман в сонетах (сборник)"

46

Не знаю, зря или не зря

Я против суеверий:

Тринадцатого декабря

Ты отворила двери…

Был красным лист календаря,

Воскресным – день недели,[2]2
  13.12.64.


[Закрыть]

И мы, короче говоря,

Друг друга разглядели.

Тринадцатого мая я

Тобою был отринут.

Тринадцатого декабря

Тобою снова принят.

А в январе сего числа

Ты ручку мне преподнесла.

47

Наверно, чтобы не было старо

То, что пишу я, своему поэту

Ты подарила вечное перо,

Похожее по форме на ракету.

Ракета: современно и остро.

Я понимаю современность эту —

Ракетой мысль взлетела над костром,

Сжигавшим тех, кто так же рвался к Свету.

Костер, зажженный Разумом в пещере,

Рассеял мрак, и отступили звери.

Но Разум вечно окружен зверьем,

И много жизней пламя погасило.

Так кто же победит в игре с огнем?

Добро иль зло? Рассудок или сила?

48

Как мой отец ухаживал за мамой?

Смешной вопрос, какой уж тут рассказ:

Нам не понять, какой бывала драмой

Любовь, что к жизни вызвала всех нас.

Но голос крови, властный и упрямый,

Живет во мне: я весь в отца сейчас.

И мне идти дорогой той же самой

К своей любви и тоже – в первый раз.

И вновь проблемы долга и морали,

И мне сомненье душу тяготит,

Что тот же путь я обрету едва ли:

Была война. На ней отец убит.

А мама, вспоминая говорит,

Что ей таких сонетов не писали.

49

Мы так близки: каких-то три квартала,

Всего каких-то семь минут ходьбы.

Не так уж много – и не так уж мало:

“Рукой подать” и все ж – “рука судьбы”.

Пожмем ее и все начнем сначала,

Забыв про “если” и отбросив “бы”,

Мне мало идола, мне мало идеала —

Как женщина пойми мои мольбы.

Пойми меня, как понимала прежде,

Простив неугомонному невежде

Его желанье дерзкое посметь

Тебя любить не будучи любимым…

Все в жизни поправимо. Только смерть

Все в жизни делает непоправимым.

50

“Кто любит – идет до конца.”[3]3
  А.С. Грин “Четырнадцать футов”


[Закрыть]

Есть строчка такая у Грина…

А я – только-только с крыльца,

И где-то еще середина.

И много во мне от юнца —

Едва ли я – зрелый мужчина,

Но мне не скрывает лица

Зато никакая личина.

Я весь пред тобою раскрыт,

Как эти стихи – на ладони.

Не очень красивый на вид

Твой самый последний поклонник:

Личина не скроет лжеца —

Ему не дойти до “конца”.

Часть третья

“ Опять – двадцать пять.”

Поговорка

51

“Певец Давид был ростом мал…”

А. Пушкин (а Бетховен?)

С медицинской точки зрения

Объяснить все очень просто:

Все великие творения

Вызваны задержкой роста.

Если так, то без сомнения

Я совсем еще подросток:

Ты – мой первый день рождения,

У других их было по сто.

Ты – мой первый и единственный

День любви длиною в годы

В бесконечной и таинственной

Жизни матушки-природы.

Сомневаюсь только: та ли я

В этой жизни аномалия?

52

Ты меня не бойся: я – не гений.

Ты меня не бойся: я – не бог.

Вся моя поэзия – итог

Мне тобой подаренных мгновений.

Вся моя поэзия – поток

Вызванных тобою вдохновений,

А любовь – бурлящий кипяток

С паром в пузырьках стихотворений.

Во влюбленном в женщину мужчине

Страсть к стихам – весьма обычный дар.

Много может сделать страсти жар

По пути к заоблачной вершине,

Лишь заставь работать этот пар

В самой мощной паровой машине.

53

Вокруг во всю бесчинствует весна:

Все ожило – и листики, и птички.

И ожил я. Мне тоже – не до сна.

А до чего же мне? – До электрички.

Я не смеюсь, и шутка – не смешна.

(Не зря здесь не поставлены кавычки).

Мне без тебя весна так тягостна,

Что за тобой – хоть к черту на кулички.

И мне, представь себе, совсем не лень

На электричке ездить каждый день

И думать, что ты едешь где-то рядом,

И знать, что нам с тобою по пути,

И незаметно дать тебе пройти,

И провожать тебя влюбленным взглядом.

54

То утро было солнечным.

То утро было чудным.

Вагон был переполненным.

Перрон был многолюдным.

Я был доволен очень им —

Хоть разговор был трудным —

Как ты, таким же солнечным

Весенним ранним утром.

А после было пасмурно,

И было все напрасно, но

Я рассуждал, как взрослый,

И сразу понял разницу:

То утро было – к празднеству,[4]4
  30 апреля


[Закрыть]

А это – было после.

55

Поставлю “largo appassionato”

Бетховенской сонаты номер два.

Я знаю к этой музыке слова:

“Гранатовый браслет” читал когда-то,

И все приемлю. Жизнь всегда права.

И вечная любовь не виновата.

И цвет кроваво-красного граната

Красив, как горы, море и трава.

Не для меня торжественность трагедий.

И если я, оставшись одинок,

Целую след твоих прекрасных ног,

То потому, что радуюсь победе:

Победе Солнца над холодной тьмой,

Твоей, Любовь, победе надо мной.

56

“Если бы глупец был последователен в своей глупости, то он стал бы мудрым.”

В. Блейк

Воспоминанья наших прежних встреч

Меня тревожат яркостью своею,

Как будто то, что не сумел сберечь,

Беспомощный, я возвратить сумею.

Глупец! Зачем я дал себя увлечь?

С тех пор я только с каждым днем глупею,

Стремясь безумной музыкой облечь

Такую же безумную идею.

Но мне давно и хорошо знаком

Простой диалектический закон,

Что делает возможной невозможность:

Все надо до предела довести —

Там даже глупость сможет перейти

В свою прямую противоположность.

57

Я был навязчив. Ты меня прости.

Я “слишком щедр” и – “получаю сдачи” —

И должен справедливость соблюсти —

Не стать беднее и не стать богаче.

Я надоел. Ты говоришь: пусти.

Я надоел. Но я не мог иначе.

Откуда знать мне, как себя вести,

Чтоб избежать подобной неудачи?

Я надоел. Я был красноречив.

В тщеславном поэтическом угаре

Я цену набивал себе, забыв,

Что я – не зазывала на базаре.

Что ставший из товарища – товаром

Сгниет, но взят не будет даже даром.

58

Тогда я волновался, но не так.

Тогда все было как-то проще, легче.

Теперь же я теряюсь, как дурак,

Боясь значенья каждой нашей встречи.

Боюсь огня, который сеет мрак

В безжалостной борьбе противоречий.

Боюсь, как сознающий слабость враг

Боится неизбежности увечий.

Мне жаль себя: мне жаль, моя любовь,

Пролить тобой наполненную кровь

Без пользы для тебя и – значит – даром.

Я жить сейчас хочу, как никогда.

Так пощади меня, моя беда,

Не торопись с губительным ударом.

59

Портик музея Арктики:

Классика и колонны.

Как далеки от практики

Прежних веков каноны.

Физики, математики,

В технике чемпионы,

Мы позабыли аттики

Портики и канцоны.

Но здесь, в ресницах взор тая,

Утром ты ходишь мимо,

Как итальянка гордая

Мимо развалин Рима…

И вновь я – в какой-то мере —

Данте Алигиере.

60

Ты, как земная женственность, красива,

А женственна, как тысяча богинь.

Такая красота, как блеск залива

В сгущенном зноем мареве пустынь.

Такая красота тоской призыва

Влечет к себе, как высота и синь,

Когда целует ноги нам крапива,

Когда дурманит голову полынь.

Достаточно взглянуть, чтоб убедиться,

Что для меня – ты слишком хороша:

Что должен не молить я, а молиться,

Благоговейно и едва дыша.

И я молюсь. Но ты мне, как ни странно,

Становишься все более желанна.

61

“Одной любви музыка уступает,

Но и любовь мелодия…”

А.Пушкин

Без тебя я к стихам был бы глух —

Ты вдохнула в меня вдохновенье:

Ты наполнила дух мой и слух

Ароматом, похожим на пенье.

Я ослеп: мир померк и потух,

Фоном став твоего появленья.

Только музыкой выразишь тут

Впечатление от впечатленья.

Только музыка, только любовь

В людях делает радостью боль

И познанием – горечь страданья.

Ей владея, владеет мудрец

Абсолютным паролем сердец,

Возведенным в закон мирозданья.

62

Страдая, люди обращались к музам,

И музы утоляли боль людей:

Страданье становилось легким грузом,

Как камень, вес теряющий в воде.

И вдруг забыв о собственной беде,

Сердца повиновались тайным узам,

Чтоб по чужим слезам, как вверх по шлюзам,

Преодолеть рубеж-водораздел.

И музыка, безбрежная, как море,

Умела растворить любое горе

И боль слезами превращала в соль.

И сколько этой выплаканной боли

Таят в себе диезы и бемоли,

Закрытые на ключ скрипичный “соль”.

63

Повторяясь от альф до омег,

Подтверждая и норму и случай,

Все проходит, как тающий снег

Вслед за тающей в воздухе тучей.

Все проходит, проходит навек,

Как себя ни казни и ни мучай.

Все, что мнит удержать человек,

В ход пустив бумеранги созвучий.

Все пройдет – ветер только поет,

Все пройдет – вечен только полет…

И до тех пока жизнь дорога,

На больших скоростях проза – прах:

Говорить можно долго и много,

Но сказать можно только в стихах.

64

Совсем недавно, год назад, вдвоем

Мы “Шербургские зонтики” смотрели.

Французский фильм. Красивый. Только в нем

Живые люди, как артисты, пели.

А мы, как не артисты, не поем.

Но все-таки всю жизнь от колыбели

В душе с такой же музыкой живем.

Да мне ли говорить о том? – тебе ли?

Печальный фильм. И хоть красив экран,

Мелодией любви Мишель Легран

В конце переворачивает душу…

Я этот фильм смотрел сейчас один…

Ты не клялась… Терзаться нет причин.

А я?… Я все же клятвы не нарушу…

65

Как мне узнать, что за стеною слов,

Которую воздвиг я между нами?

Об стены слов разбито много лбов,

Желавших знать, что скрыто за словами.

Но ты молчишь. Твой приговор суров.

И я томлюсь в темнице слов, как в яме.

И мне не заплатить своих долгов

И не расстаться с этими цепями.

Я у тебя в пожизненном долгу,

Без права, без надежды, без исхода.

Но ты не бойся: я не убегу —

Мне не нужна “постылая свобода”:

Я не хочу расстаться с этим дном,

Откуда звезды видно даже днем.

66

“Спутник по небу летает

Знаменьем среди комет.

Спутник спутнице читает

Шестьдесят шестой сонет.”

М. Дудин

В наши дни счастливый дар, но

Нас счастливей будут внуки,

Не пожар и не удар, но

Беспощадней смертной муки,

Как себя к ней не готовь —

Все равно – неблагодарна,

Гениально и бездарно

Портя нервы, чистя кровь,

То хитро, то популярно

Повторяясь вновь и вновь

Парадоксами науки,

Не боясь тоски и скуки,

Начинается с разлуки

Настоящая любовь.

67

“Ответь же, ради бога!

Ответь же, будь добра!

Я – Магомет (немного),

Но ты же – не гора.”

Шутка

Я от тоски могу сойти с ума,

А от тебя по-прежнему – ни звука.

Ни звука, ни звонка и ни письма.

Ах, боже мой, за что такая мука?

Ты сразу не убьешь – ты бьешь плашмя:

А я-то все ж – не мотылек, не муха…

Мне эта бесконечная разлука,

Как непрерывно длящийся кошмар.

Ни жив я и не мертв, а где-то между:

Я потерял последнюю надежду…

А форму у сонета сохранил.

И ты не веришь в чувство графомана.

Ты ждешь, пока в пустых строках романа

Кровь не размоет высохших чернил.

68

Пожертвовал бы я своим “героем”,

Когда б “героем” этим не был сам.

Приятно кончить барабанным боем

И облегченно волю дать слезам:

“Покойник был поэт, а каково им

Всю жизнь, как в детстве, верить чудесам?

Во имя бреда жертвовать покоем

Своим и не давать покоя нам?

“Покойник был вообще довольно мил.

Жаль только, что бедняга поспешил —

Не дописал своей последней строчки.

Покойник был вообще довольно смел.

Жаль только, что бедняга не сумел

Не в жизни, а в стихах “дойти до точки”.

69

Только в воскресенье я тебя не вижу.

Только в воскресенье – незачем спешить,

Чтобы встать пораньше, чтобы быть поближе,

Чтобы сам не знаю, что тебе внушить.

Выжил из ума я или просто – выжил?

Это ты лишь можешь правильно решить.

А пока что, молча, на судьбу обижен,

Я стою в сторонке, чтоб не мельтешить.

Ты проходишь мимо. В понедельник – мимо,

И во вторник – мимо, и в субботу – вновь.

И тебя не тронет участь нелюдима,

Только, чуть нахмурясь, изогнется бровь.

А ему-то надо – все и ничего —

Ласкового взгляда, взгляда твоего.

70

С точки зренья посторонних,

Знаю, я – ничтожен:

Как отвергнутый поклонник,

И как верный – тоже.

Я для них – живой покойник,

Сколько бы ни прожил

В областях потусторонних,

На Парнас похожих.

Знаю: в том, что я – поэт,

Удивительного нет:

Говорят, всегда излишек

Эдаких поэтов…

Кто ж из них тебе напишет

Семьдесят сонетов?

71

Я томился, как в копилке,

Но твоею лаской

Извлечен был из бутылки,

Как Хоттабыч в сказке.

Чудеса! Чешу в затылке:

Колобродят в пляске

Поэтические жилки

Вековой закваски.

Но тебе – не до чудес.

Зря я из бутылки лез.

И из кожи – тоже.

Джинн обижен, но ему

“Лезть в бутылку” – ни к чему:

Это не поможет.

72

За стальной полтинник на Кузнечном рынке

(Это по пути мне и не далеко),

Может, по привычке, может по старинке,

Но купить цветы мне – для тебя легко.

Не торгуясь долго, с ходу, без волынки,

Не задумываясь слишком глубоко,

Я куплю цветочки у седой грузинки,

Даже вспомню что-то вроде “Сулико”…

А потом я вспомню, что цветов – не надо,

Так как ты не любишь долго быть в долгу.

Что стальной полтинник! Всю казну Багдада

Я бы отдал, только чем тут помогу?…

Может быть, поможет выслать заказным

Тысячу сонетов из своей казны?

73

Тысяча сонетов! Это слишком много.

Тысяча сонетов!.. Тут простой подсчет:

Если в день по штуке – нужного итога

Я смогу достигнуть лишь на третий год.

Ну, а если взяться честно, без подлога,

То на этот “подвиг” десять лет уйдет!

Замысел достойный, но в душе тревога:

Станешь ли ты ждать-то? Время-то не ждет.

В век преодоленья звуковых барьеров

Нет таких рекордов, нет таких примеров,

И, наверно, все же это неспроста.

Да и я бы, право, рассуждал иначе,

Если бы талантом был я побогаче…

Может быть, поладим мы на первых ста?…

74

Всегда я был смешон, застенчив, робок,

Всегда я пред тобой благоговел.

Скрывая дрожь священного озноба,

Его преодолеть я не умел.

Как это точно сказано: “ зазноба “ —

“Озноб” здесь от “заноз” любовных стрел.

Недаром только в лексиконе сноба

Эпитет этот места не имел.

Я мог бы вскрыть связь нравственных основ

С лингвистикой, с корнями разных слов…

Но это лишь обманчивая внешность,

Но это только – призрачный покой:

В разлуке – неистраченная нежность

Становится мучительной тоской.

75

“Человек, хоть будь он трижды гением,

Остается мыслящим растением…”

С. Маршак

Как зимой наступившее лето,

Как восторг ставшей явью мечты,

Мне как будто приснилось все это:

Замок в пушкинском парке и ты.

В ботиках и в пальтишко одета,

Ты читала стихи про цветы,

Не мои, а другого поэта, —

Я был нем, как под снегом кусты.

А теперь весь покрытый листами

В кровеносных прожилках стихов

Я тянусь к тебе всеми ветвями,

Нежным лепетом всех лепестков.

И как солнышко светом сквозь тучи,

Ты меня то ласкаешь, то мучишь.

Часть четвертая

“Не говори, водитель, гоп,

Увидев на асфальте: стоп.”

Правило уличного движения

76

“ Мечтанью вечному в тиши

Так предаемся мы, поэты,

Так суеверные приметы

Согласны с чувствами души.”

А. Пушкин

Московское шоссе, дом двадцать пять,

Автобус триста восемьдесят третий… —

Стихи – твой точный адрес – и опять

Ты пробуждаешь музыку в поэте.

Случайно ли так музыке подстать

Все, что с тобою связано на свете?

Я это не пытался объяснять:

Я этому поверил как примете.

Есть множество загадочных примет.

Одни – приметы неудач и бед,

Другие – счастья, скажем – две макушки.

Я верю в них, надежду затая,

Я верю, что не зря, любовь моя,

Тебя зовут – Любовь, а город – Пушкин.

77

“ В ожидании тебя

Я промок до нитки.

Ты должна, меня любя,

Возместить убытки.”

Шутка

Мне снилась ты, любимая моя,

Мне снилось, что ты ласкова со мною,

И с трепетом надежд проснулся я

И грезил целый день тобой одною.

Тобой одной, избравшею меня,

Тобой одною, ставшею родною…

Но холод и сырая трезвость дня

Смеялись над иллюзией ночною.

И вновь я был, как прежде, одинок

И никому, как прежде, был не нужен,

Как скомканный и брошенный листок,

Гонимый непогодою по лужам…

Но, как и он, промокнув под дождем,

“Мы солнышка, – шептал я, – подождем.”

78

Сквозь гравий и асфальт росток бамбука

Шлет к солнцу жизнь из сумрачных глубин.

Такою же стрелой того же лука

Я чувствую себя не без причин:

Как жажду счастья умножает мука,

А тьма подвалов – крепость старых вин,

Как мощь потоков – высота плотин,

Мою любовь умножила разлука.

Я жду тебя и буду ждать, как ждал.

Неважно, что вокруг опять вокзал.

Предчувствуя, что я тебя увижу,

Я жду давно, а все уже бегут…

Ну, где же ты, любимая, иди же!

Ты опоздаешь: поезда не ждут.

79

Все началось с твоей легкой руки:

Сам я не ездил ни в Пушкин, ни в Павловск,

Сам я стихов не писал ни строки —

Мне до тебя это не удавалось.

Пусть я – не тот, пусть стихи – пустяки,

Пусть для тебя – это все, что осталось.

Все ж не напрасно мы были близки,

Все ж ты не зря так со мной целовалась.

Нет, не напрасно: стихи – лишь покров,

Страсть лишь подернулась пеплом стихов,

Чтоб от сияния ты не ослепла:

Ласковый жест той же легкой руки —

Страсть раскалит добела угольки

И возродится, как феникс из пепла.

80

С надеждою – в союзе,

С отчаяньем – в борьбе

И я доверил музе

Свою любовь к тебе.

Певец своих иллюзий,

И я в своей мольбе

Не думал о конфузе,

А думал о судьбе.

Я просто, как умел,

Понравиться хотел,

Завидуя при этом

Любому удальцу,

Забыв, что быть поэтом —

Не каждому к лицу.

81

Давно ты запретить могла

Писать мне, но не запрещала:

Ты лучшей музыки ждала,

А за хорошую – прощала.

Ты так внимательна была:

Я все писал – ты все молчала,

И муза, верная сначала,

Потом – поэта подвела.

Ты запрещаешь мне писать,

Единственный мой адресат

Такой далекий и… так близкий.

Но кто ж тебе велел читать

Пустые бредни – результат

Односторонней переписки?

82

Прости меня, прости и, ради бога,

Не прогоняй – мне некуда идти.

Оставь меня у своего порога,

Не бойся – я не стану на пути.

Не прогоняй и не суди так строго:

Я все-таки не ангел во плоти,

Хотя во мне и ангельского много,

Но ты и это тоже мне прости.

Язык – мой враг, но должен неизменно

Я пользоваться помощью врага.

Поэт – как матадор, чья жизнь – арена,

А лира – так похожа на рога:

Малейший промах – оставляет шрам,

Малейший промах – это стыд и срам.

83

Я тебя обижать не имел никогда

Никакого морального права.

Оттого-то мне глаз не поднять от стыда,

Оттого-то и мыслить стал здраво:

Вдоль дороги поют на ветру провода.

Вдоль дороги проходит канава.

А дорога ведет неизвестно куда,

Неизвестность – и слева и справа.

И бывает, что вдруг на крутом вираже,

Нарушая весь перечень правил,

Забываешь совсем выбирать выраже —

ни…и…булькаешь где-то в канаве.

И потом ни за что не уйти от суда:

Редко чистой бывает в канавах вода.

84

Не повезло настырному поэту,

И, как нарочно, на его беду

Ты приняла за чистую монету

Совсем не то, что он имел в виду.

Поверила фальшивому сонету,

Написанному в тягостном бреду.

Поверила в “литературу” эту

И сразу перестала верить в ту.

Но разве нам не кажется прекрасным

Все в мире лишь благодаря контрастам?

Ты это понимаешь и сама.

И так ли уж парадоксален довод,

Что грубость или глупость – только повод

Для проявленья такта и ума?

85

На вулкане был лежачий камень.

Он лежал. Но вот пришла Она.

Просверлила дырочку в вулкане —

Где же камень? – Он теперь – Луна.

Так и я заговорил стихами

От извергнувшегося огня.

Как Луна – почти не сплю ночами

И… совсем…” теряюсь “ – в свете дня.

Я “под Гейне” подгоняю строки,

Но под гений – строк не подогнать.

Я из сердца выжимаю соки —

Много ли осталось выжимать?

Выжмет все поэт – глядишь – и он

Выброшен, как выжатый лимон.

86

Я тебя не люблю – разве любят так долго,

Замирая от страха, томясь от тоски,

Без причин и без следствий, без прока и толка,

Вопреки всем словам, всем делам вопреки?

Разве голод любви сходен с голодом волка?

Разве слезы любви – так постыдно горьки?

Разве нежность любви сходна с нежностью шелка,

С той, что вихрем паденья не рвет на куски?

Я тебя не люблю – разве любят свой страх,

Боль души, горечь слез, стук в висках, дрожь в руках?

Разве может отчаянье быть торжеством?

Возвышая себя и себя унижая,

Я тебя не люблю – я тебя обожаю

Каждой клеточкой тела и всем существом.

87

Завидую, как все мы, тому, что не имею.

Завидую счастливцам, имеющим семью.

Завидую счастливцам, которые своею

Спокойно называют любимую свою.

Которым удается “собой” остаться с нею,

Беспечно доверяя ответному “люблю”

И на нее в невзгодах надеясь, как на фею,

У древних под бушпритом хранившую ладью.

Свобода – это сфера, где Верность – Божество,

А Красота – лишь средство познания Его…

Извечна эта тема: она всегда в работе

И все в ней современно, и все, как мир, старо:

Петрарка о Лауре, а Гете о Шарлотте,

А мистер Артур Миллер о Мэрилин Монро.

88

Я вспоминаю все без напряженья,

Не рыская ни в дебрях, ни в глуши:

Твой каждый шаг и все твои движенья

Оттиснуты на чистоте души.

Не серебром, не золотом тисненье,

Том не переплетен и не прошит,

И это не тисненье, а стесненье

Сведенной первой нежностью души.

Отчаянная судорога счастья —

Как в песне – побежать за поворот.

И гордость, не просящая участья,

И совесть, что покоя не дает.

Тяжелый стыд и страстная мольба,

И всюду, в каждой черточке – судьба.

89

Тихо облетая под дождем,

Золото сгибает ветки клена.

Золотая, как корона, крона

Делается легче с каждым днем.

Клену не остаться королем,

Не нарушить общего закона…

Золото валяется у трона,

Но никто не думает о нем.

Без короны – легче, но ведь это —

Все, что оставляет жизни лето:

Дорого, но удержать, увы,

Невозможно… Исключенья – редки.

Осень. Тяжесть золота листвы

Обнажает тоненькие ветки…