Текст книги "Магистраль"

Часть 2. Ничего личного

Солнце поджаривало макушку, и, кажется, этот процесс близился к завершению. Шорохов подумал, что если какой-нибудь шалун сбросит ему на голову яйцо, то оно не растечется, а сразу прилипнет шапочкой-глазуньей. Кроме того, что Олег устал и не выспался, он еще был зверски голоден.

Докурив, он вылил в рот остатки кока-колы и поболтал пластиковой бутылкой, соображая, куда бы ее деть. Потом осознал, что бутылка куплена здесь же, летом двухтысячного, и зашвырнул ее на газон.

«Всё ваше останется у вас». Жидкость он, очевидно, перенесет с собой, но это еще не вторжение…

Олег откашлялся и взял новую сигарету. От курева уже тошнило, но отираться возле чужого дома совсем без всякого дела было неловко. Его и так наверняка успели принять за угонщика, пасущего чью-нибудь тачку, благо достойных автомобилей во дворе стояло много. По вечерам их не менее достойные владельцы собирались в хоккейной коробке и играли в футбол. Родные спортивные костюмы, кроссовки за триста долларов и огромные колышущиеся мамоны – зрелище столь же смешное, сколь и жуткое.

Днем поле оккупировали подростки – еще без животов, но уже с амбициями. По воротам долбили со всей силы, сетка над бортиком давно выгнулась и порвалась, и мяч периодически вылетал на детскую площадку. Детей там почти не было – в основном собаки. Некоторые тут же забывали про палку и бросались за мячом. Одна – симпатичная, но невоспитанная колли, – была особенно активна. Ее хозяйка, квелая старушка с фиолетовыми волосами, что-то визгливо выкрикивала и стегала себя по юбке поводком, но псине эти внушения были до лампочки. Колли первая догоняла мяч и начинала с ним возиться – футболисты тихо ее материли и выразительно поглядывали на старуху.

Кто-то не выдержит, пнет собаку в бок, и та укусит его за ногу.

Собака привитая, но дело не в этом. В рану попадет грязь, и у ребенка незаметно начнется заражение крови, а когда не слишком заботливые родители это всё же заметят, окажется поздно.

Он потеряет правую ногу и в десять лет встанет на протез. В две тысячи сороковом году, когда появится синхронизатор, ему исполнится пятьдесят.

С точки зрения статистики его жизнь сложится удачно: нормальная работа, нормальная жена, нормальный сын. Не хуже, чем у людей. Однако психическая травма останется с ним навсегда. Все эти годы он будет видеть во сне, как бежит, плывет или едет на велосипеде.

Раздобыв синхронизатор, он, не задумываясь, вернется к тому дню и тому укусу.

В интервале с 14:00 до 16:30, так говорилось в ориентировке.

Точное время указано не было, и Олег прибыл заранее, в итоге к четырем часам он выкурил целую пачку и заработал на солнце такую мигрень, что звенело в ушах.

Нарушителя он уже вычислил, для этого много ума не требовалось. Мужчина – седой, неторопливый в движениях – степенно подошел к лавочке между деревянной горкой и огороженным полем. Он не хромал, разве что ступал на правую ногу чуть осторожней. Усевшись, он раскрыл кожаную сумку и вытащил из нее газету. Это было в начале третьего. На газету за все два часа мужчина даже не взглянул.

Шорохов был уверен, что справится, но опасался какого-нибудь фортеля при свидетелях. Оператор, в отличие от нарушителя, должен компенсировать вторжение, не наделав попутно десяток других.

У седого было достаточно времени, чтобы себя проявить, но он оставался на месте и не выказывал к мини-футболу никакого интереса. Лишь изредка, услышав дружный разочарованный вопль, он оборачивался к коробке и следил за тем, кто пойдет подбирать выкатившийся мяч.

Старушка увлеклась беседой с молодой мамашей, и собака оказалась предоставлена самой себе. Бегая за мячом, она развеселилась уже сверх всякой меры – подпрыгивала, заливисто лаяла и норовила ухватить кого-нибудь за штаны. Пока еще в шутку.

Срок пребывания седого в двухтысячном году истекал через двадцать минут, и Олег понял, что конкретного плана у нарушителя нет.

А может, сегодня ничего не случится?..

Мужчина посмотрел на часы и подобрал с земли не то комок глины, не то обломок кирпича. Спустя пару секунд мяч в очередной раз пролетел над воротами и ударился о качели. Колли понеслась вдогонку, и в этот момент седой, размахнувшись, что-то метнул ей в спину – видимо, всё же камень. Собака остервенело гавкнула и устремилась к нему. Мужчина снял с плеча сумку и встал.

Конфликта еще можно было избежать, это понимал любой, кто сам не глупее собаки, но целью седого был как раз конфликт. Шагнув навстречу, он хлестнул колли газетой и пихнул ее ногой в морду. Правой, разумеется. Не стерпев обиды и, кстати, выяснив, что обидчик не так уж опасен, псина цапнула его за лодыжку.

– Вы что это?! – заверещала старуха. – Джуди, фу!.. Вы зачем ее бьете? Вы больной?..

– Ее не бить, ее убить надо!

– Точно больной… Джуди, фу! Джуди, ко мне! Развелось маньяков… – поймав колли за ошейник, старушка пристегнула поводок и потащила ее с площадки.

Нарушитель бросил газету на лавку и снова сел. Он был по-настоящему счастлив.

Облегченно вздохнув, Олег вошел в запримеченный подъезд со сломанным домофоном и поднялся на самый верх. Пятнадцати минут должно было хватить.

Переместившись назад, он вызвал свой же не приехавший лифт и вдруг услышал на лестнице грохот. Это было похоже на шум упавшего шкафа или на выстрел. Мебель последние три часа не проносили…

Шорохов немного подумал и от греха вернулся еще на пятнадцать минут. Перемещение в жилом доме было рискованным, зато не затягивало операцию. Если бы Олег каждый раз мотался в бункер или искал какие-то глухие места, служба превратилась бы в сплошные разъезды и брожение по чердакам. Что же до свидетелей, то их пока не было, а тех, что могли появиться в дальнейшем, ожидал импульс из мнемокорректора.

Олег опять вызвал лифт, когда внизу раздался тот же самый звук – определенно выстрел. Палили где-то в районе первого-второго этажей либо в подъезде. Сказать, что ему это не понравилось, было бы недостаточно. Шорохову очень сильно не понравился этот повтор, и он снова стартовал – снова на пятнадцать минут назад.

И тотчас услышал выстрел, третий по счету. У него появилось тоскливое предчувствие, что сколько бы раз он ни переместился, столько же раз внизу и пальнут. С собственной персоной это связывать не хотелось, но уж как-то само выходило…

– Шорох! – крикнули там же, внизу.

Голос, проскакав через тридцать четыре лестничных марша, стал едва узнаваем, однако Олег его узнал. Единственный голос, который он не мог спутать с другим.

– Шорох, ты здесь?! Шо-орох!!! – позвала Ася.

– Да-а!.. – заорал он.

– Всё в порядке!.. Спускайся!..

Олег с недоверием посмотрел на створки лифта и пошел пешком. Пролет у выхода на первый этаж был перегорожен – прямо на ступеньках, спрятав лицо в полы задравшейся ветровки, лежал какой-то мужик. Рядом, облокотясь о перила, мирно покуривала Прелесть.

– Иди, не бойся, – сказала она. – У товарища сиеста.

– Это он стрелял? Кто он?

– Фамилию узнать не успела. «М., 52», и всё. А насчет стрельбы… показалось тебе. Иди, иди, Шорох, у тебя же операция. Я пока тут побуду.

– Что за проблемы-то?.. – спросил Олег.

– Проблем нет, – ответила Ася, выпуская дым. – Пять зарядов, и мы с ним друзья навеки. Видишь, как его забрало? Даже не дышит…

Шорохов осторожно переступил через тело и направился к выходу.

Себя он заметил сразу. Молодой человек, изможденный и потому кажущийся гораздо старше своих двадцати семи, допил темную жидкость и швырнул бутылку на газон. После этого он тупо посмотрел вперед и взял сигарету – семнадцатую или восемнадцатую по счету.

Олег прошел мимо двойника и обронил:

– Не отсвечивай тут…

Он надеялся, что рассмотреть их никто не успел. Со стороны это должно было выглядеть забавно: два великовозрастных близнеца-идиота в одинаковой одежде, с одинаковыми прическами и даже с идентичной небритостью.

Удаляясь, Шорохов чувствовал затылком внимательный взгляд двойника и, чем ближе подходил к скамейке, тем яснее вспоминал, как сам стоял возле дома и следил за двойником, идущим на контакт с нарушителем.

Еще через несколько шагов – Олег как раз поравнялся с дырой над воротами – это воспоминание сформировалось окончательно и стало потихоньку вытеснять первое. Теперь Шорохов точно знал, что так всё и было: из подъезда вышел неотличимый от него мужчина, бросил ему «Не отсвечивай…», затем присел на лавку рядом с седым и, поговорив минут десять, махнул оттуда рукой. Впрочем, ранняя редакция этого эпизода не исчезла, а осталась и умудрилась ужиться с поздней – той, в которой не было никаких двойников, а было лишь удавшееся вторжение. Олег решил, что одно из этих воспоминаний придется скорректировать.

Подойдя к скамейке, он спокойно нагнулся и достал из-под нее обломок красного кирпича. Там же, в траве, валялся длинный ржавый гвоздь – Олег выкинул и его.

– Чудесная погода… – молвил он, усаживаясь справа от седого.

Тот густо покраснел, собрался было вставать, но передумал и, потеребив газетку, пробормотал:

– А я вас давно приметил. Всё сомневался: за мной, не за мной?.. Знающие люди говорили, что мне не позволят этого сделать… Но я должен был попробовать. Да… я должен был.

– Я тоже должен… Такая уж работа, – Шорохов закурил и посмотрел на седого. В глазах у нарушителя читалась интеллигентская покорность – не человеку, даже не обстоятельствам, а судьбе. Хотя в данном случае всё это совпадало. – Если бы у вас что-нибудь получилось, – продолжал Олег, – вы бы уже сейчас были не с протезом, а с живой ногой… Извините… И вы бы сюда не прибыли – пропала бы сама причина.

– Не надо меня парадоксами пугать! – резко ответил седой. – Вот!.. – он звучно постучал себя по колену. – Вот моя причина! И если я ни на что не способен, вам-то здесь зачем находиться? Чему вы собрались препятствовать?

– Препятствовать? – удивленно переспросил Олег. – Вовсе нет. Предупредить о наказании, не более того. Дома вас ждут крупные неприятности. Плюс кое-какие манипуляции с вашей памятью.

– Наказание… – усмехнулся седой. – Вы еще рассуждаете о наказаниях… Но за что же? За тщетную попытку?! Или… вы хотите сказать, что прошлое невозможно изменить теоретически?

– Я хочу сказать, что мы этого не допустим. Даже теоретически, – подчеркнул Шорохов.

– Но бывают же исключения… Бывают! Или я недостоин? Менее достоин, чем другие?

– Ничего личного, только работа… – Олег обнаружил, что цитирует какого-то среднего актера из весьма среднего блокбастера, и, отведя взгляд, ненароком наткнулся на газету. – Ваш сын…

– Что мой сын?.. – встрепенулся мужчина. – Что – «сын»?!

– Лет примерно через семь вот этот парень, – Шорохов показал на бегущего за мячом подростка, – выпьет с друзьями и полезет в баре кого-то защищать…

Нарушитель посмотрел на самого себя в десятилетнем возрасте и вытер платком лоб.

– Его привезут в Склиф с ножом в печени и положат на операционный стол уже мертвого, – сказал Олег. – Вам пятьдесят? Вы перебрали тридцать три года… И дай вам бог еще. А ему, здоровому и веселому, осталось только семь. Он не успеет.

– Что?.. Завести сына? Что вы про моего сына?..

– Вы этого, к сожалению, не узнаете. Но он… поверьте, он нужен… – Шорохов опустил глаза. – Нужен человечеству.

Нарушитель ошарашенно замолчал, потом выдавил:

– Угостите меня, пожалуйста…

Олег протянул ему последнюю сигарету и дал прикурить.

– Но почему так жестоко?.. – прошептал седой.

– Инвалид в чужую драку не полезет. Да и в бар он с друзьями вряд ли теперь пойдет… Извините… – повторил Олег.

– Ведь можно же как-то иначе… Спасти, предотвратить… Тысячи вариантов. Миллионы!

– Этот признан идеальным, – проклиная себя, сказал Шорохов.

– Кем признан?! – взвился мужчина. – «Идеальный вариант»?! Кто эти варианты выбирает?.. Кто проверяет?.. Кто их утверждает, в конце концов? И откуда у него такая власть?!

– Слишком много вопросов.

Олег подумал о том, что будь вопрос только один, найти адекватный ответ оказалось бы труднее. А еще о том, что такая же мысль может посетить и нарушителя.

– Я постараюсь, чтобы санкции были минимальными, – проговорил Шорохов. – Ни о чем не жалейте и не ищите в прошлом справедливости – оно такое, какое есть.

Олег поднялся и, махнув рукой двойнику, пошел по тропинке. Тот обогнул корпус и отправился к метро. Седой тоже покинул скамейку и поплелся прочь. Колли уже достаточно раззадорилась, и в ее лае всё чаще слышались визгливые нотки…

Шорохову следовало проконтролировать и роковой укус, и отправку нарушителя, но он даже не обернулся. Возможно, потом седой и пожалеет, но сейчас, расчувствовавшись и поддавшись звенящему настроению момента, он всё сделает как надо. Точнее, не сделает ничего.

Была и другая причина, по которой Олег не желал задерживаться. Нарушитель мог задать еще пару вопросов, самых обыкновенных: имя и фамилия того героя, что так сильно нужен человечеству. Ответить Олегу было бы нечего.

Чтобы преодолеть чувство вины, он начал прикидывать план отчета.

«Субъект», «Объект», «Вторжение» – тут он ничего поделать не мог, всё это в присланной ориентировке было уже указано. В графе «Сложность» Олег твердо решил поставить прочерк. Нарушитель был мужиком неплохим, и подводить его под монастырь Олегу не хотелось.

Ася по-прежнему курила на лестнице. Шорохов лишь теперь обратил внимание, что она одета в узкие брюки и голубую майку, достаточно декольтированную, чтобы морской конек показал свою хитрую мордочку. Лето же, черт возьми… Солнце золотило Асину распушившуюся челку, и даже пройдя сквозь пыльное стекло, лучи играли в ее зеленых глазах, как рыбки на мелководье.

– Что у тебя стряслось? – спросила она.

– У меня?..

Олег прихлопнул дверь и обнаружил на средней площадке еще двоих – молодых и симпатичных. Если бы не деловитый прищур Прелести, можно было заподозрить, что парочка улеглась тут сама. Первое тело, которое Олег уже видел, находилось здесь же в той же позе – лицом вниз и с задранной курткой.

– У меня-то всё в порядке, – сказал Шорохов, – а вот у тебя…

Ася, не вынимая изо рта сигареты, нагнулась и откинула на парализованном ветровку. Совершенно белые волосы и большое мясистое ухо. Олег недоуменно хмыкнул.

– Не признал? – она взяла мужчину за загривок и оторвала лицо от ступеньки. – У тебя с ним операция была, не так ли?

– С ним…

Седой почти не изменился, разве что выглядел более запущенным. Постарел… Несомненно, это был он, сегодняшний нарушитель.

– Приперся с оружием, – сообщила Прелесть, мельком показывая в сумочке компактный, но мощный «Вальтер-Мастер» образца две тысячи тридцатого. – Вон… – она выставила пальчик, и Олег, проследив за острым ноготком, узрел в стене отверстие, круглое, как от любой пули.

– Так это он тут шмалял? Пожалел его, скотину… А ты мне что?.. – вскинулся было Шорохов.

– Не шурши! Если бы ты знал, что он опять вернется, ты бы ему такую компенсацию устроил…

– Уж не сомневайся!

– Вот потому тебе и не нужно было этого знать. Мне-то… сам понимаешь… – Ася пожала плечами. – Лопатин так велел. Не наслаивать одну проблему на другую.

– Ты в курсе, что он возвращался трижды?

– Можешь не рассказывать, – покивала Прелесть. – Я трижды в бункер и ездила. А у Вениаминыча постоянно оказывалось новое предписание – сюда же и на него же. Только время менялось, каждый раз на пятнадцать минут. А из местного отряда опера… хамы!.. Они мне… представляешь?.. заявляют: «Ты бы хоть пиццу по дороге прихватила, а то мотаешься без толку»!

– Они сами-то сюда собираются или мы его на метро повезем?

– Скоро должны приехать. Чем же ты ему так насолил, Шорох? Стрелять он не умеет, но отлавливал тебя старательно, как будто у него и врагов других нет.

– А сам он ничего не сказал? Не успел?

– Бред… Про сына что-то. Ты его сына не убивал, случайно? Я надеюсь… А он твердит: сын умер молодой, кандидатскую даже не защитил… При чем тут кандидатская?!

– Да так… – Олег запустил руку в Асину сумочку и достал себе «Салем». – Я ему пообещал кой-чего…

– Обманул? – Прелесть с осуждением посмотрела, как он хозяйничает с ее сигаретами, и разыскала в сумке пачку мятных подушечек.

– Ну-у… конечно, – Шорохов стесненно улыбнулся.

– Довольно глупо с твоей стороны… Обещать человеку то, что ты не можешь выполнить, – это… нехорошо.

– Наверное. Но убивать за вранье тоже не здорово. Откуда он прибыл?

– Пятьдесят второй.

– Значит, два года мужик верил в пустое… А потом… эх, что же он так рано-то, сын его? Пожил бы, пока родитель не загнется, потешил бы стариковское самолюбие…

– Мне не нравится то, что ты говоришь, и тем более не нравится то, что ты делаешь, – заметила Ася. – Становишься каким-то жонглером, Шорох. Чем жонглируешь? Живыми людьми…

– Ясно… Дай мне жвачку, – сказал он.

– Что?..

– Жвачку. Да не новую, а свою, – Олег подставил ладонь, и Ася, не совсем понимая, чего он хочет, выплюнула резинку.

Он встал на цыпочки и залепил в стене дырку от пули. Прелесть до нее не дотянулась бы при всём желании, но главное – это был хороший повод отвлечься. Разговор, кажется, зашел не в то русло.

– В Службу нас не для того брали, – настырно продолжала она. – И твои эксперименты… Твои детские приколы, они… Людей надо любить, Шорох. Хотя бы чуть-чуть.

– Ага, я и люблю… Время, Земля, человечество… и так далее.

«Срал я, Асенька, на твое человечество», – меланхолично подумал он.

У Олега пиликнул мобильник, и он торопливо ответил. Звонили местные.

– Ты тоже здесь? – осведомился голос.

– Нет, в светлом будущем, – огрызнулся Шорохов. – Если соединили, значит, здесь… Вы едете?

– Уже. Назови код.

– Какой еще код? – озадачился Олег.

– Домофона, какой!

– А-а… Не работает. Мы на лестнице.

Вскоре появился незнакомый опер – в белой футболке и спортивных штанах. Его можно было принять за кого угодно, именно к этому он и стремился, а чтобы не провоцировать Асю с Олегом на поспешные действия, поверх одежды оператор застегнул штатный пояс.

– Меня Пастором зовут. Можешь не представляться, знаю… – сказал он Шорохову. – Ну что, Прелесть, поймала клиента? Замучилась, бедняжка… О-о, как всё серьезно! Свидетелей не закрывали пока? Что у нас еще? Пушечка… – проронил он, принимая «Вальтер». – За ствол дадут пожизненное. Это не младенцев по люлькам тырить, это покушение на должностное лицо. Всё, отбегался, болезный…

– Он и не бегал, – буркнул Олег. – Уже сорок два года.

Вместе с Пастором они понесли седого к выходу. Ася поднялась на площадку с неподвижной парочкой и закрыла обоим по часу.

Когда нарушителя уже доволокли до тамбура, в подъезд вошел молодой парень, тоже в брюках от спортивного костюма и тоже в белой майке, почти как оператор, – только без ремня и с барсеткой на левом запястье. Остановившись, он с назойливым любопытством наблюдал, как двое тащат третьего.

– Тебе чего?.. – зло спросил Пастор.

– А тебе чего?.. – парень набычился и преградил путь.

– Пусти, приступ у человека… Я сейчас вернусь, не уходи.

– Не уйду, – заверил он. – Ты сам, смотри, не уйди… в тину.

На улице стоял светло-серый «фольксваген». Нарушителя загрузили назад, Ася с Олегом сели там же, но не по бокам, а вместе – после пяти разрядов из станнера особой прыти от седого ждать не приходилось.

– Я скоро, – предупредил Пастор и крикнул водителю: – Заводи!

– Может, не надо этого?.. – робко спросила Ася.

– У нас, Прелесть, свои правила, – откликнулся спереди другой опер.

– И какие же?

– Воли волкам не давать. А то совсем одичают.

Шорохов раздраженно отметил, что местные уже общаются с напарницей как со своей.

Спустя несколько секунд Пастор выскочил из подъезда и, запрыгнув в машину, бросил:

– Дуй!

Еще через мгновение на улицу выбрался и паренек. Он растерянно вертел головой, словно пытался вспомнить что-то важное. Пытался – и не мог.

– Грязно работаем… – посетовал водитель.

«Фольксваген» мягко зажужжал мотором и тронулся. Машина была не новая, но еще бодренькая, как и у Василия Вениаминовича.

Шорохов позаимствовал у Аси еще одну сигарету и вдруг понял, что вот сейчас или тридцатью минутами раньше напарница спасла ему жизнь. Это открытие было таким ошеломляющим, что Олег на некоторое время перестал воспринимать окружающий мир и очнулся лишь после того, как Ася щелкнула у него перед носом зажигалкой.

Так и не прикурив, Олег обнял ее за плечи и окунул лицо в пушистые волосы.

– Слушай… если бы не ты… этот старый пень меня бы грохнул…

– Три раза, – скромно уточнила она.

– Спасибо тебе, Асенька.

– Не за что, Шорох. Это не личное.

– Ну да, просто работа… – блаженно произнес Олег. – У нас с тобой просто прелесть, а не работа…

* * *

Седой начал потихоньку оттаивать, и это было своевременно: теперь он смахивал на пьяного. По крайней мере, нарушитель уже мог перебирать ногами, и вот так, спотыкаясь и повисая на плечах Олега и Пастора, он преодолел три метра от «фольксвагена» до бункера.

Кое-как спустив седого по узкой лестнице, Пастор толкнул задом дверь и, чуть не завалившись, втащил тело в кабинет.

Нарушителя пристроили на массивном деревянном стуле с высокой спинкой – именно таком, какого не хватало этой комнате в субъективном времени Шорохова. Остальная мебель полностью соответствовала: и столы, и три шкафа с резными финтифлюшками – всё было на месте. Даже негодный контакт в центральном плафоне.

На месте Василия Вениаминовича восседал грузный мужчина того же возраста или немного постарше, но с чисто выбритым лицом и без лысины. Перед ним стоял компьютер – вероятно, уже «Пентиум-3». Когда Шорохов прибыл на операцию, координатор вот так же сидел и таращился в монитор, – Олег еще заподозрил, что тот попросту играет. Местный начальник назвал свою фамилию, но теперь, после долгих часов на солнце и трех микроперемещений, она вылетела из головы.

Кроме компьютеров на столах ничего не было, и Олег невольно вспомнил, в каком виде застал кабинет впервые: повсюду громоздились стопки рыхлой бумаги, а на полу лежали невесомые клубы пыли, отлетавшие в сторону от каждого резкого движения. При этом половина бланков была отпечатана на древнем матричном принтере, а некоторые листы и вовсе оказались машинописными. Откуда они взялись в настоящем, если в двухтысячном году их тут уже не было, Шорохов представлял с трудом. Лопатин ему что-то втолковывал про «вечный» цех, объективно работавший всего двенадцать часов, но сути Олег так и не уловил. Видимо, со служебным кабинетом творилось что-то подобное. Шорохов суеверно обернулся на закрытую дверь, скользнул взглядом по стене без окон и поймал себя на том, что не может сказать определенно, какой сейчас год.

Пастор достал обычные милицейские наручники и пристегнул седого к стулу. Затем выложил на стол «Вальтер» и, подсев к свободному компьютеру, начал что-то набирать одним пальцем.

– Чайку?.. – спросил водитель.

Ася раскрыла сумочку и закурила. Координатор оторвался от монитора и с неудовольствием посмотрел на сигарету, однако промолчал.

– Тоже вдвоем служите? – осведомился Шорохов.

– Нет, еще трое на операции, – сказал водитель. – Жаркий сегодня денек.

– Да-а… Ну и как тут у вас?

– Беда. Скоро же двадцать первый век наступит, будь он неладен… У американцев, правда, уже наступил, а мы только в этом году справим…

– Вечно они торопятся, – не поднимая головы, откликнулся Пастор. – Эсхатология, ёп… Ой!.. Прости, Прелесть, дорогая. Отвык от женского общества.

– Расслабься… – Ася взяла какую-то бумажку, свернула в кулек и аккуратно стряхнула в нее пепел.

– Народ на ушах стоит, все чего-то ждут, – пробормотал Пастор. – То ли ужасного, то ли прекрасного… Да им без разницы, по-моему.

– Народ успокоится, – заверил Олег. – Поблажит и успокоится, как всегда.

– Неужели и этот миллениум без Судного дня встретим? – фальшиво огорчился Пастор. – Тогда уж до следующего… – он посмотрел на экран и, скривившись, застучал по «бэкспейсу».

Шорохов поджал губы. «Миллениум» – это слово он еще не забыл, хотя в новом тысячелетии оно постепенно вышло из обихода. И раньше следующего вряд ли понадобится. Люди потанцевали на площадях, пожгли фейерверки, позлорадствовали на тему несостоявшегося конца света и вернули красивое латинское словечко в небытие.

Олег припомнил, как сам отмечал две тысячи первый год, и почувствовал что-то среднее между стыдом и ностальгией. Гульнул он тогда славно: настроение было в высшей степени апокалиптическое, а последних денег Шорохов не жалел никогда, – видимо, поэтому любые его деньги быстро становились последними. Но здесь был случай особый: тому новогоднему исступлению предшествовала вереница потерь – и мелких, и крупных.

Двухтысячный год был для него неудачным. Летом, как раз в эти самые дни, он решил заняться бизнесом. Бизнес получился так себе и, кроме долгов, ничего не принес. А осенью, в октябре, Шорохов имел неосторожность влюбиться в одну стерву. В итоге – месяц чудовищной депрессии, потом месяц чудовищного запоя. Словом, к концу света он был готов как никто: почти пустой карман, почти пустая душа…

«Предупредить, что ли, горемыку?..»

Олег украдкой потрогал мобильник. Прямой номер Служба зарегистрировала в девяносто пятом году еще двадцатого века и оплатила его везде, вплоть до пятнадцатого года уже века двадцать первого. Этот номер тоже преодолел миллениум – благополучно, как и всё человечество.

Главное, застать себя дома…

В углу зашумел электрический чайник, и Шорохов отдернул руку от трубки.

«Не надо, Олежек, не дури…»

Внезапно он ощутил слабую волну воздуха, и посреди кабинета появился какой-то мужчина.

– Как ни приду, вы всё чаи гоняете, – заметил тот, складывая синхронизатор.

– У Лиса нюх на халяву, – отозвался Пастор. – Печенье захватил? С орехами и с такими штучками внутри. Нет?! Тогда фиг чего получишь!

– Оператор! Отказывая курьеру в бутерброде, ты рискуешь не только бутербродом, – объявил Лис. – О, и ты здесь? – обратился он к Олегу. – Шорох, кажется?.. Сколько лет, сколько зим…

Олег узнал его без труда, но не мог сообразить, при каких обстоятельствах они встречались. Курьер был одет в темно-зеленые армейские брюки и красную футболку. Спереди и сзади по ней вертикально шли огромные буквы: «FOX». Как на шапке. Вот шапку Олег помнил.

– Сколько лет?.. – переспросил он. – Нисколько. Пару дней всего…

– Это для тебя. А я уж на год состариться успел.

– Выглядишь всё так же.

– Работенка у него блатная… – вставил Пастор.

– Работенка у тебя, а у меня служба, понял? Пронзающий время с преступником на горбу, – изрек Лис.

– Вот и давай… Пронзай отсюда, раз ты без гостинцев, – ответил Пастор.

Лис, никак не отреагировав, забрал у водителя стакан и налил себе чая. Затем вручил координатору мини-диск и, усевшись на свободный стул, вперился взглядом в седого.

Нарушитель уже оклемался и начал беспокойно шевелиться.

– Капец тебе, фрэнд… – равнодушно произнес Лис. – Вы отчеты накропали? Две операции по одному объекту – это плохо. Но если они в одной точке… это скорее хорошо. Лишний раз не мотаться.

– Ему даже в этом халява выпала, – хмыкнул Пастор. – Умеют же люди!..

– На чем писать? – спросила Ася.

– Компы заняты, пишите на бумаге, – Пастор достал несколько чистых бланков и выловил в ящике две гелевые ручки.

Шорохов пристроил листок на колене и быстро, почти не задумываясь, заполнил пустые графы.

– Э-эй… – обронил Лис, просмотрев отчет. – Что ты мне нацарапал? «Дополнительно: объект крайне опасен, склонен к рецидиву, не исключена попытка вооруженного…» Это что такое?!

– Ну?.. – не понял Олег.

– С такой характеристикой ему прямая дорога на Север. Его потому и амнистировали, что ты там ведро слез вылил. Пиши как было, Шорох.

– А как было-то? – озадачился тот. – Ничего еще не было. Я собирался, да…

– Вот и пиши, раз ты собирался. Это же его касается, – Лис указал на седого как на предмет интерьера. – Изменишь его судьбу – изменишь всю магистраль. Получится натуральное вторжение. Будешь наказан.

– Но я же… Да нет, мне всё равно! – воскликнул Олег. – Мне не жалко. Просто… я ведь того отчета не писал. Только планировал…

– С твоей точки зрения – планировал. С моей – давно сделал.

Нарушитель окончательно пришел в себя и дернул прикованной рукой.

– Учти… Шорох, да? Учти, Шорох: я вернусь за тобой снова, – проговорил он с ненавистью. – Сколько бы мне ни осталось, я всю жизнь буду…

– Твое «буду» уже закончилось, – перебил его Лис. И монотонно добавил: – Поверь мне, я точно знаю. Теперь у тебя «был», и ничего больше. А еще одна реплика с места – отправишься в картонной коробке. Замороженным брикетом.

Олег взял новый лист и задумчиво повертел ручку. Если бы седой не прибыл убивать его в этот же день, если бы они не встретились сразу, то при составлении отчета он обладал бы свободой выбора. Какой-никакой свободой, пусть чепуховой, – да к тому же она и привела совсем не туда… Но она как будто была. Теперь Шорохов ее потерял, и, что еще хуже, он увидел ее иллюзорность. Он не выбирал, а лишь прошел по единственной дорожке, которую принял за одну из многих. На самом деле выбирать оказалось не из чего, и, попробовав отклониться с пути, Олег в этом убедился. Всё было так, как он сделал, и никак иначе. Хотя даже и не сделал, а только планировал… Не узнай он последствий, не измени решение – это и не проявилось бы. Ведь он действительно хотел выпросить для седого амнистию… Но чем он тогда отличается от «замурованных» с их скрытой, но строго установленной предопределенностью? Они – в бетонном столбе, а он?.. Где он, если не в таком же столбе?

– Не мучайся, Шорох, – сказал Пастор. – Я уже набрал. Вот, – он ткнул пальцем в экран, и Олег прочитал:

«ДОПОЛНИТЕЛЬНО. В связи с искренним раскаянием, добровольным отказом от вторжения, а также особыми личными обстоятельствами прошу рассмотреть вопрос о менее жестком наказании, по возможности – полной амнистии».

– Нам этот отчет еще в школе показывали, как пример пагубного гуманизма, – потешаясь, сказал Пастор.

– В какой школе, что ты несешь? – вскинулся Олег. – Ты когда учился-то?

– Тебя же не смущает, что наши железки будут изготовлены только через сорок лет? Короче! Ты так написать хотел? Так и написал. «Оператор Шорох»?..

– «Оператор Шорох»… – вздохнув, подтвердил Олег.

Пастор натюкал в конце еще два слова и, сохранив файл, скинул его на мини-диск.

– Забирай, Лис. И с глаз моих долой. И без гостинцев чтоб не являлся!

– Тебе бы всё жрать… – тот спрятал диск в карман и туда же положил Асин отчет на бумаге, вполне предсказуемый и ничему не противоречащий. Затем взял пистолет и отстегнул седого от стула.

– Давай… счастливо… – проблеял из-за монитора координатор.

Лис помахал рукой как бы сразу всем и, встряхнув нарушителя за локоть, немедленно стартовал.

– Ну и мы, пожалуй… – промолвила Ася. – Тем более тоже с пустыми руками…