Текст книги "Морок Анивы"

Евгений Рудашевский
Морок Анивы

In angello cum libello

Автор обложки Екатерина Варжунтович

© Рудашевский Е. В., текст, 2026

© Оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2026

Глава первая
Спешный отъезд

«Это Сахалин, – сказал проводник. – Здесь возможно всё».

Эдуард Веркин. Остров Сахалин

Почему же мне не становится радостнее в таком тихом и хорошем месте? Почему мне так одиноко?

Кэндзи Миядзава. Ночь в поезде на Серебряной реке

День своей смерти начальник и старший техник сахалинского маяка «Ани́ва» начали с будничного осмотра системы отопления. К полудню они запустили дизельный генератор и, пока жёны готовили обед, проверили аккумуляторную группу. Вечером в последний раз вышли на связь с гидрографической службой ближайшего, расположенного почти в сотне километров города, а перед ночным дежурством спустились к морю. Упав на мокрых камнях, начальник «Анивы» соскользнул в двадцатиметровый пролив между маяком и южной оконечностью Тонино-Анивского полуострова. Старший техник бросился ему на помощь. Течение унесло обоих, и они погибли в холодных водах Охотского моря. Такой была официальная версия. Что случилось на самом деле, никто не знал.

Достоверно известно, что вечером двадцать первого апреля тысяча девятьсот семьдесят первого года осветительный аппарат, прежде включавшийся по расписанию закатов с точностью до минуты, остался выключенным и не работал ещё две ночи. Жёны маячников, числившиеся техником и радистом, в действительности отвечали за готовку, уборку и прочие бытовые заботы. Подать сигнал бедствия по радио они не сумели, воспользоваться световыми ракетами и привлечь проходящие суда не догадались. Спасатели нашли одну женщину истощённой, лежащей на полу радиорубки, а вторую в беспамятстве сидящей на ступенях маячной башни. Судя по разрозненным отчётам, собранным в папке «Приложение № 27 к делу „Найтингейл. ПР–16/02РЧУК“», женщины верили, что в тот злополучный вечер их мужья маяк не покидали и к морю не спускались.

На полях отчётов красовались вопросительные знаки и восклицания вроде «Важно!» или «Уточнить!», сделанные красным карандашом – их явно оставил Паша, – а каких-либо сопроводительных комментариев его отца в папке не обнаружилось. Давлетшин-старший лишь перечислил наиболее значимые поломки на маяке, первые из которых относились к годам, когда «Аниву» ещё называли «Нака-Сиретоко-мисаки», а юг Сахалина, принадлежавший Японии, называли Карафуто. В тысяча девятьсот сорок втором году штормовой ветер разбил окна на втором и третьем этажах, в семьдесят втором вышли из строя отопительные котлы, в восемьдесят шестом антенну радиомаяка сломал тайфун, а в девяностом её повредил снегопад. Ничего интересного Соня не подметила. Вернулась к единственной записи, обведённой красным карандашом – о пропавших маячниках, – затем, измученная духотой, поднялась из-за стола и открыла окно. Сомлевший на июльской жаре воздух облегчения не принёс.

Соня замерла перед старым овальным зеркалом. Не узнала своё осунувшееся лицо. Увидев, как за спиной в отражении дрожат и змеятся узоры настенного ковра, упёрлась рукой в книжную полку. Испугалась, что от духоты упадёт в обморок, но в дверь постучали, и предобморочная слабость отступила.

– Идём пить чай.

Оксана Витальевна даже не попыталась войти. Привыкла, что комната сына заперта на задвижку. Постояла у двери и, шаркая разношенными тапками, отправилась на кухню, а когда Соня к ней присоединилась, достала из холодильника яблочный пирог.

– Бери, не стесняйся. – Оксана Витальевна налила Соне чай с бергамотом и, сев напротив, спросила: – Знаешь, что они сделали с Пашей?

Соня качнула головой. Не поняла, о ком идёт речь. Давлетшина-старшего тоже звали Пашей.

– Они его убили.

Соня сгорбилась на жёстком табурете, до боли сжала колени.

– Потом сказали, что Паша умер от лихорадки. Ну да… В джунглях Боливии. – «В джунглях Боливии» Оксана Витальевна произнесла протяжно, нараспев. Опустила взгляд на клеёнку, провела пальцем по изображённым на ней ромашкам и добавила: – Вынести Пашу не удалось. Потому что джунгли.

Речь всё-таки шла о Давлетшине-старшем. Соня знала его лишь по фотографии, где он надевает на маленького Пашу цветастую кепку с пропеллером, но слышала, что Давлетшин-старший был одним из пяти основателей антикварного магазина «Изида». Путешествовал по отдалённым странам, искал забытые предметы искусства, а в две тысячи четвёртом, когда Паше едва исполнилось три года, отправился в Боливию и на охоте заболел болотной лихорадкой, то есть малярией. Основатели «Изиды» продолжали один за другим гибнуть в разных экспедициях, и последний из них, чудом уцелевший, на восемнадцатилетие подарил Паше карту с координатами могилы, вырытой для Давлетшина-старшего где-то на диком берегу Мадре-де-Дьос. На счастье Оксаны Витальевны, воспользоваться картой Паша не захотел.

– «Изида» отняла у меня мужа. Теперь пришла за сыном. Надо было выбросить коробки… Паша любил в них копаться. Там ведь не только бумаги, там всякие штучки, картинки. Как тут выбросить? Ты видела его записку?

Соня видела, но согласилась взглянуть ещё раз. На салфетке Паша красным карандашом написал:

Уезжаю по работе. Нужно довести до ума папино дело.

Больше ни слова.

– Уезжаю по работе… – Оксана Витальевна бережно разгладила салфетку и положила возле герани на подоконник. – Хамство какое-то. И зачем «Изиде» Паша? Что он может? Отучился три курса и уже археолог? А я говорила, что вся эта археология до добра не доведёт. Это он в отца. Тоже мечтал копаться в древностях… Ну, забрали бы что нужно, хоть все коробки, и шли бы куда подальше. Пашу зачем дёргать? Ведь собирался летом на практику куда-то… Куда он собирался? А что теперь? Связался бог знает с кем. Уезжаю по работе. Какой деловой!

Оксана Витальевна распалялась от досады, покрывалась испариной, а её взгляд оставался пустым. Паша не сказал маме, что отчислен из университета. Соня и сама узнала недавно. Паша грустил, в одиночестве гулял по Ботаническому саду, сидел в Исторической библиотеке, а грустить он начал задолго до отчисления, и Соня не понимала, в чём дело. Когда в мае на Пашу вышел кто-то из «Изиды», не приставала к нему с расспросами и лишь порадовалась, что он ожил – хватался за книги и документальные фильмы о Сахалине, показывал Соне копии старинных карт, правда, «Аниву» с пропавшими маячниками не упоминал.

Соня отодвинула чашку. Её мутило от бергамота. Кожа на ладонях высохла. Руки сделались тяжёлыми, неудобными. Соня почувствовала, к чему всё идёт, и постаралась сосредоточиться на дыхании, как учил психолог, хоть и не верила, что это поможет. Раньше не помогало.

– Я одного не понимаю, – промолвила Оксана Витальевна. – Почему он не взял фотоаппарат? Он везде с ним таскался! Найдёт развалины и фотографирует каждый кирпичик, потом зовёт: вон как изящно, необычно. А тут не взял. Неужели всё настолько серьёзно?

Соня не разобрала, при чём тут фотоаппарат, и нелогичность вопроса окончательно вывела её из равновесия. На лбу и ладонях проступил холодный пот. В затылке клюнуло металлическим остриём. Запах бергамота наполнил кухню. С ним проявились другие, прежде неразличимые запахи. Они волнами накатывали от цветущей герани, от чёрной плесени на обоях возле раковины, от лежавших на микроволновке головок чеснока.

– Паша лучше бы соврал что-нибудь. Сказал бы, что едет от университета в лагерь. Неужели трудно?

Из приоткрытой посудомойки разило влажной гнилью. От халата Оксаны Витальевны несло горькими, будто прокисшими духами. Запахи окутывали Соню, душили, и худшим оставался тошнотворный запах бергамота. Она отодвинула чашку подальше и расплескала чай. Вскочила с табурета, кинулась в коридор. Сбила оранжевую сумку-тележку. Не задержалась, чтобы поставить её на колёса. Заперлась на задвижку в Пашиной комнате и рухнула на кровать. От подушки пахло Пашей. Соня представила, что обнимает его, и не шевелилась до тех пор, пока не убедилась, что приступ миновал.

Опять осмотрела комнату. Паша уехал в спешке и действительно забыл фотоаппарат. Зачехлённый, тот привычно лежал в шкафчике с коллекцией ретро-консолей, сравнительно новой «Плейстейшн» и коробкой коллекционного издания «Анчартед 4». Куда больше Соню удивило, что Паша не взял красную кнопочную раскладушку «Панасоник», которую Оксане Витальевне подарили на работе, – она предпочла и дальше пользоваться старым кирпичиком «Нокиа», а «Панасоник» отдала сыну. Раскладушка осталась на книжной полке, куда Паша складывал прочитанные за последние месяцы книги. Наверное, перед поездкой получил аванс от «Изиды», наконец купил смартфон и заодно какой-нибудь красивый номер.

Наклонив голову, Соня взглядом пробежалась по корешкам книг. Рамачандран, Сет, Гиляровский, Сакс. Распухшие от закладок «Быть собой», «Не в себе». Пара учебников по археологии. Несколько переплетённых монографий по истории Сахалина. Ничего особенного. Вернулась за стол и взялась за папки с распечатанными Пашей материалами, но больше не вчитывалась во всё подряд – лишь искала фрагменты, отмеченные красным карандашом. Убедилась, что Пашу в первую очередь интересовала давно заброшенная «Анива». Основное внимание он уделил техническим характеристикам маяка в довоенные годы, когда вместо дизельного генератора ещё использовался часовой механизм.

Почти на всю высоту девятиэтажной башни маяка тянулся трос. К нему крепилась гиря весом в двести семьдесят килограммов. Маячники при помощи рычага поднимали её наверх, как это делают, поднимая гири в напольных часах, она начинала опускаться и приводила в движение осветительный аппарат, опорный поплавок которого для более плавного хода вращался в чаше с ртутью. Паша дважды подчеркнул строчку с указанием, что в чашу заливали до трёхсот килограммов ртути. Гиря опускалась за три часа, и японцы вновь брались за рычаг. После войны «Аниву» частично перестроили, а часовой механизм убрали, что впечатлило Пашу ничуть не меньше гибели советских маячников. Видимой связи Соня тут не нашла. По-прежнему не понимала, какое отношение ко всему этому имеет антикварный магазин «Изида».

Открывая очередную папку, готовилась к новому перечню поломок на маяке или его техническим описаниям из тех лет, когда на смену дизельным пришли радиоизотопные генераторы с плутонием, однако увидела справку об иммунопрофилактике клещевого энцефалита и маршрутную квитанцию электронного авиабилета. Судя по квитанции, девятнадцатого июня, то есть месяц назад, Паша улетел в Южно-Сахалинск.

Даты обратного рейса не было.

Соня перебрала распечатанные с сайтов экскурсионные программы, заметки об экспозициях краеведческого музея, современные туристические карты, старинные карты с иероглифами и обнаружила письмо с подтверждением оплаченного проживания в двадцать седьмом номере гостиницы «Серебряная река». «Почему именно в двадцать седьмом?» – рассеянно подумала Соня.

Она осталась с единственной зацепкой – адресом гостиницы, откуда Паша, если верить изначальной брони, должен был выехать на прошлой неделе. В Москву он не вернулся. Значит, его путешествие затянулось, и Соня решила отправиться следом. Почувствовала, что Паша нуждается в ней, как никогда раньше. Даже представила, что он, раненый, лежит в лесу, зажимает рану в тщетных попытках остановить кровь и одними губами шепчет её имя.

Соня поднялась из-за стола. Схватила несколько книг. Помедлив, взяла кнопочный «Панасоник». С сомнением посмотрела в открытый шкафчик на фотоаппарат. Предпочла обойтись без него. Дёрнув задвижку, выбралась в коридор и заставила себя зайти на кухню, чтобы проститься с Оксаной Витальевной, но обнаружила, что Пашиной мамы нет. Квартира пустовала. Странно, что Оксана Витальевна не предупредила об уходе и к тому же заперла дверь на все замки, а замков было много, и пришлось с ними повозиться, прежде чем выйти на лестничную площадку. Захлопнув за собой дверь, Соня заторопилась вниз по ступеням и вскоре выбежала из подъезда на улицу.

Глава вторая
«Серебряная река»

Паша любил аэропорты. Называл их выставкой человеческого благополучия. И дело не в плакатах с лицами осчастливленных собственной красотой людей, не в эталонном мещанстве ароматов. Ему просто нравилось смотреть на пассажиров. «В отведённые перед посадкой минуты они неуязвимы. Их жизнь прозрачна, запакована в понятное и объявленное по громкой связи расписание, а если расписание вдруг меняется, это редкое препятствие всегда преодолимо, достаточно перебраться к другому выходу или обратиться к представителю авиакомпании. Пассажиры вроде бы не делают ничего важного: толпятся у стойки регистрации, закручивают в плёнку багаж или проходят досмотр, но при этом не чувствуют, что теряют время, ведь оно детально распланировано и будто бы заранее прожито. Прожито, но ещё не потеряно. Нужно лишь расслабиться и сполна им насладиться. В аэропорту человеку удаётся обхитрить саму жизнь». Так говорил Паша. Соня повторяла его слова. Проникнуться ими не могла. Мешала головная боль. Осторожно касалась затылка. Осматривала пальцы и мимолётно угадывала на их кончиках кровь, однако крови не было. От общей усталости и нервозности голова гудела весь девятичасовой перелёт.

В аэропорту Южно-Сахалинска Соня задержалась у плаката с сахалинскими маяками, по большей части построенными в довоенное время. Различила маяк на Камне опасности, на мысе Ламанон и, конечно, построенную на голой скале между Японским и Охотским морями «Аниву» – один из немногих в России маяков, жилые помещения которого располагались не снаружи, а внутри. От плаката пошла к выходу. Прилетела с ручной кладью и багажную ленту проигнорировала.

На улице встретил дождь. Соня сразу наткнулась на автобусную остановку и заскочила в удачно подошедшую тройку. Приложила к валидатору банковскую карту – заплатила двадцать шесть рублей – и заняла место возле окна. Знала, что Южно-Сахалинск зажат хребтами, готовилась высматривать их низенькие вершины, но город неприветливо накрылся влажной серостью, и ничего, кроме растущих поблизости берёз, Соня рассмотреть не смогла, а берёзы чаще попадались серые и даже чёрные, будто горелые, что ничуть не оживляло открывающийся вид.

Соня с разочарованием отвернулась от окна и поняла, что низкопольный зелёный автобус напоминает обычные московские автобусы, затем обнаружила, что на экране под потолком вместо третьего высвечен четыреста двадцать шестой маршрут. «Текущая остановка: „М. Текстильщики“». Значит, автобус когда-то действительно был московским. Достался Южно-Сахалинску и с тех пор тщился уверить пассажиров, что они попали в его салон прямиком от станции метрополитена, которого в Южно-Сахалинске никогда и не было. Сосланный на край света, отчаянно берёг кусочек привычной жизни – вновь и вновь пускал по экрану ролик о предстоящем матче московского «Спартака» в одной восьмой финала Лиги Европы, о грядущей выставке «Сокровища музеев Генуи» в Историческом музее и не догадывался, что матч с выставкой давно отменили, а подготовку к ним забыли, потому что жизнь в Москве наполнилась совсем другими заботами.

Когда автобус выкатил на проспект Мира, рассекающий Южно-Сахалинск на две неравные части, Соня отметила унылые серо-бордовые здания, между ними – заросли громадных лопухов-белокопытников. Ближе к пересечению с проспектом Победы наметился центр города, и дома теперь чаще попадались пятиэтажные, заметно подновлённые, выкрашенные в жёлтый, зелёный, бордовый, однако всё равно унылые – их панельная серость проступала даже через слой фасадной краски. Торговые центры, облицованные красным керамогранитом, тоже казались серыми. Вывески магазинов светились блекло, будто закатанные в пыль, сбить которую не удавалось ни дождю, ни ветру.

За окном промелькнули современные здания с заляпанными до непрозрачности стеклянными фасадами, пошли ряды утеплённых хрущёвок с громоздкими двухскатными крышами, а после пересечения с Коммунистическим проспектом автобус ненадолго застрял в пробке и где-то справа Соне привиделся силуэт темнеющей сопки. Обнесённая туманом, сопка вздымалась над восточными окраинами Южно-Сахалинска и представлялась настоящей горой, но быстро пропала. Автобус продвинулся дальше. Стало очевидно, что городской центр, толком не начавшись, уже заканчивается.

Выскочив на остановке, Соня не сориентировалась, куда идти. Когда рядом проезжали машины, отбегала от накатов грязной воды, высматривала номера ближайших домов. Наконец достала Пашин «Панасоник» и попробовала дозвониться до гостиницы. В трубке различила лишь тревожное шипение. Испугалась, что раскладушка сломана, потом разглядела вывеску двухэтажной «Серебряной реки» и, промчавшись по двору, спряталась от дождя в гостиничном фойе.

Администратор сказала, что двадцать седьмой номер занят. Увидев по-звериному длинные ногти женщины и её натруженное косметикой лицо, Соня побоялась выспросить имя постояльца, но приободрилась от надежды, что там до сих пор живёт Паша. Пока администратор ксерокопировала паспорт и вбивала данные в компьютер, прочитала заламинированное объявление: «Администрация вправе отказать в обслуживании гостям, находящимся в сильном алкогольном опьянении, а также агрессивно настроенным, неадекватное поведение которых может доставить дискомфорт другим». Рядом с объявлением лежали выцветшие рекламки. Одни предлагали стоматологические туры в Китай. «Путёвка 0 руб. при условии лечения!» Другие обещали доставить туристов на маяк «Анива». «Незабываемое путешествие к архитектурному наследию Миуры Синобу!»

Соня засмотрелась на чёрно-белые фотографии маяка и не сразу заметила, что администратор протягивает ей ключ от двадцать пятого номера. Поднявшись на второй этаж, растрепала мокрые волосы и принялась рассеянно тыкать ключом в скважину замка на двери соседнего, Пашиного номера. Ждала, что постоялец услышит и откроет. Приготовилась радостно обнимать Пашу или испуганно извиняться перед чужим человеком, но дверь никто не открыл.

Заселившись, Соня ещё несколько раз сходила к двадцать седьмому номеру. Больше не изображала, что ошиблась. Просто стучала. Постоялец не объявился, и Соня сдалась. Вскоре легла в кровать. Включила местный новостной канал и представила, что увидит выпуск, посвящённый Паше. Услышит, как его, пропавшего в сахалинских лесах, ищут спасатели. Ищут и не находят. Но о Паше по телевизору не сказали. Все выпуски были посвящены появлению колючих акул у юго-западного побережья Сахалина и недавнему пожару в Корса́кове. Под плашкой «Важно» в правом верхнем углу экрана всплывали заголовки других новостей, и опять – ни намёка на то, куда подевался Паша. «В Озёрском местных жителей в тумане кошмарил медведь». «В СК заявили об увеличении числа особо тяжких преступлений со стороны мигрантов». «Площадь природных пожаров в России достигла 1 млн гектаров». «Российские телеканалы зафиксировали рост спроса на эзотерику». «Грибник повстречал медведя около бывшего ГПТУ в Углегорске».

Заскучав, Соня уснула, а утром первым делом опять пошла к соседней двери. Постоялец по-прежнему не отвечал. К десяти часам в двадцать седьмой номер зашла горничная. Соня, улучив момент, скользнула следом и, пока горничная возилась в ванной, быстренько осмотрелась. Ничего особенного не заметила. Односпальная кровать, телевизор на кронштейне, тоненькая штора с бледными ромашками. Никаких личных вещей. Ни сумки, ни чемодана. Сердце колотилось. Его удары отдавались металлической болью в затылке. К глазам прилила кровь, и Соня выскочила обратно в коридор. С грохотом ввалилась к себе в номер. Захлопнула дверь. Прижавшись к ней спиной, сползла на потёртый ковролин и осознала, что в двадцать седьмом номере как-то странно пахло.

Тот запах вроде бы не пробудил конкретных воспоминаний, но увёл в неразличимые дебри памяти. Чужой и знакомый одновременно, будто составленный из множества других совершенно несовместимых ароматов, он преследовал Соню, пока она спускалась из гостиницы. Накатывал со всех сторон в супермаркете, где Соня рассматривала сахалинские ценники. Килограмм вялой черешни – шестьсот сорок девять рублей. Килограмм пожелтевшего творога – тысяча двести шестьдесят три рубля. Соня постояла у полки с незнакомыми ей корейскими прокладками, наконец пришла в себя и в соседнем отделе купила бутылку питьевого йогурта. Запах из двадцать седьмого номера её не покинул, но сделался привычным.

Возвращаясь к гостинице, она отметила, что дождь почти перестал. Из тумана проступили сиротливые дома хаотично и как-то невпопад застроенного района. Над их то плоскими, то взгорбленными крышами обозначились трубы возведённых ещё японцами, а теперь закрытых и бездействующих заводов. Отдельными громадинами из общей бетонной массы выделялись серые строения бумажного завода, тоже закрытого и бездействующего.

На крыльце гостиницы Соня заметила пустую кошачью миску и вспомнила, что у неё когда-то была кошка. Даже две кошки. Обычные, дворовые и не очень смышлёные. Соня их любила. И сама за ними ухаживала. Сейчас, подумав о них, улыбнулась и наполнила миску йогуртом. Задержалась в фойе у туристических буклетов. Листала их с притворным интересом, а сама ждала удобного момента заговорить с администратором о Паше.

За стойкой, как и вчера, суетилась неприветливая женщина, сегодня вдобавок ко всему чем-то раздражённая, удобный момент никак не наступал, и Соня уже несколько раз прочитала о музее, целиком посвящённом книге Чехова «Остров Сахалин», – сотрудники соглашались за небольшую плату заковать любого желающего в кандалы и сфотографировать с манекенами-каторжанами. В музейно-мемориальном комплексе «Победа» на проспекте Победы туристам предлагалось, пройдя через обгоревший бункер, попасть в трёхмерную панораму «Десант на Шумшу», чтобы почувствовать себя участником кровопролитного боя в августе сорок пятого. А гостям Корса́кова местный экскурсовод обещал показать памятник «Разделённых семей», посвящённый сорока тысячам рабочим из Кореи. Японцы в своё время силой завезли их на Сахалин, а увезти обратно после войны не удосужились.

Корейцы долгими зимними ночами под вой метели ждали, когда за ними приплывёт корабль. Они здесь же умирали в конце концов, кто от голода, кто от холода, кто от тоски по Родине.

Администратор начала ругаться по телефону и теперь бросала на Соню недовольные взгляды, чьё присутствие явно мешало ей выразить всю глубину своего негодования в наиболее точных словах, и Соня предпочла уйти. Поднявшись на второй этаж, встретила постояльца из двадцать седьмого номера. Он как раз вышел в коридор и закрывал за собой дверь. Дважды провернув ключ и для надёжности подёргав ручку, незнакомый мужчина зашагал к лифту. Соня с грустью проводила его взглядом. Нет, в двадцать седьмом номере жил не Паша.

Соня не представляла, как поступить дальше. Минут десять, угнетённая собственной беспомощностью, сидела на крышке унитаза, затем набросила джинсы с кофтой на полотенцесушитель, включила душ и легла в кровать. Прислушалась к тому, как в ванной льётся вода. Представила, что там моется Паша. Отдалённо различила, как он по неизменной привычке напевает, бодро перескакивая от одной мелодии к другой. Мгновениями его голос делался явственным, и Соня верила, что Паша рядом – хорошенько распарится, закрутится в полотенце, выйдет из душа и, довольный, расскажет что– нибудь занимательное.

Соня достала книги, взятые из Пашиной комнаты в Москве. Две положила на соседнюю подушку, а третью открыла. Под звуки льющейся воды наугад перелистывала страницы. Выхватывала фрагменты, которые ей зачитывал Паша. Он с воодушевлением объяснял, что раньше на Сахалине жили а́йны. Японцы назвали их «волосатыми дикарями», почти истребили, после чего занялись освоением острова, а в девятнадцатом веке разделили его с русскими и, например, в селе Хонто, современном Не́вельске, на равных с ними вошли в единую администрацию.

Строительство первой русской крепости на Сахалине адмирал Невельско́й объяснил местным айнам необходимостью защитить их от американцев. Затем японцы, получив Курильские острова, отказались от Сахалина, и он превратился в главную каторгу Российской империи. После войны тысяча девятьсот пятого года японцы прогнали русских с южной половины острова и вернулись на прежде покинутые ими земли – поселились в опустевших бревенчатых избах, принялись неуклюже топить незнакомые им большие печи, а в следующие сорок лет преобразили свою половину Сахалина: исполосовали железными дорогами, застроили храмами, заводами, мостами. После Второй мировой уже русские, прогнав японцев, заняли их опустевшие дома и удивлялись, глядя на раздвижные двери, наружные печные трубы и бумажные перегородки вместо стен.

Паша любил эту круговерть, но жаловался, что каждый новый период в пёстрой истории Сахалина отмечался приходом совершенно новых людей, и они подчистую сметали наследие чуждых им предшественников, как советские переселенцы смели и главный синтоистский храм Карафуто, и храмовый комплекс павшим воинам, от которого только и остались две каменные собаки, теперь сторожившие парадное крыльцо краеведческого музея.

Проснувшись к вечеру, Соня спустилась на первый этаж и увидела, что неприветливую женщину за стойкой ресепшен сменила улыбчивая девушка. Протянула ей распечатку Пашиной брони. Сказала, что хочет уточнить, жил ли он в «Серебряной реке». Админи-стратор сразу поняла, о ком идёт речь. Заверила Соню, что хорошо помнит Пашу, и даже описала его внешность. Пожалуй, сделала это чересчур подробно, с таким теплом, будто говорила о близком человеке. Соня смутилась. Представила Пашу и девушку-администратора вместе. Яркими вспышками увидела, как они обнимаются, как Паша целует её мягкие губы. С грустью отметила, что девушка по-своему красивая – с естественной худобой и без вычурности ухоженным лицом. Странным образом она внешне напоминала Соню. Они бы сошли за двоюродных сестёр.

Выяснив, что Паша действительно жил в «Серебряной реке», Соня разоткровенничалась. Сказала, что в последние два месяца он был сам не свой. Радовался сотрудничеству с антикварным магазином, замыка́лся и отстранялся до нового приступа радости, а потом вовсе пропал – вроде бы отправился на Сахалин по делам магазина.

– Так ты за ним прилетела? – с сочувствием спросила администратор.

Она по-дружески легко перешла на «ты» и сказала, что в «Серебряную реку» Паша заселился один. Оплатил проживание до десятого июля, но седьмого предупредил, что на несколько дней покинет Южно-Сахалинск. Заранее договорился, чтобы его вещи, если он задержится, из номера перенесли в камеру хранения.

– А куда он поехал?

– Не знаю.

– Даже не намекнул?

– Нет.

– И за вещами не вернулся?

– Нет…

Странный запах, сопровождавший Соню после посещения двадцать седьмого номера, усилился, и Соня зажала нос. Запах не отступил.

– Вот. – Администратор положила на стойку ключ и заботливо улыбнулась. Наверное, испугалась, что Соня расплачется. – Это от камеры хранения. Чемодан лежит на полке справа. На нём бирка, не ошибёшься. Только ты… сама сходи, ладно? Мне нельзя. Я вообще не должна, но раз такая ситуация. Надеюсь, что-нибудь найдёшь. Потом верни, ладно?

– Да-да, конечно. Закрою дверь и сразу верну.

– Нет, я про чемодан.

– А… Да, конечно. Всё верну на место.

Соня заторопилась к двери, на которую взглядом указала администратор, и спустя минуту уже тащила Пашины вещи на второй этаж. Не понимала, почему Паша приехал в гостиницу без сотрудников «Изиды» и куда теперь подевался. Ответы надеялась найти в чемодане. Закатив его в номер, повесила снаружи табличку «Не беспокоить» и захлопнула за собой дверь.