Текст книги "Допогуэра"

Допогуэра
Евгений Сазонов

© Евгений Сазонов, 2024

ISBN 978-5-0064-1943-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Допогуэра

1

В пылу драки Карло Кавальери, мальчик двенадцати лет, довольно прилично получил по мордасам и рухнул на пропыленную землю, точно срезанный серпом подсолнух. Ударом его осенил ровесник по имени Микеле Куаранта. Так уж повелось, что столь юные противники при каждой встрече бились с отчаянием взрослых. Вокруг же них кипело сражение – около дюжины мальчишек колотили друг друга всем, что попадалось под руку.

Лежа на боку, поверженный Карло поглядел сквозь пыль и слезы на покоящуюся рядом иссеченную статую Траяна и в ее каменных глазах прочел: «Судьба у тебя такая». И тогда мальчик подумал, что между ним и императором мало общего, ведь тот был победителем, а Карло – лишь подсолнухом на пропыленной земле.

– Все, расходимся! – крикнул Микеле своим ребятам и заслонил солнце над Карло. – Ну и досталось же тебе. Передай всем, что «дети дуче» снова на коне.

За сражением с балкона гостиницы наблюдали двое: американский журналист и его любовница-француженка. Когда все закончилось, мужчина нырнул в тень комнаты и защелкал фотоаппаратом:

– Вот так. Выше подбородок, к солнышку. Я хочу поймать тебя в просвете занавесок. Видишь, как они играют на ветру, и это солнце – свет что надо.

– Я хочу еще, – сказала она.

– Мне надо восстановиться, подожди минут двадцать, и будет тебе еще.

– Ты больше не любишь меня?

– Перестань.

– Почему эти ребята так жестоко дрались? – спросила она.

– История занятная.

– Тебе хватит двадцати минут?

Он вернулся на балкон, облокотился о прогретую солнцем балюстраду и, закурив, заговорил с напускной деловитостью:

– Два года назад Муссолини был свергнут, а Италия перешла на сторону союзников и воевала уже против Германии. Позже немцы вызволили Муссолини и поставили его во главе марионеточного государства. В общем, получилось так, что во время войны итальянцы сражались по обе стороны. Сейчас Милан, как и вся страна, поделен на два лагеря: на одной улице, соседствуя, могут жить те, кто сотрудничал с фашистами, и те, кто был в Сопротивлении. А дети недавних врагов выясняют отношения: с одной стороны – «дети дуче», у кого родители были пособниками Муссолини, с другой – «сыны Италии», мальчишки из семей участников Сопротивления.

– Как интересно, – сказала она.

– Милан вообще интересен. Оглядись вокруг: война только закончилась, город в руинах – это занимательный период, итальянцы зовут его dopoguerra, буквально «после войны». Разруха, вонь, мухи, нужда в еде, одежде, нет работы – это и есть Милан сорок пятого. Униженная личность на фоне разбитой красоты эпох.

– Ты так и назовешь статью? – спросила она.

– Сейчас меня интересует фотография, – ответил он.

– Тут много солнца, – улыбнулась она.

– И голуби, голуби, голуби.

– Ты все не можешь простить им шляпу? – засмеялась она.

– Плевать мне на шляпу, плевать на войну. Я готов, детка.

2

Приятели Карло на прощание похлопали его по плечу и со взрослой прямотой посоветовали готовиться к трепке дома. Как-никак, а новые брюки и рубашка теперь годны разве что на тряпки.

– Ничего, мы им еще зададим!! – крикнул напоследок Сесто. Он всю драку активно болел за товарищей, но мудро не вмешивался.

Карло брел домой. Тело ныло от боли, ум переживал, душа в смирении сложила крылья. «И почему мы вечно проигрываем? Разве мы слабее? Силы равны, но мы опять повержены. Почему?» – думал он.

Карло замечал сочувствующие взгляды тетушек, что развешивали мокрое белье, скучали в открытых окнах, чистили рыбу на скамьях. Жалость и сострадание. Но жалость не тот наставник, который научит тебя боксировать. Отец говорит, что каким бы тяжелым ни было поражение, главное – к этому не привыкнуть. Так узрите же, матери: «сыны Италии» опять побиты, но опять «сыны Италии» подняли голову, и разбитый нос для них – тьфу, просто урок стойкости. Ведь никто не рыдал и не просил пощады! «Сыны Италии» приняли удар достойно, как и подобает чадам Сопротивления.

Мальчик спустился по широкой лестнице к каналу и глянул на свое отражение. Из мутной воды на него смотрело серьезное лицо. Под правым глазом наливался горестным свинцом синяк. Карло хотел умыться, но до воды не достать. Проклятье! Даже тут неудача! Тогда он перешел по мосту и уверенно зашагал вдоль деревянного забора. Повернув за угол, он нашел чугунную колонку, где тонкой струйкой из пасти бычка текла водица.

Рядом стояли двое мужчин лет пятидесяти. Один был в майке и шляпе и бойко жестикулировал перед лицом хмурого долговязого собеседника.

– Да я тебе говорю, он спятил! – Мужчина в шляпе перекрестился. – Богом тебе клянусь! Тоже мне, великий поэт выискался! Дармоед, иждивенец!

– Но где же он живет теперь? – промямлил долговязый.

– Напротив фонтана Пьермарини. Ух паршивец! – выпалил мужчина, показывая открытую ладонь. – Там дом в два этажа, и окна у него обычные, а одно круглое! И наш Леопарди, да простит меня Господь, поселился в убогой комнатушке за этим окном на первом этаже.

– А-а, – протянул долговязый. – Видал я то окно, оно зарешеченное.

– Так его и прозвали «поэт за решеткой». Он знаменитость у нас теперь, сидит стишки сочиняет да советы пустые раздает. А то, что братья, не разгибая спины, вкалывают как проклятые за гроши, – это его не волнует! Он, видите ли, выше грязной работы!

– Но на что он живет? – спросил долговязый.

– На подачки, друг мой. На подачки матери да сердобольных старушек. Тридцать девять лет идиоту!

Карло умыл лицо, шею, оттер пятна на штанах и уловил урчание в животе. Драка вымотала его и разогрела аппетит. Кровь остановилась, и он побрел дальше, оставляя позади громкие жалобы на поэта. Мальчика не беспокоил поэт – его беспокоило другое.

Навстречу шли партизаны, парни и девушки, мужчины и женщины, одетые не бог весть как, не бог весть во что. Вооруженные. Счастливые. И сколько искреннего жизнелюбия, сколько радости, сколько отваги было в их лицах! Они победители, они шествуют здесь хозяевами, громко чеканя шаг по грубой мостовой. И Карло стало стыдно, ему вдруг почудилось, что неунывающие триумфаторы вот-вот начнут подтрунивать над его слабостью. Герои проникнутся к нему презрением и прогонят из города как недостойного сына своего отца. Его отец был в народной бригаде, командовал партизанским отрядом. Да, сейчас он стал гражданским и тянет семью, но они-то, вооруженные партизаны, конечно же, знают Роберто Кавальери по прозвищу Сокрушитель. Но знают ли они, что это его сын плетется побитый и опустивший голову? Того гляди и заревет, как девчонка. Не вешай нос, Карло, выше голову! Еще выше!

А вот и его двор, уложенный каменными плитами и взятый в окружение четырехэтажными белыми фасадами. В плиты врезаны округлые бордюры, что служат ограждением для отстоящих друг от друга одиноких лип. В открытых окнах виднеются горшки с цветами, слышатся крики малышей да сетования на разный лад. Жизнь тут бурлит цветами и детьми. В маленьком палисаднике тетушки Бертини уже вовсю цветет ладанник, разливая по округе аромат медовой смолы. Как говорит тетушка, постой у кустов с минуту – и будешь пахнуть, как цезарь. Что тут скажешь? Простые окна, простые двери, простые истории, простые люди. И каким-то чудом вся эта простота избежала бомбежек.

3

Карло поднялся на второй этаж. Перед ним коридор, по четыре входа слева и справа. За каждой дверью живет семья, и много детей в тех семьях. А за последней по правую сторону живет его семья, но состоит она из трех человек: отец, мама и Карло. Вообще здесь принято иметь много ребятишек. Карло знает, откуда берутся дети, однако квартира мала, а с родителями он спит в одной комнате, не вповалку, конечно, но все же при таких обстоятельствах братика или сестренку увидит он нескоро.

Мальчик тихонько приоткрыл дверь и прислушался. На кухне льется вода и слышны удары теста о стол – мама готовит. Медленно, как любопытный котенок, вполз он в прихожую, прикрыл за собой дверь, благо та не скрипучая, и, обливаясь потом от волнения, на цыпочках подкрался к проему. Заглянул за угол, в кухню. Мама стояла перед ним, глаза их встретились – сквозняк выдал Карло.

– Ох ты! Ну и ну! Да как же это! Что с лицом? А новая рубашечка! Брючки-то! – всплеснула руками мама.

Карло уставился в пол насупившись, крепко сжимая кулаки. Не любил он этих оханий.

– Я заработаю, – буркнул он.

– Чего ты заработаешь? Еще тумаков?

– Тысячу лир, – утер нос Карло. – На новую одежду.

– Ну посмотри на меня. – Мама подошла и присела на корточки. – Кто это сделал? Опять Микеле?

– Не скажу, – обидчиво пробурчал мальчик.

– Мы так устали, Карло. Я и твой отец, поверь, мы очень устали от войны. Устали драться. И не только мы. Взрослые хотят мира. Мирной жизни. А вы всё сражаетесь. Считаете, что продолжаете наше дело?

– Но они, – всхлипнул Карло, – они же чернорубашечники.

– Все закончилось. Нет больше «свой – чужой», есть Италия. Я думаю, многие осознали ошибки, и мы должны научиться прощать и идти дальше. Как вы зовете их?

– «Дети дуче», – ответил он.

– Они наши соседи, и им тоже приходится несладко. Ты знаешь, что их семьи живут в ожидании ареста? А многие уже арестованы. Я видела, как их отказываются обслуживать в лавках. На их домах пишут ругательства. Они ограничены в правах. Но я верю, что вскоре мы вновь станем одним народом. Все забывается, сынок. Оставьте в покое соседей, прошу тебя.

Карло молчал.

– Пойдем, – сказала она. – Тебе нужно умыться.

Из разговора с мамой Карло кое-что усвоил. «Дети дуче» чувствуют себя отвергнутыми, а это делает их более ожесточенными – вот в чем кроется секрет их силы, их упорной свирепости. Всеобщая ненависть для них как топливо для танка.

4

Усталость набросила на плечи мальчика тяжелый плащ, и, завернувшись в него, точно в кокон, он улегся спать в самый разгар солнечного дня. То был сон лечебный, сон мирный, настоящий, глубокий – о таком старики лишь мечтают. То был сон из тех, что годы так несправедливо отбирают у тебя в обмен на житейскую мудрость, ведь как ни крути, а бессонницей ты расплачиваешься за понимание многих вещей.

Закрыв глаза, Карло увидел себя на вершине колокольни где-то на небесах, а внизу, уходя за горизонт, распушился облачный океан. Плотные пенистые ярко-белые облака клубятся и наплывают тихими волнами на деревянный остов, отчего башня мерно качается вперед-назад. У мальчика приятно кружится голова, будто он снова оказался в колыбели, убаюканный ласковой рукой матери. Колокол за его спиной бесшумно отплывает назад, а вернувшись, мягко толкает Карло, и тот летит вниз, без страха.

Под облаками цветет зеленая земля, напитанная озерами и реками, насыщенная густыми лесами и лугами. Земля, крещенная любовью солнца. Карло оказывается в поле у леса, вокруг колосится рожь и кипит крестьянский труд. Вот местные парни рубят и тут же обтесывают вековые дубы, из которых построят церкви и амбары. Вот дородные женщины косят осоку; усталые, но веселые, останавливаются они иногда, чтобы стереть пот со лба, испить воды да переброситься парой слов; благоухание свежескошенной травы разливается повсюду, точно здесь пролилась амброзия. Вот маленькая девочка подносит Карло только что испеченный хлеб, круглый, теплый и приятный на ощупь. А какая хрустящая корочка! Надавишь на нее – и словно райские меха выдувают дивный аромат мякоти. Запах из божьей пекарни, не иначе! Он с благодарностью принимает дар и, вознеся хлеб к солнцу, просит лазурное небо благословить эту землю и людской труд. Рядышком резвятся молодые разноцветные козочки. Бодаясь и толкаясь, запрыгивают на ветви огромного дерева и мекают в шелестящей листве, вообразив себя стайкой озорных птиц. Вдали же, на склонах зеленеющих гор, виднеются пашни, а рядом устроились на перерыв мужественные пахари. Они отдохнут немного, подкрепятся молоком и козьим сыром, возьмут в руки плуги, лопаты и мотыги и вновь примутся поднимать целину. Все здесь гармонично и складно, все здесь ладится и дышит честным трудом, а оттого и счастливы эти люди, и бесхитростны они, и порядочны. Ни дать ни взять – идиллия.

Но холодный ветер проносится сквозь стога и нивы. Цикады утихают, птицы больше не щебечут, коровы вдруг уходят с лугов, унося в тишину звон колокольчиков. Надвигается туча. Огромна она и тяжела. Неповоротливо выползает ее темное тело из-за вершин горной гряды. Несет она гром и молнии да дождь стылый. Морозным будет дождь, побьет он урожай и переполнит реки, и выйдут те реки из русел и разольются по цветущим лугам да по земле кормящей. Сокрыла туча солнце, и дух беды лег тенью мрачной на крестьянские лица.

И видит мальчик старика, что взирает в небо бесстрашно, с вызовом, как Моисей на воды Красного моря. «Как пережить нам ненастье?» – спрашивает Карло. Старец отвечает: «Молчанием. Лишь утаив слова, мы сможем вынести урок и остаться в мире, который так дорог нам. И в тишине пройдет над головами туча, и вернется все на свои места. Но как порой тяжело, мой мальчик, закрыть слова в себе». «Но я не понимаю, – протестует Карло, – разве молчание может остановить грозу?»

И тут он замечает алый цветок в палисаднике, где растет красный клевер. Этот цветок питается бурями – решает Карло и открывает глаза.

5

Наступил вечер. Проголодавшийся мальчик стоял у окна и высматривал папу. Святое правило гласило – семья ужинает только вместе. Крепкий сон распалил его аппетит, но нарушить правило он не решался: не такие они, «сыны Италии», что идут на поводу у желудка.

– Карло, – позвала мама, – помоги расставить посуду.

– Папы-то нет еще. – Ужасно не хотелось что-то делать. Есть хотелось, а трудиться – не очень.

– Ты же знаешь, Карло, что я чувствую его приближение.

Это было так, Эвелина Торре, жена Роберто Кавальери, обладала каким-то удивительным чутьем – предугадывала скорое появление того или иного человека. Бывало, ни с того ни с сего посмотрит на дверь и произнесет: «Почтальон сейчас постучится» – и спустя полминуты почтальон тут как тут. А бывало, скажет сыну, чтоб на улицу отправлялся, – и тут же камушек в окно стукнет: это Массимо, лучший друг Карло, гулять зовет.

Эвелина не ошиблась и на этот раз. Через открытое окно Карло с любопытством разглядывал отца, широкоплечего красавца в белой рубашке, что шел гоголем по двору, грациозно закидывая пиджак то за одно плечо, то за другое. Статный, с гордо поднятой головой, он был весь из себя такой важный, что человек несведущий решил бы, что синьор зазнался. Но каждый во дворе, каждый в Милане, а кое-кто и в Риме – каждый знал, что Роберто Кавальери по прозвищу Сокрушитель имеет полное право гордиться собой и ставить на место кое-кого в Риме.

Роберто руководил партизанским отрядом, что действовал в тылу врага, и вместе с супругой и боевой подругой Эвелиной изрядно подпортил жизнь этим негодяям. А каков он был в знаменательный день взятия Турина!! То был не человек, то был лев, медведь, гепард – да все хищники разом проснулись в нем! Как же он дрался на баррикадах, как же он стрелял! Пример для бойцов. После победы Роберто Сокрушитель отказался возглавлять трибуналы. Как человек по натуре добрый, хотел он мирной жизни. Сами они с женой были родом из захудалой деревни в Пьемонте, но борьба за свободу вывела их в люди. Им дали квартиру в Милане, и верно – довольно полевой жизни. Роберто получил должность в послевоенной администрации, да не абы какую: руководит он теперь работами по разбору завалов, что оставили бомбежки. А что! И продвинется потом – на архитектора выучится. Это ведь он только с виду крестьянин, грубоват да самодоволен, но таланту в нем хватит на десятерых. Только такой талант мог руководить серьезными ребятами-партизанами.

Но что за человечек крутится вокруг складного Роберто? В годах, низенький, полный, плешивый, в толстых очках. Так и вертится волчком, не знает, с какой стороны подойти к важной птице. В руках мнет портфель, пытается донести что-то, но куда ему, с его ростом. На мгновения останавливается, вытирает лысину платком и, растерянно глядя себе под ноги, вновь семенит к величавому собеседнику. Какие же у него толстые ноги, удивляется Карло. С такими ногами в бою далеко не пробьешься. Что же он делал во время войны?

Вскоре Роберто поднялся домой.

– А что, жена, приготовила ли ты мужу ужин? – радостно заголосил он на пороге.

– Если бы все было так просто, – мило проворчала Эвелина. – Воду опять отключали на полдня.

– Ничего, жена, все налаживается, – сказал Роберто и присвистнул: – Вот так дела, Карло! Кто это тебя так?

Ну вот опять, подумал мальчик, опять те же расспросы, опять давать те же ответы. Чего они все так носятся с этими синяками? Сами прошли войну, а удивляются подбитому глазу.

– И нос-то как разбили, – кивнул отец.

– Разбили, – повторил Карло.

– Ты плакал? – спросил отец.

– Нет, слезы сами потекли, – признался сын.

– Ты стоял до последнего?

– Да.

– Ты стоял на своем?

– Да.

– Что ты скажешь об этом?

Карло внимательно посмотрел на отца, со всей серьезностью, какая только может быть у мальчика двенадцати лет, и, сжав кулаки, вымолвил:

– Мы все равно победим.

– Ох, святой Господь, – вздохнула мама. – Это никогда не кончится.

– Тихо, женщина! – Роберто властно вскинул руку, словно ударил ее по губам.

Дружная атмосфера, царившая до того, пропала, будто кто-то щелкнул выключатель. То был разговор мужской, без соплей и сантиментов.

– Повтори, сын.

– Я отделаю его. – Слова эти, выкованные из железа, упали на пол тремя подковами, и звон их еще долго резал покой комнаты.

Роберто был горд за отпрыска. Только что он вытащил из него на свет мужчину. Он увидел это во взгляде и услышал в голосе. Это была твердь земная, решимость правого дела. Будь ты хоть трижды слаб перед противником, но если обладаешь такой же волей, как Карло, тебе все нипочем. Ты пройдешь сквозь пламя, сквозь камень, да черт побери, ты одолеешь хоть князя тьмы! Такие люди не сдаются, такие люди забирают врага с собой в преисподнюю!

– Подойди, Карло. – Роберто встал перед сыном на колени и поцеловал его в макушку. – Ты мой сын.

У Эвелины навернулись слезы. Так-то. Библейская сцена, хоть картину с них пиши.

6

Утром Карло разбудил дух ароматных зерен: мама варила кофе. Какое же оно все-таки изумительное, это кофе. В деревне у бабушки, где мальчик провел всю войну, кофе не было. Были бобы, пшеничные лепешки да овощи. А про кофе там и знать не знали. Бабушка Чезарина, мама его мамы, была женщиной суровой, ходила всегда в черном, то был траур по ее мужу, дедушке Карло, отцу Эвелины. Любила она его, а вот про кофе и слышать ничего не желала. И блюда, ею приготовленные, были ей под стать – просты и черствы. Что не съедено сегодня, пойдет на стол завтра.

Солнце пролезло в открытое окно спальни и, как добросовестный маляр, окрасило уже порядком выцветшие обои в жирно-желтый цвет. Несмотря на помятое лицо, настроение у Карло было приподнятое: кофе варится, солнце светит, в школу только через месяц, а главное – ему все понятно. Каждое утро он просыпался с чувством понимания, как все устроено. А устроено все элементарно: черное – это черное, белое – это белое. Враг есть враг, друг есть друг. В Карло процветал упрямый идеализм, бескомпромиссный, отточенный, ограненный духом времени. Его кумиры – партизаны, его игрушки – обломки искусства, его друзья – его единомышленники, дети партизан. Карло подозревал, что жизнь размежевана и другими границами, но что есть мелочи быта в сравнении с высочайшими целями, такими как борьба со всем злом мира, борьба с Микеле, являющимся отпрыском этого зла? Хотя у мелочей быта имелись и голоса с именами, и свои насущные проблемы, и пропускать их мимо ушей было невозможно.

Взять хотя бы соседа с нижнего этажа, Великого Воспитателя Лео Мирино. Почему Великий Воспитатель? А потому, что жил он вместе с бабушкой и занимался ее воспитанием. Странный человек этот Лео. Лет ему под сорок пять, и какой-то нескладный, обрюзгший, коротышка с опухшей круглой физиономией, торчащим животом-мячиком и заплывшими хитренькими глазками. Ходил всегда в грязнущей майке, выставляя напоказ густые волосы на груди и на плечах. Не сказать, что слыл пьяницей, но под хмельком видали его частенько. Бывало, раздобудет где-нибудь здоровенную бутыль с вином в соломенной оплетке, поставит ее донышком на плечо, улыбаясь по-детски прислонится к ней ухом, будто слушает забродившие сказки, и бредет, довольный, по улице, как древний египтянин с водой бредет от Нила. Ну а дома в Лео раскрывался талант назидателя, этакого мудрого наставника для несмышленой бабули.

Карло прислушался к звукам снизу – и точно, как по расписанию, Лео начал утро с наставлений. А так как перегородки стен и пола были тонки, подобно дешевым вафлям, эти наставления внимал и впитывал каждый, кому посчастливилось быть дома.

– Да поставь ты этот горшок вот здесь! – причитал Лео. – Ну что ты за человек-то такой? Бабушка, бабушка. О-ох, боже-боже. Да нет же. Нет! Убери. Ага… Так… Вот, вот… Пробуй еще… Отлично. Ну справилась же! Теперь там. Да пошустрее, бабушка. Ну! Нет! Ну пыль так не вытирают, смочи тряпку и аккуратненько выжимай. Что значит «сам протри»? Э нет, бабушка, учись делать уборку. Мне-то зачем? Гм. Кхе-кхе, а напылила-то, напылила! Плохо смочила тряпку. Тьфу ты черт! Вот старая кляча! Смочи ее как следует, а то пыль только подняла! Да не бурчи ты. Твоя речь должна быть четкой, внятной.

Карло представил, как на этих словах Великий Воспитатель топнул ногой, убрал одну руку за спину, а кончики пальцев другой руки сомкнул щепотью и трясет ими перед носом дремучей женщины. Такой он, Великий Воспитатель Лео Мирино.

«Набить бы ему морду», – вспомнились слова отца.

Но Роберто Сокрушитель, даже несмотря на боевое прошлое, не желал конфликтовать с соседями, ведь все-таки люди они здесь новые.

7

– Карло! Карло! – раздался хрипловатый голос с улицы. – Давай уже спускайся!

– Массимо! – Карло подбежал к окну. – Иду! Подожди пять минут!

Внизу его ожидал лучший друг Массимо, достойный сын своего отца, того самого Акилле Филиппи – «рыцаря пылающего меча», того самого Филиппи, что слыл гласом Партии действия. Журналист. Республиканец. Патриот. Из-под его пера в подпольной газете выходили такие обличающие статьи, что многим приспешникам режима и стукачам пришлось очень несладко.

Именно Акилле Филиппи вывел на чистую воду в сорок четвертом бакалейщика с улицы Брера, этакого старичка-добрячка с домашним и родным, как у сдобной булочки, лицом. Сколько же этот добряк выдал партизанских схронов! Сколько отличных ребят по его вине лежат сейчас в земле, не дожив до Апрельского восстания! Бакалейщик знал многое, что-то отмечал искоса, что-то украдкой подслушивал, делая вид, что расставляет товар. Двери его лавки всегда были открыты, открыты, как говорится, для всех, а в первую очередь для его же глаз и ушей. Кто-то по доброте своей, а кто-то по наивности вываливал ему на прилавок мелкие слушочки и вроде бы пустяковые сведения, а тот с улыбкой во весь рот и мещанским добродушием слушал, как бы вполуха, да отмахивался: «Ну бывает, – пожимал плечами, – так что ж теперь?», «А как вы хотели? Времена нынче такие», «Бог нас не оставит». Но хитренький ум добрячка подмечал в этих ничего не значащих разговорах вскользь оброненные имена, случайно названные места, невзначай обозначенные дороги. Он прикидывал, что к чему, делал выводы, уточнял у людей знающих и со всеми этими сведениями являлся в полицию.

Не один месяц потратил рыцарь Акилле Филиппи, чтобы вычислить неуловимого доносчика, из-за которого расстроилась уйма планов и погибло в застенках много хороших людей. Но, сопоставив то и это, опросив таких-то лиц и лично проведя слежку, автор вышел из закоулков Тайны на площадь Правды. И все сошлось. И предатель был уличен. Что партизаны сделали с бакалейщиком после выхода статьи? Ровным счетом ничего. Почему? Не успели. Родственники замученных сами расправились с таким открытым, честным и милым старичком. Расправились с щедрым дедушкой, что частенько по доброте угощал их детишек конфетами. Угощал да выпытывал что-нибудь про маму, папу, тетушку Аннабеллу и подругу ее Вильгельмину, которая прячет в сапоге какие-то бумаги. «А не принесешь ли ты, малыш, мне те бумаги? Принесешь? Ну и славненько, вот держи, зайчик, печенье. Понравилось крумири? Ну, принесешь бумаги – получишь целый кулек крумири. Но, тсс, родителям ни слова. Беги, зайчик, дедушка подождет».

Однажды утром группа мальчиков, церковных служек, что следовали мимо издалека, обнаружила бакалею сожженной дотла. А старичка-добрячка нигде не было. Куда же он делся? Те, кто знали, куда пропал старичок, и много лет спустя не желали вспоминать об этом. Нельзя хранить в себе такие сцены.

А «рыцарь пылающего меча» Акилле Филиппи теперь работал в спортивной газете.

8

Карло ждали приключения. Он заскочил в маленькую комнатку, по размеру скорее кабинку, умылся над треснутой раковиной, почистил зубы ужасно едким порошком и побежал к маме требовать завтрак.

– Вот неугомонный-то! – всплеснула руками Эвелина. – Вчера получил как следует, а сегодня опять на улицу собрался. Нанеси мазь на раны, как я тебя учила, и садись за стол.

Карло открыл приготовленную бабушкину склянку, откуда на него дохнул душистый аромат деревенских трав. Эта смесь, в которой на первом плане угадывался пряный розмарин, вернула его в деревню, в царство бабушки Чезарины. Ох и суровая же вдова эта Чезарина. Карло она спуску не давала – нечего внучку расти неженкой! Запах из баночки застыл в воздухе, отстоялся размытыми нотками и уверенно осел на мальчика, раскрыв весь букет деревни и воспоминаний. Розмарин отдавал сосной, так же пахли дрова, которые он нехотя колол под тягостным прищуром Чезарины. И где она только раздобыла этот тяжелый топор с необтесанной рукояткой?! Топор капризничал, то и дело выскальзывал из рук, просился в более мужественные ладони. Нет, мальчишке это не под силу, пускай лучше учится доить коров. Но Карло унаследовал от отца упрямство, беззлобное, но волевое и несгибаемое. Такое упрямство характерно для жителей севера. Взявшись покрепче, он замахнулся орудием, продержал его с мгновение над головой, а затем как бы уронил колун, добавив в него немного собственных сил. Полено раскололось. Смекалистость и живой ум – тоже подарок от отца. Чезарина еле заметно кивнула, как бы говоря: «Толк из тебя будет». Ох и суровая женщина эта вдова, и одобрение от нее получить – дорогого стоит. Иные люди хвалят тебя за все, за что бы ты ни взялся и как бы оно ни шло, и это обесценивает их признание. Но редкая и скупая похвала от таких кремней, как Чезарина, – это да, это означает, что ты чего-то да стоишь.

Карло закрыл баночку, так и не смазав синяк. Ни к чему это. Пускай все видят – Карло Кавальери не стыдится фингала. Карло Кавальери получил его честно, в бою, как партизан!

Ему не терпелось вырваться на свежий воздух. Того гляди что-нибудь пропустишь. Друг Массимо на днях предлагал подсмотреть за неким «поэтом за решеткой» да разузнать, почему о нем столько разговоров. Что ж, можно и разузнать.

Легкий завтрак из кофе и горячего бутерброда с зеленью придал Карло сил.

– Вот видишь, утенок, – (брр-р! Он же просил. Чего доброго, услышит кто!) – я подлатала брючки и рубашку. Прошу тебя, не дерись больше, хотя бы чтобы я могла спать по ночам, а не портняжничать.

– Да, мам, – бросил он, одеваясь на ходу.

Эвелина осталась одна.

9

Работы было невпроворот: готовка, уборка, стирка. Да тут еще Карло вознамерился стать писателем, вот выдумщик-то! Но для него это лучше, чем влезать в драки. Говорят, у пожилого конторщика имеются старые учебники по итальянскому языку и кое-какие университетские пособия. Что ж, посмотрим.

Все ее нынешние хлопоты – это составляющие быта, размеренного и спокойного, такого не похожего на дикую партизанскую жизнь. Та жизнь – это ночевка в лесных землянках, вши, засады в подворотнях, любовь на открытом воздухе и снова вши. А быт, что тут сказать, он миролюбив и благочестив, он глядит на тебя репкой с огорода, в ожидании, что ты польешь его, сдобришь, окучишь, произнесешь над ним молитву, дабы он наполнялся земными соками и толстел. Вообще быт довольно капризный. Но прояви ты к нему внимание – и он отблагодарит тебя уютом и семейной гармонией. А партизанская жизнь? Она – это огненный гвалт, смерч разъяренный и жаркий, что несется над тобою и красуется: мол, гляди, во мне ты найдешь истину и познаешь себя, ведь я есть грех, есть эмоция, есть слезы твои и чувства твои. Да, в тех условиях человек становится собой. Но опасен гвалт, чуть зазеваешься – и вырвет он тебя с корнем, и перемелет, и, как соломенную куклу, разорвет на тростинки, что погорят в ревущем пламени. Да, она прошла сквозь ад земной.

Эвелина присаживается отдохнуть. Из застенного тайничка достала она маленький секретик и любуется им, улыбается, прижимает к сердцу, как девочка. Осторожничает с ним и бережно поглаживает. Такой ее никто не видел. На людях Эвелина Торре иная. Что-то она совсем раскисла, ох и натворил же дел этот секретик! Эвелина расплакалась. Но-но, хватит. Довольно прошлого. Она прячет милую безделицу в тайничок и возвращается к делам.

В это же время через дорогу несколько молодых и сильных, как буйволы, парней, обливаясь потом под лучами миланского солнца, разгружают грузовик с нехитрой мебелью. Шкафы и кровати заселятся на первый этаж уцелевшего отделения почты. Фабрика рядом разрушена, брусчатка вырвана из земли и раскидана по округе, словно зерно, а почта цела: видно, хранит ее почтовый ангел. В это здание вскоре заедут те, кто остался без крова. Но временно. Многое в городе пока временно.

Командует разгрузкой знаток женщин, стройный и обаятельный Анджело, что до безумства обожает сладенькие груши и упругие молоденькие яблочки. Уж кто-кто, а он к своим двадцати пяти годам вкусил столько соитий, что и сам считал это излишеством. Но что поделать, таким он пришел в наш мир. Соблазны вели его по вечерним садам наслаждений, где острыми плодами зрела его любовь, любовь к телу, к ощущениям, к поцелуям, к девичьему дыханию. Все эти вздохи и постельные разговоры составляли смысл его жизни. Взглядом, словами, движениями мог он разжечь самую черствую матрону. И нес он в себе что-то темное, ему самому непонятное, иное, а иногда и пугающее, но та сила будто исправно исполняла уговор между ними, преподнося Анджело женщину в дар. Будто беспомощная отдавалась она этому обольстителю, похитителю стыда и сердца. Ему было достаточно слегка, как бы ненароком коснуться ее, и он все понимал без слов – да или нет, и если нет, то это поправимо. Эти прикосновения. Вспоминая о них, он закатывал глаза. Когда губы и языки находят друг друга, раскрывается букет приятностей. У каждой женщины букет особый, от одного поцелуя, что горяч, как лава, тебя бросает в сладострастную дрожь и кровь приливает куда надо, от другого поцелуя ты словно вдыхаешь морозный холодок и хочется отстраниться от нее, но дело нужно довести до конца – такова природа. Иногда он брал женщину силой, но противилась она напоказ и как-то совсем наигранно – капитуляция по негласному сговору. А еще Анджело – большой любитель мяса.