Текст книги "Куда уходит кумуткан"

Саурон жив

– Ну что, согласны? – не унималась Аюна.

– Подожди. – Максим потуже затянул шарф. В штабе было холодно, несмотря на то что они осенью замазали щели клеем, облепили фанеру новым слоем картона. – Расскажи ещё раз, что там с Сёмой.

Аюна замерла и прислушалась:

– Хвоста не было?

– Чего? – не понял Саша.

– Не чего, а кого. Кто-нибудь шёл за вами?

– Нет.

– Давай про Сёму! – Максим чувствовал, что замерзает. Надо было надеть свитер.

Сёма. Вождь «Минас Моргула». Толстый, ходивший вперевалочку мальчишка. На самом деле его звали Сумбер, но весь двор называл его Сёмой. У него были тёмные, спелые щёки, над которыми чернели узкие бойницы глаз. Вздыбленная чёлка до половины прикрывала лоб, в остальном голова была бритой. Во рту у него всегда болтался кулак жевательной резинки.

– Значит, Сёма, – начала Аюна. – Я вчера придумала, как его ослабить. А заодно ослабить весь «Минас Моргул». То есть я уже давно придумала, но раньше у меня не было ширэ́.

– Чего? – перебил Саша.

– Ширэ. Шаманский ящик. Мне папа подарил на Новый год.

– Ты не говорила.

– А ты не спрашивал.

– Как я могу спрашивать о том, чего не знаю?

– Да помолчите вы! – не выдержал Максим. – Аюн, говори нормально.

– Как я могу говорить и молчать одновременно?

– Началось. – Саша закатил глаза.

– Ох, Людвиг, напросишься ты у меня. – Аюна нахмурилась. Она всегда называла Сашу по фамилии, если злилась на него.

– Что ты предлагаешь? – Максим скрестил руки и дрожал. – Говори скорее, я тут мёрзну.

– Одеваться надо теплее, – огрызнулась Аюна.

– Аюн… – умоляюще протянул Максим.

– Ладно.

У Аюны было светлое, чуть вытянутое лицо. Щёки – по-бурятски налитые, красивые. Из-под меховой шапки с помпонами выбивались прядки густых чёрных волос.

– Так вот, ширэ. У папы есть такой же, только у него большой. Он там держит шаманские костюмы, маски, бубны хэсэ́, конные трости мори́н хо́рьбо, хур и всё такое. У меня ничего этого нет. В моём ширэ только мешочек чабреца, онго́ны, две шкурки белых мышей и несколько угольков с жертвоприношения.

– Не густо, – прошептал Саша.

– Ошибаешься, очкарик, – тут же ответила Аюна.

– Не называй меня так!

– А я и не называю.

– Только что назвала!

– Тебе послышалось.

– Прекратите! – шикнул Максим. Он теперь похлопывал себя по бокам и чуть раскачивался.

– Этого вполне достаточно, – продолжила Аюна. – Защитный обряд я, конечно, не проведу. Зато могу нарисовать зя.

– Какое ещё «зя»?

– Это как оберег, только наоборот. Он призывает несчастья. Зя, как крышка, накрывает семью, и боги не слышат ни их молитв, ни их обрядов. Понимаешь? Богам кажется, что в семье про них забыли, они обижаются и перестают помогать. Тогда на семью сваливаются всякие случайности, от которых раньше оберегали боги.

– Ты хочешь отомстить Сёме?

– Никому я не собираюсь мстить. Ничего ты не понял! Сёму накроет крышка…

– Это я понял.

– Ох, Людвиг, не нравишься ты мне.

– Да слушаю я, слушаю.

Аюна вздохнула, успокаивая себя.

– Зя спрячет Сёму от богов, и удача отвернётся от него. Может, он с Владиком поругается, и тот не будет им пульки покупать. Может, дворники вообще разберут их штаб. Ну или Нагибины переедут в другой район. Они вообще не отсюда.

– Да, они из Ниловки. Хорошо бы их туда забрали.

– Вот! – торжественно заявила Аюна. – Зя всё это устроит. Ну или не так явно. Может, у них там в «Минас Моргуле» эпидемия гриппа начнётся.

– Чудненько, – усмехнулся Саша.

– Ловко, – улыбнулся Максим. – Надо было раньше так сделать!

– Говорю же, раньше не могла.

– А как выглядит эта твоя зя?

– Она не моя. Это рисунок. Я уже всё сделала. Нужно начертить на мышиной шкурке человеческую фигуру – вниз головой. Я чертила угольком от жертвоприношения, чтобы зя стала ещё сильнее. А когда рисуешь голову, нужно закрыть глаза и представить самое страшное, что с тобой случалось. Представить так, чтоб страх вернулся, чтоб ты весь задрожал, чтоб эта дрожь сама нарисовала голову фигуры.

– Что же ты представила? – поинтересовался Саша.

Максим был уверен, что Аюна опять вспыхнет, скажет что-то вроде «Не твоё дело, Людвиг!». Но вместо этого она вздохнула, пожала плечами, а потом заговорила – так, будто Саша ни о чём не спрашивал:

– Нужно пронести зя в квартиру Сёмы.

– И как мы это сделаем? – удивился Максим.

– У меня есть план.

– Надеюсь, не сегодня? – протянул Саша.

– Ты что! – взвилась Аюна.

В её глазах мелькнул до того густой, глубокий страх, что Саша растерялся и лишь неуверенно пробормотал:

– Да мне сегодня в комнате надо убрать. А то мама не отпустит. Я же хотел завтра на горку… Кстати, пойдёте со мной?

– Нельзя, нельзя! – затараторила Аюна.

Она вскочила с сидушки и ударилась головой о крышу.

– Ещё пара таких ударов, и от штаба ничего не останется, – заметил Максим. – Надо было не клеем замазывать швы, а бетоном.

Аюна даже не улыбнулась. Принялась торопливо объяснять:

– Зя нужно подбросить сегодня. Она ожила, я это чувствую. Если её правильно делаешь, она срабатывает как ловушка – затягивает злого духа и потом питается его энергией. Ночью дух выходит из неё в виде мёртвой женщины и виснет на потолке вниз головой. Вреда он не приносит, потому что слепой. Но шамана, который его поймал, видит. И если шаман не прошёл четырёх посвящений, он его съедает. А я ведь и первого посвящения не проходила. Рано ещё. Если не подбросить зя, этой ночью мёртвая женщина меня съест. А ест она изнутри, начинает с ног. И внешне ты остаёшься нормальным, а внутри – пустой, как кукла.

Максим и Саша переглянулись. Им стало не по себе от таких рассказов. Максим даже согрелся и на мгновение перестал дрожать. Он жил в одной комнате с Аюной, и ему совсем не хотелось проснуться ночью от того, что по потолку, как таракан, ползёт мёртвая женщина.

– Он у тебя с собой? – прошептал Саша.

– Зя?

Саша кивнул.

– В кармане.

– Чудненько…

– Каков план?

Ребята склонились над картой дворов. Им хватило нескольких минут, чтобы обсудить и принять план Аюны. Договорились пока что разойтись, а через два часа встретиться под Алькатрасом. Максим хотел переодеться. К тому же он обещал зайти к дедушке, нужно было снять игрушки с новогодней ёлки. Старый Новый год давно отметили, близился февраль, и ёлка начала осыпаться.

У Саши было более ответственное задание. Ему предстояло навести порядок в комнате и запротоколировать итоги двадцать седьмого совещания в штабе. Записи он вёл в толстой тетради с твёрдым переплётом. Секретную информацию вносил шифром пляшущих человечков, который частично позаимствовал у Шерлока Холмса.

– Куда? – Аюна дёрнула Максима за рукав. Он уже открыл дверь и хотел выбраться наружу. – Забыл?

– Забыл…

Покопавшись в кармане, Максим нашёл две барбариски. Положил их перед Тюлькой на алтарь. Мысленно поблагодарил его за защиту и только после этого вышел из штаба.

Через два часа, как и договаривались, ребята подошли к Алькатрасу. Сейчас домик и его покрытая жестью горка пустовали. На улице было минус двадцать. Пахло колючим холодом. Если сильно вдохнуть носом, стенки ноздрей ненадолго слипаются. Снег мягко скрипел под валенками. По рябинам и деревянным истуканам белым налётом проросла куржуха[4]4
  Куржуха (коржуха) – крупный иней на деревьях, косматая изморозь, покрывающая деревья или другие поверхности (стены, столбы, лавки).


[Закрыть]. Стеклянное, чистое небо было высоким и лёгким.

– Принёс? – заговорщицки спросила Аюна.

– Отец убьёт, если узнает, – ответил Саша.

– Принёс?!

– Да принёс, принёс. – Саша похлопал себя по куртке.

Во внутреннем кармане у него лежал баллончик с пеной для бритья.

– Тогда идём.

Опасаясь, что Сёма увидит их в окна и заподозрит неладное, ребята пошли в сторону Котла. До Сёминого подъезда от Алькатраса было метров тридцать, но прямой путь не предвещал ничего хорошего.

Ребята спустились к рынку, издали поглядывая на заваленный сугробами «Эдорас». Вышли к Кораблику – длинному кирпичному дому, за пределами Рохана больше известному как Навуходоносор. По улице Ржанова дошли до Неверхуда. Отсюда был виден тринадцатый дом, куда Саша ходил на кружок по керамике. Обогнули Пустырь, прошли заснеженный Тролегор – в опасной близости от границ Мордора. Перебежками, прячась под балконами первых этажей, одолели участок тропы, с которого просматривался «Баргузин», проскочили Вонючее ущелье и наконец оказались у подъезда Сёмы.

Задыхаясь от волнения и стараясь не шуметь, открыли дверь. Первый этаж был затянут тёплой, влажной дымкой. Лестницу, перила и стены покрывала ледяная корка. Дымка была весьма кстати. Ребята боялись, что Сёма или его мама, Гэрэлма́ Зоригтуевна, посмотрят в дверной глазок.

Прислушиваясь к каждому шороху, прокрались на второй этаж и дальше поднимались уже спокойнее.

На пятом этаже, за дверью, обитой коричневым дерматином, жила Арина Гарифовна – учительница географии из двадцать второй школы. Она хорошо знала Сёму и недолюбливала его, как, впрочем, и всех соседей-бурят. Аюна придумала воспользоваться этим.

Максим торопливо разжевал жвачку. Сделать это было непросто, так как она успела одеревенеть на морозе. Похвастал перед Сашей новым вкладышем Turbo, затем старательно залепил жвачкой дверной глазок Арины Гарифовны.

Саша достал баллончик. Встряхнул его и большими белыми буквами вытянул на стене: «Саурон жив». Это был лозунг «Минас Моргула», чьи приспешники писали его на асфальте, партах, тетрадях и в учебниках, за что не раз получали взбучку от учителей. Расчёт был точным.

Аюна тем временем одобрительно кивнула Саше. Вынула из кармана стеклянную банку. Замахнулась. Подмигнула Максиму и со всей силы бросила её в угол. Грохнуло так, будто столкнулись две машины. Осколки разлетелись по всей площадке. Эхо пролетело по подъезду, лёгким паром вырвалось на улицу.

Ребята замерли. Затаив дыхание, прислушивались. Из квартиры Арины Гарифовны донеслись голоса, и тут же щёлкнул замок в двери. Ребята ломанулись вниз. Саша, проскользнув по лесенке и едва не упав, выронил баллончик. Подбирать его не было времени.

С топотом промчались по этажам. Замедлились только на ледяной корке первого этажа. Выскочили из подъезда. Кто-то должен был остаться под лестницей у Сёминой квартиры. Нужно было убедиться, что Арина Гарифовна пришла ругаться с его родителями. Аюна надеялась, что разъярённая учительница уведёт Сёму с его мамашей наверх, чтобы показать им место преступления. Оставаться в подъезде никто не хотел. Ещё в «Бурхане» решили, что выбор сделают по жребию, и теперь дрожащими руками под торопливое «комане-борбане эй-зи-ко!» выбросили два «колодца» и «ножницы». Проиграла Аюна.

– Чудненько, – прошептал Саша.

Аюна хотела что-то сказать ему в ответ, но вместо этого вздохнула и быстрым шагом вернулась в подъезд. Саша с Максимом перебежали в Вонючее ущелье, затаились там возле изгороди. К счастью, зимой ущелье было не таким уж вонючим.

Долго ждать не пришлось. Вскоре они увидели, как из-за угла машет Аюна.

– Сработало! – громко и взволнованно зашептала она, когда Саша и Максим переметнулись к ней. – Даже лучше, чем хотели! Гарифовна полподъезда подняла и с криками примчалась к Цыдыповым.

Уже перегрызлась с Гэрэлмой. Та говорит, Сёма в ванной лежал. А та говорит, значит, это его дружки, потому что такую дурость только они пишут. Сёму из ванной вытащили и поволокли наверх разглядывать пену.

– Так чего мы ждём? – занервничал Саша.

– А ничего! – Аюна так развеселилась, что не стала ему грубить. – Побежали!

Как и предписывал утверждённый в «Бурхане» план, Саша встал в подъезде «на шухере» – заслышав, что Цыдыповы спускаются, он должен был выскочить на улицу и предупредить друзей.

Максим с Аюной подошли к окну первого этажа. Форточка была открыта. Большего и не требовалось. Это был прямой вход в комнату Сёмы.

– Сними пуховик, – прошептал Максим.

– Это зачем? – удивилась Аюна.

– В форточку не пролезешь, да и порвёшься вся.

– И правда, – согласилась Аюна.

Сбросила куртку. Помедлив, стянула и свитер, отдала его Максиму. Осталась в красной футболке и синей поддёвке. Аюне сразу сделалось зябко. Приплясывая на месте, она вытащила из куртки короткий свёрток – весь обвязанный цветными нитками и верёвочками.

– Зя? – спросил Максим.

– Угу. – Аюна кивнула. – Давай!

Максим встал под окном. Нагнулся, подставляя спину. Не успел спросить, сможет ли Аюна взобраться, как она вспрыгнула на него, словно кошка, заметившая поблизости собаку. Максим охнул. Упёрся руками в заиндевевшую стенку цоколя. Почувствовал, что упадёт, хотел сказать об этом, но тяжесть на спине вдруг пропала. Выпрямившись, он увидел, что Аюна стоит на внешнем подоконнике и обдирает с форточки комариную сетку.

– Ох и влетит нам, если что… – Максим качнул головой.

Зелёная сетка спикировала вниз, и Аюна стала подтягиваться, неловко скользя ботинками по стеклу.

Максим боязливо оглядывался по сторонам. Радовался, что их отчасти прикрывает балкон. Когда в следующий раз посмотрел на Аюну, она уже была внутри.

– Что там? – громко прошептал Максим.

– Тепло, – отозвалась Аюна.

– Спрятала?

– Тихо ты!

У Максима дрожали руки, он не знал, от чего больше – от страха, от холода или от любопытства. На мгновение он даже разозлился на друзей. Они-то спрятались в доме, а он стоит тут на открытом месте, и его могут схватить в первую очередь. Чтобы хоть как-то унять дрожь, Максим дотянулся до наличника и, подтягиваясь на нём, стал прыгать на месте – так смог мимолётно заглядывать в окно и заодно согреться.

Всё, что он видел в комнате, разбилось на отдельные картинки.

Вот Аюна шарит по столу Сёмы. Должно быть, ищет какие-нибудь записи по штабу. «Может, у мордорцев есть своя карта. Интересно было бы взглянуть». Вот она распахнула шкаф. Опять чего-то ищет. Кровать у Сёмы не заправлена, одеяло свешивается на пол. На старом полинявшем диване разбросаны картриджи от Sega.

Вот Аюна стоит посреди комнаты. Не знает, куда спрятать зя. Максиму стало жаль Сёму. Теперь ночами с его потолка будет свисать мёртвая женщина. Но Аюна сказала, что они никогда не увидят друг друга. Сёма может чихнуть, если встанет с кровати так, что волосы духа прощекочут ему лицо, но не более того.

Вот Аюна опустилась на колени. Теперь её не видно, как ни прыгай. Максим запыхался. Стало жарко. Он подумал, что Аюна прячет зя под ковёр, и мысленно с ней согласился – хорошее место. Ещё можно было прилепить за постером Demo. «Неужели Сёма слушает такую музыку? Хорош Саурон…»

Вот Аюна встала. Улыбается. Значит, спрятала.

Вот она идёт к окну.

Вот за ней открывается дверь.

За порогом, в коридоре, стоит мужчина в тельняшке и разношенных кальсонах. Это Чимит Сергеевич – отец Сёмы.

Аюна!

Максим повалился на землю. Вжался в стенку цоколя. Перед ним замерцали цветные искры. Сердце смёрзлось и глухими ударами колотилось в груди.

Услышал, как вскрикнула Аюна.

«Поймали! Нам конец!» – замельтешило в голове у Максима. Так и подмывало броситься прочь от подъезда, через весь Городок мчаться домой. Аюне всё равно не помочь, она погибла. Максим привстал, с надеждой посмотрел на Алькатрас и тут же осадил себя: «Нет! Никуда ты не побежишь». Максим знал, что никогда не простит себе бегства, но страх липкими пальцами выщупывал под рубашкой живот и подмышки. Неизвестно, чем бы закончились эти терзания, но тут Максим услышал разговор:

– Юнка, ты что ли?

– Я, дядя Чимит. Дядя Чимит, не держите меня, мы же только играем. Дядя Чимит…

– Да никто тебя не держит, чего пищишь-то? В форточку что ли залезла?

– Дядя Чимит, мы только играем.

– Мы? Ты что, не одна тут?

– Одна!

Максим не стерпел. Встал. Хотел подпрыгнуть – показать себя, крикнуть, что замешан во всём этом, что Аюна не одна. Но так и не осмелился. Замерев, слушал.

– Дядя Чимит, пустите меня.

– Да господи, что ты заладила-то? Говорю же, не держит тебя никто. Ты что ли там с Сумбером стену разукрасила?

– Можно я пойду?

– Ну вы даёте, конечно. Стой! Опять в форточку? Давай уж через дверь. Убьёшься ещё.

– Не могу. Не говорите Сёме… то есть Сумберу. Не говорите, что я тут была, а то игры не получится.

– Ладно, ладно. Подожди, я хоть окно тебе открою. А ты как без куртки-то?

– Так она на улице. Спасибо!

Максим отошёл от стены. Он теперь стоял смелее, даже поздоровался с дядей Чимитом. Тот, содрав со швов утеплительные ленты, распахнул внутренние, а затем и внешние створки.

Спрыгнув в снег, Аюна быстро оделась. Подняла лежавшую поблизости комариную сетку и протянула её наверх:

– Дядя Чимит…

– Да-да, починю.

– И…

– И никому не скажу. Только в следующий раз выбирайте игры поспокойнее. А то Гарифовна раскричалась, аж собаки завыли.

– Дядя Чимит, вы душка!

Чимит Сергеевич в ответ рассмеялся. Аюна и Максим переглянулись, улыбнулись друг другу и помчались в Городок, к Алькатрасу.

Чимит Сергеевич был совсем не похож ни на свою жену, сварливую Гэрэлму, ни на своего пакостного сына Сёму. Ребята из Городка и ученики двадцать второй школы, где он работал сторожем, любили дядю Чимита. Даже поговаривали, что он вовсе не из Цыдыповых, а только живёт с ними. «Должно быть, проспорил», – говорил Коля из Бутырки.

У дяди Чимита была на удивление маленькая, к тому же наголо выбритая голова. Лицо – тёмное, со светлым пятном на щеке. А руки – большие, мускулистые. Дядя Чимит был бухэ́, то есть силач. Он ездил в Улан-Удэ на соревнования по бухэ́ барилдаа́ну – бурятской борьбе. Ездил и в село Хойтого́л, под гору Алта́н-Мундарга́, на соревнования по хээ́р шаалга́ну – ломанию хребтовой кости. Услышав об этом впервые, Максим ужаснулся. Представил, как дядя Чимит с кровожадными криками ломает хребет несчастному барану. Но мама объяснила ему, что на хээр шаалгане ребром кисти бьют по уже очищенной от мяса косточке. «Всего-то?» – расстроился Максим. Косточка представилась ему прямо-таки куриной. Мама убедила его, что сломать хребтовую кость трудно, пусть выглядит она тонкой и хрупкой. Мечтой дяди Чимита было переломить знаменитую Окинскую кость – с ней никто не мог управиться с 1989 года. Но добраться до неё было непросто. К кости допускали после высокой денежной ставки, а Гэрэлма так просто не давала мужу ни копейки.

Дядя Чимит любил пугать детей из младших классов шрамами на бицепсах. Говорил, что у него мышцы лопнули, когда он на спор где-то в Кижигинском районе руками раздавил голову барана. Максим вспоминал эти страшные шрамы, когда Аюна дёрнула его за рукав. Они уже спускались от Котла к рынку.

– Ты чего?

– Людвиг!

Максим застыл на месте и даже приоткрыл рот.

– Сашку, Сашку забыли! – Аюна продолжала дёргать Максима за рукав, словно это могло чем-то помочь.

О том, что случилось с Сашей, ребята узнали лишь на следующий день, когда после школы вновь собрались в «Бурхане». Они учились в разных школах: Аюна и Максим – в сорок седьмой, Саша – в двадцать второй. Так что обсудить что-либо на перемене они не могли.

Саша ждал в подъезде до последнего. Был уверен, что Аюна застряла в комнате. Понимал: если её поймают – заподозрят в воровстве. Услышав, как спускаются Цыдыповы, он выскочил на улицу предупредить об опасности. Под окнами никого не было. Саша решил, что Максим полез в комнату вслед за Аюной. Стал присвистывать и громко шептать, но никто не откликался. Подпрыгнул, заглянул в окно, но почти ничего не увидел. Он был на голову ниже Максима. Не зная, что делать, Саша ринулся назад, в подъезд. Решил во что бы то ни стало задержать Цыдыповых на пороге.

Саша уже и не помнил, какие глупости говорил Гэрэлме. Это не помогало. Она просила его не мешаться под ногами. Тогда Саша заявил, что именно он испачкал стены на пятом этаже.

– Зачем? – удивилась Гэрэлма.

– Чтобы насолить вашему Сёмке.

Саша нарочно говорил грубо. Его не испугало даже глубокое, злобное сопение, раздавшееся из-за спины женщины. Там стоял Сёма. Он только что плакал и не хотел, чтобы Саша увидел его заплывшие глаза. Сёму успели отругать всем подъездом, и теперь он шёл за ведром и тряпкой, чтобы смыть пенную надпись.

– Зачем же ты вернулся? – Гэрэлма сомневалась в Сашиных словах.

– Я… – Саша растерялся, помедлил, но тут вспомнил: – Баллончик! Я уронил баллончик. Отец убьёт, если я не верну.

Теперь Гэрэлма поверила. Раскраснелась, рассвирепела. Стала дёргать Сашу за куртку – чуть ворот не оторвала. Повела его наверх, к Арине Гарифовне. Сёма, не переставая сопеть, понёсся впереди, с прытью, удивительной для его телосложения, перескакивая через ступеньки. Саша был уверен, что спас друзей – теперь у них будет достаточно времени, чтобы выбраться из квартиры.

– Вот так, – закончил рассказ Саша.

– А дальше чего было? – спросила Аюна.

– Чего-чего… Заставили всё мыть. Осколки собирать. Потом Гэрэлма меня за ухо через весь Городок к дому вела. И Сёма ошивался вокруг. Говорил, что на щепки разнесёт наш «Бурхан».

– А Гэрэлма?

– А она ещё баллончик выбросила, чтоб мне от папы больше досталось.

– Гадюка, – прошептала, скорее даже прошипела Аюна, словно сама обернулась змеёй.

– Ну мне и досталось. Кое-как сидел сегодня. Это хорошо, что папа снял с ремня пряжку. Потом ещё два часа в углу стоял. Теперь телевизор на неделю запретили.

– Сашка! – Аюна неожиданно обняла Сашу. – Спасибо тебе. Ты молодец. И прости, что я тебя Людвигом называю.

– Да ничего, – пробубнил Саша.

Даже в полумраке штаба было видно, что он покраснел – на его худом тёмном лице выступили ещё более тёмные полосы.

– Вообще это моя фамилия, так что ничего.

Максим злился. На всё и на всех сразу. На Аюну с её мёртвыми женщинами, из-за которых Саше влетело от отца – а Максим знал, что Рудольф Арнольдович бывает очень строг. На Сашу, который зазря подставился и навлёк на них войну с «Минас Моргулом». Но больше всего он злился на самого себя – за свою трусость, которую испытал под Сёминым окном. Никто о ней не узнал, но легче от этого Максиму не было. Он-то помнил тот порыв – убежать, спрятаться дома. Максима всего передёргивало. Он обнаружил в себе червоточину и не знал, как от неё избавиться. Вчера вечером, стоя под душем, с силой тёр себя мочалкой, словно так мог очиститься от неприятного осадка.

– Я тобой недоволен, – сказал Максим своему отражению в зеркале. Ещё долго, хмурясь, смотрел на своё круглое лицо, короткие светлые волосы, едва заметные конопушки на щеках и гладкий шрам на подбородке. Затем добавил голосом эмчи-ламы Дондакова: – Будем работать над этим.

За ужином Максим заявил маме:

– Хорошо бы меня выпороть крапивой. Это помогло бы.

Ирина Викторовна едва не поперхнулась и потом ещё долго расспрашивала Максима о его делах в школе и самочувствии.

– Мы шли вместе, – тихо шептал он себе перед сном – так, чтобы не услышала сестра, – значит, и погибать должны были вместе. Надо было не бежать, а встать и громко сказать, что Аюна тут не одна, что я тоже виноват и пойду на плаху вместе с ней.

– Ты чего там бормочешь? – возмутилась Аюна со второй кровати.

– Мантру, чего ещё.

– Это какую?

– А какую надо, – сказал Максим и отвернулся к стенке.

Утром, за столом, он был таким грустным, что мама заставила его выпить «Бонгар-5» – тибетское лекарство от простуды.

– Хватит киснуть! – Аюна видела, что её сводный брат подавлен, и задорно ткнула его в бок. – Киснуть можно в школе и дома. Нечего пачкать «Бурхан» своей чёрной энергией.

– Да не кисну я, – отмахнулся Максим и посмотрел на Сашу. – Просто думаю.

– О чём?

– О том, что нужно готовиться к войне.

– Это факт! – обрадовалась Аюна.

– Думаешь, Сёма пойдёт в атаку? – спросил Саша. Он чувствовал себя виноватым.

– Да пусть хоть весь штаб сюда ведёт! – крикнула Аюна. – Никто ещё не приближался к «Бурхану» на расстояние выстрела!

– Тише ты, – усмехнулся Максим. – Я позвоню Косте. Нужно следить за Мордором. Пусть он постоит в карауле, а мы пока всё подготовим.

Костя был одноклассником Максима и Аюны. Они взяли его в штаб, потому что Костя был известным пироманом. Его стихией были петарды и фейерверки. Лучшего союзника было не найти. Единственной проблемой было то, что он жил на другой стороне проспекта Жукова и не часто приходил в Городок. Но сражение с «Минас Моргулом» он, конечно, не захотел бы пропустить.

– Итак, война! – провозгласил вождь.

– Война! – отозвались его воины.