Текст книги "Встречи на перекрестках"

Я пришел в МИД в совершенно другую эпоху. Страна встала на путь рыночных преобразований и политического плюрализма. Это далеко не означало всеобщего ликования по поводу распада Советского Союза. Отнюдь. Многие, очень многие по-настоящему скорбели, переживали, потеряв себя в качестве граждан этой великой, могущественной многонациональной страны.

Преобразования в России привели к серьезным изменениям. Распались Варшавский договор, Совет экономической взаимопомощи (СЭВ). Такова была «отправная точка».

Некоторые посчитали, что от нее начнется вполне определенное вписывание России в роли уже второразрядной державы в «цивилизованный мир». По большей части молчаливо, но подчас и громогласно признавалось поражение в холодной войне Советского Союза, преемницей которого «со всеми вытекающими из этого последствиями» стала Россия. А раз так, то ее отношения с Соединенными Штатами должны складываться, скажем, наподобие того, как устанавливались отношения с ними государств, побежденных во Второй мировой войне, но после поражения объединившихся с теми же США в одно сообщество, – Германии, Японии. Ведь их политика после войны практически контролировалась Вашингтоном, и они не особенно этим тяготились.

Таковой была достаточно распространенная после 1991 года точка зрения среди демократических кругов в России. Более того, считалось, что подобное понимание внешнеполитического положения России поможет борьбе против «старых устоев» в стране.

Модными стали заявления о том, что и авторам экономических реформ приходится действовать в условиях «послевоенной разрухи» вследствие того, что Россия потерпела поражение в холодной войне. Полемизируя с такими высказываниями, известный политолог Рой Медведев пишет: «Наследство холодной войны нельзя сравнить с последствиями гражданской или Отечественной войны. Экономика СССР и России к концу холодной войны не была разрушена, и ее можно было разумно перевести на рельсы мирного производства… Разрушение экономики явилось не столько результатом холодной войны, сколько следствием ошибочной политики радикальных реформаторов. Можно при этом отметить, что даже в годы Отечественной войны инфляция никогда не достигала уровня 1993–1994 годов, а падение производства в стране в 1993–1994 годах было гораздо большим, чем в 1943–1944 годах»[24]24
  Медведев Р. Капитализм в России? М., 1998. С. 98.


[Закрыть].

«Пораженческая линия» ни во внутренней, ни во внешней политике не могла способствовать и не способствовала необходимому отмежеванию от той действительно неприемлемой части наследства, которая досталась России от Советского Союза, именно части, а не всего наследства. Борьба за демократизацию общественной жизни, за реформы могла быть тем более успешной, чем в меньшей степени мы бы уверяли себя и всех вокруг, что «у них» абсолютно все гармонично, устойчиво и справедливо и нам, дескать, просто нужно следовать «их примеру», а в результате идти за ними в их политике.

Такая констатация никоим образом не противоречит тому действительному факту, что после окончания холодной войны Советский Союз перестал существовать как сверхдержава. Формально возникла ситуация, при которой можно говорить о том, что на международной арене осталась одна супердержава. Но лишь формально. Следует четко представлять, что само понятие «супердержава» было атрибутом холодной войны. Никто не может спорить против того, что в постконфронтационном периоде США – самое могущественное государство в военном, экономическо-финансовом отношении. Но не та держава, которая, как и в предыдущий период, призвана возглавлять или подчинять себе других.

Неправомерно идентифицировать действительно мощные Соединенные Штаты с единственным в мироустройстве центром, вокруг и по указке которого формируются все сколько-нибудь значимые процессы и события на международной арене.

При таком подходе полностью игнорируется магистральная тенденция перехода от конфронтационного двухполюсного к многополярному миру, которая вообще-то проявилась еще задолго до окончания холодной войны в виде неравномерности экономического развития различных частей земного шара, но «глушилась» с двух сторон требованиями и закономерностями обоюдного противоборства.

Между тем после окончания холодной войны резко ослабли центростремительные силы, притягивающие в прошлом значительную часть остального мира к каждой из двух сверхдержав. Вслед за распадом Варшавского договора, а затем и СССР страны Центральной и Восточной Европы перестали ориентироваться на Россию, выступившую в качестве преемницы Советского Союза. Основательно ослабли связи России и с суверенными странами СНГ – бывшими частями практически унитарного СССР. Одновременно подобные тенденции – правда, не в такой степени – начали развиваться и по отношению к США. Большую, чем прежде, самостоятельность стали проявлять страны Западной Европы, переставшие зависеть от американского «ядерного зонта». На фоне быстро расширяющихся позиций Японии в мире ослабевают узы ее военно-политической зависимости от Соединенных Штатов.

Характерно, что происходит процесс укрепления самостоятельности и тех стран, которые как бы оставались вне двухполюсной конфронтации или, во всяком случае, не примыкали ни к одной из сверхдержав. В первую очередь этот вывод справедлив в отношении Китая, который быстро наращивает свой экономический потенциал. Этот вывод подкрепляется и реальной практикой по созданию региональных интеграционных союзов в Азиатско-Тихоокеанском регионе, Латинской Америке.

Вместе с тем необоснованными оказались прогнозы, согласно которым окончание лобовой конфронтации, конец идеологического противостояния чуть ли не перечеркивают противоречия, в том числе геополитические, военно-политические, между государствами, ранее принадлежавшими к двум противоположным мировым системам. В то же время самым негативным образом продолжает сказываться инерционность политического мышления. Стереотипы, укоренившиеся за 40 лет холодной войны в сознании нескольких поколений государственных деятелей, пока не исчезли вместе с демонтажем стратегических ракет и уничтожением тысяч танков.

В силу своих убеждений никогда и ни при каких обстоятельствах не чернил предшественников. Не собираюсь этого делать и сейчас. Но для лучшего понимания настроя в руководстве МИДа начала 90-х годов приведу пересказ беседы министра иностранных дел России с экс-президентом США и комментарии последнего, о чем поведал американский политолог, президент Центра Никсона за мир и свободу Дм. Саймс: «Никсон попросил Козырева очертить для него интересы новой России. И Козырев ему сказал: «Вы знаете, господин президент (он обращался к Никсону, как обращаются в Америке к президенту, отслужившему свой срок), что одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях. Но если у вас есть какие-то идеи и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен».

Никсон, почувствовавший себя «не очень комфортно», уже в машине наедине с Саймсом спросил его мнение об услышанном.

«Российский министр, – ответил Саймс, – человек, благожелательно относящийся к Соединенным Штатам, но я не уверен, насколько он понимает характер и интересы той державы, которую представляет, и это на каком-то этапе может привести к взаимным проблемам».

«Когда я был вице-президентом, а затем президентом, – отреагировал Никсон, – хотел, чтобы все знали, что я «сукин сын» и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой «сукин сын», что я еще мог у него поучиться. А этот, – продолжал Никсон, – когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать и укреплять, хочет всем показать, какой он замечательный, приятный человек»[25]25
  Международная жизнь. 1997. № 11–12. С. 16–17.


[Закрыть].

Естественно, далеко не каждому в МИДе, не говоря уже о других внешнеполитических ведомствах, было свойственно мышление, которое делило мир на «цивилизованных» и «шпану», считало главным для новой России любыми средствами добиться стратегического союза с «цивилизованными» – бывшими противниками по холодной войне, не исключая при этом конфигурацию ведущего и ведомого. Это становилось еще более опасным, так как отвечало реальным стремлениям ряда американских политиков. На уровне экс-госсекретарей или экс-помощников президента по национальной безопасности (а, как говорится, что у тех на языке, то у многих в администрации на уме) не делали никакого секрета из того, что именно такое соотношение должно быть определяющим между Вашингтоном и Москвой. Збигнев Бжезинский заявил в 1994 году следующее: «Я говорю, что зрелого партнерства с Россией сейчас нет и быть не может (заметьте, не только стратегического, но вообще зрелого. – Е. П.). Партнер – это страна, которая готова действовать со своими союзниками совместно, эффективно и ответственно. А Россия сейчас не партнер. Это – клиент…»[26]26
  Диалог. 1994. № 11. С. 4.


[Закрыть]

Конечно, отношения с Западом, и особенно с Соединенными Штатами, после окончания глобальной конфронтации имели и продолжают иметь важнейшее значение для России. Но наша страна не может при этом игнорировать и не защищать свои интересы, абстрагироваться от исторического разворота к многополярному мироустройству, приносить в жертву накопленные за всю историю России позитивные ценности и традиции, в том числе и в «имперский», и в «советский» периоды.

Не сегодня изобретена и не мы авторы формулы, которой руководствовалось и продолжает руководствоваться по сей день преобладающее число государств: нет постоянных противников, но существуют постоянные национальные интересы. В советский период мы часто отступали от этой жизненно важной истины, и в результате в таких случаях национальные интересы нашего государства приносились в жертву борьбе с «постоянными противниками» или поддержке «постоянных союзников».

Сегодня, в постконфронтационный период мирового развития, Россия вправе заботиться, как это делают и другие, о своих интересах, тем более о жизненных – безопасности, стабильности, территориальной целостности, создании условий, необходимых для экономического и социального прогресса, исключении для любых внешних сил возможности «вбивать клинья» между Россией и другими странами СНГ.

Сторонники сближения любой ценой с «цивилизованным Западом» исходили и исходят из того, что альтернативой этому в сложившихся условиях является неизбежное сползание к конфронтации. Это не так. Россия может и должна стремиться к равноправным партнерским отношениям со всеми, искать и находить поля совпадающих интересов, «вспахивать» такие поля с другими. А там, где они не совпадают – этого исключать, как показывает жизнь, нельзя, – стремиться найти такие решения, которые, с одной стороны, обеспечивают жизненно важные для России интересы и – с другой – не приводят к соскальзыванию к конфронтации. Очевидно, в этом и заключается диалектика внешней политики Российской Федерации в период после холодной войны. Если поля совпадающих интересов игнорируются – это в лучшем случае вновь холодная война.

Были – они остаются и по настоящее время – те, кто считал, что нынешней России вообще не по плечу активная внешняя политика. Нужно, дескать, полностью переключиться на внутренние дела, подтянуть экономику, провести военную реформу и лишь затем проявить себя во внешнеполитической области в качестве одного из основных игроков на международной арене. Такая точка зрения не выдерживает критики. Прежде всего потому, что без активной внешней политики России трудно, если вообще возможно, осуществлять кардинальные внутренние преобразования, сохранить свою территориальную целостность. России далеко не безразлично, каким образом и в каком качестве она, открыв экономику, войдет в мировое хозяйство – дискриминируемым сырьевым придатком или его равноправным участником. Ответ на этот вопрос также во многом относится к функции внешней политики.

После окончания конфронтационного периода на глобальном уровне не исчезла задача поддержания безопасности России и стабильности, особенно в окружающих ее регионах.

Наконец, как говорится, «свято место пусто не бывает». Трудно поверить в то, что, уйдя из активной внешней политики, Россия сохранит за собой возможность вернуться в нее в том же качестве великой державы, не потеряв инерции, не сдав свои с таким трудом завоеванные позиции на международной арене. Внешняя политика не терпит «вакуума». Возникшая пустота после ухода с первых ролей какого-либо государства вскоре заполняется другим или другими.

А если Россия сохраняется на международной арене в качестве одного из основных субъектов, то ей следует проводить многовекторную политику. Как говорится, действовать по всем азимутам. Это и США, и Европа, и Китай, и Япония, и Индия, и Ближний Восток, и Азиатско-Тихоокеанский регион, и Латинская Америка, и Африка.

Хватит ли сил? Конечно, трудно использовать в общем-то ограниченные возможности на всех направлениях. Но если все-таки учесть объективно накопленное политическое влияние, особое геополитическое положение, вхождение на первых ролях в мировой ядерный клуб, статус постоянного члена Совета Безопасности ООН, потенциальные экономические возможности, далеко продвинутое военное производство, создающее надежные условия для военно-технического сотрудничества с многочисленными зарубежными партнерами, огромный интеллектуальный и научно-технический потенциал, то можно с уверенностью сказать, что многовекторная внешняя политика России имеет под собой необходимую основу.

Еще одним стимулом к ее проведению является бесспорное нежелание преобладающего числа государств согласиться с миропорядком, определяемым одной державой. Я это прочувствовал во время поездок не только в арабские страны, но и в Израиль, не только на Кубу, но и в Бразилию, Аргентину, страны Центральной Америки. В руководстве Венесуэлы – страны, которая вышла на первое место в североамериканском импорте нефти, Мексики, тысячными узами связанной с экономикой США, мне откровенно говорили, что хотят активизации внешней политики России для того, чтобы «сбалансировать» негативные результаты тенденции развития к однополюсному миру.

В конце концов, может ли такое государство, с таким потенциалом, как Россия, игнорировать растущую взаимозависимость сегодняшнего мира, взаимопереплетение многих интересов?

Диверсификация внешних связей России в совокупности с ее активной внешнеполитической ролью имеет большое значение и для нее самой, и для сохранения и укрепления международной стабильности и безопасности. Отход от идеологического противостояния и прекращение блоковой конфронтации стали отправным моментом продвижения к устройству стабильного и предсказуемого мира на глобальном уровне. Но при всем своем историческом значении это автоматически не привело к ликвидации зон межэтнических региональных конфликтов – более того, они расширились. Повсеместный шок вызвал взлет волны терроризма, уже происходит распространение оружия массового поражения. И все это обозначилось в период переходный – на смену «баланса сил», на котором основывался миропорядок во время холодной войны, еще не пришло равноправное партнерство. Способность мирового сообщества преодолеть новые опасности, угрозы и вызовы постконфронтационного периода непосредственно зависит от того, как в этот переходный период могут складываться межгосударственные отношения, особенно между теми странами, которые играют главные роли на мировой арене.

Чрезвычайно важно наличие по крайней мере двух условий для перехода к новому миропорядку.

Первое. Нельзя допустить, чтобы вместо старых фронтов противостояния появились новые разделительные линии. Это требование, как представляется, полностью оправдывает негативную позицию в отношении расширения НАТО на пространство бывшего и уже распавшегося Варшавского договора и попыток превратить Североатлантический альянс – далеко не универсальный по своему составу – в ось новой мировой системы. К чему это может привести – показала кровавая операция НАТО против Югославии, осуществленная и без санкции Совета Безопасности ООН, и за пределами стран, входящих в НАТО, и не имевшая ничего общего с целью обеспечения безопасности государств, участвующих в союзе.

Угроза новых разделительных линий проявляется не в одной Европе. Вполне понятная, например, нетерпимость к экстремизму ряда исламских групп и течений не может перерастать в тенденцию зачислять чуть ли не весь мусульманский мир в стан противников современной цивилизации.

Слов нет, необходимо решительно противодействовать экстремистским и террористическим силам. Особенно опасно, когда они пользуются государственной поддержкой, и нужно сделать все, чтобы ни одно государство ее не оказывало – этому нет оправданий. Очевидно, даже назрела необходимость разработки в рамках ООН универсальной, охватывающей все государства конвенции, по которой лица, занимающиеся террористической деятельностью, должны быть лишены права политического убежища где бы то ни было. Однако никакие санкции не должны быть ни средством наказания народов, ни орудием свержения правительств. История уже показала контрпродуктивность силовых приемов, применяемых с целью подавления неугодных режимов, – вне зависимости от того, поддерживают они на деле деструктивные тенденции в международных делах или нет. Куда более эффективно приближать «свет в конце тоннеля».

Второе условие продвижения к новому миропорядку – это скоординированное на деле – а для этого нужны эффективные механизмы – равноправное взаимодействие и сотрудничество международного сообщества для того, чтобы отвести от мира далеко не иллюзорные угрозы сегодняшнего дня.

Есть еще один важный вопрос, который, как я считаю, имеет определяющий характер для выработки «кредо» главного внешнеполитического органа России – Министерства иностранных дел. Внешняя политика органично связана с внутренней – это общеизвестная истина. Но это само по себе не означает, что внешняя политика в плюралистическом обществе, которое образовалось в России, должна осуществляться в интересах отдельных политических сил, партий или руководителей либо что ею могут манипулировать во внутриполитической борьбе. Министр иностранных дел не должен позволять себе, вне зависимости от его внутренних симпатий или антипатий, делить российское общество на разные цвета: белые, красные, зеленые и так далее. Я глубоко убежден в том, что внешняя политика России должна быть общегосударственной, основываться на согласии различных политических сил, не участвовать в их борьбе, защищать ценности, которые дороги всему обществу.

Эти идеи и принципы я, естественно в гораздо более сжатой форме, изложил президенту и не услышал никаких возражений с его стороны. Вдохновляюще прозвучали его слова: «Работайте больше с Думой, с Советом Федерации, с руководителями различных политических сил». Я понял: меня не собираются держать «на коротком поводке», что, признаюсь, было бы для меня неприемлемо.

Вместе с тем я с самого начала исходил из того, что президент является лицом, которому подчиняется МИД, что он – определяющая фигура в выработке и осуществлении внешнеполитического курса страны, что лояльность к президенту – обязательное условие функционирования того ведомства, руководителем которого я был назначен. Но с самого начала это понимание подкрепилось ощущением того, что Ельцин доверяет МИДу, не намерен сковывать его инициативу.

Через три дня после назначения министром иностранных дел, 12 января 1996 года, состоялась пресс-конференция. Пресс-центр МИДа на Зубовской площади был переполнен. Интерес журналистов подогревался и неоднозначными оценками решения о моем переходе в МИД, особенно в США и некоторых других странах. Отклики продолжали поступать и после пресс-конференции. Характерной была статья в «Нью-Йорк таймс» У. Сафайра, который писал: «Неожиданное появление Евгения Примакова в качестве министра иностранных дел России приводит в состояние озноба весь Запад. Выбор Борисом Ельциным этого дружелюбного змея, который возглавлял его шпионское агентство, сигнализирует, что пришел конец мистера Хорошего Парня в российской дипломатии»[27]27
  The New York Times. Op-Ed. January 15, 1996. P. a-17.


[Закрыть].

Не все придерживались таких оценок. Были и положительные отклики – в США в «Вашингтон пост», в лондонских газетах.

Подборку и тех и других – негативных и позитивных откликов – мне сразу же прислал в Москву наш посол в Вашингтоне, мой старый приятель Юлий Михайлович Воронцов, с которым мы еще 15—16-летними мальчишками были курсантами Бакинского военно-морского подготовительного училища. Потом, уже в США, куда я приезжал в 70-х годах в командировку, мы смеялись над «превратностью судьбы»: в училище, которым командовал контр-адмирал Воронцов (кстати, тот самый военноморской атташе в Берлине, который Сталину передал точную дату начала войны, но ему не поверили), его сын Юлий имел привилегию, отрастив небольшую шевелюру, в то время как мы ходили подстриженные под машинку, а теперь, в зрелом возрасте, «поменялись местами» – волос у нашего посла стало куда меньше.

Тронуло меня письмо моего товарища, которое он приложил к вырезкам из газет. Он писал, что рад моему назначению, но одновременно и жалеет меня – «ноша будет нелегкой, дела запутанные, аппарат разболтался, молодежь талантливая есть (сужу по своему посольству), но ее нужно обкатать…».

Порадовала в целом и статья в «Общей газете» бывшего министра иностранных дел СССР А.А. Бессмертных, который вспомнил, как в 1987 году я «вел интенсивные, порой весьма горячие схватки с опытнейшими американскими дипломатами по основным направлениям глобальной политики» на встрече в верхах в Рейкьявике в качестве руководителя с нашей стороны подгруппы по региональным проблемам. Вместе с тем А. Бессмертных подчеркивал, что мое назначение – лучший выбор из непрофессионалов, и закончил статью словами: «Евгений Максимович может стать солидным профессионалом в дипломатии, если политическая судьба даст ему для этого достаточно времени»[28]28
  Общая газета. 1996. 18–24 января.


[Закрыть].

Подтекст, связанный с предстоящими через полгода президентскими выборами в России, проявлялся и в других публикациях: сколько времени отведено новому назначенцу на Смоленской площади – шесть месяцев в связи с приходом новой команды или те же шесть месяцев, если будет вновь избран Б.Н. Ельцин, но захочет иметь новое лицо на посту министра иностранных дел?

Скажу абсолютно искренне: сроки нахождения в кресле министра надо мной совершенно не довлели, более того, мало меня трогали. За всю свою жизнь, работая в разных должностях – и по многу лет, и в течение месяцев, – я никогда не ощущал себя «временщиком». Перейдя в МИД, также настроился на настоящую работу. Считал, что «стратегический заряд» должен быть отражен и в моем выступлении, и в ответах на вопросы на первой пресс-конференции.

Во вступительном слове я сказал о некоторых приоритетных задачах внешней политики России:

«Первое. Создание наилучших внешних условий, благоприятствующих укреплению территориальной целостности нашего государства.

Второе. Укрепление центростремительных тенденций на территории бывшего СССР. Естественно, речь не идет и не может идти о возрождении Советского Союза в том виде, в котором он существовал. Суверенитет, полученный республиками, необратим. Но это не отрицает необходимости интеграционных процессов, в первую очередь в экономической области. За ними будущее.

Третье. Стабилизация международного положения на региональном уровне. Мы добились больших успехов в стабилизации международного положения на глобальном уровне, совместно победив – я хочу особо подчеркнуть, что здесь нет победителей и побежденных, – холодную войну. Теперь дело за урегулированием региональных, межнациональных, межэтнических и межгосударственных конфликтов. Российская внешняя политика будет делать для этого все возможное, и в первую очередь на территории СНГ и в югокризисе.

Четвертое. Развитие плодотворных межгосударственных отношений, препятствующих созданию новых очагов напряженности и особенно распространению оружия массового уничтожения. Эта проблема – наиважнейшая».

В свете процитированного мною У. Сафайра не было удивительно, что первый вопрос, заданный журналистом, касался «опасений относительно возможности перетекания кадров из «Ясенева» на Смоленскую площадь». Пришлось ответить так: «Я думаю, что на Смоленской уже есть кадры из «Ясенева». Больше перетекать не будут».

Из ответов на другие вопросы я бы выделил следующие, так как они легли в основу той практической линии, которая начала сразу же продвигаться.

Вопрос. В связи с той дискуссией, которая ведется в парламентских кругах России вокруг Договора СНВ-2, каково ваше отношение к скорейшей ратификации этого документа?

Ответ. Я – за ратификацию Договора СНВ-2. Он действительно чрезвычайно важен для нашей страны. Однако мне хотелось бы отметить, что в конгрессе Соединенных Штатов ведутся разговоры по поводу возможности отступления от Договора по противоракетной обороне (ПРО). Это для нас неприемлемо. Мне кажется, что нужно во время моих первых контактов с американскими представителями еще раз поставить вопрос о том, что Договор по ПРО должен быть сохранен в неприкосновенности. Во многом от этого зависит и ратификация Договора СНВ-2 в нашей Думе.

Вопрос. Ваше назначение вызвало довольно настороженное отношение в средствах массовой информации США, если не сказать больше. Как бы вы могли это прокомментировать?

Ответ. Мне бы очень не хотелось быть персоной нон грата для общественности США. Действительно, я считаю своей главной задачей активизацию работы МИДа по защите национальных интересов России. Но это, с моей точки зрения, не входит в противоречие с другой целью – развитием отношений с США как с государством, которое обладает значительной силой, значительным влиянием в мире. При этом Россия будет развивать отношения и с другими странами. Мы бы хотели быть друзьями со всеми, но эта дружба должна базироваться на прочном фундаменте равноправия, обоюдном признании и ненарушении интересов друг друга.

Вопрос. В последний год политика правительства была направлена на большой экспорт топливно-энергетических ресурсов. Может ли это сказаться на внешней политике?

Ответ. Одна из задач внешней политики – способствовать экономическому развитию своей страны. И если экспорт или другие виды экономической деятельности служат благосостоянию России, то, естественно, внешняя политика будет стре-) миться создать условия, максимально благоприятные для этого.

Вопрос. Вы сказали, что политика должна быть более активной. Что это означает применительно к странам Центральной Европы, и в частности к Польше? Какая активность имеется в виду?

Ответ. Конечно, не посылка танков. Если у вас возникает сомнение такого рода, то вы можете быть спокойны – Россия не собирается этого делать. Под активностью политики подразумеваются регулярные политические консультации, в результате которых мы можем разъяснять свою позицию, искать и находить поля, где совпадают интересы между различными государствами, работать на этих направлениях. Речь идет о том, чтобы способствовать развитию многосторонних отношений между странами, в том числе, конечно, экономических.

Вопрос. В свое время Служба внешней разведки, которой вы руководили, подготовила доклад об опасности для России расширения НАТО на восток. Каково ваше отношение как министра иностранных дел к этой проблеме?

Ответ. Вы думаете, что я способен, как флюгер, менять свое отношение? Нет, я, безусловно, сохраняю его. Я негативно отношусь к возможности расширения НАТО. Считаю, что это контрпродуктивно для устойчивой стабильности в Европе и может сказаться не лучшим образом на геополитической ситуации для России.