Текст книги "Город Солнца. Глаза смерти"

Максим, давно порывавшийся взглянуть на символ, о котором шла речь, наконец обошёл Катю со спины и заглянул в монитор. Он ведь тоже мог его узнать, если не забыл. Судя по заинтересованному, но в общем-то спокойному взгляду, не узнал. И то хорошо. Ему вообще следовало держаться от всего этого подальше.

Корноухов встал. Он услышал достаточно и не собирался сидеть до конца разговора. Придавив ладонью шрам, словно опасался, что тот начнёт кровоточить, пошёл напрямик к двери. Даже не посмотрел на Катю. Не побеспокоился выйти тихо, чтобы не выдать своего прежде скрытого присутствия. Оказавшись в коридоре, заторопился в прихожую.

Голова разрывалась. Нужно было выпить таблетку. Срочно. Но прежде всего Корноухов хотел позвонить. Наскоро втиснул ноги в перепачканные сапоги. Грязь во дворе так и не подсохла, а положить доски из-за последних событий Корноухов не успел.

Торопился. На ходу достал мобильный. Старая раскладушка «Моторола Рейзер». Дрожащим пальцем нашёл в списке контактов нужную фамилию и укрылся в мастерской, чтобы никто не мог подслушать его разговор.

Глава двенадцатая. Доцент Егоров

– Олег Шульга попал в больницу.

– Кто это? – удивилась Аня.

– Сокурсник. Причём никто этого не знал. Нам сказали, он переводится в МГУ.

– Посреди семестра?

– Ну да, – Дима пожал плечами. – Потом выяснилось, что он с кем-то подрался или что-то в этом духе. В общем, ему чуть ли не все пальцы на левой руке сломали.

– Жуть какая-то.

– Ага.

– А ты тут при чём?

– Я ни при чём. Макса в деканате попросили передать Шульге академическую справку. Они раньше общались. Вот. А я за компанию.

– Зачем?

– Ань, ну что за вопросы? – Дима отмахнулся. – За компанию.

– Хочешь посмотреть, в самом ли деле у него сломаны пальцы?

– Мне всё равно.

– Ну да, рассказывай.

– Рассказывать буду потом, когда увижу, – Дима хохотнул. – Сейчас меня интересует, куда пропал Макс. Договорились в пять.

– Далеко ехать?

– В Кузьминки.

– Хочешь, подброшу?

– Думаешь, сам не доковыляю?

– Я не это имела в виду.

– Ну да, конечно, – Дима выглянул в окно. – В общем, смотри сама. Если Макс не против, поехали.

Аня, вздохнув, села на кровать. Посмотрела на прикрученную к стене пластиковую ортопедическую конструкцию. Отец в прошлом году через Аню заказал её в Испании. Основную планку можно было опустить на любую высоту. Оставалось положить на неё подушку, а сверху – ногу. Удобно. У Димы к вечеру отекала нога.

Аня бережно расправила на коленях юбку. Она надела её впервые с тех пор, как вернулась из Мадрида. Сшила на заказ через одну девушку из Бильбао. Юбка обошлась в сто сорок евро. Аня сама продумала орнамент. Взяла за основу вертикальный повторяющийся узор Чарльза Войси – ныряющие ласточки, переплетённые с дубовыми листьями и крупными, больше самих ласточек, ягодами клубники. Два оттенка зелёного и белый «блен де блан» по пантону. Девушке из Бильбао так понравился этот узор, что она предложила Ане сотрудничать. Аня пока отказалась, но обещала подумать.

– Из университета ты приехала в другой юбке, – неожиданно сказал Дима, усевшись на стул и теперь тщетно пытаясь расчесать свалявшиеся кудри.

– Ты это к чему?

– Переоделась. Надушилась. Подвела глаза.

– И?

– После того как узнала, что к нам зайдёт Максим.

– Очень смешно, – Аня не сдержала смешок. – И я не душилась.

– Красивая юбка. Только ты не в его вкусе.

– Почему? – Аню начал забавлять этот разговор.

– Потому что живёшь далеко. – Дима, так и не справившись с кудрями, отбросил расчёску. – На первом курсе Макс встречался с редактором с параллельного курса. Когда они расстались, Макс сказал, что она живёт в Ясенево, а это чёрт-те где. Он от неё домой по четыре часа добирался.

Аня не понимала, шутит брат или нет. Впрочем, выяснять это не собиралась.

– А ты? У тебя есть девушка?

Аня почувствовала, как грудь похолодела от волнения. После того случая с заброшенным зданием они с братом никогда не говорили на такие темы. Только изредка обсуждали парней, с которыми Аня встречалась ещё в школе. Аня надеялась, что теперь, когда она больше трёх лет прожила в Испании, что-то изменилось.

Вчера вечером она так и не смогла дозвониться до брата. Ни родители, ни Максим не знали, где он. Аня заподозрила, что брат наконец встретил девушку и начал тайком ходить на свидания. Теперь поняла, что ошиблась. Дима не преминул бы сейчас этим похвастать – пусть не напрямую, но шутливыми отговорками или намёками. Однако он натянул наушники и отвернулся к ноутбуку.

Аня поднялась с кровати и подошла к напольной боксёрской груше, которая теперь возвышалась посреди комнаты. Подарок Диме на прошлый день рождения. Он сам заказал себе такую. Наверное, думал, что это забавно. Высокая, метр семьдесят, резиновая груша, отлитая в форме человека с пластиковым пьедесталом вместо ног и с вкладышем для фотографии на голове – можно представить, что бьёшь настоящего человека.

По словам мамы, Дима вкладышем никогда не пользовался, да и грушу бил редко. Тем не менее Аня считала саму идею довольно сомнительной. Это не помешало ей сейчас ткнуть грушу кулаком. Удар получился слабый. Резиновый человек едва отклонился. Аня ударила ещё раз и шикнула от боли в пальцах. С обидой посмотрела на Диму, а потом увидела его отражение в мониторе. Брат смотрел на неё. Едва сдерживал смех.

– Ах ты! – Аня сильнее ударила грушу.

Та беззвучно пошатнулась на хорошо смазанной пружине.

Комната Димы не изменилась за последние годы. Это был своеобразный музей. Музей его детства. На деревянных полках теснилась армия солдатиков, рейнджеров, частично оплавленных и надрезанных людей-икс. На отдельном возвышении стоял зáмок «Лего», когда-то казавшийся Ане гигантским со всеми башенками, прятавшимися в дозоре лучниками и внутренним двором с вооружёнными пехотинцами. Рядом висели упрятанные в стекло киноафиши трёх последних фильмов по «Гарри Поттеру», а на полке компьютерного стола, возле учебников, стояли выполненные на заказ снежные шары с Олдричем Киллианом из «Железного человека» и Джеком Салли из «Аватара».

Помимо киноафиш и университетского флага в Диминой комнате висели фотографии. Много старых фотографий, сделанных ещё до двенадцатого года, когда Дима сломал ногу, и ни одной – после: из поездок в парижский «Диснейленд», из аквапарков, из школьных однодневных походов. На всех снимках брат смеялся или просто улыбался. С Аней, с родителями или одноклассниками.

Окна в квартире выходили на Ленинградку, и оттуда всегда тянуло бензином, разгорячённым асфальтом. В Диминой комнате не было кондиционера. Он сам не захотел. И запретил убирать у него. После долгих пререканий отстоял это довольно глупое исключение – уборщицы из клининга к нему не заходили. Дима сам наводил у себя порядок, даже если ему мешали боли в ноге. Вот только делал это редко, и все полки, а с ними солдатиков, зáмок, снежные шары покрывал неизменный налёт дорожного смога – такой тонкий и ровный, будто специально нанесённый, как на новенькую вазу наносят слой кракелюрного лака. На днях Аня вновь заговорила с братом об этой странности, а он только ответил:

– «Мужик что бык. Втемяшится ему в башку какая блажь – колом её оттудова не выбьешь».

В последнее время Дима часто повторял эту цитату.

– Мужик что бык, – прошептала Аня, с недовольством проведя пальцем по одной из башен зáмка.

Кончик пальца сразу стал чёрным.

– Ань, – Дима снял наушники, повернулся на стуле и чуть отъехал от стола. – Почему ты вернулась из Испании?

Они уже говорили об этом. Аня тогда сказала брату, что соскучилась по родным местам, поняла, что всё равно не захочет жить в Мадриде. Знала, что такое объяснение звучит нелепо, но думала, что Дима ей поверит.

– Что? – Аня постаралась под удивлением скрыть растерянность.

– Почему ты вернулась в Москву?

Дима думал, что сестра вернулась из-за него. Ждал, что Аня его разубедит, а она только напряжённо всматривалась в запылённые стены зáмка, будто планировала их штурм и никак не могла найти хоть одно уязвимое место. Нужно было раз и навсегда избавить Диму от подобных сомнений.

Из коридора донёсся переливный голос соловья. Домофон. С детства знакомый звук. Раньше он означал, что за Аней пришли подруги. Она торопливо прощалась с Димой, видела грусть в его глазах, но всё равно уходила. Потому что это было её спасение от гнетущего, отравляющего чувства вины, едва прикрытого улыбкой и неподдельной любовью к брату.

Дима не пошевелился. Ждал ответа. Аня молчала. Не придумала ничего убедительного, а сказать правду не могла. Знала, что никогда не сможет. Потому что Дима не поймёт. Пусть лучше думает, что сестра вернулась из-за него.

Электронная трель соловья прекратилась. В комнату постучали. Пришла мама. С тех пор как Дима отстоял независимость своей комнаты, к нему не заходили без стука. Потом вовсе перестали заходить. Такая независимость не принесла ожидаемого счастья. Аня это хорошо чувствовала и подозревала, что Дима хотел бы застыть в состоянии постоянной войны – изо дня в день сопротивляться чужой воле и так чувствовать себя живым, востребованным.

– Дим, это к тебе, – мама приоткрыла дверь. – Ань, поможешь?

– Да, сейчас.

Аня так и не ответила. Уходя, с сожалением посмотрела на Диму. Брат чуть раскачивался на стуле и поглаживал бедро левой ноги.

Мама подготовилась к приходу Максима. Знала, что впервые увидит чуть ли не единственного друга Димы, и захотела познакомиться с ним поближе – решила, что черничный пирог и чай с корицей лучше всего располагают к такому знакомству, однако ошиблась. Максим так и не поднялся к ним на седьмой этаж.

Мама любила готовить. Любила принимать гостей, которых, к её сожалению, в последние годы становилось всё меньше. Когда родился Дима, она перевелась на полставки. Когда же Дима сломал ногу, вовсе уволилась. Папа давно предлагал ей оставить не самую интересную работу в небольшом садоводческом журнале, заняться семьёй и обустройством загородного дома. Поначалу мама чувствовала себя хорошо. Ходила в театр, занималась с сыном и чуть ли не каждый день встречалась с подругами, а теперь как-то незаметно притихла. Даже в театр почти не выбиралась. И всё чаще уезжала за город, где долгими часами занималась исключительно своим цветущим садом со всеми его гортензиями, туями и барбарисами.

Когда Аня вновь заглянула к Диме, тот уже натянул клетчатую рубашку, переобулся в уличные ботинки – в отличие от всего остального в комнате, они всегда стояли чистые и смазанные кремом. Дима старательно ухаживал за своей однообразной обувью.

– Ты куда? Постой, а где Макс?

– Он не поднимется. Он никогда не поднимается.

– Мама же открыла ему подъезд!

– Макс позвонил, – брат раздражённо показал телефон. – Он ждёт внизу.

– Я с тобой, – выпалила Аня и бросилась к себе в комнату за ключами от машины.

Ненадолго задержалась у зеркала, крикнула маме, что ужин отменяется, и, не дождавшись её возражений, побежала в коридор. Догнала Диму на лестничной площадке.

– Тебе не обязательно ехать с нами, – буркнул брат.

– Знаю, – Аня хотела ободряюще погладить его, но Дима дёрнул плечом.

В лифте ехали молча.

Макс ждал их во дворе. Сидел на зелёной стальной изгороди возле пустующей скамейки. В джинсах и белой футболке с V-образным вырезом. Кажется, у него в запасе были только белые и чёрные футболки – без надписей, без принтов. По меньшей мере, других футболок на нём Аня не видела. Привычный ламберджек в красную и чёрную клетку по тёплой погоде сменился лёгким укороченным пиджаком.

Появлению Ани Максим, кажется, не удивился. И первым делом посмотрел на орнамент её юбки. Никак его не прокомментировал, но этого и не требовалось.

– Подгоню машину, – Аня заторопилась к парковке, надеясь, что присутствие Макса развеет Димино недовольство.

Брат и раньше обижался, но его обида никогда не становилась такой колючей – её было легко развеять напором шуток и кривляний. Теперь, в свой двадцать один год, Аня уже не хотела фиглярничать, а как иначе примириться с братом, не знала.

Подъехав к подъезду, она сразу поняла, что Дима раззадорился ещё больше. Теперь, правда, своё негодование изливал на Солдатову – преподавателя истории отечественной журналистики. Аня и раньше слышала от брата, что этот преподаватель у них самый вредный. Единственным, кого не беспокоили придирки Солдатовой, был Максим. Он вроде бы всегда отвечал на них с лёгким прищуром и едва заметной улыбкой, а потом как-то неожиданно для всех очаровал преподавателя.

– Очаровал? – недоверчиво спросила Аня, впервые услышав эту историю.

– Ну да. Вовремя процитировал Чехова.

– Это как?

– А вот так. У Солдатовой бзик насчёт отечественной литературы. И она, знаешь, любит что-нибудь сама процитировать и спросить, откуда это. Причём тут вообще не сразу поймёшь, что это именно цитата. И если ответишь неправильно, потом будешь до конца семестра получать по голове.

– И?

– Ну и когда Макс пропустил два занятия, Солдатова на семинаре первым делом пошла к нему. Мы сидим на последнем ряду. Так она протопала через всю аудиторию. Подняла его и с ходу спросила: «Отчего вы всегда ходите в чёрном?» Понимаешь?

– Нет…

– Вот и я не понял. А ведь он тогда в самом деле был весь в чёрном. Так вот, Макс ей ответил: «Это траур по моей жизни». И всё! Она в него влюбилась. Точно тебе говорю. То есть она и сейчас к нему лезет, но не так, как к другим. И совсем не бесится, когда он отвечает ей со своим прищуром. А нужно-то было всего лишь Чехова процитировать.

На Диму любовь Солдатовой не распространялась, так что сейчас, в машине, брат продолжал изливать на неё своё недовольство. Порой делал это довольно грубо, словно вставил фотографию преподавателя во вкладыш на резиновой груше и теперь с наслаждением лупит по нему кулаками.

Макс сидел сзади. Молча слушал. Он, кажется, давно привык к Диминой болтовне. Не поддерживал его, но и не пытался усмирить.

Пятничные дороги были перегружены, и Аня, доверившись навигатору, поехала в объезд, по Волгоградскому проспекту.

– Мы не обязаны что-то знать! – Дима теперь говорил так, словно проповедовал перед аудиторией всех студентов, когда-либо оскорблённых Солдатовой. – Читайте что хотите! Культурное море открыто, можно выплывать за буйки. А чему нас в итоге учат? И в школе, и в университете воспитывают одно – страх показать незнание. Из-за него мы потом вообще отказываемся плавать. Чушь! Ведь Солдатова на каждой паре, – понимаешь, на каждой! – непременно закатывает свои глазища и причитает: «Как?! Вы не читали „Молох“?! Не читали „Накануне“?! Не знаете, кто такой Кюхельбекер, – даже чудесного Кюхлю не знаете? И про „Вехи“ не слышали? О чём тогда с вами говорить? Какие из вас после этого журналисты?»

Невыносимо! – продолжал он. – С высоты своих профессорских шестидесяти лет она каждый семинар закидывает нас презрением, а потом снисходительно ставит тройки на экзамене, мол, чего с вами возиться, всё равно толку не будет. Понимаешь?

Аня поглядывала на брата, не уверенная, к кому именно он обращается с этими вопросами.

– По сути, она обучает нас нашей ничтожности, а потом её же и спрашивает на экзамене – на очередной вопрос про какого-нибудь великого бог знает кого нужно только опустить взгляд и унизиться. Как так можно?! А ты в свои восемнадцать читала Лакоффа? Читала Моуэта или, скажем, Фромма? А про Чбоски ты знаешь? Мне вот Ефремов с его Ойкуменой милее всех твоих Кюхлей вместе взятых. Так зачем меня унижать за то, что у меня свои интересы? А «Накануне» для меня – скучная банальщина! А статью о партийной литературе я ненавижу больше любого геморроя!

Дальше Дима в самом деле начал проповедовать. Аню такая порывистость только веселила. В этом Дима совсем не изменился. Разве что стал ещё более упрямым, напористым.

– Почувствуйте свободу! Будьте профессионалами в своей области и не стесняйтесь своих интересов! Избавьтесь от комплекса «Где это видано!». Скажите честно, не краснея: «Я не читал „Евгения Онегина“ и не хочу. „Героя нашего времени“ знаю в кратком изложении. И да, я не хожу в Малый театр, меня раздражают эти кривляния на сцене!» Хватит Зиненок с их Бетами, которых, как боевого слона, выдвигают вперёд, когда нужно решить, кто выше: Пушкин или Лермонтов!

Сейчас Дима у Ани ассоциировался с одним лозунгом: «Долой!». Она бы хотела вступиться за «Евгения Онегина», но решила, что лучше промолчать.

– Согласен? – Дима резко повернулся, чтобы посмотреть на сидевшего сзади Максима.

Макс ответил не сразу. Какое-то время ехали молча.

– По-моему, пустой протест против формальностей так же глуп, как и сами формальности.

– Это кто? – заинтересовалась Аня.

– Что? – не понял Дима.

– Спрашиваю, чьи слова.

– Почему эти слова обязательно должны быть чьими-то? Думаешь, Макс сам не может так сказать?

– Стоун, – спокойно ответил Максим. – Это «Страсти ума» Стоуна.

Аня показала Диме язык. Тот в ответ покривился; не сдержавшись, рассмеялся, но тут же возмутился:

– Я ведь серьёзно!

– И я. – Аня опять показала брату язык.

– Ну́ тебя, – Дима щёлкнул пальцами по манговой ёлочке ароматизатора.

– В любом случае, – продолжал Максим, – тут два варианта. Делай всё, чтобы изменить правила игры, или играй по этим правилам и не возмущайся. Хочешь получить диплом – читай одобренную Министерством образования программу, сдавай зачёты, пиши курсовые.

– Или вообще выходи из игры. И живи без диплома, – кивнула Аня.

– Главное, не критикуй то, что не можешь изменить.

– Как-то ты это сложно сформулировал, – Дима опять щёлкнул по ароматизатору.

– Сложно?

– Ну, не могу понять, это звучит трусливо или мудро.

– Мудрость часто кажется трусостью. Особенно обывателям.

– Вот! Опять. Это ты сейчас меня назвал обывателем или себя – мудрецом?

– Это я процитировал Солдатову.

– Понятно.

Теперь уже рассмеялись все трое.

Дима, выговорившись, наконец расслабился. Аня понимала, что однажды он вернётся к разговору об Испании, и надеялась к следующему разу придумать что-нибудь вразумительное.

– Ладно. – Когда они, пробившись через очередную пробку, выехали на Любли́нскую улицу, Дима повернулся к Максиму. – А теперь скажи, зачем мы едем к Шульге.

– Передать академическую справку.

– Ну да, конечно. Ты просто так согласился поработать курьером деканата. Хочешь, чтобы я поверил? Расскажи это кому-нибудь другому.

Аня с любопытством посмотрела в зеркало заднего вида. Максим сидел почти посередине, на небольшом возвышении между сидениями. Он всегда выбирал какие-то не самые удобные позиции: на подоконнике, на подлокотнике, на ограждении. Странная привычка.

– Хочу кое-что выяснить.

– И это… – протянул Дима.

– Если выясню, расскажу.

– Ну уж нет, – Аня заметила, как приуныл брат, и решила ему помочь. – Ты едешь в нашей машине. – Она нарочно сказала «нашей». – И должен с нами поделиться. Разве это не честно?

Аня перехватила напряжённый взгляд Максима. Испугалась, что выбрала неправильный тон. Ему ничто не мешало ответить грубо. Например, сказать, что он готов сейчас же выйти и добираться самостоятельно. Но Макс ничего подобного не сказал.

– Они как-то узнали, где нас искать, – наконец ответил он.

– Что… – начал было Дима, но Аня тут же пихнула его в бок, всем видом показав брату, что сейчас лучше молчать и слушать.

– Мама не значилась ни в каких документах. То есть формально её с картиной ничто не связывало. И всё же они нашли нас. Попытались заранее выкупить «Особняк». Затем пришли на предаукционную выставку. Не обнаружили картину и устроили скандал. Затем напали на Абрамцева, владельца галереи.

Дима ёрзал на сидении, оттягивал ремень безопасности, будто пытался найти удобное положение. На самом деле хотел обрушить на Макса очередные вопросы или возражения, но терпел.

– Из всего «Старого века» о том, где мы живём, знал только Дмитрий Иванович. Судя по всему, из него выбить наш адрес не удалось. И он за это поплатился. Наверняка приставали и к реставраторам, но те ничего не могли сказать. Они, собственно, ничего не знали. Думаю, им тоже досталось. Савельев сейчас ушёл в отпуск.

– Отпуск? – не сдержался Дима.

– Да. Кристина сказала, он улетел через три дня после исчезновения Абрамцева.

– А Кристина – это…

Макс, помедлив, рассказал, как в надежде узнать что-нибудь о судьбе отца к нему приехала дочь Абрамцева.

– Так это она тебе рассказала о погроме в «Старом веке»? – догадался Дима.

– Да. И она тоже считает, что тут всё дело в картине Берга. Говорит, что отец никогда бы не выдал мою маму. Он умел хранить тайны.

– Умел? – насторожилась Аня. – Так ты думаешь…

– Надеюсь, что нет. Но прошло столько времени…

– Это да.

– Так вот. Найти нас было бы трудно. Если только получить доступ к записям камер слежения, а потом как-то выхватить наши лица и… В общем, не знаю, реально ли вообще так сделать, но, думаю, они выбрали способ побыстрее. Я кое-что оставил в мастерской.

– Блокнот! – вскрикнул Дима.

– Именно.

– И там был твой адрес?!

– Нет. Адреса там не было. Имени тоже. Но там было имя преподавателя. И мои записи по аукциону, в том числе по картине Берга – без названия, но со всеми деталями и со скрытым слоем. А через три дня после того, как пропал Абрамцев, Пашинина, как ты помнишь, неожиданно позвали в какой-то там европейский центр повышения квалификации. Вместо него поставили доцента Егорова, о котором мы раньше даже не слышали. И в первый же день он попросил всех…

– …сдать полный список репортажных тем, – закончил Дима.

– Тему я отправил Шульге в пятницу. Думаю, он её сразу переслал Егорову. А в воскресенье, пока мы были в Питере, на Корноухова напали. При этом, как мне сказали в деканате, Шульга в университете не появлялся с девятого апреля. Это понедельник. То есть до него вполне могли добраться ещё в субботу. Решили, что это он собирал материал для репортажа, а значит, связан с картиной.

– И, пока поняли свою ошибку, успели его хорошенько отделать, а потом он назвал им твоё имя?

– Вот об этом я и хочу спросить.

– С ума сойти. – Дима выглядел скорее взбудораженным, чем напуганным.

Кажется, он считал эту историю занимательным приключением. Аня его чувств не разделяла. Думала развернуть машину и ехать домой, но удержалась.

– Ты понимаешь, что это серьёзно? – Аня посмотрела на Макса в зеркало заднего вида. Сразу поймала его взгляд.

– Понял, когда пришёл в больницу к отчиму.

– Если всё действительно… Если ты прав, то картину ищет кто-то влиятельный. Сомневаюсь, что так уж просто заменить преподавателя Московского политеха. Он, этот Егоров, у вас до сих пор преподаёт?

– Нет. Сейчас всё по-старому.

– Пашинин вернулся довольный и с кучей новых идей, – кивнул Дима.

– Всё-таки, надеюсь, ты ошибаешься, – Аня не могла успокоиться. Не хотела, чтобы брат втягивался в эту историю. А он уже втянулся и, кажется, был только рад.

– Я тоже надеюсь, – тихо ответил Максим.

Навигатор просигналил, что они подъезжают к цели.