Текст книги "Череп Саймона"

7

И Голос раздался! Раздался.

Это случилось осенней ночью две тысячи шестого года. Помню то был конец сентября, когда я возвращался домой из Колчестера, под весьма большим впечатлением от ночного премьерного просмотра замечательнейшего фильма Парфюмер. Кстати, также по достоинству оценённому самим Саймоном!

Было достаточно тепло, но осенний ветер частыми порывами обдавал меня холодом. Страуберри стрит была нелюдима и освещена уличными фонарями. В небе светили редкие звезды, временами закрываемые плывущими тучами. Мои шаги, гулко разлетаясь в ночной тишине, сливались с моим голосом, обращенным к своей голове, лежащей в сумке.

«Вот, мой дорогой Саймон, мы идем домой. В то время, когда все эти мещане (в определении великого, хоть и немца – Германа Гессе) уже спят в своих домах и видят скудные мещанские сны. Я тебе уже рассказывал ранее, мой дорогой Саймон, как однажды у меня был шанс создать свою собственную мещанскую семью. Мисс Дороти Шейбл была весьма хороша собой и неравнодушна ко мне. И мне она нравилась. В особенности своим непревзойденным умением заваривать чай. Что в наше время большая редкость и даже удача. А как она зачитывалась Борхесом, Гомером и Гарри Поттером. Да… С ней было о чем поговорить. Но однажды она упомянула о том, что ее любимым футбольным клубом является Манчестер Сити. Представляешь, Саймон! Сити! Это была ее ошибка. Ах да… В ваше время не было футбола. Но ничего, завтра посмотрим по телевизору мерсисайдское дерби. Глупая игра. Но какая красивая. А если еще находиться на стадионе. В особенности, когда всеобщая атмосфера захватывает тебя, наполняет легкие воздухом, и твой вопль вливается в единый голос толпы, как написал поэт Бродский

«…я бы вплетал свой голос в звериный вой, там, где нога продолжает начатое головой, из-за всех законов изданных Хаммурапи, самый главный пенальти и угловой.»

Не правда ли, это весьма прекрасные строки, мой дорогой Саймон? Эти русские невероятные люди. Имеют странную особенность создавать гениев, а затем отторгать их. Что несомненно говорит об их несокрушимом варварстве.»

Внезапно, из подворотни, точнее из паба, расположенного в глухом проулке, навстречу мне выпорхнули двое подвыпивших юношей. Заставив меня испытать легкую тревогу и нервозность. Они меня заметили, громко окликнули и выдвинулись навстречу.

Приблизились. Совсем молодые, лет под семнадцать и крупные. Мне с ними не совладать. Я обратился к своей голове, лежащей в сумке:

«Саймон, сейчас возможно произойдет конфликтная ситуация. Возможно, произойдет глумление и даже драка. Ибо вышли сии дети божьи из паба явно в нетрезвом состоянии духа. Держись! Господь с нами!»

И тут я обратил внимание на первого юношу. Волосы и лицо которого были абсолютно белыми. И даже белоснежными. Из-за его широкой спины выглядывал непонятный продолговатый предмет. Переведя взгляд на второго, который оказался рыжим, с крупными огненными веснушками на лице, я также заметил торчащий за спиной непонятный продолговатый предмет.

«Да что же это за предметы они прячут за спинами?», удивился я. Похоже, что они какие-нибудь спортсмены.

– ООО! Преподобный. – Первым обратился ко мне белоснежный парень. Голос его заплетался, и был нечеловеческим. Или это мне так показалось в ночной тишине? – Куда вы так спешите? В столь поздний час?

Он ухмыльнулся и перегородил мне дорогу. Признаюсь, первым порывом моим было провалиться сквозь землю или сбежать вместе со своей головой, лежащей в сумке. И я даже поймал себя на мысли, что неосознанно просил Господа о такой мелочи. Однако Господь редко исполняет подобную блажь. Какое Ему дело до жертвы конфликта? Вдобавок такого презренного существа как я?

Но как говорится беда она одна не приходит и из паба вышли еще двое. И также с продолговатыми предметами за спинами. Первый из вторых двоих был с иссиня-черными, будто ночь, волосами. Второй же бледный словно издавна не видавший солнца фаререц. Четверка окружила меня, отрезав все пути к бегству.

8

Белоснежный парень, тот кто явился мне первым и, судя по всему, был Заводилой, приблизился ко мне. Оглядев с головы до ног мою оцепеневшую фигуру, он задержал взгляд на сумке, заставив замереть мое слабое ранимое сердце. И это было неудивительно. Видели бы вы выражение его лица в тот момент! Нечеловеческое, безумное, праведное и злонамеренное одновременно.

– Уж не сама ли эта голова Саймона Садбери, так коварно и благоговейно упрятана в вашей сумке? А? Преподобный?

Он глядел на меня сверху вниз, обдавая перегаром.

– Как вы могли? – я выразил удивление и даже в робкой степени возмущение.

Из-за моей спины вмешался голос:

– Да он сам себе боится признаться в том, что сотворил такое! Сдается мне, он боится своей собственной тени. А что говорить о голове? Украсть голову или точнее всего лишь даже череп. Заменить его другим черепом, представляющим намного более жалкую историческую ценность. Вдобавок ко всему еще и болтает с ним! – за этими словами последовал жуткий смех.

– Доставайте голову! – строго приказал мне Заводила.

Я молил Господа, чтоб хоть кто-нибудь показался на улице, или проехал полицейский патруль, и спугнув, заставил образумиться хулиганов. Однако улица была пустынна, во всех окнах окружающих домов был потушен свет, и, как назло, уличные фонари внезапно погасли. Несмотря на всю мою робость, нечеловеческие силы придали мне решимости.

– Я не могу. – тихо, но уверенно прошептал я, правой рукой сдвигая сумку за спину. При этом позабыв, что позади меня находятся еще двое. Пришлось использовать единственный аргумент присущий священнослужителям. – Прошу вас. Молодые люди! Во имя Господа нашего! Дайте мне пройти! Не допускайте греха на душу!

– Ишь! Вспомнил он о Господе. А сам-то вон что вытворяет. – сказал рыжий.

– На что она вам Преподобный? Эта обезображенная временем и историей черепушка? – сказал черный парень.

– Молодые люди. Заклинаю вас Господом нашим. И… – но тут не успев договорить, я почувствовал резкое движение, похожее на взмах меча. И нижняя часть сумки отлетела от моего тела, упала на каменные плиты тротуара. И моя драгоценнейшая голова выкатилась из сумки.

– Ну вот. Как говорят ученые математики – что и требовалось доказать. Quod Erat Demonstrandum.

Бледный Фаререц первым схватил мою голову и поднес к своим бесцветным глазам. В его руке был длинный средневековый меч.

– Ну и чудак же вы преподобный. – смеясь сказал он. Однако его смех был полон равнодушия и даже презрения. Он недолго рассматривал мою голову, затем кинул ее в руки агрессивного мстительного Заводилы. И тот подняв голову Саймона к луне торжественно произнес:

– Ну вот. Настало и твое время наш мало уважаемый Саймон. Настало время для воссоединения.

– Какого еще воссоединения? – не удержался я и схватил Заводилу за локоть.

– Понятно какого. – ответил он. – Воссоединения с телом. Мы давно уже были в поисках нашей головы.

– Вы знаете где находятся его останки? – невольный интерес ко всему что касалось Саймона превысил все. – Но это невозможно. Восставшие сожгли тело шестьсот двадцать лет тому назад!

– Само собой знаем. За кого вы нас принимаете Преподобный? Мало того что знаем, так еще, в отличие от вас, добросовестно храним его останки! А они, сказать по правде, в прекрасном наисвежайшем состоянии. Мумифицированные, со всеми кишочками, аккуратно распределенные по баночкам. А вот вам, теперь придется расстаться со своей головой. Точнее с головой вашего Саймона, из-за которой вы потеряли свою собственную!

– Но ведь с этой головой я обрел свой собственный смысл! – мне показалось что откровенность будет лучшим аргументом в споре с этими нечеловеческими существами. Однако это была ошибка.

– И дураку ясно, что обрел. – они по очереди скалились мне в лицо.

– Думаете Преподобный, мы не знаем, что это за смысл?

– Конечно не знаете!

– Да мы давно все знаем про нашего Преподобного. – четверка теперь разговаривала между собой, на меня, не обращая никакого внимания.

– Наш преподобный викарий, так сказать уважаемый Джон Бишоп, несмотря на свою говорящую фамилию всего лишь помощник епископа! А ему, вдумайтесь – уже пятьдесят лет! Чего он добился? У него нет жены. Соответственно нет детей. И даже собаки нет! Как у старого холостяка Блюмфельда. У него никого и ничего нет поскольку он боится хаоса и грязи. Он не пользуется социальными сетями, поскольку потерял веру в человечество. Ничего не создал, ни к чему не стремится, прислуживает настоящему епископу. Заурядный смотритель-служка. Да и единственную свою обязанность не смог и не захотел добросовестно выполнить. И даже напротив! С присущим лишь фанатикам рвением, пользуясь служебным положением, выкрал череп, затем подменил его. Ждет от этого черепа откровений. Сколько лет вы их ждете Преподобный?

– Пятнадцать лет…

– Пятнадцать лет… – черный парень саркастично повторил за мной. – Конечно это жалкий срок по историческим меркам, допустим для черепа, но и достаточно долгий для человека проживающего свою жизнь впустую.

Я стоял в окружении этих невероятных существ, ссутулившись и не поднимая головы. Во мне кипели обида и бессильная злоба. На эту циничную четверку, на себя, на правду, на жизнь, на Господа. Вокруг было темно и тихо, небо и деревья, и здания, впрочем, как целая вселенная, все это нависло надо мной своей грудой и прижимало к тротуару. Моя голова, точнее голова Саймона, кощунственно скакала по рукам этих существ, точно баскетбольный мяч.

Внезапно один из них схватил меня сзади за шиворот и поволок в паб.

– Ну ладно вам грустить, преподобный. – весело сказал белоснежный Злобный. – Пришло время, так сказать, снять напряжение!

9

Паб уже закрывался, последний посетитель вместе с персоналом недавно покинули его. За стойкой вяло суетился уставший толстый бармен, начищавший кружки и ничуть не удивившийся нашему визиту. Легкое возбуждение вперемешку с радостью заиграли на его лице при виде Саймона в руках у Заводилы. И он воскликнул:

– Парни, так вы нашли его?

– Да, Олаф, нашли! Слава Господу! И благодаря тебе наша толстая неряшливая обезьяна!

Бармен нисколько не обиделся на такое обращение и даже стал выглядеть намного счастливее. Четверка продолжала наперебой расхваливать смущенного толстяка.

– Благодаря тебе, наш верный, толстый бармен, благодаря твоим точным указаниям, незаурядной внимательности, беспечной праздности, невыносимой прожорливости и бесконечному сладострастию, мы и нашли его. А теперь накрывай на стол, мы будем праздновать возращение нашего старого друга! Ставьте Саймона во главе стола на кружку пенистого Гиннеса, а Преподобного сажайте напротив. Сейчас будет знатная заварушка!

Толстяк удивительно ловко перемахнул через стойку и оказался напротив меня. Он некоторое время, с интересом заглядывал в мои глаза, будто искал в них ответ на давно волнующий вопрос, а затем спросил:

– Преподобный, зачем же вы подменили голову? Зачем пятнадцать лет носите Саймона с собой? И никому не говорите об этом?

– Как я могу сознаться хоть кому-нибудь в том, что сделает меня в глазах людей преступником и безумцем? – вяло ответил я и без сил рухнул на деревянный стул.

Толстяк прижал к своему пузу кружку Гиннеса, которую он робко держал в руках, не решаясь поставить на стол.

– Так вы и так уже долгое время являетесь преступником и безумцем! Однако же только вы об этом и знаете. Дело ведь не в самой голове или черепе нашего уважаемого Саймона. Дело в вас. Стоит отдать вам должное. Вы безупречно обманывали окружающих. Но меня вам не обмануть. Не злитесь пожалуйста, однако я с самого детства, мягко говоря, за вами слежу. Не подумайте ничего плохого. Или извращенного. Но с того момента, как я впервые увидал вас там, в соборе Святого Григория, в момент церковной службы, что-то странное приключилось со мной. Мне, знаете ли, мои приемные родители, с самого младенчества привили фанатичную веру в Господа. И я самый настоящий верующий. С того самого момента, когда я впервые увидал вас, я понял, что с вами что-то не так. И мне стало жутко интересно что же именно было с вами не так. И я стал следить за вами. Пейте, мой дорогой! – ласково предложил он мне.

– Я не могу… – устало ответил я.

И тут вмешался Фаререц.

– Конечно не может, он же бывший алкоголик!

И это была горькая правда. Вот уже на протяжении двадцати лет как я не прикасался к спиртному. Вера в Господа спасла тогда меня от гибели.

– Вера в Господа спасла его тогда от гибели. – продолжал Фаререц, читая мои мысли, сидя на барной стойке и начищая куском пакли на коленке свой меч. – А ведь он мог и человека убить. И ребенка. «Он страшный был пьяница», – брезгливо сказал он. – Валялся в подворотнях. Избивал женщин. А с похмелья писал стихи. Романтик. Где они теперь ваши стихи? А, Преподобный?

– Я сжег их.

– Конечно же вы сожгли их! Чего еще ожидать от такого, мягко говоря, «человека»? – презрительный звонкий плевок устремился в мою сторону.

Вот оно! Пришло время для наказания за мои грехи и за мои великие порывы!

Я посмотрел на голову Саймона, застывшую в обрамлении пены на кружке пива. Что за невероятная судьба с конца пики через шестьсот лет переместиться на кружку пива. Как же это было унизительно и прекрасно, скажу я вам. Саймон то меня, конечно, не осудит, но и не простит. За подобное унижение и предательство священной нашей дружбы. Он ничего уже мне не скажет. Ведь он всего лишь высохший мумифицированный череп, застывший в оскале истории.

Я уже ничему не удивлялся и ничему не противился. Силы оставили меня, и вера определенно тоже. И только единственный вопрос терзал мое воображение – кто они были такие? Неужели те самые четыре всадника? Имя, которым: Болезнь, Война, Голод и Смерть? Они, несомненно, были похожи. И совсем не так сверхъестественны, как должны были быть.

Стол к этому времени уже был богато заставлен пивными закусками, из которых следует отметить колбаски, сухарики, копченые ломти говядины. Четвёрка разместилась за столом, Фаререц поднес меч к моему горлу и заставил опустошить кружку Гиннеса до дна. Веселые возгласы царили в воздухе до тех пор, пока Заводила не хлопнул по столу. Возникла пауза и он сказал:

– Преподобный, после долгих обсуждений мы решили, как говорится не рубить голову с плеча, а проявить гуманизм, который, собственно, нам не свойственен, и предоставить вам единственный шанс испытать и доказать свою веру. Вы признались нашему высокородному собранию что долгих пятнадцать лет ждете Откровения от Саймона. Вот вам еще пятнадцать минут. И если голова не заговорит за это время, то мы заберем ее для воссоединения с телом. А он, – Заводила кивнул на Фарерца и равнодушно продолжил. – после всех условных формальностей, он всего лишь отрубит вам голову.

Кружка Гиннеса наполнила меня старым забытым чувством сладостной истомы. Я попросил налить себе еще. Как же я в тот момент был жалок и ничтожен. Однако еще более жалок и ничтожен был мой молчавший Саймон. А что для меня сейчас могло быть хуже? Страха я не испытывал, веры тоже, только усталость, равнодушие и апатию, словно все происходящее вокруг было всего лишь плодом моего больного разума.

Толстяк сел за моей спиной. Время пошло. И мы стали ждать откровения Саймона. Которого, по сути, ждать то и не следовало.

Как вдруг я услыхал лихорадочный шёпот…

10

Историк, измученный ожиданием, появлением новых героев и увеличением количества загадок, воскликнул:

– Сейчас будут ответы Саймона?!

Смотритель, погруженный чтением в свои воспоминания, ответил не сразу. Он раздраженно поднял голову и его лицо исказилось негодованием.

За узкими витражами собора смеркалось, и келья постепенно погружалась в темноту. Смотритель, очнувшись, заметил это и включил настольную лампу.

– Простите меня. Мне тяжело вспоминать. – он грустно улыбнулся.

По мере углубления в историю, лицо Смотрителя приобретало странное выражение, словно он, все больше погружаясь в воспоминания и в самого себя, находил там что-то мрачное и безнадежное. То, что, извергаясь сейчас, попросту не могло не отражаться на его лице. Вдобавок, полумрак кельи оставлял на нем свой демонический, темный отпечаток.

– Господин Историк, вы, наверное, принимаете меня за сумасшедшего? – мрачно спросил Смотритель.

– Нет! Конечно же нет! – Историку вдруг стало страшно. – Но я жду не дождусь ответов.

– Они будут. Поверьте мне. Но вы не должны забывать о своем обещании. – Смотритель снова улыбнулся. – Небольшая услуга. Крохотная… – он большим и указательным пальцами показал незначительность услуги.

– Да, конечно! Я помню. Продолжайте пожалуйста постараюсь вас больше не перебивать.

– Благодарю.

Смотритель продолжил:

11

Как вдруг я услыхал лихорадочный шёпот:

– Вы ничего такого не подумайте. И сильно не переживайте. Оно то того не стоит. Чтоб переживать. Они страшны лишь на первый взгляд. И я понимаю конечно за кого вы их приняли. Но они совсем не те, кем представляются в обычной жизни. Они просто завидуют вам. Хотя у них у самих возможности неограниченные! Посмотрите на лук и венец у нашего Заводилы. Это же косплей чистой воды. Хотя зовут то по факту его всего лишь Мстителем. И имя ему Мстительность и Агрессивность. Второй, вон тот Рыжий, что поглощает сосиску, он жадный до ужаса. И как вы теперь понимаете имя ему Алчность. Они даже толком атрибуты свои не смогли правильно распределить. Смешные. И жалко их и презираешь, и ненавидишь. Черный, вон тот он вообще на Голод не похож, однако он его никогда не испытывал. Смотрите как жрет, уже целую тарелку сожрал пивного сета. Нет, он совсем не Голод, он Недоверие. Странное имя, согласен. А бледный, которого вы назвали Фарерцом, он и не Смерть вовсе. Он Безразличие. Видите же, как ему на все наплевать.

Толстяк шептал мне эти слова словно в лихорадке. Я обернулся. Пухлые влажные губы его были красивы и неестественно подвижны. На его лице и шее выделялись яркие готические татуировки. А выражение лица его было неописуемо, настолько, насколько невозможно описать человеческими словами нечеловеческую святость.

И тут мне стало интересно:

– А кто же тогда ты? И почему работаешь в пабе, в этом рассаднике человеческого греха, хотя сам ты, как говоришь, фанатично верующий человек?

– А кто сказал, что я человек? История моя не так однозначна, как может показаться на первый взгляд. Да и имя, которое мне дали изначально, не соответствует полной моей сущности. Имя свое я назову вам позже мой милый викарий. Если вы согласитесь выслушать историю моей жизни. Время же у нас пока есть?

Я глянул на часы. До расставания с головой Саймона и собственной моей жизнью оставались жалкие десять минут. Фаререц встал из-за стола и разминаясь, показывал тройке как будет рубить мне голову.

– Рассказывай. – равнодушно ответил я Толстяку и выпил еще кружку.

Он подсел ближе, как подсаживаются переводчики к официальным лицам, и обжигая мое правое ухо своим дыханием, продолжил лихорадить.

– Я-то ведь наказан. Да! Да! Само мое рождение на этой Земле – это акт возмездия. Ну или если хотите, торжество справедливости. Ведь по своей воле никто на земле не появляется! Однако в моем случае это все произошло от самого постыдного греха! И от самой возвышенной любви, от большой любви, скажу я вам. Вы слыхали когда-нибудь как танцуют ангелы? Не слыхали? И конечно не видели? А это скажу я вам зрелище весьма редкое и фантастически красивое. Представьте душу умершего человека. Праведного, святого. Хотя, конечно, абсолютно безгрешных людей на земле не бывает. Скажем так, что это все относительно, и несколько мелких грехов они не в счет. Так вот, представьте эту чистейшую праведную душу, которая вот-вот покинет тело. Представляете? Нет? Так представьте неверующий вы человек! И вот когда праведный человек умирает, его Ангел хранитель танцует радостный танец, предвещающий долгожданную встречу, перечеркнутую разлукой длиною в жизнь. Не правда ли, уважаемый викарий, это весьма красивая фраза? Настолько же красивая, насколько и нереальная? Признаюсь, тяготею к лиричности. Так вот насчет радостного танца это совсем не шутки! Какие тут могут быть шутки? Особенно когда умирает человек. Но дело ведь вот в чем. Что бы там ни говорили, а у ангелов ведь тоже есть чувства. Вы даже не представляете, насколько тяжело, а порой и бесконечно невыносимо ангелу охранять и направлять человека. И в то же самое время, насколько тяжело ангелу быть для человека никем на протяжении всей жизни человеческой? А направлять некоторых людей это ведь задача непростая. И даже безнадежная. Они неразумны, беспомощны и так недальновидны. И порой, ангелам приходится идти на кардинальные меры для того, чтобы уберегать человека от греховной погибели.

Толстяк периодически брал полную кружку Гиннеса со стола и по мере своего откровения делал глотки. Мое состояние понять легко будет каждому, кто был под властью греха. Сладостность подобного ощущения сродни упоению, приближению к своей мечте. Посему меня уже мало удивляло то, что мне так лихорадочно рассказывал Толстяк. Однако, то, что прозвучало далее, меня попросту шокировало и в какой-то степени даже отрезвило:

– В моем же случае я лишил свою подопечную зрения, дабы в дальнейшем она избегала искушений этого мира, которыми он, этот наш современный мир настолько безгранично заполнен. И оставалась святой для Господа до конца своих земных дней. Вот как я хотел станцевать свой предстоящий танец! Который по факту редко кому удавалось станцевать. И вдобавок моя подопечная, она ведь была так красива и так чиста! И ее вера в Господа была на таком высоком уровне и такой недостижимой глубины, какой я никогда еще не видывал в истории. А моя история, и в это мне самому верится с трудом, насчитывает немало веков! В общем я полюбил свою подопечную и оберегал ее и направлял как только мог. Однако все было так хорошо лишь до той поры, пока однажды в зеркале не появился Он. Тот самый который стал открывать мне мои ангельские глаза на мои ангельские заблуждения. Вы будете смеяться, но Он стал пересказывать мне документальный фильм БИБИСИ под названием История секса. Да, я вижу в ваших глазах, что вы догадались кем был мой оппонент в зеркале. Но мне было так одиноко, и мы ведь с ним согласовали наши договоренности и обозначали строгие границы. С помощью этого фильма Он заставил меня ужаснуться тому, что сотворил я со своей подопечной сделав ее слепой и оградив от красот и возможностей современного мира. Ужаснувшись себе, и поверив Ему, я неосознанно допустил ей любить настоящей полноценной земной любовью. Однако упустив из виду лишь самый главный фактор, который упускать из виду никогда не следует. Тот, кто фанатично находится на одной стороне, точно также может переметнуться, скатиться, упасть и также взлететь до такого же уровня, диаметрально противоположной стороны. В таких случаях как правило все и выходит из-под контроля. И вот моя святая праведная неискушенная подопечная, познав на вкус силу любви и жажду своего тела, стала искать все больше различных способов его удовлетворения. Что со временем превратило мою подопечную из праведной чистой девушки, самой святой на земле, в грязную извращенную шлюху, какую еще не знал мир!

Чем более странным становился рассказ Толстяка, чем больше мы с ним выпивали кружек Гиннеса, тем больше я чувствовал ясность сознания головы и безвольную туманность в ногах. Та странная четверка, пировала на славу, изредка перекрикиваясь между собой и оглядываясь в мою сторону. Я чувствовал приближение того момента, когда эти создания лишат меня головы.

Толстяк неумолимо продолжал:

– Но я ее не осуждаю! Ведь это было моих рук дело. Да и в современном мире как таковая вера в Господа, утратила свою актуальность. Долго скрывать сей факт мне не удалось. И меня вызвали на высший суд, поскольку подобными делами только такой суд и занимается. Где в очередной раз открыли мои ангельские замутненные глаза на мои ангельские заблуждения. Как выяснилось из следствия, и это было доказано моими начальниками и многочисленными свидетелями, а в подобных делах свидетелей всегда хватает, что в зеркале был всего лишь я сам. И я сам в себя так поверил, что заново выдумал себя самого, для оправдания себя самого. Меня осудили и вынесли Приговор. В наказание меня отправили на Землю, ребенком моей подопечной. И тут произошло самое страшное. Выталкивая меня из своего чрева, она умирала. А я, убивая ее, танцевал свой радостный счастливый танец. Ведь я так сильно ее любил, так сильно хотел с ней быть.

– Так ты…

– Да. Я Падший Ангел! Но не тот, о ком вы подумали. И вот теперь я бы хотел спасти вас. Поскольку ангельские качества еще живы во мне. Я принесу свою голову в жертву вместо вашей, ведь Саймон то все равно не заговорит. Кажется, он уже напился пива. Но ничего. Вы не переживайте. Я ведь поверил в вас, также, как вы поверили в Саймона. И я знаю, что для вас теперь без его головы, жизнь будет бессмысленна. Но и это ничего. Не переживайте. Вы ведь хотите занять место Саймона? Вы стремились к этому всю свою жизнь. Пожалуйста поверьте мне! В скором времени, лет через пять, к вам придет посетитель, который будет снимать документальный фильм о музейных ценностях. Это будет Историк. И он также будет из БИБИСИ. Так вот, он как историк просто с ума сойдет от головы Саймона и будет стремиться всеми способами заполучить, хотя бы прикоснуться к нашей голове. Но вы ему этого не позволяйте! До тех пор, пока не расскажете свой рассказ. А в конце встречи вы всего-навсего попросите Историка отделить вашу голову от вашего тела вот тем же мечом, которым отрубят голову мне. А это прошу обратить внимание вполне безболезненное и наиболее подходящее орудие. И вот тогда-то ваша голова займет место Саймона. К чему вы так долго стремились, а голову Саймона пусть забирает Историк. Для дальнейшего исследования.

Что будет вполне справедливым решением для нас всех.