Текст книги "Смотрящий по России"

Глава 3
В ШКОЛЕ СМЕРШа

Тимофей Беспалый стоял во второй шеренге и поверх сомкнутых плеч слушателей с интересом, так же как и все остальные, разглядывал высокого старика в царском мундире и при орденах, степенно вышагивающего вдоль строя. Своим поведением тот напоминал цаплю, высматривающую на илистом вязком дне аппетитную жабу. Даже голову он наклонял как-то уж очень характерно, будто бы примеривался для удара.

Самое удивительное было в том, что вместе с царскими орденами на груди старика виднелось несколько наград Белой армии, и он безо всякого смущения стойко выдерживал пристальные комиссарские взгляды. Генерал бравировал своими знаками отличия, что только добавляло интереса к его персоне. Сразу было заметно, что ему льстят откровенно заинтересованные взгляды. Его острый подбородок, возможно помимо воли, горделиво задирался вверх. Что невероятно шло к его облику.

Весьма странно, что его не расстреляли большевики, такие колоритные экземпляры в топке Гражданской войны сгорали в первую очередь. Видно, его ценят и даже, возможно, считают незаменимым, если привлекли обучать курсантов царским методам контрразведки.

Остановившись, генерал резко развернулся, несмотря на годы, в нем чувствовался кадровый строевой офицер. Даже спину он держал необыкновенно прямо – весьма большая редкость в преклонном возрасте.

– Вот что я вам скажу, бойцы, на эти полгода я для вас царь и бог! – веско объявил генерал, победно посмотрев на застывшие шеренги. – Прошу зарубить эту истину у себя на носу! Как меня называть… – Старик выдержал значительную паузу. – Я привык к обращению ваше высокоблагородие и господин генерал-лейтенант. Но с поправкой на большевистский режим не буду обижаться, если вы станете называть меня… товарищ генерал-лейтенант! Мне известно, что все вы офицеры Красной армии. Так вот, хочу вас сразу предупредить, – заложив руки за спину, он продолжал, четко выговаривая каждое слово: – Меня на этот период ваши звания совсем не интересуют. Обращаться я к вам буду, как к бойцам. Возражения есть? – Голицын смерил суровым взглядом притихший строй. – Я так и думал… У нашей с вами родины много врагов, такое время… И это не только германский фашист! А потому я научу вас распознавать противника и уничтожать его. Я буду вас учить по методикам царских школ. Большевиками все это было уничтожено… Слава богу, что они наконец учатся рассуждать здраво и решили вспомнить опыт Российской империи. А он уникален! Сорок лет назад царская контрразведка была одной из лучших в мире. Именно на ее основе работала контрразведка Белой армии… Никто не посмеет сказать, что она действовала плохо. Я научу вас всему, что умею сам. И первое – это хорошо стрелять! – Поманив кого-то пальцем, генерал произнес: – Помоги мне, голубчик.

Сжимая в руках четыре пустые бутылки, вперед вышел ординарец. Аккуратно поставив бутылки на землю, он выжидающе посмотрел на генерала.

– Начинай, – кивнул Голицын.

Взяв по бутылке в каждую руку, ординарец подкинул их высоко вверх. Генерал Голицын мгновенно выхватил из плетеной кобуры «наган». Щелкнули два сухих выстрела, и бутылки осыпали мелкими колючими искрами макушки выстроившихся бойцов. В воздух взмыли еще две бутылки, – на сей раз в противоположные стороны. Генералу понадобились доли секунды, чтобы осознать ситуацию. Оставаясь совершенно неподвижным, он лишь дважды повернул кисть, и пули заставили разлететься бутылочное стекло, отшвырнув далеко за плац вытянутое горлышко и тяжелое непрозрачное донце.

На лицах бойцов застыл немой восторг.

Победно сунув «наган» в кобуру, генерал торжественно изрек:

– Обещаю вам, что через полгода учебы вы будете стрелять не хуже меня. Это говорит вам князь Голицын! А теперь, сынки, разойтись!

* * *

За два месяца, что Беспалый успел провести на курсах, он не помнил случая, чтобы генеральские сапоги были невычищены. На голенищах из тонкой лайковой кожи ни одного пятнышка. А на носках, отполированных до блеска, неизменно гулял солнечный лучик. В руке генерала всегда была тонкая палочка, и он методично постукивал ею по выпуклым голенищам, что должно было означать высшую степень раздражения.

– Если вы так будете держать пистолеты, то уверяю вас, уважаемые господа комиссары, вы отстрелите себе яйца! – заключил генерал безо всякой улыбки.

Никто из бойцов даже не шелохнулся. Строй застыл в ожидании. Уже на второй день пребывания в школе они осознали, что шутить дозволено только одному человеку, царскому генералу, и любая нездоровая инициатива подавлялась в корне, как самый дерзкий бунт. А потому, вытянувшись во фрунт, следовало с самым серьезным видом внимать незатейливому армейскому юмору состарившегося генерала.

А зубоскалить, надо признать, царский генерал умел, и от его слов попахивало самой настоящей гусарщиной, замешанной на конском навозе. Голицын был из того племени вояк, что на балу лучше всех умеют танцевать мазурку, а на отдыхе неисправимые ловеласы. Причем материться он умел так, что окопные солдаты в сравнении с ним выглядели неискушенными мальчишками. Голицын не однажды подчеркивал, что в прежние времена бранное слово приравнивалось к штыку, а потому Екатерина Великая щедро награждала фельдмаршалов за матерные изыски.

Слегка приподняв подбородок, он посмотрел поверх голов курсантов и уверенно заключил:

– А мужик без яиц, что баба без манды! – Опять никто не смеется, лишь на лицах отдельных бойцов промелькнули едва заметные улыбки. – С оружием нужно обращаться, как с крошечной птицей. Если птаху держать сильно, то непременно задушите ее, но если сжимать слабо, то она обязательно вырвется! А потому пистолет вы должны ощущать как собственные пальцы. Ясно? – коротко спросил генерал-лейтенант.

Вопрос был обращен ко всем, а потому на него полагалось отвечать дружно.

– Ясно, – невесело пронеслось по строю и неубедительно затихло где-то во второй шеренге.

Тоненький прут рассерженно хлестнул по голенищу.

– Ответа не слышу!

– Так точно, господин генерал-лейтенант! – на этот раз прозвучало с задором.

Голицын весело улыбнулся. Ответ пришелся ему по душе.

Несмотря на царскую форму и обилие орденов, которые давно уже не имели прежней силы, Голицын не выглядел бутафорским генералом. При надобности он мог от души приложить нерадивого бойца и потребовать, чтобы тот на подобное пожалование задорно отвечал:

– Рад стараться, господин генерал-лейтенант!

Резко развернувшись, Голицын подошел к мишени, недовольно похмыкал на пробоины и объявил:

– Дерьмо, господа, а не стрельба! Стрелять из пистолета – эта целая наука! Это вам, братцы, не подолы бабам задирать! Здесь с умом нужно подходить. Пистолет – он особого обхождения требует. Почему раньше дуэлянты хорошо стреляли? И попадали с пятидесяти шагов в мелкую монетку? Ну-ка, ты скажи, комиссар! – хитровато прищурившись, он ткнул прутом в грудь невысокому мужичку с крепкой короткой шеей.

– Не могу знать! – бодро отчеканил боец.

– Потому что жить хотели! – просветил генерал-лейтенант. – В стволе у дуэлянтов пушкинской поры был только один заряд! И промахиваться никто из дворян не имел права, потому что следующая пуля летела разине уже в лоб!.. Это сейчас палят очередями, да все в белый свет. Пистолет дворяне учились держать раньше, чем ложку, и тренировались в стрелковом деле с утра до поздней ночи! А если желания особого не было, так папенька им помогал… розгами! Прилежание воспитывал. Что делали дворяне во время прогулок?

Петр Михайлович неожиданно остановился напротив Беспалого и посмотрел ему в глаза.

Отвечать полагалось незамедлительно, и Тимофей, набрав в легкие поболее воздуха, громко отрапортовал, будто бы на строевом плацу:

– Гуляли с барышнями под белую ручку, господин генерал-лейтенант!

– Ду-урак! – беззлобно вынес суровый вердикт Голицын. Приподняв руку с прутом, он поведал: – Они носили с собой тяжеленную железную трость, чтобы постоянно тренировать руку. Ясно?

– Так точно! – живо отозвался Беспалый.

Заложив руки за спину, Голицын вновь направился вдоль строя.

– Стрельба из пистолета для дворян была делом жизни и смерти, – со значением произнес Голицын. – Дворянин обязан был быть готовым к любым неожиданностям. Он шел на бал и никогда не знал, чем для него закончится предстоящий вечер. Веселенькой ночкой где-нибудь в дальних покоях с какой-нибудь барышней на выданье или оскорблением, которое невозможно простить. А это дуэль!

– А отказаться он не мог? – прозвучал громкий вопрос из середины шеренги.

Голицын развернулся на каблуках, после чего отступил на три шага и, сведя седые косматые брови к переносице, сурово вопрошал:

– Кто сказал отказаться?.. Шаг вперед!

Секунду над строем царило неловкое замешательство, после чего первая шеренга слегка колыхнулась и выпустила из своих рядов крепенького мужичка с круглым лицом. В недавнем прошлом тот был слушателем военной академии. Кто знает, не устрой он пьяный дебош в квартире своей любовницы, муж которой, к несчастью, работал в Комиссариате иностранных дел, возможно, закончил бы заведение с отличием. Командовал бы уже на фронте дивизией, а то и корпусом. Как известно, война – время для стремительных карьер. А сейчас вместо полагаемого почета ему приходилось выслушивать маразматика-генерала.

Вопреки ожиданию, лицо Голицына неожиданно подобрело, и он, слегка выпячивая нижнюю губу, произнес:

– Хм… Смел, однако. Не ожидал! – и наставительным тоном продолжил: – Если бы дворянин отказался от дуэли, то из каждого порядочного дома его изгоняли бы палками! – Подумав, серьезно добавил: – И еще собак бы вслед спускали. Понятно?

– Так точно, господин генерал-лейтенант.

– Как фамилия храбреца?

– Дюжев… Андрей Миронович.

– Имя и отчество для кого другого побереги, – буркнул генерал. – Что делали дворяне, прежде чем дать своему отпрыску пистолет?

– Учили обращаться с оружием! – бойко отозвался Дюжев.

– Болван! – коротко и беззлобно заключил Голицын.

У генерала это ругательство было одним из самых безобидных, в чем слушатели успели убедиться еще в первую неделю учебы.

– Так точно! – не растерялся Дюжев.

– Хм… Хвалю. – Помотав в воздухе прутом, генерал-лейтенант просветил: – Отпрыска сначала пороли от души как сидорову козу! – Голицын неприязненно поморщился, будто бы припоминал собственные болезненные ощущения. – Чтобы он сдуру не прострелил себе лоб. Покажи, как ты будешь стрелять! – потребовал Голицын.

Вынув из кобуры «наган», Дюжев выставил вперед руку с оружием, прикрыв один глаз. Неожиданно Голицын подтолкнул бойца в плечо, и тот, под дружный хохот слушателей, растянулся на плацу. Выпавший «наган» отлетел далеко в сторону. Генерал молодцевато нагнулся и поднял пистолет.

– Так вот, дворян еще пороли за то, чтобы они крепко держались на ногах и не закрывали глаза. Боец должен видеть не только то, что располагается прямо перед ним, но и то, что находится в стороне. Это называется боковое зрение! Первое, что он должен уметь, так это хранить равновесие. Поставят ему на плечо стакан с водой, и вот он ходит с ним целый день. А прольет, так сразу получает розог по первое число! – Сжатый в кулаке прут угрожающе колыхнулся. – Когда научится танцевать со стаканом на плече, стакан ставят на голову и снова заставляют ходить. Прольет – опять розги! Дальше полагается держать стакан на вытянутой руке. И попробуй пролей хотя бы каплю! Только после этого ему давали пистолет. Понятно, братцы?

– Так точно, господин генерал-лейтенант!

– В общем, так, возьмешь стакан с водой, поставишь его себе на голову и будешь ходить с ним так целый день, – спокойно приказал Петр Михайлович. – А если увижу, что облился… обещаю выпороть тебя розгами. Уразумел?

В строю раздались едва сдерживаемые смешки. Вряд ли кто хотел бы поменяться местом с бывшим слушателем академии. На его круглом лице застыла смущенная улыбка. Обливаясь потом, он произнес:

– Так точно!

– А «наган» свой, – сунул генерал пистолет в карман, – получишь после того, как научишься держаться на ногах.

– Нас так учили стрелять в Красной армии, – недовольно проговорил Дюжев.

Генерал-лейтенант нахмурился:

– Здесь вам не Красная армия и демагогию разводить не позволю, прошу это запомнить! Я обещал сделать из вас настоящих контрразведчиков, и я это сделаю! Чего бы мне это ни стоило. Встать в строй!

* * *

День начинался в пять часов утра с многокилометрового марш-броска при полной боевой выкладке, а заканчивался в одиннадцать вечера силовыми упражнениями. Каждый день был расписан по минутам, где кроме стрельбы из пистолета обучали оперативно-боевым методам. На разучивание каждого стрелкового приема Петр Михайлович Голицын отводил несколько дней. Еще месяц назад трудно было представить, что каждый из курсантов стрельбой из обеих рук овладеет всего лишь за неделю. А на освоение «боевого маятника», со всеми кувырками, падениями и прочими комбинациями в виде обманных движений, уйдет всего лишь несколько дней. Странно было думать о том, что совсем недавно они ничего не слышали о «встречном поиске». Собственно, стимул для учебы существовал, – в конце каждой недели генерал Голицын устраивал экзамен, в результате которого отчислялось несколько слушателей.

Судьба их была предрешена – передовая!

А потому каждый из бойцов всегда готовился к предстоящей проверке весьма серьезно.

В окно незаметно постучалась очередная суббота, а следовательно, наступило время для очередного экзамена. Еще с утра в расположении школы царило гнетущее напряжение, хотя имелась и небольшая причина для радости, – учеба в школе приравнивалась к боевым действиям, а потому курсантам полагалось по сто граммов «наркомовских». Весьма приятная разрядочка в конце боевой недели. Обычно для выпивки объединялись втроем. Примут счастливчики на грудь для настроения, пошатаются по лагерю, да и завалятся спать.

Несмотря на предстоящий экзамен, настроение у Тимофея, в общем-то, было неплохое. Хотя бы даже оттого, что в этот раз подоспел его черед выпивать «наркомовские». А потому к подобному мероприятию он подошел с душой, можно сказать, по-творчески. Сбегав ночью в село, он раздобыл селедочки у одной крепкой вдовушки и теперь фантазировал на тему «армейское застолье». Даже если в этот раз ему суждено расстаться со школой, то сделает он это во хмелю, а потому с радостным сердцем.

Неожиданно размышление Тимофея прервал властный окрик Голицына:

– Боец Беспалый!

– Я! – вышел вперед Тимофей.

– Экзамен мы начнем с тебя.

Полагалось произнести: «Так точно!», но Тимофей Беспалый, из какого-то мальчишеского озорства, произнес:

– Я не возражаю.

На морщинистом лице генерала появилась снисходительная гримаса, дескать, еще бы ты возражал. Иногда Петр Михайлович разрешал с собой спорить. Сейчас это был тот самый случай.

Накануне в центре строевого плаца была установлена толстая дубовая колода, на которой горделиво возвышалась бутылка из-под шампанского (в лучших гусарских традициях!). Голицын отсчитал шестнадцать шагов от колоды (привычная дистанция для стрельбы в царской контрразведке, на которой обычно отрабатывались всевозможные трюки) и уверенно воткнул в землю ивовый прут. Князь извлек из кармана френча «наган» и демонстративно вставил в барабан боевые патроны. Собственно, в этом тоже не было ничего удивительного, так он поступал перед каждым экзаменом, считая, что создание ситуации, приближенной к реальному бою, очень стимулирует учебный процесс.

Судя по тому, как продвигалась учеба, в его словах присутствовала сермяжная правда.

Голицын протянул пистолет Тимофею:

– Ваша задача – расстрелять бутылку во время прыжка. Предупреждаю, противник хитер и коварен! Он не станет дожидаться, пока вы выберете удачное место для падения, он будет стрелять! И стрелять будет метко… А немецкие «шмайсеры» с близкого расстояния перерезают человека пополам! У автомата прицельным будет первый выстрел, его надо бояться, остальные пули уйдут вверх. А потому, падая, вы должны уничтожить противника до того, как он нажмет на курок, – четким голосом наставника напоминал генерал-лейтенант. Голицын стоял немного сбоку, на расстоянии десяти шагов. Дистанция убойная, промахнуться мог разве что абсолютный слепец. Князь Голицын таковым не являлся. – Как только я подниму руку, вы должны прыгать. Если этого не произойдет, то пулю вы получите от меня! В нашей школе все должно быть, как на войне. А потом, при любых учениях допускается небольшой процент потерь… Думаю, что меня не осудят за это.

Никто из слушателей не сомневался, что так оно и произойдет. Старый князь уже не однажды удивлял своими выходками. Заранее доставать «наган» не полагалось. Трюк должен выполняться в одно движение. Расстегнутая кобура – пожалуйста! Но не больше.

Занятия с князем Голицыным не прошли бесследно. Это уж точно! Кроме умения стрелять, у каждого из бойцов вырабатывалось новое мироощущение. А это уже на всю жизнь.

Через три месяца учебы упражнения с пистолетом были доведены практически до автоматизма, и скоро Тимофею Беспалому стало казаться, что он родился с кобурой под подушкой.

Беспалый словно бы глянул на себя со стороны: все происходило, как в замедленном кино, будто бы с кем-то другим, но очень похожим на него. Рука Петра Михайловича неуклонно поднималась для выстрела и в это же самое время, сконцентрировавшись, боковым зрением Тимофей увидел бутылку из-под шампанского. Неожиданно, словно в силу какого-то оптического эффекта, бутыль вдруг принялась увеличиваться, принимая почти гигантские формы. Каким-то невообразимым чувством он сумел рассмотреть на темно-зеленой поверхности даже мельчайшие пятнышки и сколы.

Грешно было не попасть в такую громадину!

Неведомая сила вдруг швырнула его в сторону. В падении Тимофей Беспалый сумел вырвать из кобуры «наган», направить его в цель, точнехонько в длинное сужающееся горлышко, и нажать на курок. Не тратя мгновений на созерцание пораженной мишени, он уже смотрел на Голицына, чтобы уничтожить его в падении. Беспалому потребовалась какая-то сотая доля секунды, чтобы перевести пистолет на генерала. Щелчок! И тот убит!

Оказавшись на земле, Беспалый, сгруппировавшись, мгновенно перекатился влево – в наиболее недосягаемую для противника сторону – и, перевернувшись на живот, дважды нажал на курок, направив оружие в сторону разбитой бутылки. И вновь перевел ствол на генерала – на тот случай, если выстрелы для противника оказались не смертельными.

Тимофей Беспалый знал, что предполагаемые пули, выпущенные врагом, должны были пройти немного выше его головы, лишь только чиркнув горячим металлом по макушке. Случись боевая ситуация, Тимофей Беспалый не сомневался в том, что сумел бы остаться не только в живых, но и уничтожить человека три.

Несколько секунд Беспалый лежал на животе, буквально вжавшись в землю. Правая рука с пистолетом выброшена далеко вперед, на тот случай, если объявится неведомый враг. В таком положении легче выжить и контролировать ситуацию, а самое главное, улавливать любое шевеление в радиусе тридцати метров. Каким-то непостижимым образом усилились все его органы чувств, и он услышал, как на расстоянии пятнадцати метров у бойцов бьются сердца.

У некоторых тревожно.

– Вставай! – распорядился Голицын.

По довольному лицу генерала Беспалый понял, что он не допустил ошибки. Поднявшись, Тимофей сунул пистолет в кобуру, застегивать ее не стал, как бы тем самым давая понять, что подобная ситуация может повториться. А следовательно, нужно быть готовым ко всяким неожиданностям.

– Первая пуля у тебя была боевая, – произнес генерал и, кивнув в сторону разбитой бутылки, сказал: – И вот результат. Если бы ты служил лет тридцать назад в царской армии, то выиграл бы бутылку шампанского, – очень серьезно констатировал Голицын. – Второй и третий патроны – «вареные». Если бы они оказались боевыми, то Беспалый попал бы мне точно в середину лба! – убежденно проговорил бывший царский генерал. – А теперь в строй, шагом марш!

Развернувшись, Тимофей Беспалый четким строевым шагом вернулся на прежнее место и с улыбкой подумал о том, что двумя стаканами водки отметит маленькую, но ощутимую победу.

– Сомов, – вызвал генерал, устанавливая на прежнее место еще одну пустую бутылку.

Прыгать будет труднее, на плацу валялось битое стекло.

Для каждого экзамена князь имел в своем распоряжении неограниченное количество пустой посуды. Среди слушателей ходил слушок, что пустые бутылки остались с того самого времени, когда боевой контрразведчик мог не только ловить шпионов, но и весело гусарить в окружении милых дам.

Даже сейчас, несмотря на возраст, в нем чувствовался матерый самец, который лет сорок назад способен был доставить неприятелю немало хлопот. На языке контрразведчиков шпионов называли «волками», а тех, кто за ними охотился, именовали «волкодавами». Последним полагалось быть умнее, хитрее и изощреннее.

Голицын был из той самой породы.

– Я! – отозвался худощавый мужчина лет тридцати пяти.

Из политруков-комиссаров. С таким следовало держаться настороже. Продаст с потрохами! Отношения с ним у Тимофея не сложились с первой же встречи. Даже смотрел этот комиссар на Беспалого с прищуром, будто бы через прицел карабина.

Не дождешься, падла!

С товарищами по школе политрук разговаривал высокомерно, резко вскидывая квадратный подбородок. Было в его облике что-то барское, и Беспалый всякий раз невольно поеживался, припоминая лагерное начальство. Попадись такому типу в лапы, так он на ремни порежет, а потом еще заставит подтереть пролитую кровушку.

Но царского генерала Сомов побаивался. Это было заметно. В присутствии Голицына растворялась вся его босяцкая решительность. По существу, они были антиподы, которым суждено стоять по разные стороны баррикад. И ненавидели они друг друга одинаково сильно, что частенько проявлялось в блеске их глаз.

Поговаривали, что в прошлом политрук был цирковым акробатом, а они, как известно, отменные стрелки. Во всяком случае, в последний раз он сумел показать такой уровень стрельбы, что даже Голицын, необычайно скупой на похвальбу, одобрительно хмыкнул. Похвала Голицыну далась трудно, ведь он, несмотря на свой преподавательский статус, отметил классового врага. Вот тогда на лице Сомова промелькнуло нечто вроде удовлетворения и откровенного превосходства. Дескать, в Черное море мы вас сбросили потому, что таких стрелков в Красной армии не счесть. А поднимет голову белогвардейская гидра, так мы ей щупальца мигом покромсаем.

Генерал Голицын не мог не заметить подобного взгляда, хотя бы даже потому, что это был вызов его голубой крови. Петр Михайлович обязан был поставить зарвавшееся быдло на место, и, судя по решительному взгляду генерала, такой момент настал.

– Завяжите ему глаза! – приказал Голицын.

Что же будет на этот раз? Расторопно подскочил ординарец генерала – коренастенький боец лет тридцати, которого все здесь называли Митрошка, – и, вынув из кармана темную тряпицу, завязал ею глаза политрука. Тот не возражал, стоял как вкопанный. Но по его застывшему лицу видно было, насколько он напряжен. Политрук Сомов превратился в сплошной оголенный нерв. Дотронешься до такого, и он шибанет электрическим разрядом.

Проверив, насколько плотно лежит на глазах Сомова повязка, ординарец трижды прокрутил его.

– В укрытие! – скомандовал генерал, и когда все попрятались, он подошел к политруку и продолжил: – Как я уже говорил, на войне пригодится все!.. Нельзя пренебрегать ни одной мелочью. Особенно важны запахи. Как известно, наши враги не цветы, и они пахнут смрадом… При соответствующей практике их можно унюхать даже за четверть километра. Важно только этого захотеть. Но еще важнее отделить нужные запахи от бесполезных. Потому что первые из них могут принести вам смерть!.. А теперь сконцентрируйтесь и сосредоточьтесь, вы должны не просто унюхать нужные запахи, вы должны представить их в цвете, только так вы сумеете поразить врага!

Генерал спрыгнул в окопчик и принялся наблюдать за политруком.

На бочку, метрах в сорока от Сомова, Митрошка положил какой-то сверток, а потом осторожно принялся его разворачивать. Это был «ППШ». С минуту политрук стоял неподвижно, слегка приподняв голову.

– В вашем барабане три патрона. Первые два выстрела, так и быть, будут пристрельными, но третьим вы должны поразить неприятеля.

Политрук был едва ли не единственным бойцом, к которому Голицын обращался на «вы». Но это была вовсе не дань уважения идейному противнику – за вежливой формой обращения пряталась классовая неприязнь.

С минуту Сомов стоял неподвижно, как будто бы прислушивался к своим ощущениям. После чего, подняв голову, шумно втянул ноздрями воздух.

Генерал-лейтенант Голицын не лукавил, когда говорил, что запах боевого оружия можно унюхать на расстоянии полукилометра. Собственно, так оно и было. Проверено! Но так как расстояние до автомата было небольшим, то едкая гарь буквально забивала ноздри.

Теперь удивлялся тем людям, что не способны были уловить чуждые запахи. Важно было настроиться и захотеть этого. Сам он за последние недели научился различать многие запахи. Ему удалось зафиксировать их в памяти, будто бы разложив по полочкам, и он знал, что в нужное время сумеет воспользоваться этими знаниями. В его восприятии запахи не смешивались, во всяком случае, не настолько, чтобы их невозможно было бы отделить друг от друга. В этом можно было убедиться, блуждая по лесу, где каждый цветок благоухал по-своему, принося в общую гамму запахов свой неповторимый аромат.

Голицын не обманывал, когда утверждал, что каждый запах имеет свой цвет. И вместе с тем каждый из них индивидуален. Как невозможно представить двух совершенно одинаковых людей, так невозможно встретить два одинаковых запаха. Все дело в оттенках. В одном случае запах имеет больше зеленого цвета, в другом – преобладает синий или, предположим, оранжевый. Но запах нечищеного оружия невозможно было спутать ни с одним из них – он был темно-коричневый, причем очень насыщенного цвета! Запах казался настолько плотным, что легко забивался в носоглотку и не позволял дышать.

К любому запаху можно со временем адаптироваться. Если постоянно проживаешь в какой-либо атмосфере, даже перестаешь ощущать ее особенность. Но к запаху нечищеного оружия невозможно привыкнуть, а тем более вытравить его из сознания. Наоборот, со временем он становится необычайно агрессивным и в нем начинают преобладать темные оттенки.

Только человек, напрочь лишенный обоняния, мог не заметить этого навязчивого запаха.

Сейчас политрук напоминал настоящего матерого волка, чутко принюхивающегося к потенциальной жертве. А она была недалеко, в каких-то сорока метрах. Лежала на крышке ржавой бочки, поверх белой промасленной тряпицы. И мало кто из курсантов сомневался в том, что он достанет эту «жертву».

Повернувшись градусов на шестьдесят, Сомов оказался точно напротив цели. Стараясь усилить дыхательный эффект, он слегка постучал кончиками пальцев по ноздрям, после чего застыл, принюхиваясь. Можно было только догадываться, какой могучий напор пороховой гари вдохнула его носоглотка. Пошевелив слегка головой, он осознал, что направление выбрано верно. Рука Сомова осторожно, ни разу не дрогнув, принялась медленно опускаться, пока наконец не остановилась точно на уровне крышки бочки. После чего уверенно застыла, будто бы Сомов прицеливался. Раздалось два выстрела подряд, и покореженный «ППШ» слетел с бочки, уткнувшись стволом в землю.

– Неплохо! – скупо признал генерал. – Встать в строй!

Вечер нагрянул быстро, сразу после экзаменов. В числе неудачников оказалось четверо бойцов. Парни старались держаться молодцевато, но глаза, полные тоски, выдавали их с головой. Уложив нехитрое бельишко в затертые сидора, они поухмылялись на свое учебное бытие и отбыли в неизвестность, щеголевато козырнув на прощание.

По собственному опыту Тимофей Беспалый знал, что после двух стаканов водки он засыпал мгновенно, будто бы проваливался в преисподнюю. А в этот раз наоборот – сон не брал его. Изрядная доза спиртного не отняла у него сил, наоборот, добавила ему энергии, Тимофею теперь ничего не оставалось, как бестолково пялиться в потрескавшийся потолок.

Около двух часов ночи он окончательно осознал, что выспаться ему не удастся. А следовательно, весь следующий день он будет усталым и разбитым. Но выглядеть бойцу полагалось свежо. Именно на завтрашний день генерал Голицын назначил поединки, где следовало применить «боевой маятник». Со всем комплексом рывков, кувырков и всевозможных падений, что были изучены в последние недели.

Весь фокус заключался в том, что вместе с холостыми патронами в обоймах у слушателей было несколько боевых, что по замыслу Голицына не только позволяло приблизить занятия к боевой обстановке, но и значительно ускоряло учебный процесс. Всем известна истина, что один месяц, проведенный в боевых условиях, приравнивается к полугоду полевых занятий. А потому завтра требовалась обостренная интуиция, а для этого необходимо было как следует отдохнуть. Тимофею Беспалому было бы крайне досадно покидать школу раньше положенного времени, да еще с такой «неприятностью», как дыра во лбу.

На стуле дремал дневальный. Уж этого лунатиком не назовешь, наверняка сейчас он мечтал о кровати и мягкой подушке. Боец даже не заметил, как Беспалый прошел мимо (еще один кандидат на выбывание, найдутся люди, что сообщат о его ротозействе Петру Михайловичу Голицыну). Тимофей отстегнул у дневального штык-нож и сунул его под тумбочку. Хмыкнув, с некоторым злорадством подумал: «Будет парубку, чем заняться в свободное время!»

На улице было прохладно. Удивляться не стоило, ночь! Задрав голову, Беспалый увидел на небосводе огромное количество звезд.

Метрах в трехстах от казарм возвышался собор. Он был разрушен еще в двадцатые годы. Место пустынное и в высшей степени унылое. В деревянном флигельке проживал сторож со своей дочерью, но держались они всегда особняком, избегая всяких долгих разговоров.

Дочь сторожа никогда не приближалась к расположению школы, и Тимофей наблюдал за ней издалека. Только однажды он увидел ее на расстоянии вытянутой руки, когда девушка, по какой-то надобности, наведалась в учебный корпус. Тимофей не мог не отметить, что барышня была необычайно мила. Не сказать, чтобы она была писаная красавица, но в ней присутствовал шарм, который мог серьезно пошатнуть моральные устои самого невлюбчивого мужчины. Несколько раз Беспалый попытался искать с ней встречи, но скоро быстро осознал всю бессмысленность подобных попыток. Девушка была дикаркой и шарахалась от любого мужского взгляда.

Купола, лишенные крестов, выглядели неимоверно тоскливо, почти зловеще. Ну, точно остриженный наголо поп! Но странное дело, исковерканный образ храма притягивал и пугал одновременно. С минуту Тимофей боролся с нахлынувшим наваждением, а когда осознал, что подобное противоборство превращается в душевную маету, окончательно сдался, сделав по узкой тропе решительный шаг.