Текст книги "Песня первой любви"

Воскресенье. Апрель. Утро. Я подошел к ребятам, игравшим на гитарах, и спросил, какое в клубе «Дом культуры металлурга» идет сегодня кино.

– Да хрен его знает, – сказали ребята.

– А сеанс во сколько? – допытывался я.

– В пять, семь и девять. А вообще-то есть еще и в час. Ты иди, мужик, иди, – объяснили они и зашагали вниз, напевая:

 
Поезд устал тебя ждать.
Ты не пришла провожать.
С детства знакомый перрон.
Только тебя нет на нем.
 

И я пошел. Тоже вниз по улице Победы. Медленно ступая и по ручью, и по асфальту.

4

Светило светило. И стало тепло. И шли, туда и сюда шли отдыхающие трудящиеся. В одном доме из раскрытого окна вдруг грянуло «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз». Хорошая песня. Из этого же окна выглядывали какие-то лукавые девочки. Я был равнодушен, но остановился, очарованный песней, потому что она мне нравится. Девочки истолковали это, конечно же, по-своему. Они захихикали, делая мне непонятные знаки. Я, было, заколебался, но в окне появилась страшная зеленая физиономия инопланетянина в усах, смотревшая на меня тупо и туманно. И я тогда пошел дальше.

А тек ручей сверху вниз. Шли туда и сюда трудящиеся. На углу, около кафе «Северянка», продавали с лотка какие-то печеные вкусные вещи. Кто-то что-то говорил. Кто-то что-то отвечал. Все это смахивало на какое-то неорганизованное представление. Со своей музыкой, со своим ритмом, со своим световым и художественным оформлением.

Тут мне повстречалась начальница. Она шла навстречу и несла что-то из дефицита, завернутое в оберточную бумагу. Она не сказала, что это у нее завернуто в оберточную бумагу. Она сказала, что только что обедала в кафе «Северянка».

– Там так хорошо! На первое ДАЮТ бульон с курицей. Вы можете его поесть. Правда, там перчику многовато, – заметила начальница.

– Спасибо. Спасибо, – поблагодарил я её неизвестно за что.

И стал с некоторым удовольствием с ней говорить, потому что спешить я не спешил, а находиться на свежем солнечном воздухе приятно, даже если ты беседуешь с идиоткой.

Мы не виделись со вчерашнего дня. Она сказала, что вчера весь вечер работала. Что она делала – не сказала. И что завтра она будет звонить в город К. руководству. Скажет, что опытное внедрение мероприятий идет успешно, и МЫ С НЕЙ справляемся с объемом работ.

– Ведь верно? – Она заглядывала мне в глаза.

– Верно, – ответил я.

Начальница еще больше оживилась, и я услышал, как вчера она собиралась ложиться спать в первом часу ночи, но к ней в номер зашла особа, живущая напротив.

– Она попросила у меня что-нибудь почитать. Я ей дала. А она не уходит. Я предложила ей присесть. И она села. Она сидела у меня до двух часов. Жуткая особа. Она плела мне, плела. По-моему, она без определенных занятий и на букву «б».

Жуткая особа на букву «б» представилась ей как работающая по снабжению. Начальница поинтересовалась, что та может достать из дефицита. Та сказала, что ничего. И захохотала. Начальница удивилась, а жуткая особа стала жаловаться:

– У нас в снабжении! Я в бухгалтерии работаю. У нас в снабжении часто что-нибудь ДАЮТ. А нам, бухгалтерии, даже и не скажут. Бессовестные. Но вы не думайте, всё, что на мне, куплено НЕ В МАГАЗИНЕ, – объявила особа. И опять захохотала.

– И мне стало подозрительно, Утробин, – докладывала начальница. – Сидит, болтает, хохочет, а потом и говорит, что если у вас денег с собой много, то вы их берегите. Что-нибудь, дескать, все равно купите. Какое ей дело до моих денег?

– Странная дама, – поддерживал я разговор. – На вашем месте я бы обязательно навел справки, уважаемая Альбина Мироновна.

– А я навела, – обрадовалась начальница. – Она мне сказала, что приехала в командировку. На один день. А живет, между прочим, в гостинице уже четверо суток. А дежурной сказала, что хочет работать здесь юрисконсультом. Та ей: «Вы идите на рудник, вас там возьмут». А та ей: «Рудник стоит на горе, мне неохота в гору подыматься». Представляете? Только где же здесь еще работать интеллигентному человеку, если не на руднике, заводе или обогатительной фабрике?

Начальница стала мне надоедать. Ей сорок с лишним. Она белокура, расплылась, сюсюкает, подхалимничает, всякую чушь несет. Я к ней равнодушен. Впрочем, я, кажется, об этом уже говорил.

– И, что несомненно самое главное, – она приблизила ко мне возбужденное лицо, – эта женщина меня спрашивает: «А вы почему сейчас ЗДЕСЬ?» – «А где же мне быть в первом часу ночи?» – отвечаю. А она: «В поселке полным-полно денежных мужчин». И это мне. Ха-ха-ха. Предлагать такое МНЕ.

Начальница веселилась, как дитя, а я хотел уйти, подумав: «Кому же, как не тебе, падла». Но начальница продолжала:

– И та особа пояснила, что шла ночью. И ее остановил молодой человек. И он сказал, молодой человек: «Идемте ко мне на квартиру». И вынул бумажник, и показал гулящей сто рублей. А? Как вам это нравится?

– Да уж какая тут ночь. Одно названье – ночь. Заполярье. День – ночь. Ночь – день. Не разберешь, – невпопад заметил я.

– Все равно. А она, якобы, отказалась и вернулась в гостиницу. Так вот, Утробин, – начальница сделала паузу, – она НЕ ОТКАЗАЛАСЬ. Иначе откуда бы у нее взялись деньги, а ведь она живет сейчас одна в одноместном номере. Напротив моей комнаты одноместный номер. Я все проверила.

– Держитесь от нее подальше, – настаивал я. – Наведите, говорю, справки.

– Я навела. Как она от меня вышла, я пошла к дежурной и пересказала ей наш разговор. И дежурная велела, чтоб я эту особу, не слушала, потому что она, вдобавок, – пьяная. «У нас пограничная зона. У нас норвежцы бывают. Мы ее скоро выставим. Мы таких особ не держим», – пообещала дежурная. И я пошла назад к себе и заглянула к ней в замочную скважину. И у ней было темно. Она спала. Книга была не что иное, как ПРЕДЛОГ. Она СПАЛА. Но зачем же она ЗАХОДИЛА? – так закончила начальница свой рассказ, и я поскорей распрощался с ней, думая о том, как же человеку жить и выжить в нашем «прекрасном и яростном мире», если этот человек еще не сошел с ума окончательно.

5

Я дошел по улице Победы до клуба «Дом культуры металлургов». Купил билет за сорок копеек на фильм «Девушка без адреса». «Девушка без адреса» – это плохой, мещанский фильм. Но я против этого фильма ничего не имею, я, пожалуй, даже люблю его, потому что видел его 1000 раз и привык к нему, как привыкают к старым разношенным шлепанцам. «Девушку без адреса» любят крутить в маленьких северных поселках, где я часто бываю (бывал!) по роду своих занятий.

Но и эта самая «девушка», она ТОЖЕ не имеет отношения к моему рассказу. К моему рассказу имеют отношение только я, летающая тарелка и коммунизм, почему и рассказываю дальше.

На площади около ДК было шумно. Там имел место быть вывод собак.

– Ты видела, там вывод собак, – сказала одна девушка другой в очереди за билетами на фильм «Девушка без адреса».

– Дворняжек? – спросила другая девушка.

– Не дворняжек, а лаек, дура! Хотя – тоже мне лайки, говно, а не лайки, – сказала первая девушка, скривив рот.

– Сама ты дура, – обиделась другая девушка, вспыхнув, как ракета.

И я тогда не пошел близко смотреть выводку собак, тем более что я и так все хорошо видел, стоя на мраморном крыльце ДК, подпирая плечом колонну.

Лайки оказались действительно не лайки. Люди удивлялись им, что они подпрыгивают и грызутся. Там еще сидел какой-то человек, за вынесенным из ДК столом. Равнодушно сидел, что-то записывал на разлинованной бумаге.

– Рано утром встал я спозаранку, а на часах уж семь часов утра, – бормотал он.

А на широченных мраморных ступенях дети поселка играли «в классы». В поселке чрезвычайно много детей. Их воспитывают. Дети любят играть «в классы» на мраморных ступенях ДК!

Расчертили и играют. Мальчики и девочки.

Один мальчик смошенничал. У него камушек, который он пинал, попал через меловую черту в надпись «Огонь», а он камушек подвинул свободной ногой. Которые дети заметили, так те сразу закричали: «Огонь! Огонь! Сгорел! Сгорел!»

Мальчик важно отвечал.

– Нет, – отвечал мальчик. – Я не сгорел.

Тогда дети закричали:

– А, хлюздишь! Хлюздишь! Ты – хлюзда-мнузда!

«Хлюзда-мнузда» не вынес оскорбления и вышел из игры. Тут случилась какая-то неизвестная женщина. Она тревожно спросила этого ребенка, вышедшего из игры:

– Сережа, а где наша Лена?

– Сколько раз отвечать, что заходил Павел, и они уехали на мотоцикле! – заорал мальчик Сережа.

– Ага. Ну, играй, играй. Ох, беда, беда… Опять этот Павел…, – сказала неизвестная женщина и тихо ушла.

А Сережа был в резиновых сапожках, в свалявшемся шерстяном костюмчике и нейлоновой курточке. Вышедши из игры, он тотчас подозвал какую-то собаку из свободных и стал ее дразнить, пинать сапогом в морду. Собака зарычала и ухватила озорника за штаны. Но она любила его, и он ее тоже, и они упали на мраморные ступени и стали по ним кататься, создавая безобразие. Потом собака надоела мальчику, он крепко пнул ее напоследок и стал проситься обратно «в классы».

Старшие – «вывод собак». Младшие – «в классы». А что же делают самые маленькие?

А самые маленькие еще ничего не понимали ни в классах, ни в собаках, ни в фильме «Девушка без адреса». Они либо смирно лежали в колясках, либо нетвердо стояли на земле, поддерживаемые мамашами. И с вежливой улыбкой смотрели на чуждый для них социум.

Я вот тоже: смотрел, смотрел и, заскучав, очень ждал скорейшего начала киносеанса. Для развлечения я разглядывал у людей пальто, желая, если вы помните, купить себе подобное аналогичное, но за дешевую цену. Всякие я видел пальто, и некоторые мне даже настолько нравились, что я согласился бы купить их за указанную цену. Но не об этом я! Не об этом! Я не об этом, я о себе, летающей тарелке и коммунизме.

6

Потому что тут вдруг я увидел ИХ. И заныло, и я сразу полюбил ИХ горькой, но, конечно же, безответной любовью, хотя сразу догадался, что это АГЕНТЫ ВЛИЯНИЯ. Они выделялись. Он по виду – здоровенный мужик в кепке. Заполярный лось. Она – маленькая, в широких брюках по моде, в каком-то зеленом плащике таком.

Это я их выделил, а так они совершенно ничем не отличались от остальных. Я специально смотрел, не выделяет ли их еще кто-нибудь, кроме меня, но нет – все спокойно приняли их появление, их проход через собачников, через детей с играми, через меня. К кассам ДК.

Я поплелся за ними. Они были, якобы, тоже равнодушны. Они, якобы, не замечали меня. Они тихо переговаривались.

«Он как будто прикидывается, что из МАТЕРЫХ, что ли? – приглядывался я. – Здоровенный мужик. Заполярный лось. Или волк. А она – или дочь его, или юная жена. Прикидываются, что они и есть та самая наша СОЛЬ ЗЕМЛИ, о которой пишут в советских газетах? Та самая ПОЧВА, о которой говорил Хомяков».

Они подошли к кассам ДК. А я за ними. Куда я денусь? Я их полюбил. Я ловил каждое слово их нарочитого, направленного явно на меня разговора.

– Ты хочешь кино смотреть? – спросил он.

– Эту-то глупость, – сказала она.

– Может, посмотрим? – спросил он.

– Смотри, как хочешь, – ответила она.

– Мне тоже без разницы.

– Да? Хотя там, говорят, комический артист Эраст Гарин играет, ужасный, говорят, хохмач.

– Тогда давай я билеты на самое позднее возьму на всякий случай, – предложил он.

– Бери.

И он пошел, а она занялась своей сумочкой. Она, якобы, не смотрела по сторонам. Она, якобы, не замечала меня. Я подпирал колонну.

Возвратился «лось» он же «волк». Уже с билетами.

– Ну, пошли, – сказал он.

– Идем, – сказала она.

А я за ними. Осторожно, медленно. Я гуляю якобы.

– У, какие собачки! – сказала она.

– Собачки! – сказал он.

– Собачки, – сказала она. – Миленькие какие!

Двинулись. Я за ними. Повторяю, напоминаю: я не понимаю, почему. Почему, например, именно они стали объектами моей любви? Почему это выпало именно мне? Чем я заслужил такое их доверие? Еще раз терпеливо объясняю неверующим: в дурдоме я не сидел и сидеть не собираюсь.

Двинулись. Раскланивались со своими знакомыми. Останавливались поболтать. Речи их были по-прежнему пусты, бессодержательны, но как же я любил их обоих.

Встали около «Северянки». Он – «лось», «волк». Он, наверное, весь лысый под кепкой, а уж зубы-то точно металлические. Как у всех местных. У нее – волосы распущены до плеч. Как у всех местных.

– Пошли, что ли, к твоей Ольге зайдем, – сказал он.

– Ну, идем. Песенки новенькие послушаем, Высоцкого, – сказала она.

И они исчезли.

Они вошли в подъезд. В ту самую дверь, которая вела к той самой квартире, в которой находилось то самое окно, из которого доносились давеча звуки той самой песни «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз», окно, из которого высовывалась тогда та самая напугавшая меня зеленая физиономия инопланетянина в усах.

Исчезли. Их поглотила дверь. А я глянул на часы. Мать честная! Да я ведь в кино опоздал! Без киножурнала-то ладно. Без киножурнала я переживу, хотя и это неприятно. Я привык, я люблю советский киножурнал «Новости дня». Без киножурнала я переживу, но смотреть кино без начала всё равно, что смотреть его без конца. БЕЗ КОНЦА во всех смыслах этих двух моих ПОСЛЕДНИХ (тоже во всех смыслах) слов на Земле.

Да, последних. Ибо я вдруг отчетливо понял, что для меня они сейчас исчезнут навсегда, потому что коммунизм – это дело добровольное. Я – реалист. Я описываю только то, что вижу, чувствую. Я вдруг отчетливо понял, что могу стоять здесь, около подъезда, хоть всю жизнь, но эти существа никогда САМИ не возьмут меня с собой, потому что я никогда не смогу объяснить им, что люблю их, нуждаюсь в них. Или – или. Я никогда не смогу заговорить с ними, потому что мне с ними не о чем говорить. Мне скорей с начальницей и начальником есть больше о чем говорить, чем с ними. Они уходят в закрывающиеся двери, я люблю их, я нуждаюсь в них. Ибо ЗНАЮ, что именно они имеют судьбоносное отношение ко мне, летающей тарелке и коммунизму.

И я сделал свой выбор. Я толкнул двери счастья внутрь. Я шагнул внутрь темного подъезда.

7

К сожалению ли, к счастью, но на этом мой рассказ окончен.

И если я кого-то огорчил, а кто-то ждал от этого моего сочинения большего, прошу прощения. Извините меня, ежели что не так, извините за графоманщину, извините за кривой почерк, извините меня за всё.

Но я, нравится вам это или нет, рассказывал ВСЁ, КАК БЫЛО. Я рассказал ВСЮ ПРАВДУ. А правда не является частью еще какой-то правды. Молекула правды состоит из атомов правды. Не знаю, правда, есть ли молекулы, атомы, электроны и всё остальное, открытое земной наукой на сегодняшний день, но я рассказал всю правду, старался быть точным и честным, как в милиции.

Однако чувствую вообще-то, что даже сюда, в это мое исповедальное сочинение все же закралась какая-то ложь. Эдаким я себя изобразил каким-то не тем, чем являюсь на самом деле. Чего-то я все же не учел, и получилась в конечном итоге неправда.

Но ведь человеку всего учесть нельзя. Правда? И всегда будет некоторая фальшь, чтобы не сказать «неправда». Неправда будет всегда, ибо приходится жить, потому что жизнь продолжается. И мою начальницу мне все-таки немного жаль, и всех других моих персонажей, включая себя. Хотя лично я в жалости теперь больше не нуждаюсь. Лично мне повезло, и я теперь устроился навсегда.

Нужно ли объяснять вам, дорогие бывшие земляки, что все это я пишу на борту летающей мурманской тарелки, которая везет меня в коммунизм? Маленькие зеленые обитатели тарелки уверяют меня, что в коммунизме мне будет очень хорошо. Там много вкусненького, там большое пространство, немереное время для еще более углубленных размышлений обо всем на свете. Там мне купят пальто.

* Публикуется впервые

Я очень начитанный. Я все это читал. Я прочитал много книг. – Про таких, как персонаж этого рассказа, «образованщик» Утробин, простолюдины раньше говорили: «Зачитался». То есть слегка, а возможно, и сильно поехал на почве беспорядочного чтения недоступных его мозгу трудов и мучительных попыток понять, отчего же так дерьмово устроен мир. Ведь с такими основополагающими изысканиями не смогли справиться и более крепкие умы, чем утробинский.

Однако не хочу выглядеть бескрылым диссидентом, огульно глумясь над советской прессой. В ней, как ни странно, тоже есть очень много хорошего и правдивого. – Именно так считали многие граждане СССР. Свою эстафету они передали новому поколению лохов, полагающих, что вот-вот и все устроится. Или с помощью Гуманизма, Прав Человека, Духовности или, наоборот, по манию сильной руки и тени тов. Сталина. Дескать, не может же вечно длиться этот бардак? «Все будет, как будет, ведь как-нибудь да будет», – приговаривал один из героев гашековского «Швейка».

А речь здесь далее пойдет обо мне, летающей тарелке и коммунизме. – Личность тогда не значила ничего, рассуждения о летающих тарелках были философией для бедных, а от наглого вранья о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», впору было действительно рехнуться и залечь в дурдом с диагнозом «шизофрения» (от греческого «схизо», расщепляю). Характерен анекдот тех лет. Больной жалуется врачу: «Доктор, у меня что-то страшное – не то со зрением, не то со слухом. Я слышу по радио одно, а вижу совершенно другое». «Мы от советской власти не лечим», – отвечает умный доктор.

…козлина, фофан обтруханный… – Довольно характерные ругательства, которым интеллигент мог обучиться лишь в тюрьме, армии или сумасшедшем доме, от которого так открещивается персонаж Утробин.

Я, конечно, подвирал, что без ума от советской власти, но что-то и в этом есть правдивое… – Так от нее ведь граждане СССР действительно были «без ума», но только во всех без исключения смыслах этого словосочетания. Иначе такая власть не продержалась бы 74 года (1917–1991).

…я не замышляю свершить общественный переворот, потому что меня тогда посадят, как велел Ницше. – Вот-вот, дескать «свобода – это осознанная необходимость», если уж валить в воспаленный мозг всё до кучи.

Черт его знает. Или Бог – то есть наличие «высшего разума» персонаж все же признаёт.

…радовалась эта мещанская гадина, которую никогда не возьмут в коммунизм… – Отголоски пропагандистской борьбы с «мещанством» и «вещизмом», затеянной большевиками для отвода глаз от пустых полок магазинов.

…«человеческим, слишком человеческим»… – Картина в духе соцреализма: реакционный философ Ницше вовлекает советского инженера Утробина в бред.

Мепробамат – транквилизирующее средство, которое применяется в психоневрологии для лечения неврозов и неврозоподобных состояний, сопровождающихся тревогой, страхом, напряженностью, нарушениями сна.

…в окне появилась страшная зеленая физиономия инопланетянина в усах, смотревшая на меня тупо и туманно… – Что-то сомневаюсь я, что он в дурдоме не сидел. Хотя, может быть, парень Гоголя перечитал (в смысле опять же НАЧИТАЛСЯ).

На первое ДАЮТ бульон с курицей… – От одного этого глагола можно было завыть. В СССР ДАВАЛИ (за деньги, разумеется, и отстоявшему длинную очередь) все насущное: нормальную одежду, обувь, еду, питье, туалетную бумагу. А еще было слово ВЫБРОСИЛИ. «Итальянские туфли в ЦУМе выбросили!» – раздавался ликующий вопль обворованных государством «мещан».

«В прекрасном и яростном мире» – название одного из рассказов Андрея Платонова, который тоже, как и библиотекарь Н.Федоров, учитель К.Циолковский и персонаж Утробин, не был чужд космических идей.

«Девушка без адреса» – одна из первых комедий Эльдара Рязанова, которую тогда обвиняли в «безыдейности» и «мелкотемье». Сейчас ее иногда показывают по каналу «Домашний», и я с удовольствием смотрю эту непритязательную, мастерски сделанную советскую чушь.

Всякие я видел пальто, и некоторые мне даже настолько нравились, что я согласился бы купить их за указанную цену. – Опять Гоголь. На этот раз вспоминаешь историю бедного Акакия, у которого сперли новую шинель.

…хотя сразу догадался, что это АГЕНТЫ ВЛИЯНИЯ. – Ну, это понятно, что во всех наших бедах и радостях виноваты не я, мы, а исключительно ОНИ. Они нам Ленина в железном ящике привезли, Горбачева развратили, споили Ельцина, про явление народу Путина с Медведевым я вообще молчу.

Или волк – оборачивающийся в полнолуние СОЛЬЮ ЗЕМЛИ и славянофильской ПОЧВОЙ. Нет, точно на наших глазах спятил «образованщик»!

Еще раз терпеливо объясняю неверующим: в дурдоме я не сидел и сидеть не собираюсь. – Да верим мы, верим, товарищ! Только не надо волноваться …коммунизм – это дело добровольное… – Не хочешь – научим, не умеешь – заставим.

Извините меня, ежели что не так, извините за графоманщину, извините за кривой почерк, извините меня за всё. – Да ладно, чего не бывает между своими! И ты, товарищ Утробин, и вы, господа читатели, тоже меня, автора-дурака, извините.

Маленькие зеленые обитатели тарелки уверяют меня, что в коммунизме мне будет очень хорошо. – А только вдруг он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО с ними улетел, а нас тут оставил мучиться – в родной, любимой, единственной, Богом нам данной стране? Неизвестно зачем и на сколько.