Текст книги "Здравствуй, брат мой Бзоу!"

Евгений Рудашевский
Здравствуй, брат мой Бзоу!

© Рудашевский Е. В., текст, 2015

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2015

Книга согласия

13 февраля 1980 года открылись XIII зимние Олимпийские игры в Лейк-Плэсиде (США).

25 апреля 1980 года на Белоярской атомной электростанции был введен в эксплуатацию энергоблок с реактором на быстрых нейтронах.

3 июля 1980 года была введена в действие Зейская ГЭС.

19 июля 1980 года состоялось открытие XXII летних Олимпийских игр в Москве.

25 июля 1980 года умер Владимир Высоцкий.

8 декабря 1980 года был убит Джон Леннон.

В 1980 году на экраны вышли «Дом на Лесной», «Вам и не снилось», «Ларец Марии Медичи», «Эскадрон гусар летучих», «Москва слезам не верит» и «Экипаж».

В 1980 году астрономы открыли семь спутников Сатурна.

Но в селе Лдзаа время, похоже, остановилось. В 1980 году там вспахивают семейные наделы сохой и мотыгой. Там не читают газет, не смотрят телевизор, не обсуждают мировые и государственные новости, которые несутся из каждого утюга, хотя и обсуждают новости местные. Внешний мир почти не влияет на жизнь абхазского села. Он вторгается в его жизнь лишь в виде силы, когда-то поселившей на абхазские земли грузин, да в виде силы, присылающей за призывниками автобусы с зелеными полосами. А все остальное в Лдзаа веками неизменно: большие семьи, большие застолья, языческие обряды, натуральное хозяйство, пышная природа, ласковое Черное море, а в море – дельфины.

Не зря древние легенды наделяют дельфина даром пророчества, а современные исследования – разумом и эмпатией. Образ юноши, плывущего верхом на дельфине, украшает монеты, вазы, фонтаны. Этот образ – аллегория союза человека и моря, единения со стихией. Даже в выдуманном мире этот союз – настоящий.

Собственно, о таком – настоящем и вечном – и написал книгу Евгений Рудашевский. Его повесть – об искренней дружбе и о братской любви. О том, как могут сблизиться существа разных видов и разных стихий.

Кажется, и читателям тоже хочется основательности и согласия с природой, несмотря ни на что. Они стосковались по такому древнему, простому и понятному миру, который показан через отношения человека и дельфина и через отношения людей, живущих на особенной земле – в Абхазии. Подтверждение тому – присужденная повести «Здравствуй, брат мой Бзоу!» награда на конкурсе «Книгуру» в 2013 году.

Абхазия Евгения Рудашевского похожа и в то же время не похожа на Абхазию Фазиля Искандера. У молодого автора, так же как и у классика, сама земля становится одним из героев произведения. Это оказывается возможным даже без волшебных допущений и фантастических поворотов. Фантастика в другом: четко вписанные в эпоху рассказы Фазиля Искандера существуют словно вне времени. А повесть Рудашевского, в которой приметы времени проходят большей частью лишь по самому краю сознания, заставляет задуматься и о времени, и о сегодняшней геополитической ситуации.

В декабре 1979 года Советский Союз ввел войска в Афганистан. С этого момента, случившегося до начала повествования, и до конца истории, рассказанной Евгением Рудашевским, прошел год.

…1 октября 1980 года жизнь Амзы Кагуа и его друга дельфина изменилась навсегда…

Ксения Молдавская, литературный критик

Среди всех живых существ, созданных до сего времени, нет никого божественнее дельфинов, ведь они в свое время были людьми и жили вместе с другими смертными в городах, пока по совету Диониса не променяли сушу на море и не приняли образ рыбы.

Гомер

Глава первая
Весна

Утром, в третий час от восхода, Амза, семнадцатилетний рыбак из рода Кагуа, едва не упал, перескакивая через забор, отделявший пляжную гальку от дороги. Рассмеявшись, он заторопился дальше, к дому.

– Брат, брат! – крикнул Амза, вбежав в калитку.

– Что случилось? – Даут обеспокоенно поднялся со стула.

Валера, отец братьев, ровнявший изгородь за кукурузным амбаром, замер и прислушался.

– Там, на берегу! Дельфин! – сквозь частое дыхание произнес Амза и улыбнулся.

– И чего? – удивился Даут. Качнул головой, возвратился на стул.

Валера продолжил ровнять изгородь.

– То есть как «чего»?! – воскликнул Амза. – Что с ним делать-то? Ты пойми, он на берегу! На камнях! Ведь помрет там. Даут!

– Почему ты не закрыл калитку? – обратилась к младшему сыну Хибла.

Она была в апацхе[1]1
  Апацха – кухня, отдельно пристроенная к дому.


[Закрыть], кипятила молоко для мацони[2]2
  Мацони – молочный продукт, похожий на простоквашу.


[Закрыть]. Выглянув за угол, заметила небрежность юноши. Тот, вздохнув, вернулся к калитке, запер ее.

– Баська, не сейчас! – махнул он подбежавшему псу.

Пес, однако, не уходил. Сел возле ног Амзы, поднял голову. Упрямо смотрел на хозяина и при этом быстро перебрасывал хвост.

– Зачем он вообще вылез из моря? – спросил Даут.

– Мне откуда знать?.. Ну!

– Только не задерживайся, – крикнула Хибла. – Не забывай, тебе еще ачалт[3]3
  Ачалт – большая плоская рододендроновая плетенка.


[Закрыть] чинить.

– Помню, ан. Мы быстро, – улыбнулся Даут. – Пошли!

– Побежали! – крикнул Амза и, не дожидаясь возражений брата, бросился к дороге.

День начинался чудный. Ветер облегчал нарождающуюся жару. Весной наконец испарилась гнетущая влажность. Старики, перетерпевшие губительный март, радостно наблюдали за тем, как оживает их край. Светло-розовыми бутонами расцвела алыча, ее тонкие колючие ветви неспешно колебались в теплом воздухе. Свежими цветочками белела мушмула. Из зимнего забвения возвращались запахи и звуки.

Амза первый подбежал к продолговатому телу дельфина-афалины. Тот лежал на берегу и в неподвижности казался мертвым. Юноша опустился на колени. Прежде он не видел дельфинов в такой близости.

– Так он мертв? – спросил Даут.

– Нет. Приглядись. Видно, что дышит.

– Он тут, наверное, всю ночь пролежал.

Братья сидели возле афалины. Они пока что не решались толкать его к воде. С интересом смотрели, потом позволили себе осторожные поглаживания. В движениях, однако, старались не шуметь – опасались, что зверь окажется спящим, а пробудившись, укусит.

Его кожа была сухой, упругой. Спина – серая, пузо – светлое, с розовыми пятнами. От головы к потрепанному спинному плавнику вела размытая белая полоса. Кроме того, к д|ыхалу[4]4
  Дыхало – дыхательное отверстие у дельфинов и китов.


[Закрыть] от носа тянулись две тонкие линии.

– Он этим дышит? – спросил Даут.

– Наверное, – Амза пожал плечами.

Рядом с боковыми плавниками дельфина братья заметили короткие, уложенные дугой шрамы, словно кто-то нарочно выскребал их гребенкой. Почти все шрамы были палевыми, твердыми несколько – красными, податливыми на прикосновение.

– Кто это тебя так? – промолвил Амза.

– Может, ему рыбу принести?

– Не знаю… Потрогай!

Даут взял дельфина за подмышку грудного плавника, она была горячей. На коже зрели волдыри.

– Странно. Солнце не так уж печет… – заметил Амза.

– Он, наверное, болен. Сходи за рыбой!

– Да какая тут рыба! Его надо в воду столкнуть.

– А если укусит? Сам выбрался, пусть сам возвращается.

– Ну и отойди!

Амза обошел брата, стал подталкивать дельфина. Галька расступалась под ногами, было неудобно. Даут молча наблюдал. Зверь был длинным, до двух метров, а потому тяжелым. Амза тянул его за хвост, за плавники. Потом давил на спину, при этом старался не подносить руки к голове. Дельфин подобному вниманию не противился, был таким же неподвижным.

– Зря все это. Помер он, – заметил Даут, но, сняв рубашку, решил помочь.

– Ну, давай же! – приговаривал Амза, вновь и вновь толкая упругое тело.

Наконец удалось сдвинуть дельфина к морю. Едва волна коснулась его плавников, он открыл глаза. Даут, испугавшись, отскочил:

– Отходи! Укусит!

Амза ничего не ответил. Снял туфли, отбросил их, продолжил тянуть зверя. Даут, приглядевшись к небольшим красноватым глазам афалины, присоединился к брату.

В полутора метрах от берега вода сомкнулась на спине дельфина. Тот оживился, фыркнул из дыхала брызгами, качнул хвостом. Амза стоял вблизи. Смеясь, поглаживал нового друга:

– Ну? А ты говорил, что помер. Жив! Еще как жив! И будет жить. Ведь так?

– Чего же он не уплывает?

– Подожди! Пусть сил наберется. Ты пока рыбки принеси.

– Ну, буду я бегать!

Амза, нагнувшись, продолжал гладить голову дельфина. Даут постоял, затем цокнул языком, вздохнул и зашагал к дому:

– Ладно, подожди. Сейчас принесу. Только отец убьет, если узнает.

Зверь тем временем возвращался в сознание: чаще шевелил хвостом, напрягал плавники. Увлажненная, его кожа стала еще более гладкой.

– Дад, чего это ты его наглаживаешь? – крикнул стоявший у камней старик Ахра Абидж.

– Здравствуйте, – смутился Амза и шагнул к берегу.

– Ну как, упругий, да?

– Да.

– Упругий… – Ахра присел на ржавую бочку. – Я тоже в молодости трогал дельфина. Их тут много, но к человеку редко плывут. Ко мне приплыл однажды.

Старик усмехнулся, посмотрел на свои исчерченные полосами сапоги, потрогал ноговицы[5]5
  Ноговицы – вид плотных чулок, покрывающих голень и колени. Натягивают поверх голенища сапога.


[Закрыть]. Амза любил его рассказы, но сейчас боялся продолжения – придется слушать Ахру, а так хочется заняться дельфином…

– Здравствуйте! – поздоровался Даут, на бегу взлязгивая ведром, в котором были две рыбины.

– О… вы его и кормить решили! Что же это, приручаете?

– Ага, – улыбнулся Амза.

Дельфин в следующие минуты окончательно ожил. Медленно плавал вдоль берега, смотрел на братьев.

– Интересно, это мальчик или девочка? – спросил Даут.

– Тебе-то что?

– Ну… интересно.

Солнце поднялось над холмами, укрепило день. Облаков не было. Ветер бережно подталкивал волны к гальке. Пахло морем. Со стороны Пицунды выплыли две лодки, за ними следовал баркас. Возле пятиэтажки взвыла бензопила, затем в многоголосых окриках умолкла. Над бухтой пролетели две чайки.

Дельфин отплыл от братьев. Амза бросил ему небольшого осетра. Афалина заинтересовался подарком, но, вместо того чтобы съесть его, начал им играть: неспешно подталкивал носом, топил, затем поднимал к поверхности. Осетр вернулся к Амзе. Юноша рассмеялся.

– Значит, не голодный, – Даут нахмурился.

Амза, стоя в воде, опять кинул рыбу – теперь подальше. Все повторилось.

Дельфин оставался безмолвным. Отплывал от берега. Возвращался. Играл осетром. Иногда оставлял на поверхности лишь загнутый серпом плавник и застывал на месте. Порой переворачивался, закручивал хвостом ворчащие буруны.

Амза был так счастлив, что постоянная улыбка утомила лицо. Найти дельфина на берегу, трогать его, затем спасать – это было необычным, радостным делом. Амза представлял, какими словами и жестами расскажет обо всем родителям.

– Не понимаю, зачем он выбрался на берег? – промолвил Даут.

– Не знаю… Наверное, случайно.

Старик Ахра, наблюдавший за братьями, скрутил папироску, смочил шов языком и закурил. Дым медленно опускался из его носа, путался в седых усах, затем густыми завитками расплывался по сторонам.

Подаренная афалине рыба наконец утонула.

– Амза, пора идти. Мама будет ругать.

– Да… Но ведь он не уплывает. Когда еще удастся так поиграть?

– Он тут может до вечера плавать… Нам пора. Пошли!

Даут вышел на берег. Опустившись на гальку, вытер ноги, затем натянул чувяки. Амза вздохнул – возвращался спиной к дороге, чтобы дольше наблюдать за диковинным другом. Дельфин, заметив, что его покидают, замер. Все так же беззвучно смотрел на Амзу. Нырнул и вскоре показался с потрепанным осетром на носу.

Амза угрюмо подошел к брату. Не просушивая ног, обулся. На лбу его протянулись морщины. Движения юноши были резкими, выдающими раздражение.

– Ладно тебе, не расстраивайся, – улыбнулся Даут.

Дельфин подкидывал рыбу, ловил ее, окунал, смотрел на уходивших ребят. Старик Ахра остался курить – уже вторую папиросу.

Едва братья вышли на дорогу, Амза подпрыгнул:

– Да!

– Что?

– Мы видели дельфина! – почти крикнул юноша, ухмыльнулся, потом вовсе рассмеялся. – Кто еще видел дельфина так близко, а? Никто! А мы его даже трогали, гладили! Ведь это… ноздрю на макушке видел?

– Ноздрю на макушке?

– Именно! Надо будет всем рассказать!

Амза, довольный случившимся, бодро вскидывал руки, палкой обдирал крапиву, отпинывал камни.

Подул ветер. Возле солнца скромным сопровождением проявились ветхие облака. От мыса чаще взлетали чайки, они торопились к рыбачившим вдалеке баркасам. Во дворе Батала Абиджа, соседа семьи Кагуа, залаяли псы.

Зелень, позабыв утомительную влажность зимы, наконец окрепла и теперь ширилась пахучими соцветиями. Вдоль заборов растянулись десятки оттенков красного, желтого, синего – словно бы художник, захотев раскрасить штакетник, подготовил себе ароматную палитру. Во дворах зацвела неприметная шелковица.

Воздух, еще не разгоряченный, был прозрачен.

Ближние горы казались грудами состриженной с гигантских овец шерсти – зеленой, с черными жилками теней. Лишь редкие холмы нарушали этот образ залысинами земляных обрывов. Над ними, скомканное и осветленное, застыло облако. Севернее, между холмами и облаком, дремали горы Кавказа – одна гряда за другой. Чем дальше и выше стояла гора, тем бледнее был ее образ. При вечернем свете они превращались в темные недвижные тучи.

– Отец не рассказывал о своем знакомстве с дельфинами? – спросила за ужином Хибла.

– Нет, – Амза удивленно посмотрел на Валеру. Тот ухмыльнулся, однако ничего не сказал.

– Дай мне ахул[6]6
  Ахул – сорт капусты, то же, что кольраби.


[Закрыть], – попросил Даут.

– Вот, – Амза протянул брату ковшик.

– Неудивительно. Оно было не очень приятным, правда? – Хибла обратилась к Валере. Тот вновь ухмыльнулся. – Отец тогда работал на морзверзаводе в Новороссийске.

– Хорошее название, – заметила баба Тина.

– Было это в шестьдесят третьем…

– Шестьдесят первом, – поправил Валера.

– Соли не хватает, – прошептал Даут.

– Они тогда рыбу ловили. И дельфинов.

– Как это?! – воскликнул Амза.

– Да. Тогда это было всюду. Причем – на высшем уровне! С них изготовляли шкуры и… что-то вроде рыбьего жира.

Хибла взглянула на мужа, надеясь, что тот закончит или поправит ее рассказ. Валера молча жевал вареную кефаль, запивал вином и, кажется, не слушал того, что говорит жена.

– Выходили на лодках, на катерах. Окружали дельфинов неводом и толкали к берегу. Вытаскивали из моря – по нескольку тысяч! Те были еще живы. Всех сразу не могли обработать, так что большинство сутками лежали на месте и… умирали.

– Не представляешь, каково это! – вдруг отозвался Валера. Он провел ладонью по лысеющей голове, отодвинул пустую тарелку и продолжил: – Я тогда с другими рыбаками жил над морем. Это было хуже любой пытки! Они ведь там издыхали под солнцем и целыми днями без перерыва кричали. Тысячи дельфинов! Весь берег был покрыт их серыми тушами. Шум – хуже шахтенного!

– Это… ужасно! – Амза качнул головой.

– Еще бы! Мы не высыпались, болела голова, до драк бывало…

– Он не о том, – улыбнулась баба Тина.

Валера умолк, закурил. Сложил на животе ладони и уныло посмотрел на курятник.

Уже вторая неделя, как Кагуа ужинали не в апацхе, возле огня, а за столом во дворе. Ночи были прохладными, но приятными из-за пришедшей сухости. На темно-фиолетовое небо выпадало все больше звезд.

– Баська! – вскрикнул Амза. – Уйди!

Пес поставил передние лапы юноше на колени, крутил хвостом и жадно наблюдал за тем, как ломти кефали на вилке поднимаются к человеческому рту. Амза рассмеялся такому вниманию. Поворчав, угостил Басю.

Засыпая, Амза думал о дельфине. «Интересно, почему он молчал? Те дельфины, которых ловил отец, кричали, а этот ничего не произнес. Странный. Может, немой?» Потом Амза обеспокоился, вообразив, что после его ухода кто-то еще, например Мзауч, мог спуститься к ослабленному зверю: так же трогал его, предлагал рыбу. Юноше хотелось быть единственным.

Утром семейство Кагуа выехало на кукурузное поле. Работа ожидалась нетрудная, но скучная. Выделенный им участок граничил только с грузинскими пашнями – поговорить на обеденном отдыхе будет не с кем.

Пахло пробудившейся землей. Валера любил этот запах. Выйдя из машины, он шире вдохнул. Склонившись, положил на мягкую траву ладонь, словно бы прислушивался к сердцебиению поля. В небе пролетел темно-бурый канюк. Заворачивая к югу, он громко и гнусаво замяукал.

Кукурузу нужно было засеять в один день, чтобы назавтра вернуться к рыбной ловле.

Даут выкатил из сарая дедовский плуг, отряхнул его от годовой пыли. Как и в прошлую весну, ощупал подгнившую ручку, вздохнул и наказал себе летом заменить ее новой. Амза тем временем привел от Турана быка. Туран был старшим братом Хиблы и трудился в километре от участка Кагуа.

Проверяя лезвие плуга, а потом и постукивая по раме, Валера улыбнулся. Никто этого не заметил. Тогда он цокнул языком и, мотнув головой, усмехнулся.

– Чего это ты? – удивилась Хибла, пальцами просматривавшая мутно-желтые зерна.

– Да… Анекдот вчера Сашка рассказал.

– Ну?

– Чего?

– Рассказывай, чего!

– Значит, так. – Валера отвлекся от плуга. Достал из кармана папиросу, закурил. Выпуская дым вместе со словами, сказал: – Повздорили в селе два друга.

– Абхазы? – уточнила баба Тина.

– Причем тут это?

– Сейчас все причем. Тем более это.

– Ну, значит, повздорили два друга-абхаза. Один разгорячился, ружье схватил и друга своего, значит, застрелил.

– Хороши друзья, – вскинув руку, улыбнулась Хибла.

– Хороший анекдот, – нахмурилась баба Тина.

– Тогда уж это были грузины!

– Дайте закончить! – возмутился Валера и сразу продолжил спокойным слогом: – Из района приехала милиция. Стали разбираться. Все было ясно. Убийцу забрали.

– Ну! – крикнул Амза быку, едва не задевшему его рогом.

– А заодно конфисковали у всех ружья. Тогда один колхозник и говорит: «Вот дурак! Зачем он его из ружья стрелял? Лучше б мотыгой прихлопнул! И нас бы заодно от мотыг избавил!» Поняли? То есть он думал: тогда бы не ружья позабирали, а мотыги. И можно было бы не работать.

Хибла качнула головой, Даут чуть улыбнулся. Валера на последнем слове рассмеялся, но, увидев, что другие равнодушны, умолк. Вздохнул и возвратился к плугу.

Для начала пришлось вспахать лежалую землю. За плугом неторопливо шла Хибла, бросала во вспоротую почву семена кукурузы, а с ними фасоль, чтобы она вилась вверх по соседке и не требовала вкапывать для себя отдельную опору.

Баба Тина наблюдала за посадкой с бревна, уложенного возле худой изгороди. Ломала пальцами семечки да поглядывала на густые клубы зелени, под которыми укрылись ближние холмы.

Вспахав и засеяв участок, Валера приладил позади быка ачалт, на него вскатил десяток камней. Впереди, ведя быка, шагал Даут, а Валера смотрел, чтобы плетенка не сбивалась и скользила по засеянным грядам – так земля выравнивалась.

Амза помогал отцу, однако был невнимателен. Он видел, как продавливаются сухие комья, слышал, как шелестит ачалт, но думал о дельфине. Амза не мог вспомнить, каким был зверь на ощупь. Говорил себе: «упругий, сухой», но это не помогало. Захотелось вновь прикоснуться к нему, погладить его, обрызгать водой.

Баба Тина поднялась с бревна, постояла, затем вдруг пошла вдоль пашни. Зная, что у матери днем болят ноги, Валера удивился:

– Куда это ты?

– Как говорила моя бабка, чем даром сидеть, лучше попусту ходить!

Солнце, покинувшее прохладу гор, вышло на пустынное покатое небо. Мужчины легли под чинарой для отдыха. Тени хватило каждому. Хибла вынула из багажника корзину с мацони, сушеной рыбой, ахачей[7]7
  Ахача – творожная масса из сыворотки.


[Закрыть] и лавашем. Обед был неспешным. Тело нехотя принимало пищу и призывало вздремнуть. Проспав минут десять, Амза взбодрился.

В стороне отдыхали грузины.

– А где вино? – удивился Валера.

– Нечего. Дома выпьешь, – ответила Хибла и поставила мацони ближе к мужу. Тот в недовольстве скривил губу.

Валера в последние годы ходил с животом. Голова теряла волосы. Те, что остались, были седыми. Брился он редко, уже не стеснялся седой щетины. На плече тянулся шрам – память о войне. Когда немцы приблизились к Абхазии, Валера был в Псху. Пришлось оставить село и прятаться в горах. Многие абхазы ушли в Гудауту, оставшиеся ловили врага потемну или в тумане – мучили, а потом отдавали шакалам. Немцы ждали, пока их флот пробьется к Сухумскому порту, отстреливали горцев. Застигнутый часовыми, Валера бежал через кусты, прыгнул в реку Бзыбь. Старое дерево острым суком вспороло ему плечо. Он должен был умереть, однако выжил. Амза никогда не спрашивал у отца про войну. Родители не рассказывали про те годы. Молчали также о свадьбе, о том, почему уехали из Ткварчала… В ноябре для Валеры начнется пятьдесят восьмой год.

К пяти часам семья Кагуа закончила посев своего участка, благо тот был небольшим по сравнению с соседними – грузинскими.

Вечером Амза и Даут вышли на берег, чтобы перед завтрашней ловлей проверить лодки и сети. Братья, смеясь, перекидывались камушками – показывали сильный замах, но бросали, конечно, мягко.

– Смотри! – вскрикнул Даут, указав на море.

Амза обернулся и замер, затем рассмеялся. В десяти метрах от берега плавал их вчерашний знакомец. Его было непросто заметить – он всплывал лишь спинным плавником и макушкой, к тому же море волновалось. Когда Амза подбежал к воде, дельфин показался весь и дернул головой, словно ребенок, признавший свое поражение в прятках.

– Ты что здесь делаешь? – крикнул ему Амза.

Он радовался еще больше, чем вчера, не мог устоять – то ходил вдоль извилистого прибоя, то бегал, заметив, что дельфин следует за ним. Даут сидел возле лодок и, глядя на брата, чуть улыбался.

– Ты теперь каждый день ко мне будешь приплывать, да?

Афалина был подвижен. Амза вдруг засомневался, тот ли это дельфин, но, разглядев на плавнике знакомые потертости, а на боках – шрамы, успокоился.

Он играл с морским зверем, как с собакой. Бежал, останавливался, снова бежал. Дельфин повторял его устремления. Потом Амза падал, замирал. Тогда дельфин подплывал к берегу, до каменистой мели – высматривал его, не мог найти и волновал носом воду.

Наконец юноша заломил высокие паголенки[8]8
  Паголенок – часть сапога, охватывающая голень. «Заломить паголенки» – значит вывернуть их внутренней стороной по ноге, чтобы удобнее было снимать сапог.


[Закрыть], снял сапоги, сложил портянки и, завернув брюки выше колен, вошел в воду.

– Осторожней! – окрикнул его Даут.

Амза не ответил. Он сам испугался своих действий. «Все же это зверь, хищник…» Тем не менее сделал еще три шага. Дельфин наблюдал за ним. Качнул хвостом и медленно отплыл в сторону.

– Ну и чего ты боишься? – Амза улыбнулся и вытянул вперед руки.

Со спины донесся громкий лязгающий лай. Это Бася выскочил на пляж.

– Баська! – обрадовался Амза. – Давай сюда! Я тебя познакомлю!

Пес, проскочив мимо Даута, зарылся лапами в гальку. Приблизился к юноше, залаял еще громче. Войти в воду он не решался, отбегал всякий раз, как небольшие волны шумно всплескивали возле его мордочки. Вдруг Бася замолк, настороженно присел – увидел дельфина. Амза рассмеялся такой перемене.

Даут, вздохнув, продолжил работу: просматривал сети, надавливал на затычки в корме.

– Как же мне тебя назвать? – прошептал Амза. – Может, Эт-ных? Нет. Слишком уж… официально. Знаю! – вскрикнул юноша так, чтобы его услышал брат. – Я назову тебя Бзоу!

– Бзоу? – удивился Даут.

– Да! По-моему, хорошее имя для дельфина.

– А если он девочка?

– Девочка?.. Не знаю даже… Нет! Наверняка мальчик!

Дельфин плавал дугами вдоль берега. Был игрив, но приблизиться к себе не позволял. Чуть брызнул на Амзу. Тот рассмеялся и ответил тем же. Тогда Бзоу брызнул сильнее. Началась подлинная буря. Бася неподвижно наблюдал за тем, как его хозяин горстями бросает воду к диковинной рыбине, как та в ответ размахивает головой, и не мог понять происходившего. Пес был задумчив и молчалив.

Даут сложил сети в лодку, взглянул на опускающееся к Пицунде солнце.

– Интересно, ему тоже нечем заняться? – крикнул он брату.

– Что?

– Или у него нет семьи и друзей? Он уже час с тобой тут крутится, а ему, как и тебе, наверняка нужно бы работать…

– Ты как бабушка.

– При чем тут это? – нахмурился Даут. – Вечер все-таки.

– Я ему жизнь спас…

– Мы.

– Ну мы. Вот он к нам и пришел. Поблагодарить.

Амза дождался, пока просохнут ноги, затем стал обуваться. Заметив это, Бася оживился, отступил тихим шагом. Выбравшись к дороге, осмелился залаять, и, поскольку молчание его было долгим, лаял громко, с усилием.

Бзоу приблизился к берегу, плеснул несколько раз и ждал ответа.

– Прости. Мне пора, – попрощался с ним Амза.

Дельфин смотрел вслед людям. Еще дважды ударил по воде хвостом. Наконец уплыл.

– Ну? Чего встали?! – кричала утром баба Тина. Она только что покормила кур и петуха, а теперь выгоняла их гулять по саду – клевать змей, если те вдруг объявятся.

Амза пил кофе, ел лобио[9]9
  Лобио – блюдо из фасоли.


[Закрыть] с лавашем и осматривал двор.

Дом Кагуа был небольшим, но в его четырех комнатах без тесноты и недовольства умещалась вся семья. Одну комнату даже оставили для гостей, иногда ее сдавали приезжим.

Дом стоял на восьми крупных тесаных камнях. Его основание было дубовым, а стены – из каштана. В прихожую вело грубо отлитое бетонное крыльцо.

В зазор между домом и землей часто ходили куры, нередко туда пробирался Бася или кот Местан – оба прятались, нашкодив. Еще ребенком это затемненное место любил Амза, заползал туда и, конечно, пачкал одежду, за что получал выговор от Хиблы.

Перед домом тянулась веранда. Ее крыша была дощатой, пол – земляным. Стен не было – только широкая изгородь из турецких часиков. Они росли плотно, и потому в жаркие дни оставляли приятную тень. Чуть дальше пристройкой к дому стояла апацха. Баба Тина на прошлой неделе возобновила в ней лежанку – как некогда ее родители, она теплыми ночами спала возле котлов и костровища. За апацхой были грядки.

Перед верандой росли мушмула, лимон и фейхоа. Ближе к Валериному запорожцу стояла широкоплечая чинара, под ней иногда днем дремала Хибла. За чинарой росла алыча. Тут же возле кукурузного амбара поднимались трехметровые столбы, на них после сбора урожая вывешивали сушиться кукурузные стебли, которыми зимой кормили скот. У семьи Кагуа скота не было, и стебли они отдавали Турану, брату Хиблы.

Кукурузный амбар, как и дом, был приподнят от земли, но не для тепла, а для сохранности от крыс. В этот промежуток также наведывались куры, Бася, Местан и маленький Амза.

За домом скрывался долгий и сумрачный сарай, возле него – семейное кладбище: тут лежали муж бабы Тины, ее брат и мать Валеры (его отец лежал в Ткварчале). За алычой, напротив апацхи, была душевая, от нее начинались тропинка к туалету и тропинка в небольшой сад с мандаринами и персиками. Часть изгороди там осыпалась, однако ее затянуло, укрепило лавром.

Со стороны калитки у дома стоял длинный стол – для обедов. Тут же были будка и курятник. У ворот росла низкая пальма.

Валера вышел раньше сыновей. Сегодня его ждали на баркасе. Кагуа работали для местного рыбзавода, но не забывали и частный промысел.

Местан вспрыгнул на стол.

– Чего тебе? – улыбнулся Амза.

Зная, что его могут наказать, кот замахал хвостом и пригнулся – готов был при опасности улизнуть, но Амза обрадовался ему. Один за другим подставлял пальцы и смеялся, когда тот пытался их облизать.

– Рыбы у меня нет. Приходи на ужин. Ну? Видишь? – юноша предложил Местану свою миску. – Тут только фасоль да петрушка всякая. Тебе такое не понравится.

Слушая человека, кот расслабился, уложил хвост вокруг стакана, зевнул. Подошедшая сзади Хибла ладонью снесла его на землю, словно сор стряхнула. Местан от неожиданности мявкнул, свалился на траву, замер. Как только Хибла прошла дальше, сел и принялся тереть мордочку лапой.

Братья отплыли, когда солнце высветило округу. К июню они уже не позволят себе выходить так поздно – опасаясь дневной жары, будут готовиться затемно. Вода в бухте была прозрачной, но глубина нарастала слишком быстро, и в пяти метрах от берега не удавалось разглядеть дна.

Вслед за Кагуа на пляж вышли Феликс и Мзауч Цугба. Мзауч – ровесник Амзы. Феликсу было двадцать три, он был на год младше Даута. Абхазы из Лдзаа не любили братьев Цугба. Те больше общались с грузинами, были завистливы, и, поговаривали, им случалось обманывать односельчан. Однако этой нелюбви никто не оглашал.

Солярка была дорогой – рыбаки брали мотор только для неожиданных надобностей, обычно же гребли веслами.

Братья Кагуа плыли на двух лодках, с малым промежутком. Выйдя из бухты и распределив сеть на две кормы, они стали расходиться. Следили при этом, чтобы, опускаясь в воду, снасть не спутывалась. Прогремев, выпали деревянные буйки, теперь можно было плыть дальше – растягивать вторую сеть; потом дрейфовать вблизи – из опасения, что баркасы или прогулочные катера по невнимательности скрутят ее, порвут. Кроме того, уже несколько раз сети просто пропадали. Рыбаки шептались о грузинских рабочих с рыбзавода, но доказательств ни у кого не было. За первую сеть не беспокоились, с этого края в бухту никто не заходил, а вор выйти напоказ не решился бы – тут все видно, открыто.

Бася вышел в море с Амзой. Он перебегал в лодке от кормы к носу и обратно. При этом останавливался у борта, вглядывался в воду, словно подозревал увидеть там добычу. Иногда лаял, размахивал хвостом, топал передними лапками. Амза, наблюдая за псом, улыбался. Еще более забавным Бася становился, когда рыбаки затаскивали в лодку сеть и тут же высвобождали из нее пойманную рыбу. Видя это, пес неистовствовал: подпрыгивал, бегал, лаял, кидался к улову, ворошил его лапой, потом затихал, но, отдохнув, продолжал взволнованно гавкать. За такое поведение Амза называл Басю Капитаном. И в самом деле, могло показаться, что его лай – это грубые команды нерасторопным и неловким матросам.

Растянув обе сети, братья Кагуа сейчас дрейфовали так близко друг от друга, что борта их лодок изредка соприкасались с тихим ударом. Даут ловил рыбу удочкой. Солнце было в расцвете, но его жар оставался весенним – мягким, приятным. Облака, редко и неровно разложенные по небу, были почти недвижны, порой собирались широким проспектом, но чаще разрывались в тонкие лоскуты. Ветер, утомившись от зимней работы, был слабым, прилетал вдруг из голомени[10]10
  Голомень – открытое море вдали от берегов.


[Закрыть], потом дремал на берегу, минутами позже уныло возвращался, неся попутно запахи хвои и земли. В остальном пахло морем, но не настойчиво – не так, как летом.

– Смотри! – вскочил Амза, придерживая панаму.

– Что?

– Там! Бзоу!

Недалеко от лодок показался черный плавник.

– Бзоу! – громче крикнул Амза. – Плыви сюда!

– Может, это другой дельфин.

– Нет. Это Бзоу. Я уверен…

Дельфин подплыл к лодке. Поначалу пропал в зеленоватой воде, потом снова поднялся и теперь выставил мордочку.

– Бзоу. – Амза смеялся и повторял имя своего друга. – Бзоу!

Разглядев шрамы на боку зверя, юноша уже не сомневался, что это именно Бзоу, и протянул ему руку. Афалина приближался, но дотянуться до себя не позволял, выдерживал дистанцию в метр или два.

Бася притих. Спрятался за борт и боязливо выглядывал из-за него. Оставив капитанский норов, он теперь молчал.

Даут наблюдал за братом, но от рыбалки не отвлекался и вскоре вырвал из моря очередную барабульку. Быстрым ударом о борт оглушил ее. Заметив это, Амза позвал:

– Даут!

– Нет! – брат все понял.

– Ну! Неужели тебе жалко?! Нужно угостить!

– Нет.

– Даут!

– С ума сошел…

Даут кинул рыбешкой в Амзу, затем, испугав афалину, шлепнул по воде веслами – показал, что хочет отплыть подальше, однако после двух гребков остановился, вновь поднял удочку.