Текст книги "Что такое хорошо"
Автор книги: Евгений Штейнер
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 2
Элементы конструктивистского проекта
Новые сказки
Итак, одно из важнейших в количественном отношении и, бесспорно, ведущее место среди детских книжек с середины 1920‐х годов заняла производственная книга. Этот большой жанр можно разделить на несколько более мелких тематических групп.
К первой относятся разного рода рассказы о том, как делаются те или иные вещи: «Откуда посуда»[127]127
Автор текста Н. Смирнов, ил. Г. и О. Чичаговых. М.; Л.: ГИЗ, 1926.
[Закрыть] и даже «Откуда мостовая» (ил. 14)[128]128
Авторы текста М. Берлянт и Д. Биргер, ил. Б. Крюкова. Киев: Культура, 1930.
[Закрыть], «О том, как приехал шоколад в Моссельпром»[129]129
Стихи Е. Тараховской, ил. Ю. Ганфа. Рязань: Друзья детей, 1925.
[Закрыть], «Как рубанок сделал рубанок»[130]130
Автор текста С. Маршак, ил. В. Лебедева. Л.: Радуга, 1926.
[Закрыть], «Кожа»[131]131
Автор текста М. Ильин, ил. Е. Эвенбах. М.; Л.: Госиздат, 1926.
[Закрыть], «Стол»[132]132
Автор текста Б. Житков, ил. Е. Эвенбах. Л.: Госиздат, 1926.
[Закрыть].
Ко второй – рассказы о профессиях; типические названия, например, «Ваня-металлист»[133]133
Автор текста П. Орловец, ил. В. Денисова. М.: Изд. Г. Ф. Мириманова, 1924.
[Закрыть], «Ваня-кузнец»[134]134
Автор текста И. Мукосеев, ил. В. Конашевича. М.; Л.: ГИЗ, 1927.
[Закрыть], «Вася-кожевник»[135]135
Автор текста Е. Смирнова. М.: Изд. Г. Ф. Мириманова, 1925.
[Закрыть], «Столяр»[136]136
Стихи В. Инбер, ил. А. Суворова. Л.: ГИЗ, 1926.
[Закрыть].
Ил. 14. Берлянт М. Л., Биргер Д. Откуда мостовая.
Рис. Б. Крюкова. Киев: Культура, 1930. Обложка
Третью группу составляют книги на разные индустриальные темы: «Домна»[137]137
Автор текста Н. Асанов, ил. Г. Ечеистова. М.: ОГИЗ, 1930.
[Закрыть], «Как построили город»[138]138
Автор текста Э. Паперная, ил. А. Порэт и Л. Капустина. Л.: ОГИЗ; Молодая гвардия, 1932.
[Закрыть] и т. п.
К четвертой группе можно отнести рассказы о разных машинах;
в пятую я выделяю самого главного героя литературы тех лет – паровоз;
в шестую – множество книг, связанных с авиацией;
а седьмую, небольшую, но характерную, составляют книги про фабрики-кухни.
Классификация эта носит прикладной, рабочий характер и не является канонически незыблемой и завершенной. Вышеназванная тематика в определенной пропорции по отношению к традиционным детским сюжетам присутствует и в литературе других современных обществ. Например, в Америке известным популяризатором техники и рассказчиком о разного рода городских прелестях была Люси Спрэг Митчелл (ее охотно переводили во второй половине 1920‐х в СССР и издавали в дешевых сериях «Библиотечка детского сада» или «Дешевая библиотека для детского и младшего возраста»). Достаточно назвать ее книжки в переводах В. Федяевской или С. Шервинского «Как вода попала в ванну» (М.: Госиздат, 1928; рис. Е. Мельниковой), «Песенка нового паровоза» (М.; Л.: Госиздат, 1925), «Небоскреб» (М.: Госиздат, б. г.; рис. И. Француза, ил. 15) или «Как Боря гулял по Нью-Йорку» (М.: Госиздат, б. г.). Последняя книжка поразительна тем, что в ней рассказывается о девятилетнем русском мальчике, который совсем маленьким уехал из России с родителями в Америку и теперь радостно гуляет по Нью-Йорку, любуясь на небоскребы и созерцая лебедей в пруду в Сентрал-парке. Каким-то образом во второй половине двадцатых такая эмигрантская история про счастливое американское детство проскочила через цензуру. Впрочем, издание было дешевым, а картинки В. Баюскина – художественно невыразительными.
Ил. 15. Митчель Л.-С. Небоскреб.
Рис. И. Француза. М.: Госиздат, б. г. Обложка
В раннесоветской же социальной модели эта тематика заняла чрезмерно доминирующее место. Производственно-индустриальные книжки должны были заменить старозаветные сказки. Чуковский в книге «От двух до пяти» вспоминал, как он в те годы пришел в детский дом: «В сумке у меня были любимые: „Гулливер“, „Сказки Гриммов“, „Конек-горбунок“. Я хотел подарить эти книги ребятам, но высоколобый перелистал их небрежно и, скучая, отодвинул от себя. „Это нам ни к чему, – сказал он. – Нам бы о дизелях или радио“».
Феномен революционной борьбы со сказкой во второй половине 1920‐х годов достаточно хорошо известен. Одним из первых, в 1919‐м, выступил С. Полтавский, саратовский эсперантист и вегетарианец, впоследствии автор жуткой книжки «Детки-разноцветки» (см. в честь ее названный раздел), а еще позже, в 1933–1935 – заключенный строитель БАМа. В книге «Новому ребенку новая сказка. Этюд для родителей и воспитателей» он доказывал на 112 страницах, что сказка есть «символ грубых языческих суеверий, культа физической силы, хищности и пассивного устремления от живой жизни с ее насущными требованиями в область мечтаний»[139]139
Полтавский С. Новому ребенку новая сказка. Этюд для родителей и воспитателей. Саратов: Губ. аг[ентство] «Центропечати», 1919. С. 9.
[Закрыть].
Во множестве статей и выступлений, например в сочинении Э. В. Яновской с риторическим названием «Нужна ли сказка пролетарскому ребенку?», убедительно доказывалось, что сказка пролетарскому ребенку не нужна совершенно. «Мы конкретно подходим к полному разрушению сказок и всей буржуазной детской литературы»[140]140
Яновская Э. В. Нужна ли сказка пролетарскому ребенку // Из опыта работы по детской книге. М., 1926. С. 95. (Впервые напечатано в Харькове в 1925.)
[Закрыть]. Многолетнему поношению за сказки подвергался Корней Чуковский, по поводу которого критики придумали выражение «чуковщина». Клавдия Свердлова писала в статье под таким названием: «Говоря о детской игрушке, вздыхая о лубке, в котором ребенок представляет себя едущим не на коне, а обязательно на петухе или козе, они ни звука не говорят о механизированной игрушке, познавательная ценность которой в том, что она знакомит ребенка с явлениями, с которыми он сталкивается в нашей жизни, при нашей установке на машину»[141]141
Свердлова К. О Чуковщине // Красная печать. Двухнедельный орган отдела агитации, пропаганды и печати ЦК ВКП(б). 1929. № 9–10.
[Закрыть]. Но еще раньше через газету «Правда» «Крокодила» заклеймила Крупская[142]142
Крупская Н. К. О «Крокодиле» Чуковского // Правда. 01.02.1928.
[Закрыть].
Чуковский, не выдержав травли, в конце 1929 года выступил с заявлением в письме в газету: «Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя. Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп. Поэтому теперь я не могу писать ни о каких „крокодилах“, мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей. В числе книг, которые я наметил для своей „пятилетки“, первое место занимает теперь «Веселая колхозия»[143]143
Литературная газета. 30 декабря 1929. «Веселую колхозию» Чуковский так и не написал, но практически прекратил писать сказочные истории.
[Закрыть].
Николай Агнивцев напрямую обращался к героям старых детских сказок (ил. 16):
Ил. 16. Агнивцев Н. Я. Твои машинные друзья.
Рис. А. Ефимова. Л.; М.: Радуга, 1926
Получается, что за возможность «играть с ребятами» шла борьба – старых и новых – и новые эти были машины и их трубадуры. На следующей странице Агнивцев прощально перечисляет и старых – и делает это, похоже, не без некоторой к ним жалости:
Борьба старых сказок и новой книги наглядно, ярко и броско выражена в плакате, который сочинили («разработали») сестры Чичаговы и примкнувшая к ним А. Гелина; он был напечатан в Ростове в середине 1930‐х тиражом 3000 экземпляров (ил. 17). В левой части на черном фоне представлены Баба-яга, Змей Горыныч, придурковатого вида Иван Царевич и Василиса Премудрая, старик с корытом (но без старухи), конек-горбунок и, разумеется, несчастный чуковский крокодил в шапке и пальто с картинки Ре-Ми; «Мистику и фантастику из детской книги ДОЛОЙ!!» – гласит подпись. В правой части на красно-белом фоне размещены новые образы: огромный Ленин, который, кажется, руками запускает самолеты, как Зевс – перуны, пионеры, октябрята, – и все это оснащено надписями «труд, борьба, техника, новый детский быт» и венчается текстовкой: «Новая книга поможет воспитать новую смену».
Однако то, что казалось лихим революционерам-педологам разрушением сказки, было всего лишь заменой одних сказочных сюжетов и их героев на другие, не менее фантастические. Сознательное насаждение классовой идеологии неизбежно трансформировалось в бессознательное порождение новой социальной мифологии. Структура мышления борцов за новый мир и новые сказки вряд ли претерпела радикальные изменения, в основе ее лежали едва ли не фольклорные мифопоэтические модели порождения текста. Основаны они были на некритической и своего рода религиозной вере в торжество социального переустройства при посредстве правильной теории и передовой техники. И как всякая религия нуждалась в чуде, так и конструктивистски-социалистическая вера объявляла чудесами всяческие машины и приспособления, приближавшие материалистический рай, в коем каждому было обещано все, что угодно, – «по потребностям» (или на первое время – «по труду»).
Ил. 17. Чичаговы Г. Д. и О. Д., Гелина А. Даешь новую детскую книгу. Плакат. Ростов, б. г.
Показательны в этом отношении и вполне традиционные названия детских книг типа «Семь чудес» Маршака (с иллюстрациями М. Цехановского). В ней живописуются чудеса того же рода, что и народные чудо-меленка, чудесный горшок (сам по себе варящий бесконечную кашу), ковер-самолет и т. п. Характерно и количество чудес, соответствующее устоявшемуся в древности канону. Но среди современных чудес света первое место занимал, конечно, паровоз – о паровозе вообще дальше разговор пойдет особый. Среди прочих технически-конструктивистских чудес отметим чудо шестое – печатную машинку. Картинка Цехановского к этому сюжету среди разных деталей изображает и пишбарышню, в кокетливой позе изогнувшуюся над машинкою «Мерседес». Особенность иллюстрации в том, что это четко-силуэтное литографированное изображение на желтом фоне повторяется подряд три раза[146]146
Чуковский в то время тоже не прошел мимо пишущей машинки:
Как на пишущей машинкеДве хорошенькие свинки:Туки-туки-туки-тук!Туки-туки-туки-тук!
[Закрыть]. Эта мультиплицированная шеренга начисто снимает остатки индивидуализма в изображении человека и выглядит апофеозом машинизированной обезличенности. Забавным образом эти пишбарышни воспринимаются прообразом поп-артистской иронии, вызывая в памяти множество Мэрилин Монро Энди Уорхола. Этот же прием использован Цехановским и в книге «Топотун и книжка», где три работницы типографии, склонившиеся над машинами, представляют собой одну трижды репродуцированную фигуру без лица. На весьма любопытной книжке про робота Топотуна я остановлюсь подробнее позже, а здесь уместно отметить, что в приеме механического размножения персонажа у Цехановского[147]147
И отнюдь не только Цехановского: этим занимались и Штеренберг, и Шифрин, и др.
[Закрыть] можно видеть две импликации: на уровне социальном это конструктивистское стремление к американизированному размеренно-конвейерному труду, а на уровне семиотическом – этап перехода к поэтике мультипликации, каковой переход Цехановский через пару лет и сделал.
В завершение этой главки остается назвать еще две специфически новые жанровые разновидности детских книг 1920‐х годов, которые, хотя и в более сжатой по сравнению с производственной книгой форме, будут затронуты в нашем тексте. Это книги о революции и социальной борьбе (в эту группу входят и сказки о борьбе с буржуями, и многочисленные «бунты игрушек»), а также интернациональная тема (отчасти она заменила традиционные путешествия героя в сказочные страны и его подвиги в иноземных краях, а отчасти переплетается с темой социальной борьбы и импорта революции). Интернациональную тему мы рассмотрим чуть позже особо, а ярким примером «войны игрушек» может служить книга под одноименным названием Н. Агнивцева (М.: Издание общества «Друзья детей», 1925, ил. С. Мальта). На ее обложке дети (игрушки вроде солдатиков) в красноармейских шлемах и с красными знаменами маршируют под грохот барабанов. Сначала там игрушки-буржуи спихивают со стола игрушек-пролетариев, но в последующей войне классово правильные игрушки побеждают.
Положительный герой
Кроме демонстрации чудо-машин и обслуживавшего их обезличенного персонала большое место в книгах 1920‐х годов занимало изображение положительного персонажа. Создание нового героя, действующего активно и социально правильно, составляет существенную сторону поэтики того времени. Составными элементами образа нового героя, которые мы ниже рассмотрим, были следующие: происхождение героя; его имя; внешние характеристики (способы типизации); подвиги-приключения героя; его бытовые занятия-поведение (спорт, игры и т. п.).
Новыми положительными героями детских книжек были обычно сознательные ребятишки типа упоминавшегося Вани-металлиста, или Мая и Октябрины[148]148
Зилов Л. Май и Октябрина. М.: Мосполиграф, 1924.
[Закрыть], или Владленаспортсмена[149]149
Шарфенберг Н. Владлен-спортсмен. Харьков: Пролетарий. Б. г. [1929?].
[Закрыть] (новые святцы были в большом ходу[150]150
Упомянем и книжку, где новые имена сочетаются с фольклорным олицетворением сказочных отвлеченных понятий и с лубочно-крестьянской стилистикой картинок. Это «Брат и сестра» Михаила Андреева (Л.: Изд. Центросоюза, б. г. – видимо, 1923–1925) с литографированными рисунками А. Радакова (ил. 18). Сказка начинается такими стихами:
На пригорке возле ивЖил-был Кооператив.С ним жила сестричка –Веселуха-Смычка. Но это было действительно анекдотически-фольклорное исключение. Чаще дети в книгах взрослых революционеров рассуждали так: «А я [буду] Красарм (Красная армия). – А я – Юль, что значит юный ленинец. – А я назову себя Ревмир. ‹…› А старые поповские имена забудем навсегда» (Жуков И. Путешествие звена Красной звезды в страну чудес. Киев: Всеукраинское общество содействия юному ленинцу, 1924. С. 101).
[Закрыть]), или, скажем, «товарища Чумички». Последний персонаж во исполнение идеи правильного пролетарского происхождения рождается не просто в семье рабочего, но непосредственно на рабочем месте – у горна (где папаша ковал счастия ключи и, видимо, отвлекся на личную жизнь):
У рабочего Семена,
У работницы Матрены
Тридцать восемь лет подряд
Вовсе не было ребят.
Как-то вечером у горна,
Где валялся уголь черный,
Услыхал кузнец Семен
Тихий стон.
То ль мышонок, то ли птенчик,
То ли маленький младенчик…[151]151
Волженин Р. Необычайные приключения товарища Чумички. Л.: Прибой, 1924. С. 3.
[Закрыть]
Ил. 18. Андреев М. И. Брат и сестра.
Рис. А. Радакова. Л.: Издание Центросоюза, б. г.
Чудесному появлению на свет (уместно вспомнить фольклорный мотив рождения героя от стариков-родителей) соответствуют и чудесные похождения, убеждающие читателя в превосходстве маленького пролетария, самозародившегося от искр революционного труда. Этот лихой чумазый гомункулус создан для того, чтобы исполнять волю пославшего его, то есть он подобен механическому автомату, запрограммированному на ограниченный ряд операций. Об этом прямо заявляет и сам его литературный родитель Волженин, бросая такой зажигательный клич:
Кстати, мифологический образ стариков-родителей накладывается здесь на столь же сказочный образ бездетного деда. В заключительной строке «во – и больше ничего» слышится бесшабашно бодрая, но вряд ли осмысленная проговорка религиозного смысла революционного строительства. Исполнить завет – и больше ничего. Что кроме того – то от лукавого. Роль товарищей Чумичек (то есть породителей этих персонажей) была в этом чрезвычайно велика[153]153
Любопытно, что товарищ Чумичка, видимо, сыграл и роль литературного прототипа для более известного и милого Бибигона. Чумичка, которым выстрелили из пушки, угодил в чернильницу и вылез оттуда весь черный (Там же. С. 34–35), и нечто подобное случилось и с Бибигоном, коего Чуковский сочинил в 1945–1946 гг.
[Закрыть]. Они отрабатывали социальный заказ, о чем прямым текстом писалось в программных статьях типа «Детская литература в реконструктивный период»:
В период социалистической реконструкции, в период обострения сильнейшей классовой борьбы, когда в многомиллионной стране происходит окончательная ликвидация остатков капитализма и радикальная перестройка не только всех отраслей хозяйства, но и того человеческого материала (курсив мой. – Е. Ш.), который это хозяйство перестраивает, в этот период задача подготовки кадров строителей социализма имеет особенно большое значение[154]154
Кетлинская В., Чагин П., Трифонова Т., Высоковский К., Дубянская М. Детская литература в реконструктивный период // Детская литература. М., 1931. С. 9.
[Закрыть].
В рассуждениях о человеческом материале бригада педологов-просветителей опиралась, если помнит читатель, на хронологически предшествовавшие им манифесты и программы художников-конструктивистов.
Отношение к детям как к человеческому материалу и подготовка детей в качестве кадров строителей коммунизма предполагали и конструктивистский подход к искусству для детей: четкость, гладкость, однотонность, отсутствие психологизма, индивидуального начала. В галерее детских портретов (впрочем, нимало не портретов, а типизированных изображений) четко прослеживаются перечисленные выше закономерности.
Фигурки детей нередко монументализированы. Они даются с точки зрения снизу, на фоне низкого горизонта. Таков, например, рисунок на обложке книжки «На заводе» с рисунками (литография) В. М. Каабака[155]155
На заводе [Без. авт.]. Ил. В. М. Каабак. М.: Изд. Г. Ф. Мириманова, 1927. Каабак много занимался агитплакатами, а в 1937 году был расстрелян.
[Закрыть]. Крестьянского вида угловатые мальчик и девочка изображены на фоне заводских конструкций – высоких арок, станков и труб. Ранее сходную монументализированную фигуру пионера на фоне фабричных труб изобразил Кустодиев в книжке «Большевик Том»[156]156
Павлович Н. Большевик Том. Л.: Брокгауз – Ефрон, 1925.
[Закрыть]. Гиперболизация облика маленьких строителей новой жизни достигается обычно не их большими изображениями на странице, а ракурсами, точкой зрения, композиционным размещением, и подкрепляется сюжетной литературной основой. Так, например, в книжке «Маляр Сидорка»[157]157
Автор текста М. Андреев, худ. М. Пашкевич. Л.: Радуга, 1926.
[Закрыть] героя «зацепил аэроплан» и он нечаянно полетел на нем в Индию. А в Индии:
Увидали все Сидорку,
Кисть и с краскою ведерко
И сказали, наклонясь:
– В красный цвет нас перекрась!
Свое желание звери (а просили о перекраске именно они) мотивируют революционной сознательностью и усталостью от жизни в досоциалистических джунглях:
Вот и слон, главу склоня,
Просит: «Выкрась и меня!
Я облез и грязно-сер,
Крась под цвет С. С. С. Р.»
Обращает внимание то, что дважды в этих двух четверостишиях звери обращаются к Сидорке, склоняясь перед ним. Такой расклад – туземное зверье склоняется перед белым социалистическим сагибом – был парадигматичен для трактовки интернациональной темы в детских книжках 1920‐х годов, о чем мы еще будем говорить особо. Лихой и смахивающий на веселого трубочиста Лебедева маляр Сидорка огромной кистью малюет зверям пятиконечные звезды на лбу. В этом акте можно видеть революционное миропомазание – новую религиозную процедуру приобщения к новому миру. Спустившийся сверху (с неба!) маляр Сидорка выступает репрезентантом высшего порядка и строителем новой жизни, которую он, впрочем, не столько строит, сколько рисует – и в этом выступает в качестве художника-конструктивиста! Сниженность эстетического статуса – маляр[158]158
Замечу кстати, что такой ригористически-радикальный персонаж «левого» искусства 1920‐х гг., как П. Филонов, начинал свою изобразительную карьеру в качестве маляра.
[Закрыть], а не художник – соответствует детской спонтанной неумелости в противоположность взрослому профессионализму.
Детские персонажи вообще представляют удобный повод для экспликации революционно-созидательных идей, которые чаще всего оказывались тотально деструктивными в воплощении. В оболочке детской несмышлености и шаловливых игр типологически сходное взрослое и вполне серьезное моделирование жизни выглядело не столь пугающим.
Так, в пандан к песне «Мы кузнецы, и дух наш молод» возник удалой персонаж Ваня-кузнец (автор текста И. Мукосеев, ил. В. Конашевича. М.; Л.: ГИЗ, 1927). Рисунки Конашевича здесь не столь интересны и красноречивы, как текст И. Мукосеева. В его стихах маленький мальчик взялся за молот, и:
Грянул молот, словно гром –
Искры брызнули дождем,
Жмутся люди по углам.
Дзинь-бум! Бум-бам!..
Как люди ни жались, Ваня немедленно подпалил всех революционными искрами: пастуха (бывшее начальство неосмысленного народа), бабку Фёклу и деда (неисправляемый старый мир) и даже козла («не носил бы смолоду этакую бороду» – что, видимо, намекает на попа) и пр. Мировой пожар охватил уже одну отдельно взятую кузницу,
Традиционная мифологическая роль кузнеца-строителя здесь перевернута. Маленький кузнец предстает в качестве разрушителя и не может остановиться, действуя по схеме «до основанья, а затем».
Тот же Иван Мукосеев сочинил через год другую историю про маленького умельца – «Как Сенька Ёжик сделал ножик»[160]160
Он же. Как Сенька Ёжик сделал ножик. М.; Л.: ГИЗ, 1928.
[Закрыть]. Эта книжка относится к жанру «как что сделано» и описывает производственный процесс изготовления ножа. (Ножики вообще были популярны в детской литературе тех лет – например, книга «Карманный товарищ» М. Ильина с ил. Цехановского.) Иллюстрации В. Васильева к «Сеньке Ёжику…» вполне добротны конструктивистски – это плоскостные литографии, на коих представлено обилие машин и станков; лаокооново переплетение приводных ремней; смело идущие в ногу мелкие фигурки пролетариев. После подробного описания того, как мальчик сделал себе на заводе нож, заключительные строки книги звучат торжественным вагнеровски-мистериальным финалом:
Черен Ёжик, как сапожек,
А в руках у него – Ножик.
Не мотивированная контекстом чернота героя содержательно прочитывается в русле базовых мифологем революционного текста тех лет – начало этому было положено еще ёлочным трубочистом Лебедева. А тема ножа, кровопускания, революционного насилия и блатной гульбы также была расслышана Блоком в подземном гуле в том же 1918‐м году («уж я ножичком полосну, полосну»). На другом полюсе поэтических текстов той эпохи – в частушках – существовала и немудреная рифма, позаимствованная Мукосеевым: «Мы ребята-ёжики, / В голенище ножики». Возвращаясь к интеллигентам, замечу, что и Лебедев во второй половине 1920‐х годов наряду с работой в детской книге создал множество листов станковой серии «Любовь шпаны» (1925–1927). Вот что говорит об этой работе автор монографии о художнике В. Петров:
Иногда они лихо танцуют, иногда бросаются в драку и разбивают фонари, и нередко в руках этих чубатых франтов появляется финский нож ‹…› Но у них есть задор и удаль, буйная сила и наивная страстность, юношеский задор и своеобразный лиризм. Художник поэтизирует своих героев, даже любуется ими – не скрывая, впрочем, иронической усмешки, которую вызывают в нем их поступки и переживания[161]161
Петров В. Н. Владимир Васильевич Лебедев. С. 125.
[Закрыть].
Эти слова, пожалуй, и не нуждаются в комментарии – революционное поэтизирование «черной злобы, святой злобы», блатняцкой вольницы и упоение насилием было основой и, так сказать, программой минимум конструктивистского проекта. Уместно здесь привести выдержки из «Азбуки пионера», вышедшей в 1925 году[162]162
Каринский В. Азбука пионера. М.: Московский рабочий, 1925. (Ил. РОМ’а.) С. 4, 5, 24.
[Закрыть]: «Вызов бросаем дерзкий – Старый мир руби!», «Ценою крови мы добились ликующей свободы», «Кровью спаянный молот и серп», «Помни, что знамя в крови, в красной крови Октября» и т. п. В этом отношении идея кровавой сакрализации продолжает жертвенную народолюбивую риторику в духе Некрасова: «Умрешь недаром – дело прочно, когда под ним струится кровь».
Показательно при этом, что детская литература четко фиксировала роль комплекса «обиженного маленького человека» в революционной кон(де)струкции. В весьма популярной книжке Николая Агнивцева «Винтик-Шпунтик»[163]163
Агнивцев Н. Винтик-Шпунтик. Л.: Радуга, 1925.
[Закрыть] великое множество колес, шестерней и прочих механических штуковин (которые художник В. Твардовский опоясал обилием приводных ремней, что напоминает соответствующую картинку В. Васильева из «Сеньки Ёжика»)[164]164
Подобные композиции были популярны независимо от характера производства. См. очень похожую сцену с ремнями и маховыми колесами в рисунке Б. Крейцера и А. Барутчева к книге М. Фромана «Хлеб» (Л.: Ленгиз, 1928).
[Закрыть] перестает работать из‐за обиды маленького Винтика, который забастовал:
И, под мышку взяв трудкнижку
И надвинув крепко кепку,
Повернулся и ушел.
В изображении Твардовского обидчивый Винтик в кривой приблатненно-пролетарской кепочке выглядит уже не просто в слезах воспетым русской демократической литературой маленьким человеком. Он предстает тем, кто был ничем, но уже ощутил в себе смутные позывы стать всем. Для этого маленькому человеку потребовалось немногое: всего лишь припомнить обиды. Этими самыми словами тот же Николай Агнивцев описывает в уже поминавшейся книжке «Кирпичики мои» причины социальной революции:
Но вот сердит стал с виду
Простой народ! И глядь:
Обидчикам – обиды
Вдруг стал припоминать!
На сопровождающей текст довольно невыразительной картинке изображена толпа с дубьем и «кирпичиками» на фоне фабрики. А далее –
Озлившись в день весенний,
Взъерошились штыки!
И на дворцы с гуденьем
Пошли грузовики!
Ил. 19. Сандомирский М. Б. Пирожок.
Рис. М. Пургольд. Л.: Радуга, 1926
Утопическое сознание художников новой жизни исходило из необходимости уничтожить одних и исправить других. «Этих – можно исправить», – провозгласил знаменитый педагогический лозунг отношение к «социально близким»[165]165
Кстати об исправлении. Уместно здесь вспомнить о книге, обложку для которой делал Родченко. В целом его влияние на дизайн детских книжек было опосредованным, но книгу о перевоспитании беспризорников и малолетних уголовников с предисловием Горького он сделал сам: Погребинский М. С. Трудовая коммуна ОГПУ. М.: Госиздат, 1928 (ил. 20).
[Закрыть].
Деструктивно-революционная стратегия в конструктивистской оболочке подразумевала реформирование классических фольклорных сюжетов. Новый сказочный герой по-новому расправлялся с традиционными персонажами. Вот, например, сюжет из книжки «Пирожок»[166]166
Сандомирский М. Пирожок. Л.: Радуга, 1926.
[Закрыть]: деревенская старушка печет пироги, готовясь к встрече сына-красноармейца. Новое художественное видение (в картинках художницы М. Пургольд) лишает старухину избу вертикальных стен и прямостоящих ухватов. Печной горшок не хочет варить кашу, а сползает с кренящейся печи на вздыбленный пол. Поезд, на котором едет домой сын-солдат, весь состоит из болтающихся вкривь и вкось вагонов, которые в стилистике «гуляй-поле» скачут по горам и долам, обвешанные возвращающимися с фронта солдатиками. Между тем у старухи один пирожок, повинуясь логике волшебной сказки, сбежал, прыгнув в окошко, куда баба поставила его остывать. Но в середине 1920‐х годов колобок катился по земле недолго. Когда он встретился на дорожке со старухиным сыном, тот, не давая пирожку времени одурачить себя песнями, действовал быстро и решительно:
Снял винтовку наш стрелок,
Взял на мушку Пирожок:
Пуля в серединку,
В самую начинку!
Сопровождающая текст картинка изображает пирожок на спине, с распластанными, как у таракана, ручками-ножками, а из его распоротого брюха лезет обильная малосимпатичная начинка (ил. 19)[167]167
Интересно сопоставить стилистику этих картинок – талантливая, хоть и жутковатая смесь авангарда с лубочной аляповатостью – с личностью их автора. Марианна Александровна Пургольд (по мужу Пуарэ; р. 1894) происходила из петербургской дворянской семьи, училась в Академии художеств (1918–1922) и была членом мистического Ордена рыцарей Чаши Св. Грааля под руководством А. Гошерона-Делафоса. В 1927 г. все члены ордена были арестованы за «масонство и антисоветскую деятельность». Пургольд получила три года концлагеря. (На момент ареста, как сообщалось в гадостном газетном фельетоне, ее муж и мать уже сидели в Соловках.) Погибла на Дальнем Востоке в 1932 г. Можно только гадать, с каким чувством рыцарь Св. Грааля рисовала картинки к стишкам «Пуля в серединку – в самую начинку!», но маленькие читатели ничего про художника и его внутренний мир не знали, а воспринимали только то, что видели на картинках. А мир там был представлен отнюдь не благостный и не возвышенный. Работа Марианны Пургольд – лишь малая капля в море тогдашней продукции для детей, но в ней ярчайшим образом отразилось то жуткое время, в котором жившие жуткой жизнью люди вольно или против своей воли творили жуткие вещи.
[Закрыть].
Ил. 20. Погребинский М. С. Трудовая коммуна ОГПУ. Оформление А. Родченко. М.: ГИЗ, 1928. Обложка
Революционное отношение к героям русских народных сказок выказывает и другой юный персонаж Н. Агнивцева – октябренок-постреленок из одноименной книжки, вышедшей в московском издательстве «Октябренок» в 1925 году (ил. 21 и 22). Плоскостные иллюстрации в технике литографии Ивана Малютина, выполненные в усредненно-лебедевской манере (в свое время они вместе работали в Окнах РОСТА), изображают бедового карапуза, бодро шагающего с книжкой под мышкой в школу на фоне церкви, на куполах которой красуются красные флаги, а над входом висит вывеска «Клуб». Рисунок сопровождает такой текст:
Вдруг бегом –
Кувырком,
Из витрины
Магазина
Детских книг
Вмиг, –
«Иван Царевич» прыг.
Октябренок, помоги!
Много лет меня подряд
В сказках дерзкие враги
В заточении томят.
Октябренок
Постреленок,
Руки
В брюки
Запихал,
Прыснул,
Свистнул
И сказал:
Вот и правильно. Права
Эта самая братва.
Лишь дурак ее осудит.
Попил кровушки, и будет.
Ил. 21. Агнивцев. Н. Я. Октябренок-постреленок.
Рис. И. Малютина. М.: Октябренок, [1925]. Обложка
Ил. 22. Агнивцев Н. Я. Октябренок-постреленок.
Рис. И. Малютина. М.: Октябренок, [1925]. Разворот с самолетом
Под «братвой», вероятно, следует понимать исполнителей красного террора, с которыми октябрятам полагалось проявлять солидарность и не поддаваться чувству бесклассовой жалости. Разумеется, текст вполне халтурный – автор отрабатывал заказ, над которым сам же, наверное, и смеялся, но кто поручится, что и без того шустрые пролетарские пострелята не проникались с помощью таких книжек социально правильными идеями[168]168
Именно об этой книжке писал Чуковский, приписывая все ужасы раннесоветского воспитания педологам (что было не совсем справедливо – злобных дураков хватало и без них): «…ограблением ребенка занимались в то время педологи. Мало того что они отнимали у детей и „Сказки: Пушкина, и „Конька-горбунка“, и „Алибабу“, и „Золушку“ – они требовали от нас, от писателей, чтобы мы были их соучастниками в этом злом и бессмысленном деле. И, конечно, находились подхалимы-халтурщики, которые ради угождения начальству усердно посрамляли в своих писаниях сказку и всячески глумились над ее чудесами. Делалось это по такому шаблону: изображался разбитной, нагловатый мальчишка, которому все сказки трын-трава» (Чуковский К. И. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1965. Гл. 3 «Борьба за сказку», подглавка «Акулов не бывает»; http://www.2lib.ru/getbook/15382.html).
[Закрыть].
В книжке под сходным названием «Октябрята»[169]169
Октябрята. Книжка для детей. М.: Изд. «Известий ЦИК СССР и ВЦИК», б. г. (ок. 1925).
[Закрыть] в лаконичном плакатном стиле с неплохой динамикой изображены упруго и слаженно шагающие мальчик и девочка (см. изображение на обложке нашей книги). Их решительная поступь и общие очертания удивительно предвосхищают «Рабочего и колхозницу» Мухиной, появившихся лет на десять позже. Даже развевающееся знамя наличествует[170]170
Как оказалось, ничего удивительного нет. Спустя несколько месяцев, вернувшись к этой книге и внимательно рассмотрев выходные данные, я заметил, что обложка выполнена В. Мухиной и В. Ахметьевым. Таким образом, можно сказать, что прообраз «Рабочего и колхозницы» появился у Мухиной еще около 1925 г. в виде халтуры в детской книжке. Это вносит коррективы в принятую точку зрения, согласно которой идею скульптуры Мухиной подсказал Борис Иофан, вдохновившийся фигурами тираноборцев Гармодия и Аристогитона.
[Закрыть].
Иногда героически активный мальчик мог заниматься подвигами и вне парадигмы классовой борьбы. В книжке М. Андреева «О Ермиле и его дочери Людмиле» (Л.: Радуга, 1925) с качественными литографиями К. Рудакова (ил. 23) девочку Людмилу украли цыгане, а мальчик Никитка, который бегает со страницы на страницу с пистолетом, ее находит и вызволяет. Цыгане представлены вполне демонически, что, разумеется, не сочеталось с представлениями о пролетарском интернационализме, но вполне соответствовало народной ментальности[171]171
В новом духе братства народов была сделана книжка о цыганах Елизаветы Тараховской «Амарэ детский сад» (М.: Молодая гвардия, 1932), где в предисловии прямо говорится, что это был заказ издательства. Речь там идет о счастливом цыганском детстве в советском детском саду. Текст вполне конъюнктурно-непримечательный, но рисунки весьма интересны своей нетипичностью для того времени и вообще неплохи. Это свободные рисунки акварелью Нины Кашиной-Памятных – лаконичные и поэтические. Десятилетия спустя в такой манере работал Май Митурич. Оказывается, новаторская графика – и не геометрически-однотонно-плоскостная при этом – могла существовать в те годы. Но это было редкое исключение. Из похожих можно еще назвать разве что пейзажи Л. Жолткевич в книжке «Узбекистан» (М.: ГИЗ, 1930).
[Закрыть]. Герой расправляется с цыганами так:
А Никитка в них палит из пугача,
Никого не пощадит он сгоряча.
Ил. 23. Андреев М. И. О Ермиле и дочери Людмиле.
Рис. К. Рудакова. Л.: Радуга, 1925. Обложка
Тем не менее именно революционное насилие при построении жизни нового общества формировало специфически активный тип личности. Характерные образы детей-строителей созданы в книге «Давайте строить»[172]172
Соловьев Г. Давайте строить. Л.: Радуга, 1928.
[Закрыть], где в литографиях малоизвестной и среднетипической художницы Евсюковой можно видеть своего рода образец нового маленького героя. Множество манекенно-деревянных фигур с застыло-зверовидными лицами изображены в торжественных позах и с патетическими жестами. У многих руки воздеты к небу – как в молении или экстазе. Иератически статуарные позы подчеркнуты низким горизонтом. Один изображен перешагнувшим через ручеек, как Гулливер:
А Игорь кудрявый
Построил канавы,
Заборы, кусты и завод.
Показательно, что новый Гулливер строит все, что угодно, но только не то, что пригодно для человеческого существования: канавы (разновидность котлована с акцентом на сточные воды), заборы (чтоб чужие не прошли, а свои не убежали), кусты (чтоб в них сидеть) и завод (чтобы на нем работать). Заключительная фраза книжки в чеканно-резюмирующей форме дает сгусток ментальности заборов, канав и активности масс:
На группы разбились,
В песочке зарылись,
И каждый малыш гоношит.
Особенно впечатляюще, судя по иллюстрации, гоношит малыш Ванятка – он стоит с крепко расставленными, как на митинге, ногами и с протянутой, как у Ленина, рукой. Изображение в ракурсе снизу придает фигуре руководящую монументальность, а разверсто-оскаленный рот служит заключительным штрихом к иконографии площадного оратора. Эта иконографическая схема создавалась практически одновременно с классическим типом памятников Ленину и являет собой аксиологически сниженную и переведенную в иной социальный статус его знаковую параллель. Подобные картинки в детских книжках были не единичны: например, в книге «Паровозы на дыбы» (о которой подробнее речь пойдет в паровозном разделе нашего повествования) пионер Ваня в виде пузатого напыщенного коротышки, стоя на пьедестале, держит перед паровозами речь[173]173
Орловец П. Паровозы на дыбы. М.; Л.: Книга, 1925. С. 2.
[Закрыть]. Таким образом, стереотипы социального поведения, а также революционно-митинговой пластики тела персонажей детского конструктивистски ориентированного дискурса (как визуального, так и вербального) изоморфны, хотя временами и карикатурно, дискурсу большого советского стиля тех лет.
Еще одна грань образа положительного героя детской книги 1920‐х годов отражена в книжке «Владлен-спортсмен» (см. примеч. 2 на с. 109). Этот физкультурный пафос – воспитание крепких телом и бодрых духом созидателей – есть специфический аспект человекостроительной (бодибилдинговой, как нынче говорят по-русски) идеи. Идея эта разрабатывалась в текстах различных семиотических рядов – от военно-спортивных парадов и соответствующих мод до поэтики советского тела художников ОСТа или балерин того же Лебедева. В конечном итоге спортивная телесность 1920‐х была слегка закамуфлированной манифестацией антителесности. Посредством упражнений («Закаляйся как сталь!») предполагалось приблизить несовершенно рожденное к правильно созданному, биологический организм – к механической машине, и добиться того, чтобы «в этом теле сердце б билось как часы».
В картинках Ан. Бурмейстера к «Владлену-спортсмену» (лубочно-грубых литографиях с большим типографским растром) показаны различные фазы спортивно-здорового образа жизни советского ребенка: с утренней гимнастикой, зимой – с лыжами, а летом – с купанием. По стилистике рисунков и качеству стихотворного текста («Он хочет в школу поступить / И пионером смелым быть») эту книжку можно отнести к среднеобывательскому, конъюнктурному изводу конструктивистской поэтики тех лет. В более чистом стиле и в примитивистски-плоскостной манере сделаны книжки Д. Штеренберга «Физкультура» (М.: ГИЗ, 1930) и «Бобка-физкультурник» (текст А. Мариенгофа. М.: ГИЗ, 1930).
В то же время книжки типа «Владлена-спортсмена» ни по своей тематике, ни по графике и полиграфии, ни по антропонимике не были несвоевременны – в отличие от тонкого ручейка детских книжек со старорежимной или нэпманской отдушкой. Следует упомянуть и о них, дабы у читателя не сложилось впечатления, что кроме конструктивистски-революционного стиля ничего иного в 1920‐х годах уже не было.
Взять, например, книжку Евгения Шварца «Рассказ старой балалайки» (Л.; М.: Госиздат, 1925; рис. Сергея Михайлова). Обложка оформлена во вполне мирискуснической стилистике: изящно-тонкий шрифт названия и поэтическая композиция в большом картуше, представляющая собой вид на Неву с Петропавловской крепостью на заднем плане и с балалайкой, котом и совой – на переднем). Черно-белые же рисунке в тексте, впрочем, вовсе нехороши, ибо сделаны в унылой тональной манере с обилием теней и растушевок.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
