Текст книги "Связной"

Не отставляя в сторону кружки с пивом, они проводили хмурыми взглядами комендантский патруль, прекрасно осознавая, что дальше фронта их все равно не отправят. Старший лейтенант невольно отвел взгляд, встретившись с их сумрачными глазами. У парней всего-то пару дней, чтобы дождаться нового назначения, а дальше – опять передовая. Красноармейцы, закаленные боями, даже на комендантский патруль смотрят как на манекены с винтовками, годные только для того, чтобы стоять в карауле у административных зданий. И потому проверка документов не вызовет у них ничего, кроме кривых улыбок и ядовитого скепсиса. Он и сам был таковым всего-то полгода назад, пока не определили в военную контрразведку.

Уважительно козырнув, Романцев прошел мимо: пусть бойцы отдыхают. Заслужили!

Свернув на улицу Луговую, небольшую, как выдернутый из туловища аппендикс, упиравшуюся в железнодорожное полотно, старший лейтенант вдруг увидел молодых красноармейцев, стоявших у серого, промытого непогодой деревянного заборчика, и о чем-то между собой разговаривающих. Романцев даже не успел рассмотреть их лица, но каким-то чутьем вдруг сразу сообразил, что это именно те, кого они ищут.

– Будьте наготове, – не поворачиваясь, негромко произнес он. – Кажется, это диверсанты.

Бойцы не повернулись в сторону комендантского патруля – роскошь, которую могут позволить себе только фронтовики, недавно пришедшие из окопов.

– Комендантский патруль, старший лейтенант Романцев, – козырнув, представился Тимофей. – Предъявите документы.

Брюнет слегка повернулся. Мускулы на его шее напряглись, жилы натянулись до предела и грозились лопнуть, как это случается с плохо настроенным струнным инструментом. Белобрысый взирал безучастно, вот только пальцы нервно и без особой нужды отряхивали с папиросы воображаемый пепел. Он понимающе кивнул, всем своим видом демонстрируя, что подобная процедура для него привычная: прежде чем добраться в подмосковный городок, не однажды пришлось подвергнуться подобной проверке. В карман полез без особой спешки, как сделал бы на его месте всякий фронтовик, с некоторым пренебрежением ко всякому тыловому. Вытащил военный билет с вложенной в него справкой и протянул старшему лейтенанту.

Брюнет, напротив, охотно расстегнул верхнюю пуговицу накладного кармана гимнастерки и извлек из него военный билет с выпиской из госпиталя.

На первый взгляд проверяемая парочка походила на тысячи других бойцов, у которых по долгу службы приходилось проверять документы. Вот только разве что гимнастерка на них была чуток поновее, сапоги не столь разношенные, даже пилотка – не новая и не старая, но смотрелась так, будто никогда не знала пыли.

Старший лейтенант открыл военный билет белобрысого. Обложка выглядела невероятно свежо, да и сама бумага была немного иной, более качественная, что ли…

– Откуда направляетесь, товарищи? – равнодушным голосом спросил старший лейтенант, переворачивая страницу.

– В выписке из госпиталя все написано, товарищ старший лейтенант, – ответил белобрысый.

– Написано… Но мне бы хотелось услышать от вас.

– В отпуск по ранению, а через неделю в свою часть, – нахмурился сержант.

– Подлечились, стало быть, – перевернул Романцев еще одну страницу, внимательно вчитываясь в записи.

– Да, подлечились. Теперь как новенькие.

– А куда ранение получил? – посмотрел Тимофей на блондина.

– В ногу. Может, показать?

– Не нужно, – ответил старший лейтенант и положил военный билет в планшет.

– Что-нибудь не так? – встревоженно спросил белобрысый.

– Все так, товарищ Неволин, а только военный билет и выписка пусть пока у меня полежат.

– А вы, значит, товарищ Абрамов? – внимательно посмотрел Романцев на брюнета.

– Точно так, товарищ старший лейтенант.

Тимофей осторожно принялся перелистывать его военный билет.

– Уже год воюете?

– Да, с апреля сорок второго.

– И где же начинали?

– На Волховском фронте.

– При товарище Мерецкове?

– Именно так. А вы там бывали?

– Доводилось. Вот только что это у вас у обоих скрепки блестящие на военных билетах? – неожиданно спросил Романцев.

– А нам почем знать? – удивился белобрысый. – Ведь не мы же их себе выписывали. Какой дали, такой и взяли.

– Разумеется, вам выписывали… А вот я сейчас вам объясню, – поучительным тоном сказал старший лейтенант, посмотрев на патрульных, предусмотрительно отступивших на шаг. Теперь под их прицелом находились оба задержанных. Парни стояли грамотно, указательные пальцы покоились на спусковом крючке, в любую секунду они готовы вскинуть автомат. Вот один из них слегка качнул автоматом в сторону брюнета: можно не сомневаться, что в случае сопротивления «красавчик» умрет первым. Служба в комендатуре не прошла для них бесследно. – На советском военном билете скрепки из простого и недорого металла, непригодного для фронта. Из него лишь крыши латать да вот еще набойки на сапогах делать. А такой металл, как этот, блестящий да красивый, идет на фронт! Из него льют стволы для пушек, чтобы они точнее били врага. Вот только в Германии этого почему-то не знают и делают из него скрепки на военных билетах для своих диверсантов. И еще, в апреле сорок второго Волховский фронт был упразднен, поэтому руководить им Мерецков в это время никак не мог. Фронтовик это должен знать! Руки! – мгновенно выдернул старший лейтенант из кобуры «ТТ», заметив, как слегка распрямился белобрысый. – Выше подними!

Задержанные послушно вскинули над головой руки.

– Вы еще извинитесь за этот произвол, – пообещал чернявый.

– Вот даже как, – внимательно посмотрел на него Романцев. – Сержант, – обратился он к стоявшему рядом красноармейцу, – свяжи им руки.

– Есть, товарищ старший лейтенант! Не впервой! – Сержант подступил к брюнету и строго скомандовал: – Руки за спину! – Когда тот повиновался, ловко обмотал ему запястья веревкой, затем столь же расторопно связал белобрысого. – Ну что, попались, голубчики! Потопали! Чего стоим?

В этот же день Романцев привел Селиверстова в свой кабинет для опознания диверсантов. Посадил рядом с собой.

– Сидорчук, давай за задержанными. Произведем опознание.

– Есть, товарищ старший лейтенант, – охотно отозвался старшина и быстро вышел.

Еще через несколько минут в сопровождении часового он привел задержанных Абрамова и Неволина.

– Что скажете, товарищ Селиверстов? – обратился Романцев к инвалиду. – Они это или какие-то другие?

– Они самые! – скрипнул тот зубами. – Я этих фашистских тварей и через двадцать лет узнаю!

– Что же ты нас «фашистскими тварями» называешь, браток? – обиделся белобрысый. – Мы ведь тебя папиросами угостили.

– А только твой табачок-то на немецкой фабрике сделан!

– Вижу, что вы признали друг друга. Это хорошо. Признание будете делать? – посмотрел Романцев на диверсантов.

– Нам не в чем признаваться. Мы – бойцы Красной армии, – уверенно ответил блондин.

– Вижу, что разговор у нас пока не клеится, – с некоторым сожалением произнес старший лейтенант. – Ладно, у нас будет еще время поговорить. Старшина, уведи их. А тебе спасибо, солдат, за помощь.

Оставшись один, Романцев позвонил полковнику Утехину:

– Здравия желаю, товарищ полковник! В Люберцах мы задержали двух диверсантов. Не исключено, что это те самые, которые должны были десантироваться в двадцать четвертом квадрате.

– Все возможно… Ты их разговорил? – спросил полковник.

– Пока молчат.

– Вот что, старший лейтенант, у нас нет времени, чтобы дожидаться, когда они наконец соизволят разродиться. Идет война, каждый день гибнут люди, поторопи их! Или не знаешь, как это делается? Прими самые жесткие меры, никто тебя за это ругать не станет!

– Я все понял, товарищ полковник, – живо отозвался Романцев.

– Вот и славно, жду от тебя подробного доклада.

Подняв телефон внутренней связи, Романцев спросил:

– Что там с диверсантами, Сидорчук?

– Сидят, как кроты, – весело отозвался старшина. – Каждый в своей камере.

– Собери их в одной, – распорядился старший лейтенант, – я сейчас подойду.

– Сделаю, товарищ старший лейтенант!

Поднявшись из-за стола, Тимофей быстро вышел из комнаты и заторопился в подвал, где размещались камеры. У зарешеченной двери стоял красноармеец, который мгновенно отомкнул дверь:

– Проходите, товарищ старший лейтенант.

Старшина Сидорчук стоял в коридоре и дожидался Романцева.

– В какой они камере?

– Вот в этой.

– Открывай! – распорядился Романцев.

Старшина тотчас открыл дверь, туго заскрипевшую.

В центре каменного холодного помещения стояли диверсанты и выжидательно смотрели на вошедших.

– Вы думаете, что мы здесь с вами шутить станем? – произнес старший лейтенант. – Будем ждать, когда вы соловьями запоете? Не будем, игры закончились! Ждать я не намерен. Много чести! Вы для меня – никто. Предатели родины! Грязь под ногами… Даю вам минуту… Если за это время вы не заговорите, одного из вас мы расстреляем. Если не заговорит и второй, расстреляем и его. – Посмотрев на часы, Романцев объявил: – Ваше время пошло… Пятнадцать секунд… Тридцать секунд прошло… Осталось двадцать секунд… Десять… Теперь не обижаться… Старшина, расстрельная команда на месте?

– Так точно, товарищ старший лейтенант!

– Вот этого расстрелять, – показал он на брюнета, – а этот белобрысый пойдет со мной. Выводи своего.

– Есть!

– А этого я сам приведу.

Романцев привел арестованного в кабинет и приказал:

– Подойди к окну.

Белобрысый немедленно повиновался.

К кирпичной стене подвели брюнета с завязанными за спиной руками, потом подошел старшина с тремя красноармейцами, вооруженными карабинами, и просто скомандовал:

– Готовьсь!

Красноармейцы взяли на изготовку.

– Пли!!

Три выстрела слились в один. Брюнет, сбитый ворохом пуль, ударился о кладку и тотчас свалился на землю. Его правая нога неестественно согнулась, руки раскинулись по сторонам. Гимнастерка тотчас намокла от брызнувшей крови.

– Вот и все… У нас здесь все по-простому, – спокойно проговорил старший лейтенант. – Уговаривать не будем, вы люди взрослые.

Привычно, как это проделывали уже не однажды, бойцы уложили убитого на носилки и понесли в распахнутую дверь. Руки брюнета, безвольно свисавшие с носилок, раскачивались в такт шагов, как будто расстрелянный намеревался приподняться.

– И где его похоронят? – неожиданно спросил диверсант слегка подсевшим голосом.

– А что это тебя вдруг заинтересовало? – удивленно спросил Романцев. Белокурый лишь неопределенно пожал плечами. – Похоронных маршей не будет. Отвезут на грузовике до ближайшего оврага, там и закопают. Вот и все похороны! Говорить будешь? Или опять станешь играть в молчанку?

Блондин посмотрел на пистолет в руке старшего лейтенанта и прохрипел:

– Я все расскажу.

– Вот и славно. А теперь садись.

Романцев не торопился начинать допрос: пусть диверсант поерзает на стуле, помучается сомнениями, поразмышляет о собственной незавидной участи, посмотрит через окно на кирпичную стену, испещренную пулями. А когда вконец осознает, что дальше этой стены для него дороги не существует, вот тогда можно будет и поговорить.

Он делал записи по текущим делам, вдумчиво просматривал документы, по которым следовало писать докладные; перелистывал присланные записки, а когда заметил, что задержанного изрядно приперло, отодвинул от себя бумаги и задал первый вопрос:

– Твое настоящее имя?

– Копылов Геннадий Анисимович. Меня расстреляют?

– Все зависит от твоих ответов, Копылов. Если пойдешь с нами на сотрудничество, тогда, может быть, тебя помилуют. Если откажешься… тогда у тебя нет ни малейшего шанса остаться в живых.

– Понимаю.

– Кто в вашей группе радист?

– Я.

– Когда ты попал к немцам?

– В феврале сорок второго. Сначала попал в окружение под Вязьмой. Получил тяжелую контузию. Я мало что помню с того времени. Помню только, что меня несли на руках, потом сумел как-то очухаться, оказался в концентрационном лагере для военнопленных, а немногим позже меня перевели в сборный лагерь для военнопленных под Минском.

– Что это за лагерь?

– Обыкновенный сборный лагерь для военнопленных. Начальником его был гауптштурмфюрер СС Якоб Шиллер. Тот еще тип! Музыку любил, в особенности Вагнера. Так что я эту музыку на всю оставшуюся жизнь наслушался!

– Я бы на твоем месте так далеко не заглядывал, тебе бы до завтрашнего утра дожить. Как ты попал в сборный лагерь?

– Просто жить захотелось… Нас как-то выстроили на плацу и расстреляли каждого седьмого. Я оказался шестым… А потом спросили, кто хочет послужить великой Германии. Ну, я и согласился… Нас таких с десяток набралось. Думал, что при первой же возможности к нашим перебегу, однако не все так просто оказалось. Затем переправили меня в разведывательно-диверсионную школу в местечко Яблонь.

– Где это?

– На территории Польши, близ Люблина. Красивое такое местечко, яблонь там действительно очень много. Когда деревья зацветали, так благоухала вся округа. Местечко ухоженное, живописное, со старинным замком, никогда не думал, что в таком порядке люди могут жить.

– Ближе к делу, Копылов, – перебил старший лейтенант. – Что это за школа? Кого готовили?

– Готовили агентуру, в основном из русских. Активисты размещались в бывшем замке графа Замойского. Официально школа именовалась «Гауптлагерь Яблонь» или «Особая часть СС».

– Сколько человек было в этой школе?

– Где-то около двухсот активистов.

– Кто был начальником лагеря?

– Штандартенфюрер СС Рихтер фон Ризе. Он и сейчас там служит.

– Штандартенфюрер? Однако… Большой чин! Для начальника лагеря – это нехарактерно, наверное, его начальство очень ценит. Что тебе о нем известно?

– Известно мало… Знаю, что он из прибалтийских немцев. Отлично говорит по-русски. Я бы даже сказал, что он и мыслит как русский. Но вот русских ненавидит люто! Под Кёнигсбергом у него большое имение.

– Чем вы там занимались?

– Изучали ведение разведки в советском тылу, подрывное дело, радиодело.

– Как долго продолжалось обучение?

– Мы учились четыре месяца, но некоторые до шести. Было и два месяца… Все зависело от сложности программы.

– Куда направляетесь по окончании курсов?

– В группы «Абвер-2». Мы с Абрамовым попали в «Абвергруппу-204», размещавшуюся в Харькове, где тоже проходили подготовку.

– Каков ее распорядок?

– Он мало чем отличался от Красной армии. Мы были распределены по взводам, одевались в форму красноармейцев, вооружены были советским оружием. Даже в советский тыл нас забрасывали на самолетах «Аэрофлота»! В курс обучения входили подрывное, стрелковое дело, строевая подготовка и тактика. Потом нас разбивали по группам и отправляли в командировку на советскую территорию. Группы состояли от двух до пяти человек. В каждой группе непременно должен быть радист с аппаратурой.

– Куда вас забрасывали?

– Главным образом в район Москвы и Подмосковья. Знаю, что последние несколько групп были переброшены под Ленинград. Еще две группы на Урал.

– Какова их задача?

– Совершать диверсионные акты на железной дороге и оборонных предприятиях.

– А какова цель вашей группы?

– Мы должны были обосноваться в Люберцах. Завести знакомства с персоналом железнодорожной станции, а затем установить наблюдение за продвижением воинских эшелонов по Московско-Рязанской железной дороге.

– Что еще?

– Создать резидентуру из антисоветски настроенных граждан, работающих на железной дороге, а также среди тех, кто имеет непосредственное отношение к воинским перевозкам…

– Что у тебя там еще, не тяни! Или мне клещами из тебя все вытягивать? – раздраженно проговорил Романцев, заметив в глазах Копылова сомнение.

– В ближайшее время должен десантироваться отряд, нам следует его встретить.

– Вам сообщат по рации о его прибытии?

– Да.

Тимофей Романцев вспомнил, что с месяц назад в Люберцах работала радиостанция, но запеленговать ее так и не удалось: радиопередачи прекратились так же неожиданно, как и начались. Возможно, агент что-то почувствовал.

– Еще кто-нибудь, кроме вас, здесь есть?

– Резидент… В какой-то степени мы отправлены к нему на помощь, но где он и как выглядит, мы не знаем. Нам объяснили, что он сам нас найдет.

– С кем вы должны вступить в контакт?

– С одним чиновником… Он работает в аппарате Народного комиссариата путей сообщения. Весьма влиятельная фигура.

– Кто таков?

– Бургомистров Павел Андреевич, – ответил Копылов. – Хотели его привлечь к сотрудничеству. Его родной брат был завербован немецкой разведкой и сейчас проходит службу в «Абвергруппе-303».

– И как же вы собирались надавить на этого Бургомистрова?

– Показать фотографию его брата в военной немецкой форме. Он не посмел бы отказать в просьбе.

– Фотография при тебе?

– Да. За подкладкой гимнастерки.

– Давай ее сюда!

Вывернув наружу полы гимнастерки, Копылов нащупал небольшой картонный прямоугольник, аккуратно разодрал подкладку по швам, затем бережно извлек фотографию.

– Вот, – положил он на стол снимок.

Тимофей взял фотографию, с которой на него смотрел молодой мужчина в немецкой полевой форме армейского пехотинца и в пилотке на круглой голове. Взгляд настороженный, подозрительный, слегка затравленный. Он явно не походил на те плакатные фотографии, с которых молодые солдаты призывали соотечественников сражаться за идеалы рейха. Он был другой. Неужели этого не сумели рассмотреть сами немцы? Не было никакой гарантии в том, что парень после десантирования тотчас не явится в комендатуру. За время службы в контрразведке Романцев постоянно сталкивался с подобными случаями.

– А тебя не предупредили, что он может сдать тебя в «СМЕРШ» вместе с этой фотографией?

– Такой вариант не исключался, – сдержанно согласился диверсант. – Только ведь это еще не все. Его отец на Тамбовщине был крупным кулаком. Этот факт Бургомистров от Советской власти скрыл, а она обмана не прощает. А когда на Тамбове начались волнения, его отец примкнул к мятежникам. Есть несколько фотографий, где он запечатлен на групповом снимке с самим Антоновым.

– И где же сейчас отец?

– Неизвестно. По одним данным, он был взят в заложники подразделениями Тухачевского и расстрелян. По другим – перебрался куда-то в Сибирь. А вот один из его сыновей сумел сделать весьма неплохую карьеру в Наркомате путей сообщения.

– Каким образом вы должны были передавать добытые сведения?

– По радиосвязи в разведцентр.

– Когда ближайший сеанс?

Копылов посмотрел на настенные часы и сказал:

– Через тридцать минут…

– Где находится рация?

– В лесу, я ее надежно спрятал.

– Когда резервный сеанс?

– В это же время, через сутки.

Романцев достал папиросу, пустил прямо перед собой облако серого дыма. Еще через секунду оно уменьшилось в объеме, сделалось прозрачнее, а потом, вытянувшись в длинную кривую змейку, потянулось сквозняком в сторону окна.

Времени было достаточно, чтобы подготовиться к следующему радиосеансу. С немцами можно устроить радиоигру: для начала радист сообщит о своем благополучном приземлении, а потом можно будет подсунуть дезинформацию о переброске советских войск и военной техники. Немецкое руководство должно по достоинству оценить расторопность своих воспитанников.

– Думаешь, они тебе поверят, если ты запоздаешь с радиосвязью? – осторожно спросил он, взвешивая все шансы «за» и «против».

Затея выглядела весьма привлекательно.

– В нашей ситуации может случиться всякое, – разумно заметил Копылов, – поэтому и дается запасное время для выхода на связь. А потом, немцы мне доверяют…

– Чем это ты заслужил такое доверие? – стараясь скрыть откровенную неприязнь, спросил Романцев.

– Тут другое… Я ведь сам с Белоруссии, из оккупированной территории, и, по их разумению, должен вести себя примерно, потому что мать с отцом в Барановичах в качестве заложников остались. Правда, батя у меня своенравный мужик, Советскую власть не привечал. До сих пор удивляюсь, как его в лагеря не отправили…

– Было за что?

– Тут за один язык могли в Сибирь отправить! В нашем районе после двадцатых годов только одна церквушка осталась, да и ту потом разрушили. Вот он однажды при всех и сказал: «Пришли Советы, так даже помолиться негде!»

– А он верующий, что ли?

– Как сестра померла пять лет назад, очень сильно уверовал.

– А к немцам он как?

– А никак! Не скрою, немцев ждали. Всем хотелось каких-то перемен, потому что жилось очень плохо. И тут они объявились… Только хуже стало! Было одно ярмо на шее, а теперь сразу с пяток повесили. И если прежде свои как-то погоняли, так теперь еще и чужие. Признаюсь, у него на немцев большие надежды были, рассчитывал, что будет так, как при царе-батюшке. Он ведь зажиточным крестьянином считался. Мельницу имел… К нему со всей округи приезжали. А при Советской власти мельницу разрушили, только одни камни на берегу остались.

– А как он немцев встретил?

– Так же, как и многие у нас на селе… С почетом! Немцы приехали на мотоциклах, на машинах. А с ними бабы расфуфыренные были… Жены, наверное. Детишки с ними… Тут поселковые выскочили и орут: «Панночки приехали! Панночки приехали! Теперь жизнь наша наладится, совсем другой станет». Народ к ним навстречу вышел, и отец мой вместе с ними: в руках полотенце, хлеб-соль. Некоторые икону несли… А они построили всех, штаны сняли, облили всех из своих шлангов с головы до ног, похохотали, сели на свои мотоциклы и укатили… Вот такие нынче развлечения у новой власти. Поди пойми их шутки! Возможно, что в Германии это и смешно, вот только старикам и старухам, что вышли их встречать, как-то не до смеха было. Многие после того случая как-то сразу разочаровались в новой власти.

– Твой батя тоже?

– Он – один из первых.

– Интересные ты вещи рассказываешь, Копылов.

– Когда меня в разведшколу направили, так много пришлось о себе рассказать, о семье, об отце. Проверить им было несложно. Вот они и решили, что я именно тот человек, который им нужен.

– Ладно, разберемся, что к чему, – буркнул Романцев. – Караульный! – Когда в дверях предстал рослый красноармеец с карабином за спиной, он скомандовал: – Вот что, сержант, позови трех автоматчиков. Пусть обождут у входа.

– Слушаюсь! – взял под козырек дежурный и вышел из кабинета.

– Ну, чего сидишь? Поехали за рацией! Далеко отсюда?

– На машине где-то минут сорок будет.

До леса добрались за сорок пять минут. «Хорьх-108» показал себя с лучшей стороны. Дважды он мог крепко завязнуть в грязи, но всякий раз, напрягая цилиндры, выбирался из ямы. Далее двигались по едва заметной проселочной дороге, пока наконец Копылов не объявил:

– Дальше лучше идти пешком. Машина не пройдет, там начинается густой ельник.

– Сколько идти?

– Минут десять, – уверенно произнес диверсант.

– Далековато ты запрятал, – буркнул Романцев, отирая со лба пот.

Сначала повстречалась небольшая и светлая поляна, заросшая васильками, а вот дальше частоколом начинался густой ельник. Забравшись в самую глубину, Копылов вдруг остановился у поломанной пихты и произнес:

– Вот под этим лапником, – показал он на ворох сучьев. И принялся уверенно разгребать его руками.

Ранцевый общевойсковой приемник хранился в небольшом металлическом ящике с замками. На тыльной стороне закреплены кожаные мешки, весьма удобные при транспортировке. Вес рации небольшой, килограммов двадцать. Одна из последних разработок немецкой военной радиопромышленности.

Романцев посмотрел на часы. Время для связи было упущено.

– Чего стоим? Погрузили рацию в машину и поехали.

Один из бойцов, закинув автомат за спину, аккуратно взял рацию и уложил ее на заднее сиденье автомобиля.