Текст книги "Завещание бессмертного"

Евгений Санин
Завещание бессмертного

Часть первая

Глава первая

На высокой постели из слоновой кости, украшенной золотыми фигурками богов, утопая в мягких подушках, лежал худощавый человек, лет двадцати пяти, с белокурыми кудрявыми волосами и такой же светлой неряшливой бородой. Его большие, слегка выпученные глаза, отливая нездоровым блеском, неотрывно смотрели на золотого Зевса с рубиновыми глазами. Полные губы, беспрестанно вздрагивая, неслышно шептали молитву повелителю всех богов.

Это был царь Пергама – Аттал, прозванный в своем народе Филометором,[1]1
  Филометор – дословно: «любящий мать» (греч.)


[Закрыть] шестой по счету правитель богатейшего в мире государства мира, которое стало центром всего, что чувствовало себя истинно эллинским, и третий носящий тронное имя Атталидов.

Это был последний царь греческого происхождения, в жилах которого текла кровь всех диадохов – полководцев Александра Македонского, разделивших после смерти своего кумира его великое царство: Птолемея Лага, Лисимаха, Селевка Никатора…

«О, Зевс! Зевс!.. – исступленно твердил он про себя, чувствуя, как сдавливает от слез горло. – Ты царь и я царь, кому, как не тебе понять меня? Кому, как не тебе помочь мне? О, великий из всех богов, ты, карающий зло и несущий людям справедливость, зачем ты сделал несчастнейшим из всех смертных не беглого раба… не ленивого крестьянина… не продажного вельможу, а меня: повелителя целого народа, твоего наместника на этой земле?! Зачем ты отдал своему брату Аиду[2]2
  Аид – согласно греческой мифологии повелитель царства мертвых (аида).


[Закрыть] мою мать Стратонику и милую, нежную Беренику, которая так и не успела стать моею женой?… Почему не отвратил подлую руку, поднесшую им отравленную чашу, не предупредил меня, чтобы я дал им противоядия, ведь ты знаешь, что я изобрел средства против всех известных на Земле ядов?!»

Чуткое ухо царя уловило тихий говор за дверью: то ближайшие вельможи, не решаясь переступить порога царской спальни, гадали, в каком настроении проснулся сегодня их повелитель.

Глаза Аттала злобно сощурились на дверь, уголки губ задергались.

«Да, великий, я отомстил… Я собрал на пир всех тех, кто мог быть причастным к убийству матери и невесты, всех старых советников отца и велел своей охране перестрелять их из луков. Этим я вырвал у змеи, имя которой – заговор, самый большой ядовитый зуб. А если у нее их было два? Пять? Десять?! О, великий Зевс, помоги мне, избавь от врагов, убереги от друзей, открой глаза на то, что истинно творится за моим дворцом! Где? За каким домом, каким поворотом кинжалы, пики и отравленные стрелы? Они смотрят своими остриями мне прямо в глаза!.. Я не выдержу этого, о, великий!..»

Пока Аттал, давясь рыданиями, бился головой в подушки, его ближайшее окружение, стоящее за дверью спальни, никак не могло прийти к решению, кому входить первым.

«Друг и советник царя» Менедей; седобородый Верховный жрец; придворный лекарь Агафокл и даже всегда решительный и быстрый, как и подобает главе охраны царя, начальник кинжала Зимрид переминались с ноги на ногу и старались переложить это рискованное дело на чужие плечи.

Базилевс в последнее время вспыльчив и озлоблен: не один десяток вельмож, не говоря уже о слугах и рабах, попавших ему под горячую руку, испытали на себе искусство палача. Что толку от того, что царь после этого неделями носит траур по казненному, одаривая его семью золотом, когда голова уже распрощалась с телом?

– Иди! – подталкивал Зимрида локтем Менедей. – У тебя несколько срочных докладов базилевсу!

– Мои доклады могут и подождать! – возражал начальник кинжала, в свою очередь, глядя на Верховного жреца. – Базилевс молится, сейчас ему нужен такой человек, который стоит на самом мосту между людьми и богами…

– Во время молитв не плачут, ибо они дарят людям целительную надежду! – нравоучительно поднял палец Верховный жрец. – А базилевс рыдает! Что, если ему опять нездоровится? Тогда единственный, кто должен быть с ним сейчас, – это лекарь!

Три пары глаз требовательно уставились на побледневшего Агафокла.

– Но я был у базилевса вчера вечером! – отступая на шаг, пробормотал он. – Он здоров…

– А те страшные сердцебиения, что начались у него после гибели матери? – надвинулся на лекаря Менедей. – Или ты забыл, что точно такие же приступы унесли жизнь нашего обожаемого базилевса Эвмена?!

– Н-но они уже месяц как не тревожат Аттала! – воскликнул в отчаянии Агафокл.

– А ты уверен, что они не начались вновь? – прошипел Зимрид.

– Или мне войти первому и доложить базилевсу, как ты печешься о его бесценном здоровье? – добавил Менедей.

– Правда, правда! – закивал Верховный жрец. – Иди первым, доложи!

– Ну? – не слушая старца, прикрикнул на Агафокла Менедей.

Лекарь покорно вздохнул и робко постучал в дверь. Не услышав ответа, стукнул сильнее.

Аттал вскрикнул от неожиданности, невольно прижал руку к груди, почувствовав, как бешено заколотилось сердце.

– О боги! Опять… – простонал он, впиваясь бешеными глазами в вошедшего лекаря.

– Я только, я… – забормотал лекарь, отступая назад, но дверь предусмотрительно закрылась за его спиною. – Я только хотел узнать как твое бесценное здоровье, величайший…

– Проклятье! Кто тебя просил входить так внезапно? – прохрипел Аттал, падая на подушки. – Стой! Раз уже вошел, так помоги! Успокой мое сердце, исцели его! Озолочу! Дам тебе столько золота, что ты и все твои потомки… даже через тысячу лет… будут жить в довольстве и роскоши!

Агафокл торопливо просеменил к постели, приложил ухо к груди и, отшатнувшись, упавшим голосом сказал:

– О, величайший! Я пытался вылечить от такой болезни еще твоего отца Эвмена. Увы! От нее нет ни притирок, ни снадобий. Это добрые и злые силы борются сейчас в твоей груди, и твое бедное сердце мечется между ними… Потерпи, скоро добрые силы одержат верх, и сердце сразу успокоится!

– Прошлый раз это твое «скоро» продолжалось целых два часа, которые были для меня длиннее вечности! – сдавленно прохрипел Аттал. – А если верх возьмут злые силы?…

– О, величайший, это невозможно! Ведь ты такой добрый, такой славный…

– Эвмен был куда добрей и славнее меня, и тем не менее…

С минуту царь смотрел на склонившуюся перед ним голову лекаря и, когда несколько новых толчков в груди потрясли все его тело, закричал:

– Менедей, Зимрид, все, кто там есть, – сюда! Скорее!..

Вбежавшие вельможи, увидев царя, бледного, с каплями пота на лбу, в растерянности остановились.

– Повелеваю… – прошептал Аттал, судорожно стискивая тончайшие одежды на груди. – Найдите такого лекаря, который смог бы избавить меня от этих страданий! Пошлите людей в Александрию, Афины, Сирию, Индию, на все рабские рынки, где иногда продают толковых лекарей, но отыщите такого, кто спас бы меня… Я ничего для него не пожалею, отдам все – лучше быть рабом и нищим, чем мучиться так… Невольнику я дам свободу, незнатному – титул своего друга, бедному – столько золота, сколько весит он сам! Богатому подарю целый город… Ступайте! Скорее!..

– А с этим что делать? – кивнул на замершего Агафокла Зимрид.

Сердце в груди Аттала зашлось так, что стало темно в глазах. Это решило судьбу лекаря.

– Отдай его палачу, – отворачиваясь, мстительно бросил царь.

– О, величайший, пощади! – закричал Агафокл. – При чем тут я? Это все злые и добрые силы… Тебе надо больше молиться и приносить щедрые жертвы богам!..

– Правда, правда! – закивал Верховный жрец, но тут же осекся, потому что Аттал, метнув уничтожающий взгляд на лекаря, повторил приказ:

– Палачу! Пусть рассказывает эти сказки в царстве Аида. Хвала богам, что хоть там никто не будет нуждаться в его сомнительных услугах!

– Правда, правда! – поддакнул Верховный жрец, поспешно уходя из спальни вслед за начальником кинжала, который увел за собой вопившего Агафокла.

Через час перед вернувшимся Зимридом лежал совершенно измученный приступом, изможденный человек, чуть заметно шевелящий бескровными губами.

«О, Зевс… Зевс… – умиротворенно думал Аттал, прислушиваясь к ощущениям в груди и со страхом и радостью убеждаясь, что новых толчков больше нет, и сердце его работает тихо, ровно. Он был жив и, как прежде, мог снова есть, пить вино, заниматься любимой лепкой из воска или, сидя в оранжерее, описывать привезенные из дальних стран диковинные растения. – Зевс!..Ты опять спас меня… И все-таки ты несправедлив ко мне. Почему в моих жилах течет кровь не моего родного отца, Аттала, ни разу не болевшего за восемьдесят два года своей жизни, а его брата, Эвмена, которого та же болезнь в пятьдесят лет превратила в человека, не способного и шагу ступить без носилок!? Почему здоровье моего отца ты передал сыну этого хилого Эвмена – моему сводному брату, Аристонику? Сейчас, когда я мучаюсь здесь, он скачет на горячем коне или купается в море, борясь с могучими волнами! О, великий громовержец, разве это справедливо, ведь я, а не он должен править такой огромной страной с ее непокорным, неблагодарным и диким народом!»

Аттал наконец заметил Зимрида и слабым голосом спросил:

– Как? Ты уже выполнил приказ?!

– Да, божественный! – склонился в почтительном поклоне начальник кинжала. – Верные мне люди уже отправились в Египет, Грецию и Сирию. После доклада я найду и пошлю еще несколько человек на Хиос, Делос, Крит…

– Я спрашиваю не об этом, а о бестолковом лекаре, который вошел так некстати! – перебил Аттал.

– Мойра Атропа… вернее, палач уже обрезал нить его жизни! – с ухмылкой поправился Зимрид.

– Ты, как всегда, поторопился… Этот Агафокл принимал меня на свет! Разве нельзя было подождать? – упрекнул Аттал, качая головой. – Как это жестоко… Эй вы! – крикнул он, прикладывая к глазам платок. – Цирюльника сюда, казначея и скрибу!

Царь вздохнул и поднял глаза на Зимрида.

– Ну, что там у тебя?

– За ночь в столице и окрестных городах подавлено пять бунтов черни! – быстро доложил начальник кинжала, прибавляя два вымышленных бунта в округе для весомости своей работы.

– Опять… Неблагодарные! – возмутился Аттал и закричал на раба, вносящего белый халат, шитый золотом и жемчугами: – Ты что это несешь?! Черные одежды сюда! Прогнать цирюльника! Я снова ношу траур…

Он сел в постели и заторопил Зимрида:

– Ну?

– Двадцать семь мятежников казнены, их имущество конфисковано в твою казну! – поклонился начальник кинжала, на этот раз вдвое занижая цифру, так как половину денег он, по своему обыкновению, положил себе в карман. – Сто пятьдесят ремесленников в назидание всем остальным подвергнуты наказанию плетьми!

– Многовато! – поморщился царь. – Неужели нельзя как-нибудь иначе?

– С этим народом?! Да дай ему только волю, и он…

– Ну, хорошо, хорошо! – перебил Зимрида Аттал. – Что еще?

– Два инцидента с римскими ростовщиками! – охотно принялся перечислять начальник кинжала. – Один – в гостинице, куда зашел пьяный Фабий Валент, где его избили до полусмерти наши купцы, и второй – у алтаря Зевса. У некоего Гнея Лициния воры похитили три сундука, которые благодаря усилиям моих людей были возвращены ему прямо на месте! Но он начал угрожать черни, и, если бы не вмешательство Эвдема, не сносить этому Лицинию головы!

– Эвдема! – воскликнул неприятно пораженный царь. – Он жив? Разве его не было на том пиру, когда я собрал всех советников отца?

– Он был… болен! – запинаясь, принялся объяснять Зимрид, кляня самого себя. Мало того, что он приписал себе заслугу Эвдема, который, случайно оказавшись на месте преступления, помог римлянину, так еще и поступил так неосторожно! В свое время он предупредил за немалую взятку своего опального предшественника о грозящей опасности быть убитым на царском пиру. Теперь же, тщательно скрывая от ушей царя любое упоминание об Эвдеме в докладах других, проговорился сам. Надо было срочно еще раз спасать бывшего начальника кинжала, который помогал ему время от времени распутывать сложные преступления. Да и самого себя! И он торопливо сказал:

– Теперь же Эвдем все время проводит в молитвах за твое исцеление. И я хочу послать за лекарем на рынки островов Эгейского моря именно его. Уверен, он сделает все, чтобы найти там лучшего в мире лекаря!

– Если найдет, то я прощу его и – больше того – выполню любую его просьбу, можешь передать ему это, а не найдет… – Аттал бегло кивнул на стеллажи, заставленные колбами с ядами, и усмехнулся: – И про это не забудь сказать! – Он заметил склонившегося в поклоне у двери казначея и приказал: – Выдай пять талантов семье несчастного Агафокла…

Тут Аттал снова вспомнил, что отправил на казнь лекаря, который принимал его с Аристоником на свет, и, глубоко вздохнув, поднял глаза на Зимрида:

– Что Аристоник?

– Живет по-прежнему в кварталах черни! – не улавливая причины изменения настроения царя, брезгливо усмехнулся начальник кинжала. – Тебе надо быть решительнее с ним, иначе он может возглавить бунт, который зреет в столице!

– Аристоник? Против меня?! Это невозможно!

– В Пергаме все возможно! – заметил Зимрид.

– Но только не это! Каждый раз, подталкивая меня к решению расправиться с Аристоником, ты забываешь, что он мой брат! За все шесть поколений династии Филетера не было ни одного убийства из-за престола! Запомни и передай всем, кто хочет рассорить меня с Аристоником: никогда рука Атталида не поднимется на своего, пусть даже сводного, брата!

– Да живете вы вечно! – воскликнул Зимрид, покорно склоняя перед Атталом голову.

– Что еще?

– Небольшой конфликт на границе с Вифинией! – быстро ответил начальник кинжала, радуясь перемене разговора. – Наши крестьяне, как всегда, что-то не поделили с вифинскими. По приказу Никомеда его воины высекли твоих подданных, которые обращаются к тебе с жалобой.

– Пиши! – возмущенно приказал скрибе Аттал. – «Аттал, царь Пергамский, к Никомеду, царю Вифинии! С каких пор ты стал отводить себе роль судьи в неподвластных тебе владениях и, правя над вифинцами, судить пергамцев! Или ты хочешь унизить меня, скрывая корыстные помыслы под личиной человеколюбия? Ничего ты не добьешься и никого не испугаешь!» Это письмо немедленно Никомеду. Что еще?

– Мои люди докладывают с границы, что Митридат, царь Понтийский, выведывает тропинки, ведущие к Пергаму. Может, готовит вторжение?

– Ерунда! – отмахнулся Аттал. – Какие-нибудь учения, на которых помешался Митридат.

– На учения не похоже! – возразил Зимрид. Царь на минуту задумался и снова приказал скрибе:

– Пиши! «Царь Аттал Филометор, правитель Пергама, – царю Понта Митридату Эвергету. До меня дошли сведения, что ты проявляешь нездоровый интерес к моим границам. Что тебе с войны со мною? У меня сильная армия и крепкий флот.

Не будет тебе ни прибыли, ни новых рабов. А будет радость Риму, сенат которого будет только потирать руки от радости, видя, как правители двух самых сильных держав ослабляют друг друга, и, выждав удобный момент, захватит нас обоих голыми руками. Опомнись! Вспомни, о чем говорил Ганнибал, трусливо преданный вифинским царем Пруссием, базилевсу Сирии: «Забудь свою вражду с другими царями, объединись с ними. Только сообща вам удастся одолеть римлян. Иначе всех вас ждет рабство!» Вспомни о печальной участи нашего родственника Антиоха,[3]3
  Мать Аттала – Филометора Стратоника и жена Митридата – Эвергета были дочерьми сирийского царя Антиоха IV.


[Закрыть] подумай над ней. Если же тебе нечего возразить мне, то пусть заговорят мечи!»

Закончив писать, скриба растопил воск, скрепил им два тончайших белых пергамента и с поклоном подал их Атталу.

Царь вдавил перстень с царской геммой в податливый воск, внимательно осмотрел оттиски на обоих письмах. Затем вытер перстень о поданую тряпицу и приказал Зимриду:

– Письма Никомеду и Митридату доставить немедленно!

– Будет исполнено, величайший! – воскликнул начальник кинжала.

Пятясь и не переставая кланяться, он вышел из царской спальни, затворил за собой дверь, разогнулся – и скриба вздрогнул, увидев рядом с собой совершенно другого человека.

Лицо Зимрида стало властным, высокомерным, спина надменно выпрямилась. Он медленно пошел по коридору, не замечая, как испуганно жмутся к стенам встречавшиеся на его пути вельможи, рабы и слуги.

«Ай-ай, как неосторожно поступил сейчас базилевс! – думал он про себя, – Конечно, он и не думал объединяться с Митридатом против Рима и не выступил бы против него, если б даже вся Малая Азия пошла за ним, просто выдал желаемое за действительное. И если это письмо дойдет до рук сенаторов… – Если оно дойдет до сенаторов, – вполголоса пробормотал он, входя в свой кабинет, – то я стану богатейшим человеком! Рим вынудит царя в качестве гарантий мира отдать несколько сотен заложников из самых знатных семей, заставив в угоду своим публиканам и купцам принять еще более жестокую денежную реформу, наводнит Пергам своими новыми ростовщиками… А это новые налоги, поборы, казни… Начнутся бунты среди знати и ремесленников, наемников и крестьян. Это повлечет за собой массовые аресты, конфискацию имущества, на чем можно будет погреть руки! Нужно только умело распорядиться этим письмом и сделать так, чтобы оно попало не в руки Митридата, а отцов-сенаторов!»

– Двух гонцов ко мне! – крикнул он рабу и, подумав, добавил: – И срочно разыскать посла Вифинии!

Вскоре в коридоре послышались торопливые шаги. В кабинет вошли два молодых человека, сыновья знатных пергамских вельмож. Зимрид знал их с малолетства, часто бывал гостем в их домах и поэтому, оценивающе осмотрев обоих, приветливо сказал:

– Ты, Никострат, немедленно отправишься в Вифинию и передашь это послание нашего базилевса царю Никомеду. А ты, Александр, – протянул он второе письмо стройному юноше со светлым пушком на подбородке, – доставишь этот пергамент в Понт, базилевсу Митридату Эвергету.

– Как! Ты не дашь нам охрану? – удивился Никострат.

– У меня нет лишних людей, – отрезал Зимрид. – В Пергаме неспокойно, и я отвечаю за жизнь базилевса. – Впрочем, если вы трусите…

– Я не просил об охране! – воскликнул Александр, презрительно косясь на Никострата.

Начальник кинжала улыбнулся ему и жестом приказал гонцам выполнять приказание.

Через полчаса раб доложил о приходе посла Вифинии. Невысокий толстый вельможа, вбежав в кабинет, поздоровался с Зимридом и впился в его лицо тревожными глазами.

– Боюсь, твой базилевс сегодня будет весьма недоволен тобой! – после долгого молчания сказал начальник кинжала. – Мой царь направил ему сегодня весьма неприятное письмо.

– Как бы оно не стоило мне головы! – не без тревоги заметил посол.

– Все может быть! – развел руками Зимрид. – Аттал был очень разгневан и обращался к Никомеду, как к последнему слуге.

– О, Тихе!..[4]4
  Тихе – богиня судьбы и случая, символизирующая неустойчивость и изменчивость мира, случайность любого факта жизни.


[Закрыть]

– Но все еще может обойтись хорошо для тебя! – подбадривающе улыбнулся Зимрид и многозначительно добавил:

– И для меня тоже!

– Располагай мною! – воскликнул посол.

– Наш царь написал сегодня еще одно письмо, – не переставая улыбаться, понизил голос Зимрид. – Думаю, его содержание поднимет настроение твоему базилевсу после прочтения первого письма, Зная, какие чувства питает Никомед к Риму, являясь истинным «другом и союзником римского народа», я уверен, что, передав это письмо куда следует, он получил бы еще большее расположение сената! А ты, отдав ему такое письмо, заслужил бы еще большее расположение своего царя!

– И… такое письмо у тебя?

– Уже нет, – усмехнулся Зимрид и, увидев, как разочарованно вытянулось лицо посла, добавил: – Но я дам тебе возможность добыть его. Правда, это будет стоить тебе… три таланта!

– Эти деньги я прикажу доставить тебе немедленно! – воскликнул посол.

– Еще ты должен обещать мне покровительство своего царя, если у меня возникнут некоторые затруднения в Пергаме! – подумав, добавил начальник кинжала.

– Ты можешь стать его подданным в любой момент!

– Тогда бери надежных людей и отправляйся в погоню за моим гонцом. – Его имя – Александр, поторопись – у его отца лучшие кони во всем Пергаме, однажды они сделали его победителем на Олимпиаде!

– Самый лучший конь – стрела, пущенная умелой рукой! – чуть приметно усмехнулся посол Вифинии и по-свойски взглянул на Зимрида: – Но у меня мало людей, почти все в отъезде…

– Шпионят в Пергаме! – покачав головой, заметил начальник кинжала и задумался: – Но это опасно – моих людей Александр знает в лицо…

– Он забудет их, как только увидит меня! – пообещал посол. – А я добавлю к трем талантам еще два…

– Чего только ни сделаешь ради друзей! – махнул рукой Зимрид и приказал рабу передать дежурному офицеру выделить пять воинов послу Вифинии.

«Прекрасно! – подумал он, оставшись один в своем кабинете, – Пять талантов – задаток, и еще неизвестно сколько, когда начнутся бунты! А теперь – за охрану Аттала! – встряхнулся он. – И клянусь богами, я буду охранять его, как самого себя и даже еще лучше! При каком правителе я смог бы накопить такое сокровище и еще добавить к нему столько, что сам смогу сделаться базилевсом? Если не Пергама – то той же Вифинии или Каппадокии! А что – ведь не родовитость, не армия, не ум, а золото правит в этом мире. Потому что на него можно купить и титул, и войско наемников, и целую толпу ученых советников!»