Текст книги "Магистраль"

– Первая здравая мысль, Шорох. Действительно, почему?.. А скажи-ка, май фрэнд, что случилось с Дроздом?

– По башке схлопотал…

– По башке?! – удивился Лис.

– По лбу.

– Великолепно!

– Потом его отвезли за город… И запихнули в «запорожец».

– И всё?

– У него забрали синхронизатор.

– Значит, по версии Дрозда, это нападение с целью отнять железку. И зачем она мне? У меня своя есть. И твоя, – напомнил Лис. – А в пятидесятом их можно купить хоть коробку… – он покосился на часы и молча взял у Олега еще одну сигарету. – Простой финт: выдать компенсацию за вторжение, чтобы ты боролся не с нарушителем, а с оператором. Но на такую дешевку попадаются только полные олухи… – Лис поймал свирепый взгляд Олега и примирительно добавил: – Или новички… О чем он тебя просил? Предупредить?

– Да. Сказать ему, чтобы он не открывал тебе дверь.

– Значит, откроет… После получит в лобешник и очнется за рулем раритетной тачки. Без синхронизатора. Явится к вам на базу… уже с синяком?..

– С шишкой…

– Ну да… и с жалобами на местных хулиганов. Попробует запустить всё по второму кругу и пошлет тебя на опережение.

– А если он запустит опять, если кто-нибудь придет не за час, а за два и в итоге успеет?

– Нормальные люди такие операции больше одного раза не исправляют, – слишком сложно. Когда чувствуешь, что кто-то вмешивается, кто-то не слабее тебя самого, тут же бросай, это мой совет. Иначе будете петлять, пока совсем друг друга не запутаете… Вообще-то, я здесь с утра сижу, – рассмеялся Лис. – Все сигареты выкурил. До-олго тебя ждал…

– Так ты… заранее?! – воскликнул Шорохов. – Ты что же, встроил меня в свой план изначально?..

– Это Дрозд тебя встроил, а я только учел. С обстоятельствами не надо бороться, их надо использовать, – он снова посмотрел на часы. – Без двадцати уже… Пора, наверно, побеспокоить.

– Ровно в семь, – возразил Олег.

– Какая разница? Звонок обычный или с выпендрежем?

– «Дзы-ынь… дзынь-дзынь… дзы-ынь…» – изобразил он.

Сорвав со шпингалетов коридорную дверцу, Лис прошел вправо и остановился у пухлой обивки с бронзовой табличкой «131».

– Шапку надвинь! – прошептал Олег.

Отмахнувшись, Лис четыре раза надавил на кнопку и, как только ему открыли, пальнул в проем из станнера. Толкнув дверь, он чуть сдвинул тело и поманил Олега.

– Давай вместе, один не допру…

– Ты что?.. Ты всё делаешь не так! – горячо заговорил Шорохов. – Он не должен был тебя видеть, он…

В прихожую выглянула средних лет женщина и, ойкнув, сползла по стене. Лис воткнул станнер в ремень и взял Дрозда за ногу.

– Всё не так! – отчаянно повторил Олег.

– Да… – крякнул Лис. – Бери его… На кухню, что ли?.. Нет, в комнату…

– Он же всё по-другому помнит! Как в первый раз было!

– Ты неусидчив. Сорок минут перед тобой распинался… Сюда его неси… Сорок минут!.. А ты и не въехал. Не было никакого «первого раза», понятно?

Они перенесли тело в спальню, но на кровать его закидывать поленились и положили на пол. Дрозд не двигался и смотрел строго туда, куда поворачивалась голова.

– Как это не было?! – спохватился Шорохов.

Лис заволок в комнату женщину и пристроил ее рядом с парализованным оператором.

– Баба должна быть местная, – пробормотал он. – Разберутся…

– Но первый раз… – выдавил Олег.

– Ты утомляешь, фрэнд. «Первый раз» – это какой? Когда Дрозду разбили лоб и куда-то отвезли? Во сколько это было?

– Я же говорил: в семь вечера.

– Вот! А сейчас еще без пятнадцати. И по башке его лупить не надо, он и так в кондиции. Разве нет?..

Шорохов закусил губу.

– Да…

Лис порылся в гардеробе и достал оттуда плотный фланелевый мешочек на шнурке. Сделал он это совершенно уверенно – похоже, место, где лежали бриллианты, ему было известно.

Он вышел из комнаты, и через секунду в туалете раздался рев бачка. Вернувшись, Лис скомкал пустой мешок и сунул его себе в плащ.

– Не по силам ты ношу выбрал, Дроздяра…

– Ты высыпал их в унитаз? – тревожно спросил Олег.

– Считай, что камней здесь и не было.

– Думаешь, Дрозд исправит свое вторжение?..

– Думаю, найдется тот, кто всё это компенсирует. И самого Дрозда… тоже компенсирует… определенным образом, – Лис извлек мнемокорректор и выставил на дисплее: «реж. непрерыв., сектор 72-00-00». Закрыв мужчине и женщине по трое суток, он отрывисто произнес: – Без десяти семь. Надо идти.

– Стой! Ты что, собрался их бросить?! Никто из наших не знает!..

– Для нас это скорее хорошо, чем плохо.

– А довести до конца?.. Их нужно передать Службе. Дрозда, по крайней мере.

– За доставку нарушителей мне не платят, – сказал Лис, направляясь к прихожей. – Идешь, нет?.. Или тут останешься? Чужую шишку получать.

– Ты его всё-таки сдал… – догадался Шорохов. – Но не Службе…

– Тем, кого он собирался кинуть, – утвердительно закончил Лис.

– И они сюда нагрянут в семь часов ровно. И разобьют ему башку, и…

– Зачем? Он и так лежит. Удар в лоб, поездка за город и прочее – это всё могло быть. Но этого не будет. Нет причины – нет следствия.

– Ты такой же предатель, как и Дрозд… – медленно выговорил Шорохов. – Просто сейчас твои интересы совпали с интересами Службы. И то – частично.

Лис вышел из квартиры и кинул ему в руки скрученный ремень.

– Счастливо…

На старт он не потратил ни одной лишней секунды – дата в синхронизаторе у Лиса была набрана загодя.

Внизу тронулись оба лифта, и Шорохов, подозревая, что это едут за Дроздом, торопливо затюкал по маленьким клавишам.

Лис лишил его возможности что-либо исправить – появился здесь утром и… ждал, вот и всё. Как просто и как сложно… Олег снова ему позавидовал – но уже не благородно, а по-черному. Лису всего-то и нужно было, что время и место. Остальное – переменные, так он сказал. Все – переменные: Шорохов, Дрозд, женщина-посредник, успевшая разве что пискнуть, какой-то фантастический «запорожец»…

Шорохов посмотрел на табло и шмыгнул носом. Что его особенно смущало, так это красный «запор» и вообще вся история с поездкой Дрозда на двенадцатый километр. Откуда она взялась, если ее не было? И, главное, уже не будет…

«Видимо, оттуда же, откуда и разговор про сигареты «Новость»», – ответил себе Олег. Разговор, который помнит только он. Эти события – из плоскости вероятного, из некой несостоявшейся реальности, не вошедшей в чистовую редакцию магистрали. Вроде галлюцинации. Вроде ложной памяти. Там всё это и осталось – в мусорном ведре, куда, кроме него, никто никогда не заглянет.

Олег включил синхронизатор без одной минуты семь – оба лифта уже поднялись, и створки дрогнули, начиная раздвигаться. Не мудрствуя, он выбрал точку, где они расстались с Лопатиным, – половину пятого утра. Шорохов еще надеялся предупредить самого себя, но уже слабо – по логике вещей «вольво» Василия Вениаминовича в этом дворе и не появлялось.

Он вышел из подъезда и огляделся. Логика торжествовала: машины не было. Шорохов постоял полчаса, выкурил три сигареты и, смертельно окоченев, пешком отправился к метро. Пока он добрел до станции, она уже открылась.

«Почти утро… – подумал Олег отстраненно. – Это скорее хорошо, чем плохо… Только вот вопрос: когда же мне спать?..»

Теперь он понял, на что жаловался двойник и чем он пугал. Месяца не понадобилось, хватило и половины суток, чтобы прочувствовать это на себе: синхронизатор не дает дармового времени, а наоборот, отнимает. Шорохов поступил в Службу около одиннадцати вечера и к семи утра умудрился дополнительно «сжечь» часов пять. Эта мысль кружила голову и не позволяла сосредоточиться.

Таким, сонным и потерянным, Ася его и встретила. Она стояла у своего номера и пыталась вытащить застрявший ключ.

– Не рановато собралась? – спросил Олег.

– Шорох, милый, помоги, – сказала она тоже довольно вяло. – Столько маялась, а тут еще такое счастье: к себе попасть не могу.

– Слушай, Прелесть… Ты меня извини, ладно?

– За что? – удивилась Ася. Как будто искренне.

– За то… За ночной концерт…

– Мне-то какое дело до твоих концертов? Значит, вместо того чтобы спать, ты тут развлекаешься, да? Я всю ночь пашу… Да ты сам знаешь…

– Что я знаю? – насторожился Шорохов.

– Здра-асте… Он же при тебе меня захомутал. Только вошла, не успела раздеться…

– Кто «он»? – Олег наконец справился с замком, но в комнату Асю не пустил.

– Лопатин… Ты что, Шорох, белены объелся? Ты мне сам трубку передал! Он на мобильник позвонил, мобильник был у тебя.

– Ах да… – Олег прочистил горло. – Разве у меня?..

– Ты же пьян, скотина… – Ася прищурилась. – У тебя глаза совершенно стеклянные. Дае-ешь, напарничек!..

Шорохов ощупал куртку – принесенный официантом телефон так и лежал во внутреннем кармане. После вызова Лопатина Олег взял его с собой – не ломиться же к Асе в номер. По второму-то разу…

– Ну чего встал? Не задерживай. Спать хочу, сил нет… – она отвела его руку и, войдя к себе, презрительно повторила: – Дае-ешь…

Олег хотел спросить ее еще, но тут в кармане завибрировала разбуженная трубка.

– Привет, Шорох! – гаркнул Лопатин с омерзительной бодростью. – Отдохнул? К службе готов?

– Вы это серьезно?..

– Я специально тебя не трогал, – заявил он. – Прелесть ночью неотложную операцию отработала, а тебе я тайм-аут решил устроить. Потому что сегодня… Сегодня, Шорох, тебя ждут великие дела! Я уже внизу.

– Да… – вякнул Олег. – Да, Василий Вениаминович, я буду через минуту… нет… через три.

Ася заперла дверь и, не исключено, уже заснула.

Шорохов вошел к себе в номер и удрученно опустился на стул возле стены. Он-то переживал, что не поставленная Дрозду шишка собьет филигранную настройку причинно-следственных связей… Ведь с этой шишкой из магистрали исчезла и целая событийная цепочка – пусть тонкая, но бесконечно длинная… А в это время кто-то рубанул с плеча и одним махом отсек здоровенный ломоть. Олег опасался, что создал новую редакцию реальности… Извольте: есть уже и новейшая. Без истории с Дроздом, без аврального ночного вызова… Вернее, с вызовом, но для Прелести. Сам же Олег, оказывается, дрых…

Шорохов вышел из гостиницы и, энергично сбежав по ступенькам, направился к синему «вольво». Он, как и обещал, задержался всего на три минуты. Сто восемьдесят секунд, в течение которых он проспал добрых десять часов. Затем поковырялся с корректором, пока строка на табло не приняла следующий вид: «реж. фрагмент., скан. сектор 00-00… 00-00, выбор».

Он закрыл себе всё, касавшееся операции с Дроздом. Прикинул, что и во сколько делал по своему субъективному времени, и, набрав параметры, закрыл – подчистую. Иначе было невыносимо. Заодно Олег избавился и от похабного эпизода с проституткой – чтоб совесть не угрызалась понапрасну, раз уж сама Ася ничего не помнила. Шорохов оставил себе только один кусочек длительностью сорок минут – беседу с Лисом.

После этого он умылся, позавтракал конфетой и к сто восьмидесятой секунде вернулся обратно.

– Прекрасно выглядишь, – заявил Лопатин. – Ну что, мнемокорректор не так страшен? Простой пробел лучше, чем несколько версий одного и того же события.

Шорохов напряг память, но не выжал из нее ровным счетом ничего. Он помнил лишь сам факт коррекции – да еще какой-то отдельный лоскут: черное окно, площадка у лифта, оператор по имени Лис… Это совсем не тревожило и сильно смахивало на давнишний сон.

– А вы, Василий Вениаминович?.. Вы это помните? То, что я забыл.

– Не помню, но знаю. Так, в общих чертах… Мне по должности положено.

– И-и… что же там было?

– Рутина, Шорох. Служба. Наша с тобой работа.

* * *

На то, чтобы освоиться, у Олега был час. Он слонялся по тесной двухкомнатной квартире где-то в Кунцеве, постепенно погружаясь в чужой быт и всё отчетливее понимая, что выпускной тест – это проверка не только для Рыжей, но и для него самого.

Арендованные у местной ФСБ технари спешно развешивали «жучки» и камеры. На Олега они смотрели с профессиональным безучастием и лишь изредка, когда он явно мешал, нейтрально-вежливо просили посторониться. Ни он, ни квартира, ни объект слежки их не занимали совершенно – видимо, отношения между двумя Службами здесь были теплыми, и людей Лопатину прислали лучших.

Сам Василий Вениаминович сидел возле дома в фээсбешной скорой помощи и тоже ждал.

Олег, посвистывая, вошел на кухню. Один из техников колупал пыльную сетку вентиляции, и Шорохов, чтобы его не раздражать, отвернулся. На столе стояла пустая, но не чистая пепельница, рядом лежал коробок спичек и открытая пачка «Явы». Других сигарет, насколько Олег заметил, в доме не водилось. Вздохнув, он сунул свой «Кент» в задний карман и закурил эти.

Кухня, как и вся квартира, была неудобной, загаженной и, несомненно, обжитой. На полках теснились жестяные банки с крупами и всякими рожками-макаронами, в щербатой эмалированной раковине лежала тарелка с присохшими остатками картофельного пюре. В холодильнике, кроме нескольких свертков, оказалась черная кастрюлька, похожая на старушечий ночной горшок, а в ней – нечто, похожее на его содержимое. Рыжая, несмотря на свою гиперкоммуникабельность, – хотя, возможно, что как раз и благодаря ей, – была женщиной одинокой. И ее клон ничем от нее не отличался.

Он – или, может, «она»? – вместе с полной копией памяти приобрел и всё остальное: характер, темперамент, привычки. И судьбу. Клон очнулся в этой малометражке и начал жить – сразу, без паузы. Жить за Рыжую, которая тем временем высаживалась из автобуса на территории учебной базы.

Сейчас ее – или всё-таки «его»? – куда-то спровадили, и Рыжей предстояло на час-полтора вернуться к себе. Из душного июля – в морозный декабрь. Без последних шести месяцев. С большущей дыркой в памяти.

Вскоре техники закончили и, по-прежнему не реагируя на Олега, удалились.

Через несколько минут в квартиру поднялся взволнованный Лопатин. Следом за ним тащили носилки со спящей Рыжей.

– Ну что, сориентировался? – спросил он.

– Вроде бы… – сказал Шорохов, выкидывая окурок в форточку.

– Тебе не надо вникать во всё. Это и невозможно. Достаточно зацепиться за пару деталей, очень мелких и очень обыденных, и на них играть. Прелесть – молодец. Не забыл, чем она на твоем тесте занималась?

– Гм… – Олег помялся. – Как же забыть…

– Она резала колбасу! – с восторгом произнес Лопатин. – Одно дело, когда незнакомая женщина крутит в руках бокал с шампанским, и совсем другое – когда она шурует у тебя в холодильнике. Гениально!.. Придумай для Ирины что-нибудь похожее.

«Ирина! – спохватился Шорохов. – Действительно, Ирина. А то всё Рыжая да Рыжая…»

Он был уверен, что вспомнил бы ее имя и сам, – как вспоминал многое, когда это требовалось, но подсказка Лопатина не помешала.

Рыжую Иру всё еще в бессознательном состоянии переложили на кровать. В одном из санитаров Олег признал солдатика, ежедневно подметавшего дорожку напротив школьного корпуса, но здороваться было вроде как неуместно: и белые халаты, и вся церемония смахивали на приготовления к похоронам. О том, что Рыжая не мертва, можно было лишь догадываться – выглядела она паршиво.

«Санитар» вставил в пневматический шприц мягкую ампулу и, прижав ствол к тонкому предплечью Ирины, посмотрел на Василия Вениаминовича.

– Давай… – сказал тот.

Шприц коротко пшикнул – на бледной коже осталось маленькое красное пятнышко, как от комариного укуса.

– У тебя пять минут, – предупредил Лопатин Олега и вслед за помощниками покинул квартиру.

Шорохов, спохватившись, метнулся на кухню. Как встретить Рыжую после пробуждения и чем ее озадачить, он всё еще не придумал. Олег взял было сигареты, но тут же бросил. Снова сунулся в холодильник, но, наткнувшись взглядом на сальную кастрюлю, захлопнул дверцу. Фантазия буксовала.

Чувствуя, что истекают уже последние секунды, Шорохов забежал в ванную и принялся скидывать с себя одежду.

«А чего я так нервничаю?.. – подумал он и вдруг замер. – Рыжая тест не пройдет, это известно… Двойник сказал, что все провалятся…»

Выйдя из ступора, Олег продолжил раздеваться в еще более ускоренном темпе.

«Ничего пока не известно, никто пока не провалился… – шептал он, стягивая носки. – Это всё в будущем, а будущее меняется… Оно только для них незыблемо, для тех, кого… да!.. А для нас, для вырванных из магистрали, оно в тумане. Его еще нет, оно только будет… потому оно и будущее…»

Шорохов залез в темную ванну и, судорожно отвернув оба крана, перекинул рычажок смесителя. Спустя мгновение в комнате упал стул, и Рыжая сказала, весьма удивленно:

– Бля!..

Олег еле сдержался, чтоб не заржать, и взял кусок мыла, весь облепленный рыжими волосами. Мимо ванной протопали босые ноги, – он застыл и прислушался, – затем грохнула какая-то сковородка и зачиркали спички. Шорохов принялся поливать себя из душа. Сейчас она войдет… Она войдет и…

– Да-а-а… – протянули на кухне.

Включилось радио.

– В Москве десять утра, и вы слушаете…

– Какой «десять», козел драный?! – взорвалась Рыжая. – Какой, на хер, «десять»? Вы что, свихнулись все?!

Приемник умолк, пятки прошлепали обратно, и она снова завалилась на кровать. Олег понял, что сюрприз под угрозой. Сняв с перекладины несвежее полотенце, он кое-как вытерся и начал одеваться. Халатиком он, в отличие от дальновидной Прелести, не запасся. Подумал: если Рыжая зайдет сейчас – будет глупо. Либо уж совсем голый, либо…

Олег успел натянуть и носки, и джинсы, и всё остальное. В ванную так никто и не заглянул.

Отрепетировав у зеркала выражение крайнего безразличия, он вышел в коридор. Покосился на бусинку телекамеры возле вешалки, растерянно развел руками и направился в комнату. Нужно было совершить что-нибудь предельно прозаическое, и Шорохов совершил: достал платок и высморкался.

– Как спалось? – спросил он.

– Да ё-моё!.. Вон и по ящику тоже…

Шорохов обернулся к телевизору – шел выпуск новостей, показывали репортаж о подготовке к Новому году.

– Вчера еще лето было, – не глядя на Олега, проронила Рыжая. – Сегодня уже зима…

– Зима, – равнодушно подтвердил он.

– Да какая же зима, когда лето! Только… только, черт, холодно…

Олег вздрогнул. «Холодно». Это было первое слово, которое он услышал от Аси, и оно врезалось ему в память, как легендарное «Поехали!» Гагарина или «Лед тронулся» Бендера-Миронова. Врезалось так, что, наверное, останется уже навсегда.

Он помнил всё – каждую Асину черточку, каждое движение. Проснувшись в чужом и невозможном декабре, он вцепился в нее как в единственную частичку реальности. И всё запомнил. Особенно морского конька… скрывшегося до весны под тонким черным свитером.

А эта… валялась в постели, взбивая ногами комковатое одеяло и непрерывно почесывая терпкие подмышки. Она таращилась в телевизор и на Олега даже не смотрела. Рыжая, разумеется, его не узнала, но ей было всё равно.

«А что же тогда отмочил Иван Иванович? – озадачился Шорохов. – Если его даже к пересдаче не допустили… Что-нибудь похлеще? Вообще не проснулся? Или, наоборот, поднял хай? Кидался ножами?..»

Вслед за Ивановым на ум опять пришла Прелесть и та сцена, когда Иван Иванович в очередной раз позабавил сокурсников дурацким вопросом. И… Ася ему ответила. В бункере она сказала, что Иванова не знает, тем не менее Шорохов отлично помнил их разговор. У них были дискуссии и раньше, и позже, но эти две реплики Олег мог воспроизвести почти дословно.

Иванов: «Если самые крутые операторы создадут банду, кто их победит?»

Ася: «Сначала надо определить, кто из оперов круче, а таких конкурсов Служба не проводит».

Так или примерно так… И Прелесть не могла забыть Иванова. Кого угодно, только не этого долговязого чудака… Разве что ей скорректировали пару секторов… Нет, Иван Иванович учился с первого до последнего дня, и удалить его из памяти можно лишь закрыв все полгода. Но в таком случае Ася не знала бы и Олега. Опять не то…

– Эй, красавец… а ты чего здесь тусуешься?

Ну наконец-то…

– Ты чей, красавец? Танькин? Это она тебя тут оставила или ты сам?.. – Рыжая выгнула шею и посмотрела на Олега снизу-вверх. И приоткрыла рот.

Этого еще не хватало… Да под тремя телекамерами…

Шорохов отстранился и, отобрав у нее пульт, переключил канал. Надо было развивать тему провала в памяти, иначе зачем этот тест?

– Красавец, но ведь сейчас лето!.. – жалобно промолвила Рыжая.

На экране дети лепили снеговика.

– Зима, Ирочка, – возразил Олег с садистским удовольствием.

Он снова переключил программу – снова удачно: бульдозер сгребал колотый лед в огромную кучу.

– Зима, милая, зима… – проговорил Шорохов. – Праздники на носу. Елка, шампусик… Погода только фиговая. Холодно.

Олег беспомощно оглянулся на камеру, и сразу, будто этого – то ли слова, то ли взгляда – от него и ждали, в комнату вошел Василий Вениаминович.

– Благодарю, Шорох.

– Да за что?..

– В принципе, не за что. Скажем, за искреннее желание помочь ближнему.

– Срезалась?..

– Ты же сам видишь, – Лопатин, сняв шляпу, скрылся на кухне.

Олег поплелся за ним, Рыжая тоже вроде засобиралась вставать, но как-то неспешно.

– Я не согласен, – заявил Шорохов, усаживаясь через стол от Лопатина. Рядом получилось бы слишком интимно: табуретки на пяти квадратных метрах стояли плотно, двигать их было некуда. – Ситуация спорная, Василий Вениаминович, не правда ли?

– Нет, не правда. Я для себя всё выяснил, и этого достаточно.

– Критерии не определены. Кому-то, например, может показаться, что…

– У нас не Олимпиада, Шорох, – оборвал Лопатин. – Критерий один, его определяю я.

Олег молча покрутил в руках пачку «Явы», затем вытряс из нее сигарету, но тут же бросил на стол и достал из кармана «Кент».

– Я вот что хотел спросить, Василий Вениаминович… Рыж… Ирина скоро займет свое законное место. А тот, кто всё это время ее дублировал…

– Не шифруй, мы ее сейчас закроем. Окончательно.

– Что будет с ее клоном? Не могут же они дальше вдвоем…

– В расход, – коротко ответил Лопатин.

– Что?.. Они же как люди! – воскликнул Шорохов.

– Почему «как»? Люди и есть. Обычные люди, – он положил голову на сцепленные пальцы, борода встопорщилась и нацелилась на Олега. – Когда кушаешь телятину, не стоит думать о телятах. Не связывай эти вещи – вредно для желудка, – глядя, как Олег закуривает, Лопатин вытащил трубку, но набивать ее не стал. – В каждом деле есть свои издержки, Шорох. Большая пила – большие опилки.

– Щепки… – машинально поправил тот.

Рыжая, то ли проголодавшись, то ли осознав, что у нее дома сидят два посторонних мужика, всё-таки соизволила выйти из спальни – одергивая на животе жилетку и загребая ногой рваный тапок.

– Ее прошлое – это ее проблемы, – сказал Олег. – А в школе она не глупее других была.

– Другие мне тоже не понравились, – отозвался Лопатин.

– Подвиньтесь, папаша… – Рыжая пихнула его коленом в спину и, пробравшись к холодильнику, взяла хвостик копченой колбасы.

– Как не понравились? – оторопел Шорохов.

– Наша Прелесть сегодня ночью потрудилась ударно. Я всех посмотрел и всех забраковал.

– И какие же там были претензии?

– Разные. Ну, засиделись мы с тобой… – Лопатин пригладил бороду и убрал трубку. – Пора, Шорох.

– Погодите! Иванов на чем засыпался?

– Хватит меня допрашивать!

– Это личное, Василий Вениаминович. У нас с ним в школе большие нелады были, и мне просто интересно. С ним, наверно, такая же история? – Олег показал глазами на жующую Ирину. – Бабы, водка, музон?..

– Такая же… – нехотя ответил Лопатин.

Шорохов отвернулся к окну.

Спиртное Иван Иванович, по его собственным утверждениям, игнорировал. На базе это проверить было трудно, но Шорохов не сомневался, что так оно и есть. Пьяного Иванова он не мог и представить. С женщиной Иван Иванович пал, когда иные уже познали в группе всех и пошли познавать по второму кругу. Что же касается музыки, то к любым ее проявлениям Иванов был глух.

«В школе операторов он учился, – отметил Олег, – но, кроме меня, его никто не помнит».

Шорохов уже привык периодически обнаруживать у себя мелкие провалы, но это было что-то иное, противоположное.

«И это скорее плохо, чем хорошо», – подытожил он чьими-то чужими словами.

– О чем речь? – запоздало поинтересовалась Рыжая.

– Девка безумная, это да, – сказал Олег. – Но в школу-то ее взяли…

– Туда много кого берут… – Лопатин хлопнул себя по коленям и встал. – Последнее время всё больше швали попадается… Да, – вздохнул он, оборачиваясь на Ирину. – Одна шваль.

Тренькнул курок станнера, и Рыжая, прислонившись к холодильнику, осела на пол. Затем беззвучно сработал корректор, и визит незнакомцев исчез из ее жизни, как до этого исчезла школа.

Лопатин подтолкнул Олега к двери. Техники и двое «санитаров» были уже в квартире.

– Она их увидит, и ее придется закрыть еще раз, – проронил Шорохов.

– Еще не раз и не два, – ответил Лопатин. – Пока с легендой всё не утрясется… Это не совсем просто.

Олег спускался по лестнице, а в голове всё вертелась одна и та же фраза. Он ведь тоже пришел в Службу недавно, а значит, «шваль» – это в определенном смысле и про него. Олег внутренне сопротивлялся, но аргументы попадались какие-то неказистые.

Жизнь до школы он вспоминал с трудом и без особого желания. Двадцать семь лет и двадцать восемь специальностей – из них ни одной профессии. Месяц тут, годик там… Немножко бармен – ровно настолько, чтобы не путать текилу с абсентом. Немножко валютный кассир: рубли и евро в ультрафиолете светятся по-разному… Писал стихи и верил, что это серьезно. Собирал компьютеры, но получалось хуже, чем у китайских зеков.

Он многое знал и умел, но всё это знал и умел любой. Он и жил как-то по чуть-чуть, и даже память об этой жизни была поверхностной, почти ненастоящей. Двадцать семь лет, со скидкой на бессознательное детство – лет пятнадцать. Тоже немало… Да еще как немало-то! Пятнадцать лет тумана. Не каждому такое дается… Наркотики? Нет. Пробовал кое-что легенькое… Только пробовал. Чтобы втянуться, не хватило целеустремленности.

Странно, но простое слово «холодно», сказанное Асей вскользь и между прочим, вызывало у Олега больше переживаний, чем все его смутные пятнадцать лет. Или даже двадцать семь… Тот приснившийся комар и то простое слово – они были как вспышка, после которой началось что-то осмысленное. Неужели вербовщики из Службы могли пройти мимо? «Эта работа изменит твою жизнь к лучшему…» Неужели они могли его не заметить? «В твоих руках будет власть…» Могли оставить его погибать… «…и увидишь, что будущее уже состоялось».…бросить его там, в толще бетонного столба…

– Чего пригорюнился? – спросил Лопатин, выходя на улицу. – Ирину жалко?

– Кого?.. А-а… Нет, всё-таки, Василь Вениаминыч, я считаю этот тест вредным, – сказал Олег.

– Ну вот… – хмыкнул он. – Ты уже имя-отчество сокращать мне начал. Недолго твоя лояльность продержалась… Ничего, вам с Прелестью простительно. А второго сорта мне не надо. Плюнь ты на эту Ирину, слышишь, Шорох? Недельку поквасит, реабилитируется, и будет нормальная гражданка. Как ты их?.. «Замурованные»? Будет себе жить, а мы будем о ней заботиться, – о ней и обо всём человечестве.

– Еще о времени и о Земле… – отрешенно добавил Олег.

Время близилось к одиннадцати, утро было холодным и ясным. На земле лежал свежий снег, тот самый, которому вчера так радовалась Прелесть. По снегу, почти не оставляя следов, шли люди, и каждый их шаг был уже сделан.

Синее «вольво» медленно катилось к перекрестку – внутри пела юная Пугачева, Лопатин постукивал пальцами по рулю, Шорохов тряс пустую зажигалку, – а вокруг двигалось и жило человечество.