Текст книги "Смертельный дубль"

36

Мумин еще раз посмотрел на обе чашки и на минуту задумался. После чего вздохнул и сказал:

– Если рассуждать логически, все подталкивает к тому, что с ядом именно первая чашка, вот эта, которую вы поставили первой… С другой стороны, вы могли все это подстроить, вы ведь вообще большой любитель спектаклей, как я погляжу… Так что яд, судя по всему, с одинаковой вероятностью может быть в любой из чашек… Если только не в обеих.

– Хотите, я перемешаю эти чашки, чтоб вы не так сомневались, какую выбрать? – любезно предложил Топорков.

– Нет уж, спасибо, – мрачно отвечал режиссер. – Теперь предпочитаю не выпускать их из поля зрения… Впрочем, что это я? Все равно я не прикоснусь ни к одной из них!

– Опять вы за свое, – устало вздохнул актер. – Вы с таким достоинством все это время со мной говорите, что невольно вызываете мое уважение… Но если мне придется насильно вливать вам это мороженое в глотку… согласитесь, тут уже о достоинстве не может идти речи.

– Соглашусь, – немедленно ответил Мумин. – Вопрос только в том, чье достоинство в этой безобразной сцене, описанной вами, будет попрано сильнее – ваше или мое?

– Не сомневайтесь, что ваше, – угрюмо сказал Топорков.

– Это спорно, – покачал головой режиссер. – Когда молодой, полный сил детина опускается до того, что с применением, как вы изволили выразиться, силы заставляет старика проглотить яд…

– Ну-ну-ну, не прибедняйтесь, – оборвал актер. – И вы не такой уж старик, и я не такой уж детина… Может, вы меня еще и поборете…

– Лет двадцать назад поборол бы непременно, – заверил Мумин. – И даже десять… А теперь… Силы уже не те…

– Тогда не станем и пытаться, – решил Топорков. – Мне это и самому будет мерзко, но иначе я не могу… Мы обязательно должны совершить эту дуэль.

– И все-таки вы сумасшедший. – Умными проницательными глазами посмотрел на него режиссер.

– Как вам угодно, – равнодушно отозвался актер. – Ну так что, приступим? Прошу вас!

– Только после вас, – ядовито улыбнулся Мумин.

– Правила здесь устанавливаю я, – резко сказал Топорков. – Давайте-давайте, все равно ведь придется… Как говорится, сами у себя время отнимаем…

– Может, пока я тяну время, милиция подоспеет, – усмехнулся режиссер.

– Я бы на это не рассчитывал, – серьезно ответил отравитель.

– Отчего же? – вскинул брови Мумин. – После того что вы сделали с беднягами Львом и Романом, милиция сюда зачастила, чтобы вы знали…

– Призраку не страшна милиция, – самодовольно улыбнулся Топорков.

Режиссер поднял глаза к потолку, что означало, вероятно: «бесполезно говорить с таким безумцем»…

– Предчувствиям я верю иногда. Возьми, от скуки вот лекарство, – продекламировал актер, пододвигая одну из чашек Мумину.

– Да, это прохладит, – произнес прекрасно знающий текст режиссер и поднес к губам другую чашку, не ту, которую подвинул Топорков.

В несколько секунд Мумин, морщась, залпом осушил ее до дна. Актер наблюдал за ним во все глаза.

– Жизнь – вечность, смерть – лишь миг! – торжествующе провозгласил Топорков, вставая с кресла, едва только Мумин звякнул опустошенной чашкой о столик.

– Так, а вы? – посмотрел на него снизу вверх режиссер. – Вы-то что же свою порцию не берете?

– Сейчас-сейчас, – пробормотал актер, внимательно глядя на Мумина.

– Ну, я вижу, вы слово не держите! – воскликнул режиссер и попытался встать с кресла. Однако это у него не получилось: Мумин неуклюже повалился обратно, схватился рукой за горло и захрипел.

Топорков продолжал неподвижно возвышаться над ним.

37

Убедившись, что Мумин скончался, Топорков скинул с себя фрак, под которым вновь обнаружилась белая рубашка Пьеро. Затем актер нашел в декорациях зеркало и стал покрывать свое лицо белилами. Вдруг он услышал какой-то шум – будто на пол бросили деревянную палку.

Осторожно высунувшись из-за декораций, Топорков увидел, что над телом Мумина неподвижно стоит, чуть склонившись, крепкий мужик в серой униформе. Грохот, по-видимому, произвела уроненная им швабра.

«Уборщик», – подумал Топорков и вышел наружу.

Мужик медленно повернул голову в его сторону и во все глаза уставился на выбеленное лицо отравителя.

Топорков, не отводя глаз от лица уборщика, тоже подошел к полусползшему с кресла трупу Мумина.

Так они и стали по обе стороны кресла – актер и уборщик – и молча уставились друг другу в глаза.

Топоркову была до боли знакома физиономия уборщика – мощно вылепленное лицо с мохнатыми бровями и окладистой бородой. Где же он его видел?..

– Вы – артист Лихонин! – наконец радостно провозгласил Топорков, указав на него пальцем.

Мужик кивнул.

– Но позвольте, – осекся вдруг Топорков, – так вы теперь… уборщик? Уборщиком здесь работаете?

Лихонин снова кивнул.

– Стало быть, больше не снимаетесь, – с сочувствием пробормотал отравитель Мумина.

Лихонин с досадой сморщился и опять кивнул.

– И вы не разговариваете, – припомнил Топорков. – Да-да, я слышал. Так, значит, эта история – правда? Что когда вы снимались в том самом фильме… как он назывался?.. Значит, когда вы там снимались, режиссер заставлял вас во все горло орать на морозе, и в результате… у вас пропал голос. Но неужели навсегда?

Лихонин развел руками, желая сказать: увы, выходит, что так.

– Но, может, еще появится? – попытался утешить его Топорков.

Лихонин состроил гримасу: мол, вряд ли можно на это рассчитывать.

– Так вас после этого перестали снимать? – воскликнул Топорков, все больше узнавая в уборщике своего товарища по несчастью. – Никто, получается, не захотел работать с безголосым актером…

Лихонин нахмурился и сжал кулаки: да, вот так со мной обошлись.

– Сволочи, – гневно прошептал Топорков. – Но вы же настолько любили кино и «Мосфильм», что ни за что не хотели уходить… Вы, видимо, обратились в отдел кадров и попросили (конечно, в письменном виде, как я понимаю) дать вам хоть какую-то работу на студии… И они – то ли сжалившись над вами, то ли глумясь – приняли вас… уборщиком… – Топорков замолчал, а потом добавил: – Не хочу вас огорчать, товарищ Лихонин, но это больше походит на издевательство, на злобную насмешку – то, что вас, такого крупного и замечательного актера, превратили в самую незначительную рабочую единицу на всем «Мосфильме»…

Лихонин изобразил лицом: дескать, я и сам это все прекрасно понимаю.

– Но как же вы пошли на это? – с болью в сердце спросил Топорков.

Лихонин махнул рукой: да какая мне разница…

– Кажется, я могу вас понять, – произнес Топорков после паузы. – Вы ведь прирожденный киноактер. В вас было все, чтобы стать крупнейшей звездой Союза… а может, и мира. И когда у вас отобрали работу, для которой вы были рождены, вам все стало безразлично…

Лихонин энергично закивал: ему чрезвычайно импонировало, что странный человек с белым лицом как будто читает его мысли.

38

– Если вам неприятно стоять здесь, рядом с ним, – заметил вдруг Топорков, показывая на тело Мумина, – давайте отойдем?

Лихонин пожал плечами.

– Давайте все-таки отойдем, – утвердительно сказал отравитель и пригласил уборщика за декорации.

Там нашлись стулья, на которые они и присели.

– Знаете, я вижу в вас родственную душу, – обратился к Лихонину Топорков. – Мне кажется, вы вполне могли пойти по моему пути, а я – по вашему…

Лихонин никак не реагировал.

– Впрочем, вы, может, меня не узнали? – продолжал Топорков. – Оно и закономерно: вы… вас наверняка знают и помнят все, поскольку, раз увидев вас на экране, забыть уже невозможно… А меня никто и нигде не видел… Но вы наверняка слышали о призраке «Мосфильма»… Ведь в последнее время по студии ходят такие слухи, не правда ли?

Лихонин закивал: да, да, как же…

– Так вот, этот самый призрак – я и есть, – широко улыбаясь, объявил Топорков.

Лихонин один раз медленно кивнул: теперь понятно.

– Сначала я покончил с собой, об этом вы, вероятно, тоже слышали… Ну а теперь безвылазно нахожусь на «Мосфильме» и понемногу расправляюсь со своими былыми обидчиками… То есть с теми, кто, собственно, и довел меня до самоубийства.

Лихонин изобразил понимание.

– Я вижу, вы мне сочувствуете, – обрадовался Топорков. – Да и как иначе – если кто и способен меня понять и посочувствовать, так это именно вы… Не правда ли, и у вас мелькала мысль своими руками загнать в могилу тех, кто не давал вам служить искусству, для которого вы были рождены?..

Лихонин сделал неопределенное лицо: мол, да, подчас, может, и хотелось, но…

– …но вы предпочли гуманный путь, – вслух закончил Топорков. – Однако, милый Василий Николаевич… вас ведь так зовут, правильно?.. Вы ведь, наверное, уж убедились, что ваша демонстративная жертва ни к чему не привела, ни в ком не вызвала ни единого укола совести… Напротив, не сомневаюсь, что нашлись злорадники… хм, интересно, есть ли такое слово – «злорадники»?.. Нашлись, словом, те, которые даже обрадовались вашему беспрецедентному падению с вершины актерского успеха в низину самого презренного прозябания… Так неужели вы и дальше будете подпитывать их мерзкое наслаждение вашей плачевной участью?..

Лихонин изобразил: ну а что вы предлагаете?

– Я предлагаю вам, – отвечал Топорков, – стать помощником… нет, равноправным напарником Призрака! Видите ли, при каждом следующем шаге моей многосерийной мести приходится действовать все осторожнее… Люди, в том числе те, кто меня прежде всего интересует: насолившие мне при жизни режиссеры теперь страшатся оставаться в стенах студии в одиночку, задерживаться здесь допоздна… Милиция опять же зачастила… Словом, мне бы хотелось иметь сообщника, я давно думал об этом, но и представить не мог, что у меня действительно появится такой шанс… И тут вдруг вы! Словно сама судьба свела нас вместе… Что вы скажете по этому поводу?

Лихонин надолго задумался, потом махнул рукой и изобразил: что ж, я к вашим услугам.

– Прекрасно! – просиял Топорков. – В таком случае с этой минуты я полностью посвящаю вас в свои благородные планы… Следующей жертвой я наметил режиссера Ядкевича… Фамилия его так и напрашивается на то, чтобы ее обладателя отравили, но я уготовил ему иную участь… Тем более я не люблю повторяться. Я уже отравил Мумина (хотя если отталкиваться от его фамилии, то мне следовало бы запеленать его как мумию – так сказать, забальзамировать заживо)… До Ядкевича же добраться будет труднее, поскольку он, кажется, не так наплевательски относится к своей жизни, как упомянутый Мумин… Вот тут-то вы, дорогой Василий Николаевич, и сможете мне подсобить…

39

– Никаких новых зацепок, – с виноватым видом докладывал майор Жаверов полковнику Видову.

– Так-так, – по своей привычке забарабанил пальцами по столу Видов. – Значит, это убийство еще более туманное, чем два предыдущих?

– Пока что да, – вздохнул Жаверов.

– Ну, расскажите еще раз все, что известно, – предложил полковник, тоже вздыхая.

– Значит, в этот раз обошлось без свидетелей, – начал майор. – Следовательно, убитого первыми обнаружили только члены его съемочной группы, которые утром пришли в павильон…

– Режиссер Мумин, – перебил Видов, – он ведь тоже, как я понимаю, значительная фигура в кинематографе?

– Из всех убитых он пока самая значительная, – подтвердил Жаверов.

– Пока?! – воскликнул полковник. – Хотите сказать, дальше пойдут еще более авторитетные мастера? Ну уж нет! Больше никто на этом проклятом «Мосфильме» не должен быть убит, слышите, никто!

– Я слышу, – удрученно, но холодно ответил майор. – Но как тут можно что-то гарантировать…

– Только не начинайте свои присказки про то, что недурно, мол, заселить «Мосфильм» всеми милиционерами Москвы, – предупредил Видов.

– Такого я и не предлагал, – возразил Жаверов. – Разрешите продолжать?

– Что продолжать?

– Вы просили еще раз рассказать все, что известно.

– Ах да… Продолжайте.

– Убитый был отравлен, – монотонно заговорил майор. – Он съел мороженое, в которое был подмешан крысиный яд…

– Стало быть, он не знал, что оно отравлено?

– На самоубийство не похоже, если вы об этом…

– Значит, кто-то незаметно подмешал ему отраву?

– Пока трудно сказать, – покачал головой Жаверов. – На столике также обнаружена вторая чашка мороженого – тоже с ядом, но нетронутая.

– Похоже, – вновь забарабанил пальцами Видов, – что Мумин хорошо знал убийцу. Тот принес ему две порции отравленного мороженого… Может, одну себе, но сам, конечно, не собирался травиться, а подождал, пока… Ну, так это кто-то из своих! Может, из его же группы?

– Видите ли, – сказал Жаверов, – наш преступник убивает режиссеров непременно такими способами, какие фигурировали в фильмах, снятых этими режиссерами… В данном случае преступник воспользовался методом ревнивца Арбенина, отравившего свою жену Нину в лермонтовском «Маскараде». Мумин как раз экранизировал этот «Маскарад»…

– «Маскарад», – мрачно повторил Видов. – А в костюме Пьеро в этой картине никто не щеголял?

– Насколько я знаю, нет. Но Арбенин подсыпал жене яд именно в мороженое.

– Значит, Раскольников, Онегин, Арбенин, – забормотал полковник. – Так, может, нам предостеречь режиссеров, которые снимали еще про каких-то убийц?

– Боюсь, режиссеров, в фильмах которых никогда не происходило убийств, почти не существует, – невольно улыбнулся майор. – В классической литературе нередко кого-то убивают, а классику у нас очень охотно экранизируют. Ну а на современном материале – и того хлеще. Если наш преступник, скажем, решит расправиться с каким-нибудь режиссером детективов, то для него откроется просто целая палитра вариантов…

– Это маньяк, – убежденно сказал Видов. – Иные версии даже можно не рассматривать…

– Боюсь, что так, – согласился Жаверов. – Но если мы имеем дело с хитрым маньяком, а, по-видимому, так оно и есть, то все это может очень затянуться…

– Беспрецедентно, – сквозь зубы произнес полковник. – Никогда не думал, что у нас возможно что-то подобное.

– У меня те же мысли, – поддакнул майор. – Дурной сон какой-то…

– Ваша задача – чтобы все мы как можно скорее проснулись от этого кошмара, – строго и наставительно приказал Видов.

40

В одном из коридоров «Мосфильма» майора Жаверова снова нагнал артист Носиков.

– Знаете, – кивнул ему майор вместо приветствия, – я уже не удивляюсь, встречая здесь вас… Напротив, меня бы озадачило, если бы в какое-то из моих посещений вы меня не застали… Дежурите вы тут, что ли?

– Ну что вы, товарищ майор, – отвечал польщенный артист. – Просто всегда ясно: если очередное убийство, вы будете тут как тут… Как там в песне поется: «Если кто-то кое-где у нас порой…»

– В последнее время это «кое-где» почему-то непременно оказывается «Мосфильмом», – мрачно заметил Жаверов.

– О том и речь! – вновь как будто чему-то радуясь, воскликнул Носиков. – Но, судя по вашему настрою, вы по-прежнему не намерены обращаться за помощью к нашим сотрудникам?

– Вы, конечно, имеете в виду себя, – посмотрел на него майор. – Потому что больше никто из ваших сотрудников пока не выказывает таких пожеланий.

– Но это ведь не делает им чести, верно? – лукаво высказался артист.

– У нас с вами все происходит с завидным постоянством, – вздохнул Жаверов. – Я бы даже сказал – с завидным однообразием… Мне нужны свидетели, или люди, у которых есть основания кого-то подозревать, или те, кто близко знал жертву… Увы, такие почему-то не рвутся мне в помощники. А вы…

– Ну, товарищ майор, – протянул Носиков. – Это было б уж слишком жирно, вы не находите? Чтобы я, мало того что рвался, а еще был бы свидетелем убийства, кого-то подозревал и являлся близким другом убитых режиссеров…

Жаверов усмехнулся:

– В таком случае «жирным», как вы изволили выразиться, можно назвать почти всякое следствие… Уж поверьте, раз в сто лет случается что-то загадочное и ставящее милицию в тупик. Обычно все очевидно, рутинно и очень запросто раскрывается… Так что уже только поэтому, товарищ Носиков, вы, боюсь, заблуждаетесь насчет особой романтичности нашей профессии…

– Я про романтичность и не говорил, – обиженно отозвался актер. – Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите… Кстати, и наша актерская работа не такая уж легкая, беззаботная и веселая, как многим кажется… Тоже, знаете ли, рутины хватает…

– Охотно верю, – отозвался майор. – Ну так зачем вы дополнительно к своей рутине хотите взвалить на себя еще и чужую?

– Ну, что значит «чужую»? – хмыкнул Носиков. – «Мосфильм» мне не чужой. И все люди здешние. Я, как и все, хочу, чтобы побыстрее поймали того… или тех, кто все это… Чтобы спокойно, в общем, стало… И чтобы никто больше не пострадал.

Жаверов остановился и внимательно поглядел на актера:

– Хорошо, еще раз: что конкретно вы можете предложить со своей стороны? Как лично вы можете помочь?.. Да и, если уж на то пошло, зачем вам вообще мое разрешение, покровительство или что вам там еще нужно? Вы же опытный читатель детективов, наверняка и так понимаете, что можно предпринять…

– Так я же хочу сотрудничать с вами! – воскликнул Носиков. – Не самостоятельной какой-то самодеятельности, а именно совместной работы с профессионалом. Стать вашим временным доктором Ватсоном, что ли. Помните, как Холмс послал Ватсона в имение Баскервилей, а сам остался в Лондоне?..

– Ладно, – вздохнул майор. – Считайте, что я Холмс, который уезжает на Бейкер-стрит, то бишь на Петровку, а вы – Ватсон, которого я оставляю здесь на «Мосфильме» выслеживать собаку Баскервилей… Теперь довольны?

– Все бы вам шутки шутить, товарищ майор, – неодобрительно сказал Носиков. – А дело, между прочим, нешуточное.

– А ваша инициатива как раз и напоминает шутку или розыгрыш, – парировал Жаверов. – Найдите мне того, кто может указать на преступника, и тогда не только от меня, а от всего МУРа награду получите…

– Будет сделано, товарищ майор! – неожиданно обрадовался артист и исчез за одним из бесчисленных мосфильмовских поворотов.

41

Режиссер Ядкевич, снимающий картину в пятом павильоне, был настороже. В отличие от своих коллег Баклажанова, Войномирова и Мумина он вспомнил актера Топоркова сразу же, как только узнал о его самоубийстве. И режиссеру почему-то стало не по себе после этого известия…

Вернее сказать, он точно знал, почему ему стало не по себе. Он пробовал Топоркова в преддверии съемок нескольких своих фильмов, причем каждый раз на главную или одну из главных ролей. И это неизбежно было аттракционом, который не чуждый жестокого подчас веселья Ядкевич устраивал для съемочной группы.

Так что этот режиссер был из тех немногих, кого слегка терзала совесть по поводу участи Топоркова. Ядкевич чувствовал, что в гибели актера есть и его вина, пусть небольшая, и от этой догадки ему было неприятно.

Когда по студии поползли слухи о призраке Топоркова, Ядкевич, разумеется, не воспринял их всерьез, но, оттого что такие слухи появились в принципе, ему стало жутковато.

Когда же режиссер узнал о страшном убийстве своего коллеги Баклажанова и о том, что рассказала единственная свидетельница, он совсем упал духом.

Ядкевич понимал, что никакой призрак Топоркова совершить это преступление не мог. Но режиссер не сомневался, что действительный убийца как-то связан с Топорковым и, вероятно, даже не как-то, а очень даже сильно. И если убийце досконально известны все многолетние мытарства Топоркова на «Мосфильме», то расправиться с ним, с Ядкевичем, у него никак не меньше оснований, чем с тем же Баклажановым.

Ядкевич словно предвидел, что Баклажановым дело не ограничится, так что когда стало известно о смерти Войномирова, он даже не удивился. Только стал еще мрачнее и осторожнее.

А уж после убийства Мумина Ядкевич готов был чуть ли не прервать съемки картины, только бы не показываться больше на «Мосфильме». С огромным трудом он все-таки заставил себя не делать этого и прилежно завершить работу. Тем более что до ее окончания оставались считаные дни.

Когда стало известно об участи Мумина, Ядкевич не спал всю ночь, но зато на следующий день вошел в неслыханный рабочий раж – заставил всю группу трудиться втрое интенсивнее прежнего.

Эти усилия привели к тому, что немалая оставшаяся часть фильма была снята за несколько дней.

По окончании последнего съемочного дня Ядкевич с огромным облегчением обратился к своей группе:

– Большое спасибо, друзья! Все мы потрудились на славу. Признаться, я никогда еще не работал в таком бешеном темпе… Но никогда раньше и не выбивался из графика съемок. Вот и в этот раз мы не выбились, за что еще раз сердечное вам спасибо!

Ядкевич слукавил: никакое нарушение графика картине не угрожало – ее спокойно можно было снимать еще две недели. Но не мог же режиссер публично признаться, что единственная причина внезапного бешеного темпа – его страх перед мосфильмовским убийцей…

– Сергей Иосифович! – выкрикнул кто-то из актеров. – А банкет? Что-то вы об этом прямо ни звука!..

Тут все загалдели, но Ядкевич призвал к тишине:

– Друзья, друзья! Товарищи! Банкет, конечно, будет! Вот смонтируем картину и после первого же показа окончательного варианта на худсовете…

– Ну вот! – послышались голоса. – А пока не смонтируете, никакого, значит, сабантуя?.. А мы-то рассчитывали…

– Не волнуйтесь! – со смехом отбивался от нападок режиссер. – Обязуюсь уже к концу следующей недели закончить монтаж… Буду монтировать в таком же усиленном темпе! И уж тогда…

Кто-то перебил его:

– Ура Сергею Иосифовичу!

И речь Ядкевича потонула в грохоте аплодисментов.