Текст книги "Антоха и Анимоха"

Анимохина неподкупность и прямолинейность

Нда… чего это он разговорился? Много, поди, выболтал? Много вслух сказал? Трость, смокинг? Да, думал про это. А как он это выразил? Ну, сказал что предпочитает строгий стиль, не любит современной моды. Ну да, и он не соврал.

– Хоть я и не припомню, что говорил такое вслух, но именно такого мнения я придерживаюсь.

Падишах:

– Анимоха, не ломай комедию!

– А кто ломает? Какие еще показания? Я говорю только по собственному желанию, и только то, что хочу говорить, ни больше ни меньше. Ваш закон для меня ничего не значит. Можете сравнить меня с огнем пожара: вы, организовавшись, убьете огонь пожара! Но пожар никого не спрашивает разрешения, он действует так, как ему хочется. Да, он действует обусловлено, но перед нами он свободен. Вот и я так, ребята! Что, записываете??? Записывайте, черт подери! Я сказал, прекращайте записывать тот бред, что я перед вами несу! Я не хочу, чтобы когда-нибудь мне кинули обвинение в растлении нравов! А ведь так и случится! Да, так оно однажды именно и случится! Я это знаю наперед.

Ох, что я тут наговорил… дайте мне прийти в себя…

Падишах (в сторону): да у него истерика! Что это с ним. А если сейчас начнется припадок? Я лично не готов оказывать ему первую помощь. Как-то, помню, мне представился случай оказывать первую помощь эпилептику. Как я себя повел? Растерялся! А что я мог бы сделать? Врачи, и те порой теряются. А представь, человек боится вида крови? И видит такое! Поневоле растеряешься! Да уж.

– Ты жив?

Анимоха (слабо):

– Вроде бы да. Агония длиной в мгновение? Что со мной было?

– Ты здорово нас напугал.

– Я еще выпью шампанского, – говорит Анимоха Падишаху.

– Ну, ты вымочил, – отзывается Падишах, – делаешь вид, что спрашиваешь у меня разрешения?

– Да нет, я тебя предупреждаю!

Что у тебя останется, если исчезнет любознательность? Можно поинтересоваться, как ты умудряешься делать одновременно два одинаковых дела?

Да, остановить его было сложно: вслух он говорил охотно и подолгу. «Какая скромность, – удивлялся он на свою аудиторию. – Я несу такой вздор, что самому стыдно».

Он не льстил своим слушателям, а с огромным удовольствием говорил им гадости. «Да как меня еще не остановят». Он хотел спровоцировать у слушателей какие-нибудь сильные эмоции. Как его следовало понимать? Стать, как говорится, «жертвой народного гнева» и врагу не пожелаешь. Он с горечью вспоминал подобные случаи, и переживал так, будто их жертвами стали его кровные родственники. Сегодня Анимоха идет в присутственное место. Что он там будет врать? Следователь, говорят, женщина неплохая. Но черт подери, сколько все эти нелепые формальности займут времени? Он всего лишь свидетель, или скорее уж лжесвидетель.

– А если тебя вызывают в качестве обвиняемого? А представь себе, чтобы милиция была бы таким же опасным местом, каким были органы при Советах?

– Я сейчас об этом думал, – сказал Анимоха. – Вам везет, что Падишах строго настрого запретил мне заниматься политикой. Боюсь подумать, куда я утянул бы страну, развяжите вы мне руки. Или, может, (в сторону) протянуть им свои несвязанные руки и предложить связать?

Анимоха подумал, что сейчас его обвинят в умении понимать каждую свою фразу дважды (как делать два дела одновременно). Дело в том, что дальше возможны два варианта развития событий. Как вы сами думаете, что произошло? Хотите ли вы видеть продолжение светлым или мрачным? К тому же, что-то подсказывает: советы тут недопустимы, если мы хорошо помним, что было на самом деле, что произошло дальше, мы должны сами это описать.

Наболтал какой-то невнятицы и рад, думает Анимоха про себя и одновременно прикидывает, сколько фраз осталось до конца мысленного абзаца, потому что последние три фразы он всегда произносил вслух!

– Беда, если я начну критиковать собственную речь своими же словами. Если, допустим, я дам своей путаной речи такое же путаное, если даже не сложнее, толкование, то все воспримут это как должное. Но если я скажу, что о ней думаю, на можно сказать их языке, пожалуй, меня не поймут еще больше.

Толпа уже смотрела на Анимоху с удивлением. Так и не привыкли к его замашкам за столько времени.

– Сейчас захохочет! – говорит один,

– Нет, говорит другой, сейчас убежит или уйдет на цыпочках и крадучись! Смотри, уже руку поднял!

– Сейчас он… – крикнул наудачу кто-то из толпы, – и в следующий миг все увидали, как Анимоха превратился в зайца, и в два прыжка исчез. Крик застрял у зеваки в горле: пусть кажется слишком пафосным, но как написано, так и оставим!

Куда делся Анимоха? Нам этого пока не узнать, посмеемся же над незадачливыми зеваками. Да, он уже обращался в зайца, кричал один, другой вторил: были случаи! Да уж, если у него такие способности, чего ему бояться суда? Да он и так вечно торчит в заточении. Что его вообще туда затягивает? Ворует по мелочи что ли, или хулиганит? Да не, говорит другой. Его тянет туда сдуру: он, видите ли, хоть и понимает, что это совершенно бессмысленно, подбивает заключенных на всякие бунты. Я что-то подобное слышал, или читал об этом заметку. Точно заметку (обширная цитата). Да, но ты мне не все этим объяснил. А что еще? А он умеет передавать свои способности? А тебе зачем? Ну как, интересно ведь… НЕ СВЯЗЫВАЙСЯ, говорю тебе. Это не доведет до добра. Ну, хорошо, уговорил. Зеваки постепенно начинают расходиться.

Черт подери, может однажды читатель этих хроник обвинит автора в чрезмерной симпатии к своему персонажу. Но как тут можно оставаться беспристрастным?

– Давай еще что-нибудь загони! Интересно тебя послушать.

– Ты что, надо мной издеваешься? Я, по-твоему, шут – тебе на потеху разговаривать?

– А ты что, хочешь, чтобы я у тебя каждое слово вымаливал! Я хочу говорить, черт подери!

Кто-то с места:

– Падишаха наслушался, подражает!

– Пошли вы к черту! Какие подражать проклятые? Я вам покажу – подражаете!

Это Анимоха разошелся на пиру во дворце. Разошелся он так потому, что Падишах оплатил пир, а сам уехал за границу. За его спиной, как нетрудно догадаться, происходит невообразимое. Все разговаривают одновременно, и никого в отдельности не поймешь.

Что за околесицу они несут, – подумал Анимоха. Хотя можно предположить, что услышанное для него что-то значило, и мысль про околесицу он продумал чисто для отвода глаз. А можно еще предположить вот что: в магазине Анимоха, не будучи силен в арифметике, не пересчитал сдачу, но сделал вид, что пересчитал, чем вогнал продавщицу в краску. Выходя на улицу, он подумал: компенсация в виде материально выраженной сдачи как энергии с энергией затраченной шеей продавщицы, чтоб вогнать ее лицо в краску.

Очень странный день. Второй раз меня сюда заносит. Это каким несознательным надо быть, чтобы все время действовать автоматически? Мне надо поменять свойства собственного тела, а не ума. Тело, тело, вот в чем проблема. Что мне с ним делать, черт подери? Эй, негодный раб, что мне с тобой делать (и тут же отвечает себе измененным голосом, якобы от имени собственного тела): Мой повелитель, вы до такой степени погрязли в подхалимстве и подражании Падишаху, что говорите со мной его словами! Разве не так? Молчать, презренная материя, я не намерен с тобой церемониться! Сейчас пойдем прыгать с моста, причем на камни! (измененным голосом) Ну-ну, как же, так ты и не испугался! Да ты даже совсем пьяный как-то побоялся прыгнуть в речную воду зимой! Я хорошо помню этот случай – каким сильным было твое искушение. Молчи презренный, снова кричит Анимоха. Не смей перечить, какой у тебя разум? Куда мы этак придем, к чему? Мне как-то посоветовали заняться каким-нибудь изнурительным трудом: якобы так у меня отношение к собственному телу изменится. Не знаю, физический труд действительно отупляет, а уж чего-чего, а отупеть я совсем не хочу. Вот уж чего я не хочу, так это отупеть за просто так. Я больше думаю, мне еще повезло, судьба всегда была ко мне так участлива. На что тебе вообще жаловаться? Да прекрати же ты спорить вслух сам с собой! Ты ведь вечно о вреде слов и разговоров с самим собой говоришь!

Анимоха надолго умолк. Оделся и вышел на улицу. Какие его подстерегают приключения? В данный момент никто этого не знает. Будем следить за ним из этого окна. Ого, скрылся из виду. Что теперь, броситься вдогонку? А если подумает, что шпионим? Нет, не следует, пускай идет. Можно просто сказать несколько слов от себя. Без этих слов не назовешь полной нашу хроника. Кажется, что с Анимохой происходит что-то. Кто это понимает, кто заметил? Кажется, его линия судьбы спиралью заворачивается.

Не пытайтесь избегать сухих описаний, мне лично как раз сухие описания и нравятся. В диалогах меня не устраивает их сырость, ну а приглаженные диалоги кажутся неестественными. Да, на тебя не угодишь. Только бред в диалогах у тебя недалеко ушел от бреда в описаниях. В высшей степени противоестественно выражаешься!

Не добавляй для смеха в слова лишних букв. Но и не укорачивай, как будто обиженный. Кто пытается сократить слова? Тот, кто обижается. Удлинить? Тот, кто рад. Короля счастливые придворные торжественно приветствуют полным именем. ЗЭКа называют вообще по номеру – полная редукция.

Попытаемся найти с нашими героями общий язык

Выходят Анимоха и Падишах, оба в чёрном.

Начинают перебранку. Их голоса едва слышны, мы не можем как следует разобрать, о чем зашла речь. Размахивают руками, качают головами. Сейчас что-то произойдет, говорит конферансье. Давайте зрители, выбирайте варианты. Что предложит читатель?

Приблизить сцену, чтобы расслышать голоса? Сменить декорацию? Заставить наших героев перейти на Русский? Ничего этого не будет! Занавес закроется.

Переходим к следующей сцене.

Как же много уже сделано для непонимания нашего персонажа! Но как мало между этими разрозненными описаниями соответствий! То-то будет работенка будущим исследователям! Как будут смотреть на подобные нестыковки ученые?

Умерь свою гордыню, ничтожный!

Я всегда был антифеминистом, – заключил Анимоха, – притом, что никогда особенно не страдал от женщин. Скажу так: мне, возможно, очень повезло, но женщины на самом деле для меня много не значат.

НЕ ПРИВОДИТЕ МНЕ ТАКИЕ АБСТРАКЦИИ КАК…

Ежедневное (не воскресное) издание газеты «Нью-Йорк Таймс» содержит больше информации, чем средний англичанин 17-го века усваивал за всю свою жизнь.

Покажите мне, как это выглядит, по-вашему, на деле.

Что он усваивает и как? Опасно клевать на подобные уловки!

И вообще будьте осторожнее с фактами. А что делать, если всюду абстракции? Как быть? Перестать обобщать начисто? Пожалуй, что да. Не знаю. Всеобщие законы на самом деле до добра не доводят. Я говорю, действуй по своей вере: то, что ты делаешь, и есть то, во что ты веришь. Объяснять не надо, сами, что нужно, поймем.

– Ну, наконец-то. Теперь-то он обозначил свою позицию.

– Ничуть не бывало. Ты что, купился: Да он никогда не скажет то, что думает.

– А вот и скажу. И скажу.

– Чего? Помалкиваем? Сейчас он будет говорить. Ха-ха!

Что? Ну, слушаем…

Анимоха открывает рот, как будто готовится произнести речь.

– Сегодня, уважаемые… а нет, я не про это. Итак, разрешите мне сказать… короче, выслушайте мое сообщение.

На местах ропот: ему нечего сказать… а вы как хотели… да не, сейчас скажет…

Анимоха:

– Ну это… вы, как это сказать…

На местах:

– Смотри-ка ты. Что это с ним? Обычно разливается соловьём, а сегодня двух слов связать не может.

– Уважаемые граждане…

Сейчас будет говорить.

И на самом деле, несмотря на заминку в начале, Анимоха в тот день произнес замечательную речь, которая произвела на нас неизгладимое впечатление. Что он сказал, записано и в свое время будет предано гласности. Толпа кричит: мы не позволим…

Ладно, хватит об этом. Короче, конспект речи однажды будет опубликован в газете, остальное неважно.

Проклятье, ведь надеяться совершенно не на что. Решительно и бесповоротно!

– Какие еще, черт подери, татуировки? Да меня вид собственной руки пугает, а ты еще что-то наколоть на этой руке предлагаешь. Это прямо-таки смешно.

И вообще не желаю иметь никаких примет.

Не знаю, я вообще хочу избавиться от любых индивидуальных черт. Но не изничтожиться. Хотя, с другой стороны, какая разница. Хуже просто уже ничего и не сделать. Ох, не знаю. Не знаю, чем эти ваши затеи обернутся. Но подлинной ценностью обладают те действия, на которые ты решился по собственной инициативе. А если мы начнем отстаивать идею отсутствия собственного? Игрушка в руках бешеных страстей, о проклятье, неужели это так и есть? А что, на то как раз и похоже. На то и похоже. Черт подери, куда мне спрятаться.

Падишах:

– Ты занят, Анимоха?

– А что? Нужно помочь по ремонту?

– Оставь свои шуточки, паяц. Ты знаешь, как сегодня шатко твое положение. Кончилась коту масленица. Ничего у тебя не получиться. Ты только будешь напрасно терять время. Вот и сходил, вот что страшно: время прошло, но ничего, клянусь, ничего в мире не изменилось. Все остается по-прежнему, и событие, опираясь на которое ты жил последние дни, наконец в прошлом: но решительно ничего оно не принесло. Ничего, время унеслось, ты ничего решительно не понял – погляди на это беспристрастно, вообще без всяких эмоций. Ты сам мог бы обеспечить себе еще более неприятные переживания, чем эти.

– Чего, – сказал Анимоха в ответ Падишаху, – сосчитать дни моей жизни? Я не хочу. Больно надо.

– Ничего у тебя не получится. Или получится все-таки, как думаешь?

– Не трудись открывать рот. Сам подумай, как нелепо и старомодно все, что ты говоришь.

– Ах ты, чертов скептик. Найдешь ли ты хотя бы след мысли в моих ощущениях?

– Отчитывайся перед самим собой в испытываемых тобой эмоциях, причем беспрерывно.

– Я в основном испытываю какие-то неприятные физические ощущения, вызывающие у меня негативные эмоции.

– Гнев? Страх? Что выше? Несомненно, для христианина гнев намного ниже страха. А для язычника, пожалуй, наоборот. Предлагаю вам, уважаемый, испытать страх. Что, думаешь, я забыл твои кощунственные стихи? Нет, ничего подобного. Я помню все эти замечательные, беспрецедентные сопоставления.

– Как много значит для тебя мирской успех.

– Ну а что поделать, я человек удачи. Довольствоваться «счастьем» – жалкой абстракцией трусов, боящихся страха, – не мое. Я хочу жить страхом и удачей. Я называю свой метод жить «на свой страх и риск!» Все знают, что я не боюсь жить на свой страх и риск, по-другому я никогда не жил. И никогда я не чувствовал бы себя хуже, чем если бы мне дали место, которое закрепили бы за мной на всю жизнь.

– Привычки за весь срок твоей жизни. Привык ли ты к своему телу? Любишь ли ты его, любишь ли ты его ощущения?

– Ну, я к нему привык, – ответил Анимоха, я просто привык к нему, не более. Я, конечно, не поменял бы его на какое-то другое, но это не значит, что я уж больно это самое тело люблю. Тело подчинилось мне и служит так, как я этого от него требую. Я не посоветовал бы собственному телу противодействовать. Телесно я и так полумертв. Да, и смерти своего тела я тоже побаиваюсь, если честно. Да, в этом смысле я к нему привязан.

Толпа не поверила собственным ушам. Что говорит Анимоха, верить ли ему? Сколько можно этого обмана, наверно, правду говорит.

Толпа:

– Анимоха, как нам распоряжаться собственными организмами?

Анимоха:

– Уважаемые соотечественники! Я вам на этот вопрос ничего не отвечу! Потому что у меня сложилось более или менее оформленное собственное отношение к собственному телу, да и то оно проблематично. Ну а что же я скажу вам? Насоветовать я вам могу много, да только пойдет ли вам это на пользу.

Толпа, понимая, что продолжения ожидать не приходится, уже расходилась. Ах, этот негодник Анимоха, ничего у него никогда не понятно. Все со мной полностью согласны? Ну, тогда давайте продолжим нашу историю. Очередной виток его линии жизни.

Эксперименты

Ладно, черт с ним. Придется разговаривать по-другому. Как именно – надо определяться. Как же быть? Определенной манеры никогда и не было, да вряд ли вообще здесь можно было бы уместно говорить о возможности какой-то манеры. Неумение додумывать мысль до конца для них искусство и хороший вкус. Но зачем вообще обсуждать такие вопросы, когда заранее знаешь, чем все кончится?

– Начинаем процедуру подмены понятий. Некоторые слова я должен заменить на противоположные им по смыслу, – сказал Падишах. Если я называю цвет, то вы должны понимать меня в том смысле, что имеется в виду контрастный указанному мной.

Пауза, молчание.

– Соблюдайте расстояние: не подходите ко мне ближе, чем на три метра. Это самое лучшее, хотя нет, это ерунда. Как вам удобнее, так и стойте. Сегодня просто помолчим, хорошо?

Через несколько минут:

– Из каких емкостей вы черпаете свои страхи? Какова форма этих емкостей? Умеете ли вы вообще наблюдать пространственную картину ваших страстей? Визуализировать ее? Не умеете? И не учитесь. По-моему, это вредно. Это – искусственная картина, подход должен быть другим. Мне во многом помогли схемы, я с этим не спорю. Но иногда на меня находит ярость: жизнь сложнее любых схем. Схема все объясняет, казалось бы, да только понятное дело не удовлетворяют нас эти объяснения.

Хватит. Разбейтесь на пары. Кто там встал по-трое? А – ну, разойдись.

С мест:

– Да пускай, там просто один человек останется без пары, пусть хоть третьим будет.

Падишах:

– Кто это, не Анимоха ли?

Молчание.

– Ладно, продолжим.

Падишах велел накрыть на стол. Сам он ел много и с удовольствием, отдавая предпочтение мясной пище. Выяснилось, что у него образцовые манеры. Придворные были очень приятно удивлены.

– Что вы делаете? А можно про вас сказать, что вы соседствуете? А может ли все это кончиться победой?

Такими были первые слова этой знаменитой речи. Придворным казалось, что они видят какой-то знакомый сон.

Сны же Анимохи делились по признаку области, к которой сон относится. Область реки, область школы, область балкона. Областей сколько имен существительных, даже таких, как «хождение», например.

– Могу ли я употребить слово «хождение»?

Из толпы:

– Обучился хождению! Хождение по библиотекам!

– Верно, подданные. Но сегодня мы начинаем эпоху нового подхода к языку. Будем бороться с подобными словами. Представьте себе, что выражение «хождение по библиотекам» превратилось в отдельное понятие, слово.

Толпа:

– Представили, представили!

– Теперь представим себе, что этого слова больше нет.

Толпа:

– Абсурд! Абсурд!

– Почему, – сказал Падишах.

– Потому что этого слова и нет. Есть только выражение, а в одно слово хождение по библиотекам невозможно сказать.

– Верно верно, молодцы. А ведь и впрямь. Чтобы вообразить положение дел, которое я назвал, нужно вообразить весь мир. В котором подобное положение дел отсутствует. Это как мир без единорогов?

– Теперь вот что. Хорошо, я вас понял. Давайте с сегодняшнего дня удалим из нашего языка слово хождение. Я бы хотел его изгнать, мне бы хотелось, чтобы в памяти потомков остался этот торжественный акт изгнания. Я бы хотел, чтобы слово предстало перед вами в какой-то материальной, может, даже не телесной форме. Но мы ведь с вами знаем, какие мы здесь плохие мастера внешнего описания. Описать вот такое изгнание слова для нас стало бы кощунством. Вы еще не перестали меня понимать

Толпа наперебой:

– Анимохины замашки! Копирует! Плагиат!

– Молчать, ничего подобного! Держи клеветника!

Падишах:

– Я вижу, там кто-то обвиняет мои речи во вторичности! Ну-ка, кто там такой смелый. Сейчас вытащим на сцену и выбросим в зал – охота? А что вы хотели, братцы. С тех пор как здесь за главного стал Анимоха, жизнь каждого из нас, в том числе и моя, стала напоминать злую шутку. Да, именно злую шутку. Вот так.

В толпе:

– Анимоха! Где он? Что бы он сказал?

Он промолчал бы. Потому что в таком возбужденном состоянии никакого толку обращаться к толпе с разумными и взвешенными словами, а кричать Анимоха не любил. Вообще редко показывал сильные эмоции. Правда, его тоже видели в состоянии бешеного гнева, но не очень много раз. Все равно, что мне ни говорите, сказал как-то Анимоха, даже в гневе ты уязвим. Даже в гневе уязвим. Любви я не ведаю, и полагаю, что возможно в любви человек все-таки силен. Но, наверно, не в гневе.

– Как заинтересовать человека? Черт побери, все-таки кажется, что, если человек хоть о чем-то заботится, к нему можно найти подход. Сложнее всех те, кто ни о чем не заботятся, таких, наверно, нет, но имеются в виду те, по кому не скажешь, что они о чем-то заботятся. Уживаться с ними непросто. Никогда не сваришь с ними каши, обязательно что-то да произойдет.

Как бы нам хотелось, чтобы читатель увидел Падишаха в тот момент, когда этот правитель произносил последние слова. В руках апельсин, черные одежды, темные очки.

– Досадно, граждане, что у меня нет возможности этому воспрепятствовать. Чему – этому? Попустительству! Начинай, наконец, себя контролировать. Отношение людей к подобным вещам должно измениться. Каким должен быть подобный человек. Злым, как собака? Да нет, вряд ли.

Но мы бы не хотели, чтобы читатели представили Падишаха как Доброго. Ничего подобного. Было видно, что у него есть какие-то собственные нравственные представления и даже научные познания, но в целом его понимали иногда еще хуже Анимохи. Если от Анимохи никогда не знали, чего ждать, то Падишаха иногда можно было предсказать, и это пугало еще больше. Ну а как еще?

Посреди речи перед народом он вдруг справлялся, где он и какой сегодня день, а затем продолжал, как ни в чем не бывало.

После речи:

– Что это было, Ваше Высокопревосходительство?

– Ты о чем, вшивый пес?

– Ну что вы там спрашивали посреди речи.

– Да ты что, с ума сошел, шелудивый, пошел вон!

Так Падишах коротал установленный ему срок.

– Расскажи что-нибудь познавательное. В какое ты умеешь обращаться животное?

– В Зайца, – отвечает Анимоха.

– Только не думайте, что я сейчас буду путано объяснять свои ощущения во время превращения. Я запишу сводку, распечатаю и буду распространять среди населения забесплатно, но говорить о таких вещах вслух я отказываюсь. Я не знаю, что меня сдерживает, но я не могу преодолеть страх. Вам не страшно?

«А если бы я однажды пришел в себя в виде, скажем, запутавшейся в паутине мухи, к которой, перебирая огромными мохнатыми ногами, приближается паук! Да, вот этим образом, каким бы дешевым он со стороны не казался, я дорожу.

Именно так, хотя и муха, и паук – символы, затасканные до прозрачности, но, черт возьми… С кем вы ассоциировали бы человека, которого привлекают подобные образы? На меня как-то произвела впечатление история, что обезьяны во сне падают с деревьев – это величайший ужас их жизни. А как, если вдруг среди белого дня в кругу друзей внезапно испытать чувство величайшей, ни с чем не сравнимой уязвимости, неописуемый страх. Или вот с паутиной. Дешево, и все-таки сердито, потому что страх на самом деле сильная эмоция. Я всегда говорю против страха, всегда на словах отказываю ему в ценности, но на деле только безумный смех ценю выше страха. Сперва безумный смех, потом страх. Потом все остальное. Черт, нет все-таки моя иерархия какая-то неверная».

– Нет, пожалуй, произнес, наконец, Анимоха, мне не следовало открывать рот. Или лучше я начну за кем-нибудь повторять. Какая еще к черту оригинальность? Мне трудно исчерпать запас своих знаний. Я бы вообще не выходил сегодня из дому. Мне и здесь неплохо. Ничего лишнего, чисто, свежо. Пусто, светло, стены выкрашены в голубой. Слева огромное окно. Свет бьет мне прямо в лицо, но сегодня это мне не мешает. Может, пройтись до речки? Нет, сегодня буду наслаждаться домом. Какое малознакомое, давно не испытанное чувство. Если на нем сосредоточиться, то отчасти я начинаю кое-что понимать. Допустим, я, видимо, на самом деле люблю свой дом. Это очень узкое понятие, но дом, где я именно хочу оставаться один, я действительно люблю.

И вдруг мысль: а почему это я кажусь самому себе каким-то чудовищем? Я ношу в сердце преступные мысли? Придется признаться, что да. Ах, проклятье, как сложно! Чертово тело, куда мне тебя девать?

Анимоха пришел в такую ярость, что закружился волчком по комнате. Крутился он секунд тридцать, после чего, обессилевший, присел на край кровати. Мать твою, как голова кружится. Что это такое. Хоть присесть есть куда. Прилечь. Анимоха ложится.

Занавес закрывается.

ОТПРАВЛЯЕМСЯ К ПАДИШАХУ

Взгляд со стороны: Падишах еще ничего не поел, но, прочитав книгу, знает, что поест завтра на обед. Но не подумайте, что он как-то узнал будущее из этой книги.

По утрам его интеллект задействован на все сто процентов, ПОСЛЕ ОБЕДА ОН уже ни на что не годен, а к вечеру мыслит, как ребенок. Поэтому время встречи нужно выбирать как можно тщательнее. Не пренебрегайте нашим предупреждением.

Нет ли желания перечитать некоторые места? Что-то в историях не сходится. Слишком много противоречий.

«Я собаку во сне часто вижу, – рассуждает Анимоха, – чего это она ко мне прилипла? С самого раннего детства началось, отчего – не пойму. Я плохо разбираюсь в породах, но некоторые отличаю. Доги, пинчеры, ризеншнауцеры… все из Германии пришло. Немецкая овчарка… страшно». Придется смириться: давайте запишем. Как можно больше.

Несколько различных по содержанию предложений или несколько одинаковых предложений. Как они интересно взаимнорасположены? К чему это все?

О, не вздумай поддаваться на эти провокации. Мир провоцирует тебя, но ты бездействуй. Наконец он отстает от тебя, и ты остаешься совсем один.

Ужас еще и в том, что на людях что-то не позволяет быть серьезным. Чем серьезнее себя ведешь, тем больше это бесит. Когда люди не подавляют, начинают смешить.

Чудо – несомненно, что-то противозаконное.

«Халдеи опять что-то мне угрожают, – думает Анимоха про охранников из клуба. Но я не хочу давать „сказочное“ или допустим даже „ностальгическое“ описание этой земли. Только понятное и осязаемое, вроде научного. Не хочу говорить на языке романтики. Тракторов столько-то, комбайнов столько то. Может, не только рекламу, но и инструкцию будем создавать рифмованной?»

– А что, – говорит Падишах, – все верно. Для усиления эффекта, для памяти. Замечательно. Должны же быть люди заинтересованные в правильном и долгосрочном пользовании своим предметом.

Но у нас наоборот: что происходит с инструкцией?

– У меня две даты рождения. Вы никогда не удивлялись этому странному факту? Как я внезапно очутился перед вами?

«Когда, наконец, меня все покинут? Когда, наконец, мне перекроют возможность обращаться к кому-то конкретно? Неужели Вождь обращается к кому-то конкретно? Неужели ему есть дело до личности? А почему бы не решить, что свои личности нам не…

Побродить по городу – что в этом плохого? Сколько слов там уже было записано? Может, зарабатывать тем, что увеличивать длину строчек текста жалобами на собственное безденежье или даже на неумение создать сюжет! А ведь и действительно, кому-то жаловаться на свою неспособность создать сюжет (и прожить жизнь!) легче, чем создавать сюжет собственной жизни. О, черт, а если каждая жизнь равно не уникальна и равно не нужна? О, черт, а ведь индивидуализм это действительно бездна! Ни в коем случае община не примет индивидуалиста! Как они все это делают? Их всех в этом отличает высочайшие технические умения и невероятная гордыня. Проклятье, не просто будет найти с ними общий язык.

Он ничем не изувечен, но чувствует себя перед любым неполноценным. В принципе, неполноценный он и есть. Как еще с ним общаются? Когда он чем-то займется? Или не стоит ничем заниматься? Может, от нечего делать он сочинит оправдательную речь? Книги ведь – это, чего там, умело или неумело сочиненные оправдательные речи. И за себя, и порой за весь мир. Скажем, он выступает против самоубийства, перед европейцами, понятное дело. А кому-то из слушателей самоубийство нравится. Не то что он хотел бы свести счеты с жизнью – но мысль вообще по своей воле окончить эту жизнь ему нравится. Тут поневоле есть над чем задуматься. Эвтаназия, несомненно, профанирует самоубийство, так как снимает с личности уходящего из жизни часть ответственности. Считается, что общество прощает этого человека. А самоубийцу очевидно не прощает. Странно, а с чего бы это? Уж тогда гораздо благороднее узаконить единичное самоубийство? Или нет, а официальное узаконивание дуэли что бы сделало? Заставило бы дуэлянтов гордиться своей страной. А ведь получается так, что если бы дуэль или самоубийство узаконили бы, скорее всего, вышли бы законы, в некоторых ситуациях к ним обязывающие. Пожалуй, при царизме такое возможно. Сколько мы еще будем терпеть от государства? Что они там еще выдумают, неужели начнут запугивать слабых? Черт, на это ведь и похоже.

Ладно, давай об этом не думай. Но на самом деле как раз об этом и следовало бы подумать. Вот он и начинается этот ужас, из тела перемещается наружу! О проклятье! Ужас! Чем все это для меня закончится? Может, что-нибудь поджечь? Броситься в воду? Взобраться на дерево? Куда бежать-то? Что за существо меня преследует, неужели лошадь?»

Вначале Анимохе казалось, что это медведь. Он так перепугался, что в ужасе забыл все слова и представил дело так, будто бы боится возможности войны.

– Я потом еще найду случай оправдаться за свой поступок! Я сделал неправильно, но сам это осознаю, чем моя вина снимается. А если я скажу, что совершил правильный поступок?

Эти предложения как бешеный вал не в меру подвижной мысли Анимохи. В его голове такой сумбур, что начало его речи часто понять невозможно. Говорит он невнятно и двух или трех букв не произносит. Может еще и поэтому его действительно понимают только с огромным трудом?

– А все-таки, что ни говори, сегодня весело. И еще эти звуки – как будто бы в деревне оказался. Что-то совершенно непонятное. Столпотворение перед моим домом. Это ко мне пришли. Зачем? Чествовать? Эх, и спросить-то некого. А вдруг надумали убить? В этом желтом доме все можно ожидать. Если хотят меня уничтожить?

Анимоха высунулся в окно. Пальцы так сильно сжимали раму, что стекло треснуло, а Анимоха поранился. Вот вам малоизвестные подробности. Кто-то непременно захотел бы знать, что в этот момент происходило внутри его души, а нас заинтересовало другое: что с его пальцами? Что-то необыкновенное, спорить не приходится.

«Когда ты этим занялся, много ли лет ты практикуешься?»

Этот вопрос неизвестного привел Анимоху в замешательство. Что тот имеет в виду? Ой, не к добру это, не к добру.

– Нам бы разойтись с вами по-хорошему, – сказал Анимоха, трясясь от страха. И прижался спиной к стенке. Удержаться на краю было сложно. Анимоха посмотрел вниз: лететь не меньше 9 метров. Что делать?