Текст книги "Фазиль. Опыт художественной биографии"

Дебют в прозе

В середине пятидесятых особенно часто Искандер публиковался, как ни удивительно, в журнале «Пионер». Всё очень просто: отделом литературы там заведовал Бенедикт Сарнов, с которым Фазиль познакомился в Москве. Сарнов был на два года старше Искандера. Приятельство, а потом и соседство в знаменитом писательском поселке у метро «Аэропорт» продолжится долгие десятилетия. Сарнов не раз будет писать об Искандере, то более, то менее точно и глубоко. Вспомним историю знакомства Фазиля Искандера с Евгением Евтушенко. Представляется, что комплекс старшего, да еще москвича, был и у Бенедикта Михайловича Сарнова, а возможно, так и остался навсегда – он-де открыл дорогу молодому автору, проложил ему путь в литературу… Ну да, через журнал «Пионер»…

Но вот с другим коренным москвичом, Юзом Алешковским, автором всенародно известной песни «Товарищ Сталин, вы большой ученый», которого Иосиф Бродский именовал «Моцартом русского мата», Фазиль встретился чуть ли не в первый день после того, как Алешковский, отбыв лагерный срок на Дальнем Востоке, был амнистирован и появился в 1955-м в Москве. Вот что недавно написал из Америки, где он живет уже около сорока лет, девяностолетний Юз одному из авторов этой книги. Орфографию и пунктуацию сохраняем. Опустили лишь некоторые слишком живописные подробности их юной жизни. Да одно матерное слово преобразовали. Прости, Юз!

«…После амнистии в москве в первый же день дружок познакомил меня с Германом Плисецким и Фазилем с ним мы вдвоем бродили по плешке тверской и с интересом болтали типа подружились тогда же я закадрил пару дикообразных телок которых мы повезли в мою коммуналку а мамаша была на даче… <…>

мы довольно часто виделись читали друг другу свои стишки

ни он ни я еще не доросли тогда до прозы… <…>

потом он подженился часто сваливал в Сухуми переписывались и ему нравились мои шуточки и всякие в письмецах фантасмагории

поначалу он был настоящим зрелым поэтом а его проза казалась мне гораздо слабей его стишат

а с Плисой мы стали оч близкими корешами и в блудстве и в попойках ну и тд и тп

с Фазилем же виделись редко – он заматерел в семейственности а как прозаик рос и рос что радовало но мы как то разошлись – разные у нас были температуры

вот так».

Упомянутый Герман Плисецкий (1931–1992) был хорошим приятелем Искандера в пятидесятых – шестидесятых. Стихов в советское время он почти не печатал, многое ходило в самиздате. Зато прославился как переводчик Омара Хайяма (кто-то говорит, что трудом своей жизни Плисецкий считал стихотворное переложение Экклезиаста). В предисловии к посмертному сборнику старого товарища Искандер писал:

«Когда мы познакомились с поэтом Германом Плисецким, он уже был самостоятельным художником с крепнущим голосом, набирающим силу. Мне нравились его стихи как таковые, но кроме того, мне нравилось в нем, что он как личность не поддавался влиянию очень популярных тогда поэтов. Он всегда шел своим путем…»²³

Но вернемся к прозе – всё же вскоре проза стала главным делом жизни Фазиля, и уже при первых рассказах свой путь у Мастера явно определился.

Вот он, прозаический дебют, – рассказ «Первое дело», журнал «Пионер», номер 11, 1956 год. Как у многих произведений Искандера, у пятистраничного рассказа счастливая судьба. Он не раз переиздавался, более того, именно по нему назван сборник рассказов Фазиля, который выходил двумя изданиями. А в девяностые годы «Первое дело» было включено в список произведений, рекомендованных для внеклассного чтения. Мы перечисляем всё это потому, что, согласитесь, нечасто такое бывает с первым опубликованным рассказом. Успех! Несомненный успех! Первый успех, если не считать фельетонов в «Курской правде», которые, честно говоря, в чем-то, может, и поинтереснее будут…

Тем не менее в «Первом деле» сразу появляются внешние приметы будущей чегемской мифологии и ее персонажи – герой-рассказчик, мальчик; его тетушка; его дядька. И даже говорящее животное. Здесь это ослик Арапка, первый из ряда осликов с таким же именем (хотя, может быть, речь каждый раз идет об одном и том же животном…).

Сюжет зато – прямо пионерский: мальчик получает семейное задание и выполняет его, несмотря на сложности и даже опасности передвижения в горах. Наградой за это служит семейная, деревенская идиллия:

«Я присел у огня и вытянул ноги. От усталости они сладко ныли, и было чудесно сидеть вот так, у огня, не двигаясь, и знать, что больше никуда не надо идти. Я слышал, как дядя вошел во двор, хлопнув калиткой. Подошел к дому, повесил фонарь, снял мешки и поставил их на скамью, стоявшую на веранде. Потом прикрикнул на ослика, чтобы он стоял смирно, стащил седельце и тоже бросил на скамью. Потом тряпкой долго оттирал ему спину от пота, потом отпихнул собаку, вертевшуюся у ног. Она взвыла, но сейчас же залаяла в темноту, чтобы показать, что она не обиделась. Скрипнув дверцей, дядя зашел в кладовку и оттуда принес несколько початков кукурузы. Потом он ушел куда-то, а ослик долго грыз кукурузу, сопя и сочно пережевывая зёрна».

Награда, как говорится, «нашла героя». Мирный вечер, сладкий сон плюс новая красная рубашка, сшитая за ночь тетей…

В рассказе, написанном уверенной, знающей, чего хочет, рукой, все-таки многовато дидактизма, которого потом у Искандера не будет вообще (может быть, что-то такое появится в поздних миниатюрах…). Не случайно рассказ как-то очень легко, без больших потерь может быть разъят на «дидактические единицы». Вот как предлагается его понимать школьникам шестых классов (процитируем одно из современных методических руководств):

«“Первое дело”. Название этого рассказа означает то, что мальчику впервые доверили серьезную работу, которая так важна для становления мужчины. <…>

Для ребенка очень важно помочь родным, не спасовать перед трудностями.

Это Дело для главного героя – увлекательная игра во взрослого, с одной стороны, но с другой – он прекрасно понимает, что сдает важнейший экзамен. Мальчик сильно радуется, хоть и немного волнуется, что ему вместо отца нужно отвезти кукурузу на мельницу. Он старается перед отъездом даже есть, как отец.

Легкое дело оказывается для ребенка не так уж просто. Нужно “договориться” с хитрым осликом, который никак не хочет слушаться ребенка. Мешки слишком тяжелы – только смекалка помогает их поднять и укрепить, а в итоге – спасти зерно. Спуск по тропинке, которая “храбро сползает” по склону, совсем не прост. <…> Возвращение по ночному лесу, где мерещится медведь, – тоже испытание.

Огромный молчаливый мельник впечатляет ребенка. На свой мысленный вопрос, кем стать, мальчик вдруг решает, что будет таким сильным и ловким, как мельник. Однако профессия его привлекает более необычная – киномеханик. Ночью он даже видит об этом сон.

Справившись со всеми испытаниями, мальчик чувствует огромную любовь ко всему и всем, гордость за себя»²⁴.

Как ни грустно, приходится признать, что эта выжимка в целом соответствует действительности. Но попробуй-ка выжми подобным образом, без потери качества, любой из рассказов о Чике!

В конце пятидесятых были написаны еще несколько рассказов. Но всерьез прозой Искандер займется в следующем десятилетии и уже в Москве.

Первая книга

Стихи в середине пятидесятых Искандер печатал активно, хотя, как правило, не подборкой, а по одному тексту. И в разных местах – от того же журнала «Пионер» и «Молодой гвардии» до газеты «Советская Абхазия».

С 1956 года циклы стихов Искандера стали регулярно появляться в журнале «Литературная Абхазия». Тут уже по нескольку штук. Первый номер 1956 года предложил читателю искандеровские стихотворения «Кавказская осень», «Пастух», «Буйволы», «Испытание самолета», «Туристы». В 1957-м в «Литературной Абхазии» (№ 2) вышли «Сыр», «Дождь» и «Незнакомый полустанок».

И вот – первая книжка стихов. Легко ли в то время было пробить издание первой книги молодому автору, не члену Союза писателей? Весьма нелегко. Но скромный и обаятельный Фазиль всегда пользовался особой симпатией у самых разных людей, и это ему помогало не раз. Помогло и стать автором книжки в неполные тридцать лет.

Именно что книжки: всего тридцать страниц, плохонькая бумага. На тонкой, скверно пропечатанной обложке светло-синий силуэт двугорбой горы. Ну и название соответствующее – «Горные тропы». Подписана в печать в апреле 1957 года. Тираж – две тысячи. Для той поры едва ли не минимальный, для нынешней – по меркам современных поэтических книг – огромный. Цена 3.50 (то есть дело до реформы 1961 года), после реформы – 35 копеек.

А что же стихи? По мнению Натальи Ивановой (высказано в книге «Смех против страха, или Фазиль Искандер», вышедшей в разгар перестройки, в 1990 году; к этой работе мы будем еще не раз обращаться), «В сборнике преобладают нравоучительность, дидактика, опора на стереотипы. Мыслит молодой автор по “правильным”, отработанным десятилетиями канонам, ступая след в след по колее псевдопоэтической аргументации. Национально-абхазское здесь для Искандера лишь то, что подтверждает общепринятое»²⁵. Особо критик обращает внимание на открывающее сборник стихотворение «Утро». «Риторика, напыщенный пафос, государственная символика – что может быть дальше от подлинного, “настоящего” Искандера? <…> Бронза, тяжесть государственной символики, монументализм – совершенно иная система ценностей, нежели то, что потом явится сущностным для мира Искандера».²⁶

Не случайно мы обозначили время выхода работы Ивановой – 1990 год. Здесь и далее, на наш взгляд, критик пытается приписать Искандеру скорее свои собственные взгляды, созвучные популярным общественным веяниям тех лет. Как и каждый большой писатель, к политике, идеологии Искандер абсолютно не сводим. Кем он совершенно точно не был, так это условным «либералом», радовавшимся распаду империи и глумящимся над ее павшей символикой. Но и мракобесом, оплакивающим смерть СССР, тоже не был. Писатель, полагаем, и не должен быть либералом либо мракобесом. Он должен быть писателем.

Но пока до смерти СССР еще далеко. Искандер пожил в Москве, поработал в российской глубинке – и вот это самое стихотворение, где автор якобы подчиняется «отработанным десятилетиями канонам»:

 
УТРО
Я шел рассветом вдоль межи
Над тихим полем желтой ржи.
 
 
Дул встречный ветер и, казалось, —
Под гребнями ржаных валов
До горизонта прогибалась
Земля под тяжестью хлебов.
 
 
А на востоке – цвета бронзы —
Вставало медленное солнце.
 
 
Хлеба у края небосвода
Его восходом зажжены.
В такой вот час, наверно, кто-то
Придумал герб моей страны.
 

Рифмы, надо признать, не слишком удачны. «Бронзы – солнца» – это вообще маленькая катастрофа. Но центральный образ, рождение герба империи из самой природы, сочетание в нем золота хлебов и солнечного металла, само присутствие автора при этом безусловно сакральном процессе – впечатляет и сегодня.

Однако есть в сборнике стихи, о которых сказать что-нибудь хорошее не получится. Нет, все они точны версификационно, прошли нормальную, толковую редакторскую обработку. Все они – а вот это уже редкость! – представляют собой высказывания, в которых автор знает, что хочет сообщить аудитории. Нет такого, чтобы носиться взад-вперед по волнам его вдохновения. Но и вдохновение, увы, иной раз найти сложно.

Есть прагматические высказывания типа «за всё хорошее, против всего плохого» («Мне право дано», «Пастух», «Доброе слово»). Есть признания в любви родной земле – порой совсем дежурные, порой искренние, но не очень складные («Желтая пыль на моих башмаках…»). Есть краткие конспекты будущей прозы («Ночная ловля рыбы», «Сыр», «Рассказ о Бочо» – неплохо, но в прозе было бы – и будет! – куда лучше).

Наверное, следует согласиться с Натальей Ивановой, которая пишет, что в ранних стихах Искандера еще встречаются языковые оплошности, стилевые шероховатости: «он, небо ревом рвя на части» («Испытание самолета»), «Пришел старик наведать сына» («Горец и шахта»), «Болит от горя голова, / Но в сердце гнев, бушуя, / Сквозь зубы выдавил слова» («Баллада о мальчике, который спас Спартака»). В общем, дополнительная редактура могла бы большинство из этих проблем снять.

Но есть и по-настоящему классные стихи. Вот, например, фрагмент из стихотворения «Патрон»:

 
Пустыми глазами глядит в шалаш
Расстегнутый патронташ.
Все спят. Но костер еще не потух —
Патроны свои заряжает пастух.
 
 
Медленно перевернув патрон,
К свету его наклоня,
Вбивает в него тугой пистон,
Как гвоздь в копыто коня.
 
 
Потом газеты невнятный шорох
И струйкой в патроны втекает порох.
<…>
 
 
Патронов округлые бока
Свет освещает жидко,
И каждый теперь похож на бокал,
Смертельного полный напитка.
 
 
Зверь ли, бандит ли – такой бокал
Валит с ног наповал.
И только медведь, встречаясь в пути,
Выдерживает порой до пяти.
 

Это продолжение традиции советской баллады – ранний Тихонов, Багрицкий, Луговской, Симонов. Известно, что Симонова-поэта молодой Искандер уважал, отправлял свои стихи ему на оценку, даже удостоился от мэтра публичной похвалы.

В такой балладе важна тотальность, эпичность взгляда при использовании абсолютно конкретных деталей. Автор не разменивается на пустяки вроде личных отношений, ему интересен весь мир, он «хищным взором» выхватывает и описывает конкретные предметы и подробности. Здесь это – описание процесса подготовки патронов и, конечно, очень эффектная концовка – выдерживающий до пяти зарядов медведь! А читатели не знали. И мы не знали. Знание пусть и бесполезное, однако новое и романтическое.

Полны ярких, небанальных деталей такие стихи, как «Пот» («Крепкий запах горячего пота / Всколыхнулся, как запах моря» – это в положительном смысле, пот-то трудовой), «Буйволы» («в подойники струится, / Как смола, густое молоко» – неожиданное сопоставление не по цвету, но по консистенции), «Медведь» (от лица охотника: «Я перебил ему крестец / И плечевой сустав. / И близко-близко, наконец, / Он лег в прохладу трав»).

Лучшее стихотворение сборника, на наш взгляд, вот это (приведем отрывок):

 
СТАРИК
Устало сбросив мотыгу с плеча,
Старик, кряхтя, присел у ключа.
 
 
Белый, как мельник, от пыли дорожной,
Черные ноги разул осторожно.
 
 
Склонился к воде, завернув воротник,
И, словно насос, закачался кадык.
 
 
Искоса, как на стенные часы,
На солнце взглянул, вытирая усы.
 
 
Мокрый платок прилепил к голове,
Вытянул ноги на мокрой траве,
 
 
И, как-то притихнув, сидел над водой —
Большеголовый, смуглый, седой.
 
 
Задумавшись крепко не знаю о чем,
Долго сидел старик над ключом.
 
 
Смотрел, как играет зайчик луча.
И вдруг рукой зачерпнул из ключа.
 
 
В ладони большой, как чаша весов,
Воду держал, молчалив и суров.
 
 
Потом ладонь наклонил слегка,
Следя, как струйка стекает покорно.
 
 
Как будто рукой зачерпнув из мешка,
На вес и на ощупь попробовал зёрна.
 

Здесь и неожиданные, пусть и спорные сравнения («…словно насос, закачался кадык», «Искоса, как на стенные часы, / На солнце взглянул…»). Они как будто превращают старика в машину, ставят в ряд с механизмами («В ладони большой, как чаша весов» тоже отсюда). И сама картинка хороша, хотя нельзя сказать, чтобы старики на берегах горных ручьев никогда до этого нам в поэзии и прозе не встречались. Но вот этот нюанс – сам старик белый от придорожной пыли, а ноги, шедшие по земле, черны – очень впечатляет. Может быть, это старый Хасан или Хабуг из будущей прозы заглянул сюда? Вообще, перекличек и с «Сандро», и с Чиком в стихах первой книги можно найти немало – в том числе и на уровне сюжета. Например, в стихотворении «Воспоминание о войне» брезжит сюжет рассказа «Лошадь дяди Кязыма». То есть для Искандера – и это важно помнить, понимать, подходя к их оценке, – стихи были своего рода лабораторией, а возможно, и своеобразным ЧЕРНОВИКОМ его прозы.

Складывается ощущение, что главные, глобальные мотивы творчества Искандера – здесь присутствуют: любовь к Абхазии, ее людям, бескомпромиссная уверенность в торжестве нравственного, высшего начала. Вообще – сдержанный, но крепкий оптимизм: добро рано или поздно восторжествует (другое дело, что в позднем творчестве это торжество отодвигается на неопределенную дистанцию). Нет разве что фирменного искандеровского юмора. Но это всегда будет отличать его прозу от стихов (хотя блестящие иронические зарисовки появятся и в них). Да, всё присутствует в скрытом, неразвернутом виде. У молодого писателя как будто не хватает слов, чтобы выразить свое. И верно – не будем забывать, что ему нет даже тридцати. Это лирики загораются рано – рано, как правило, и гаснут. Стихия Искандера – эпос, это верно и для прозы, и для поэзии.

В общем, первая книга – нет, не провальная, но одна из множества, издаваемых в то время региональными издательствами. Тем удивительнее (а что мы говорили о везении Искандера!), что на нее последовало сразу несколько рецензий в центральных изданиях. Тут и друг Бенедикт Сарнов – не где-нибудь, но в «Новом мире»! А еще о книге Искандера писали в «Литературной газете» и «Советской Абхазии»²⁷. Отзывы были сдержанно-хвалебные.

Вскоре выйдет и вторая абхазская книга стихов Искандера, за ней московская, да не одна. Его стихи будут меняться в сторону точности, четкости, афористичности. Но, конечно, им так и предстоит остаться прежде всего «стихами прозаика» (хотя всегда были и есть поклонники Искандера, считавшие – и считающие! – его прежде всего поэтом).

Диалог авторов

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Я вдруг задумался о том, что многие крупные писатели начинали свой творческий путь подобно Фазилю – со стихов.

МИХАИЛ ГУНДАРИН: Тургенев, Бунин, Набоков, Шаламов… Впрочем, эти иногда писали стихи и впоследствии. А Бунин, как всем известно, даже обижался, когда его прозу ставили выше стихов.

Е.П.: А еще Акутагава, Платонов, Битов… В конце концов, Николай Васильевич Гоголь! Эти, повзрослев, от стихотворства как-то отошли. Гоголь, как мы помним, свой поэтический дебют, поэму «Ганц Кюхельгартен», жутко ненавидел и пытался уничтожить (что является грустной рифмой к уничтожению последней работы, второго тома «Мертвых душ»). Даже у Аксенова первая публикация была стихотворной. В комсомольской студенческой казанской газете. Он не очень-то это афишировал. Считалось, что его открыл журнал «Юность», равно как и первые шаги поэта и прозаика Искандера тоже традиционно связывают с этим журналом.

М.Г.: И это, как мы увидели, ошибка. Еще до того, как начать регулярно печататься в «Юности», Фазиль успел выпустить две книги и опубликоваться много где. Но, действительно, – как поэт. И еще: стихи он продолжал писать всю жизнь, причем относится к тем авторам, юношеские стихи у которых на зрелые непохожи. Сначала – романтизм, яркость, избыточность, потом философичность, краткость. Минимум регионального колорита. А вот вы, кстати, стихов не писали?

Е.П.: Я писал поэмы. «Гестаповец и волк», «Солдат и лесбиянка», «Мусор».

М.Г.: Понятно! Это дело известное. Скажите, кто такое из серьезных впоследствии сочинителей не писал, – и я скажу в ответ, что мало искали, в архивах наверняка что-то такое хранится, если автор благоразумно не уничтожил… Но это, что называется, «не считается».

Е.П.: Впрочем, вру. В возрасте одиннадцати лет, в 1957 году, как раз когда у Искандера вышла первая книга, я сочинил стихотворение «В колхозе Ильича» и послал его в «Пионерскую правду». Мне, слава богу, не ответили и этот хитренький детский конъюнктурный бред не напечатали. Нужно было, пожалуй, послать в журнал «Пионер», но я тогда еще не был знаком с Беном Сарновым (шутка). Я не был с ним столь близок, как Фазиль, к тому же он гораздо старше меня. Впрочем, Фазиль тоже меня старше, почти на семнадцать лет, но это не мешало нам общаться.

М.Г.: А вот Дмитрий Быков как-то написал: «Люди творческих профессий вообще редко любят друг друга, а у писателей это встречается разве что по пьяни либо по гендерным причинам, если один писатель мужчина, а другой – красивая женщина».

Е.П.: Не смею спорить с самим Быковым…

М.Г.: Ну, я понял, это тоже шутка.

Е.П.: Хотя Горький вот любил Чехова, Аксенов – Юрия Казакова. Да и мы с вами ведь сошлись на том, что Фазиля любили ВСЕ. Даже «падший ангел» Феликс Кузнецов. И, возможно, поэтому его писательская судьба была исключительно удачной, несмотря на цензурные запреты, купирование «Сандро», от чего он страдал куда сильнее, чем большинство других цензурированных. Поэт, что поделать, ранимая душа!

М.Г.: Упомянутый вами Акутагава утверждал: «Проза занимает место в литературе только благодаря содержащейся в ней поэзии».

Е.П.: Японец прав! Об этом говорит вся история мировой литературы, начиная с древнеегипетской и заканчивая нашей креативной. Нравится вам это слово?

М.Г.: Так же, как и слово «волнительно».

Е.П.: Даже в самых лихих, брутальных сочинениях типа «Сатирикона» Петрония, «Тропика рака» Генри Миллера или «Тропы Хошимина» мало кому известного пожилого панка Олега Разумовского, живущего в Смоленске, присутствует поэзия…

М.Г.: «Цветы зла»?

Е.П.: Не обязательно «Цветы зла», но точно поэзия – не говоря уже о высоконравственном и целомудренном «Сандро из Чегема». Там, кажется, целые фрагменты написаны ритмизованной, поэтизированной прозой. Плюс вплетенные в ткань романа народные сказания – это же чистая поэзия. А рассуждая об удачных или, наоборот, неудачных дебютах, следует отчетливо понимать, что о подавляющем большинстве неудачных дебютов мы не знаем и никогда не узна́ем, потому что эти дебютанты не выбились в писатели и о их юношеских увлечениях знает чаще всего только жена или покойная мама. А если писатель нам известен, то его дебют в любом случае удачен. Что и подтверждает вся жизнь Фазиля Искандера. И даже его смерть. И стихи, которые, конечно же, не конгениальны его прозе…

М.Г.: …но без которых эта проза не возникла бы.