Текст книги "Тайна Ватикана"

Неожиданно в келью вошел офицер в сопровождении трех гвардейцев из императорской стражи. В келье стало совсем тесно.

– Вот вы и пришли. Я ждал вас, – негромко произнес патриарх Герман, хмуро посмотрев на вошедших.

– Святой отец, басилевс сказал, что у тебя есть выбор, – негромко сообщил офицер, – ты можешь отречься от сана епископа и стать простым монахом. Будешь проживать тихо и в почете.

– Это ты говоришь человеку, чей отец был императором? – грустно улыбнулся патриарх. – Я стал епископом Константинополя по делам своим, а не по воле басилевса. Отказаться от епископства – означает отречься от воли Божьей. Я бы предпочел умереть епископом.

– Воля твоя, святой отец.

– Позвольте мне помолиться.

– У тебя немного времени.

– У каждого из нас времени меньше, чем мы полагаем, – напомнил патриарх истину.

Встав на колени перед образами, Герман молился, осторожно касаясь лбом шероховатого холодного мрамора. Гвардейцы, стоявшие за его спиной, не торопили епископа. Разговор с Богом – дело глубоко личное, старику многое нужно поведать. Тем более что это последняя его исповедь.

Свечи догорели. Оставался последний огарок, слегка коптивший. Поднявшись, патриарх вытащил из небольшого кованого сундука тоненькую свечу и, запалив ее от крошечного огонька, поставил рядом. В темной келье стало светлее, а пламя, тревожимое дыханием собравшихся, бросало робкие длинные неровные тени по стенам кельи, по углам.

Повернувшись к гвардейскому офицеру, патриарх распрямился, сделавшись на полголовы выше вошедших гвардейцев, и глухо проговорил:

– Можете начинать. Я готов к встрече с Богом.

По движению пальца офицера солдат с узким вытянутым лицом вышел из кельи и встал на страже у входа, а двое других вплотную подошли к старику. Лицо епископа оставалось спокойным, безучастным, смирившимся с предопределенной участью, он готов был встретиться с апостолом Петром, стоявшим у врат рая.

Гвардеец, высокий и плотный, с широкой мускулистой грудью, снял с пояса ремень и набросил его на шею патриарха, продолжавшего стоять неподвижно. А потом сильными руками принялся затягивать его на шее Германа, чувствуя, как по каплям из обессилевшего тела уходит жизнь. Когда все было кончено, не давая иерарху упасть, гвардеец подхватил безвольное тело старика и аккуратно уложил его на тесаные доски, покрытые тонким одеялом, еще сегодняшним утром служившие патриарху ложем.

– Патриарх скончался, – громогласно объявил офицер. – Нужно позвать отца Анастасия, он подскажет, как следует поступать в таком случае.

Позвали отца Анастасия, служившего молебен. Медленно перекрестившись на распластанное, вытянувшееся на ложе тело, он слегка потянул омофор – на шее почившего патриарха рассмотрел багровую борозду на шее. Аккуратно, как если бы опасался потревожить сон Германа, ладонью прикрыл ему очи. Так оно как-то поспокойнее.

Двадцать лет отец Анастасий прожил с патриархом в одной келье, оставаясь во всех делах его верным помощником. Он восхищался Германом, но в его душе оставалось место и для неприязни. И он не всегда понимал, какое же чувство преобладало. Анастасий восторгался величием патриарха, завидовал его несгибаемости и осознавал, что так жить дано не каждому. Он бы не сумел… Отец Анастасий вдруг остро почувствовал, что осиротел, что дальше предстоит жить одному. Не противясь боли, что раздирала его сердце, глухо, утробно застонал.

– Что вы от меня хотите? – повернулся Анастасий к офицеру.

Тот учтиво поклонившись, зная, что у него нет власти над этим суровым худым монахом, отвечал почтительно:

– Басилевс ждет вас в своем дворце и очень надеется, что вы сделаете правильный выбор и не разочаруете его… – и добавил негромко: – Когда станете новым патриархом вместо неожиданно умершего Германа.

Старец Анастасий перевел взгляд на бездыханное тело Германа. Как же ему далеко до почившего старца, не пожелавшего торговать своими убеждениями. Где взять столько силы, чтобы противостоять вселенскому злу. Он нуждался в поддержке Германа, как ребенок, попавший в темную комнату. Вот сейчас неподвижный Герман колыхнет своим долговязым телом, возьмет его за руку и уведет из этого мрачного места.

Чуда не происходило – гвардейский офицер терпеливо дожидался ответа.

Анастасий хотел ответить грубо, осуждающе, укорить в беззаконии, но вместо этого покорно произнес:

– Сделаю все возможное, чтобы не разочаровать императора. Чего именно он от меня требует?

– Император хотел бы, чтобы Церковь осудила почитателей икон.

– Но император Лев III уже издал закон, запрещающий иконы. Разве этого недостаточно? – нахмурился Анастасий, понимая, что провалил первое испытание.

– Важно, чтобы осуждающее решение вынесла и сама Церковь.

– Хорошо… Мне нужно переодеться для встречи с императором. Нам есть о чем поговорить.

Глава 9
2000 год. Село Ивлеево
«Отказы не принимаются»

За прошедшие три недели удалось побывать в трех десятках населенных пунктов, больших и малых, где встречались схожие иконы. Среди них были невероятно старые, уже потемневшие от времени, но ни одна из них не походила на действительный образ Казанской иконы Божьей Матери, отличавшийся от прочих значительной душевностью. Одно из таких запоминающихся творений удалось увидеть в Вологодской области, в небольшой деревеньке Покровское.

Голова Божьей Матери, покрытая темно-бордовым мафорием, была слегка наклонена к Христу, как у всякой любящей матери, держащей на руках дорогое дитя. Следовало отдать должное даровитости безымянного иконописца, сумевшего отразить одновременно глубокую печаль и безмерную любовь матери к своему сыну Недавно ей открылась истина: сын погибнет в тридцатитрехлетнем возрасте, а ей в глубокой тоске предстоит жить без него дальше.

Казалось, что взгляд Богородицы был направлен на человека, стоящего напротив, и, только если всмотреться, становилось понятно, что скорбящие материнские очи взирают на сына. И чем дольше созерцаешь, тем сильнее в глазах Божьей Матери проступает печаль.

Ранее профессор Хампель считал, что православные образы, написанные по иконописному канону, значительно уступают вершинам художественного мастерства, что создали живописцы Ренессанса в Италии. Но сейчас, разъезжая по различным уголкам России, изучая иконы в храмах, сличая их между собой, он осознал, что древние иконы составляют огромный и малоизученный пласт древнего русского искусства.

Казанская икона Божьей Матери отстояла немного в стороне от остальных икон и представляла собой венец иконописного мастерства. То, что писалось прежде, было всего-то робкими шагами к вершине. Некая предтеча. Иконописцам не хватало духу взбираться на самую вершину. Среди массы безымянных богомазов вдруг неожиданно вырастал дерзкий талант, бравший на себя смелость создать нечто непохожее, отличное от бывшего ранее, что современники могут и не оценить, но позже человечество назовет чудотворным образом.

Именно такую икону встретили в обычной северной церквушке, которой было без малого пятьсот лет. Творение получилось завершенным, к нему невозможно было добавить ни одного штриха, оно было настоящим явлением в мире иконописи.

Теперь предстояло ехать в противоположную сторону от Вологды, в Тобольск, где, по заверению некоторых специалистов, могла находиться пропавшая икона.

Поколесив изрядно по городам России, доктор богословия Хампель вдруг неожиданно для себя обнаружил, что русское православное искусство ему близко духовно. Кто знает, возможно, он и сам немного русский и в нем течет славянская кровь, которая через столетие, неожиданно проснувшись, заставила в глубоком почтении взирать на божественные образы, написанные талантливыми руками безымянных художников.

Его предки были обыкновенными ремесленниками. Вместе с группой соотечественников они пришли из Пруссии в Судеты еще в XIII веке и поселились в приграничных с Чехией немецких областях. Лишь позже, в 1945 году, изгнанные из родных земель, судетские немцы вернулись в Германию. Большая их часть переселилась в Баварию, меньшая – избрала для своего нового места жительства земли Гиссена.

Именно любовь к канонической католической живописи подвигла Адольфа Хампеля заняться богословием. Прежде он полагал, что искусство Высокого Возрождения, выпадавшего на середину XVI века, вместило в себя все лучшее, что было накоплено человечеством за минувшие столетия, и является венцом художественного мастерства. А Рафаэль, стоявший на самой вершине, – творец материального воплощения божественного духа. Вряд ли когда-нибудь народится талант, способный хотя бы приблизиться к шедеврам, которые украшают собор Святого Петра.

Посетив десятки русских соборов и церквей по всей России, он понял, насколько был неправ. Католические художники, расписывавшие храмы, упор делали на создание образов, отвечавших их представлениям о том, как могли выглядеть святые. Православные иконописцы, упуская второстепенные детали, упор делали на глаза, являвшиеся отражением души, а также на ладони. Католические мастера на своих полотнах старались придавать объемность, увеличивали пространство, православные изографы, следуя канонам, установленным более тысячи лет назад, наоборот, старались придавать изображениям упрощенность. Образ, находившийся на первом плане, уступал по размерам дальнему, выглядевшему более длинным и широким, а потому возникало ощущение, что святой выходит из глубины пространства.

За прошедшие два месяца группа посетила немало городов и селений, увидела сотни значимых икон, но ни одна из них не отступала от канонов. Философия икон определялась двумя важными вещами: через глаза можно увидеть другое, божественное измерение мира, но более важно, что благодаря глазам, запечатленным на иконе, можно было уяснить, что Бог смотрит на вас.

Машину слегка подбрасывало на ухабах, по обе стороны бескрайние просторы прятались за горизонт, упирались в лес, выглядевший дремучим, терялись в колосившихся полях. В Германии такого приволья не встретишь, взгляд беспрерывно натыкается на селения и какие-то сельские строения. Бесхозной земли тоже не отыщешь, каждый клочок засеян, ухожен и кому-то принадлежит.

Помощники расположились на заднем сиденье и дремали. Возвращаясь из забытья, они порой уныло посматривали на бегущие однообразные пейзажи, а затем, теряя к ним интерес, вновь проваливались в дрему.

– Сколько нам еще ехать до Ивлеево? – спросил профессор у водителя.

– Уже недалеко… Километров десять осталось, – бодро произнес шофер, белобрысый парень лет двадцати пяти. Крутанув рулем, совершил маневр на проселочной дороге – объехал рытвину, заполненную мутной водой. – А что за дело такое важное, что в нашу глухомань вас занесло?

– Мы фольклором занимаемся, – с заднего сиденья подал голос Дмитрий Хафизов, оберегая профессора от излишнего откровения. – Частушки, песни, сказки, былины разные… В особенности нас Сибирский регион интересует.

– О, так это вы по адресу! – восторженно произнес водитель, показав полный ряд золотых зубов. – Здесь вам самое место. Тут что ни дом, так свой фольклор! Сибирь этим славится, к нам часто наведываются филологи из местного университета, – устав от долгого молчания, бодро продолжал водитель. – Но вот чтобы из Казани… Такое впервые встречаю. Хотя в Сибири у нас татар много проживает. Да и в нашем селе пара семей отыщется. Давайте я вас сразу к бабке своей отвезу, она там вам такой фольклор расскажет, что заслушаешься! А еще споет…

– Это частушки, что ли, споет? – спросил молчавший всю дорогу Ахмет Каримов.

– Они самые! Частушки она может день и ночь напролет петь, в них она самый настоящий профессор. С малолетства поет.

– А частушки-то матерные?

– Не без того, конечно. Частушки без мата – это что река без воды. И так споет, что хоть святых из хаты выноси! Мы ведь на севере живем, у нас матерные слова плохими не считаются. Вот, к примеру, в прошлом году к нам группа филологов приезжала. Одни девчонки!.. Пришли они, значит, к моей бабке и говорят, дескать, расскажите нам какой-нибудь местный фольклор, только, пожалуйста, без матерных слов. А она им отвечает: «А мы без мата фольклоров не знаем». Ха-ха-ха! Ну что им оставалось делать? Вот девчонки и отвечают: «Тогда давайте с матом, но чтобы не так уж забористо было». Вот она и принялась им наши местные истории рассказывать. Девчонки все морщатся, иногда переглядываются между собой, хихикают, но все до последнего слова записывают. Обещали еще приехать и какого-то своего главного привезти, уж больно им бабкины истории понравились… А вот и село наше показалось, – радостно сообщил водитель. – Стало быть, везу вас прямо к бабке?

– Нам нужно сначала в церковь заехать, – произнес профессор Хампель, – а потом, может быть, и к бабке наведаемся.

– Одобряю, – со всей серьезностью энергично похвалил водитель. – Перед нечистым делом полагается сначала помолиться да покаяться. Даже у батюшки можно благословение попросить. Он у нас понятливый… А там уже и матерные частушки послушать.

Машина въехала на пригорок, поросший пожелтевшей лебедой, по обе стороны от которого разросся приземистый густой ельник, а дальше расстилались поля, упиравшиеся в посеревшие, но крепко сбитые деревенские срубы. Широкой светлой сверкающей полосой предстал красавец Иртыш, берега которого поросли высокими соснами.

Ожидаемая церковь появилась не сразу. Поначалу, словно из земли, стал вырастать золоченый крест, а когда микроавтобус въехал на самую середину сопки, то показались четыре синих купола, стоявшие на круглых высоких барабанах, а ниже белые стены с темно-коричневой деревянной дверью.

– А как ваша церковь называется?

– Церковь Евангелиста Иоанна, – не без гордости отвечал водитель.

– Слышал, что у вас здесь икона старинная имеется? – ненавязчиво поинтересовался Хафизов.

– Имеется, – с воодушевлением отвечал водитель, выворачивая к церкви. – Можно сказать, что эта икона – наша местная достопримечательность. Появилась она у нас где-то в 20-м году. Старики сказывают, что это пропавшая Казанская икона Божьей Матери… В Казани вот пропала, а в нашей деревушке отыскалась, – довольно закончил парень. – У нас тут говорят, что эту икону сам Николай II с собой привез, когда его Временное правительство вместе со всей семьей в Тобольск сослало. Царская семья на пароходе «Русь» прибыла. Три дня здесь оставалась. По поселку гуляли. Перед иконой частенько молились. А потом Николай II эту икону нашему священнику подарил, в благодарность за добрый прием. А напоследок сказал, пусть Казанская икона Божьей Матери в селе на сохранении останется, ведь прежде она в его личных покоях находилась. Вот такая она, история, – печально протянул водитель, – только царь за ней так и не пришел, а в нашей деревушке иконка как-то прижилась. Мы теперь церковь и не мыслим без нее.

– Мне бы хотелось посмотреть на нее, – стараясь не выдать своего волнения, пожелал профессор-богослов. – А сейчас церковь открыта?

– Должна быть открыта, – отвечал водитель. – Нынешний священник – дядька серьезный, порядок любит. До него другой был, крепкий такой иерей, лет тридцати пяти. С молодой женой приехал, лет двадцать ей было, совсем еще девчонка… Вот только что-то не ладилось у них, ссорились частенько. Старались не показывать разлад, но разве такое утаишь? Ведь все время же на виду у людей находились. Видно, переживал батюшка очень, выпивал, случалось, что и на службу приходил пьяненький. Иной раз в запой уходил. Закроет церковь и пропадет недели на две, а ведь у людей какие-то личные дела имеются. Тут и похороны, и свадьбы, и ребеночка крестить нужно… Приходишь к церкви, а на двери замок висит… Приходилось в соседнюю деревню ехать, а она за десять километров! Без машины никак нельзя с такой-то дорогой… Мы-то что? Мы народ терпеливый… Ладно бы выпил и дело свое церковное исполнил – слова бы не сказали! Но ты людей не подводи… Терпели, терпели, а когда сил более не стало все это переносить, так бабы пожаловались на него митрополиту, и через день его уже отозвали. Где он сейчас, нам не известно. Вместо него другого священника прислали – степенного, уже в годах, дело свое знает крепко. В церкви все время пропадает, разве что не ночует там! А как запоет своим густым басом, так заслушаешься! А по этому делу, – щелкнул себя по горлу, – ни-ни!

Машина остановилась перед церковной оградой, подле которой на узкой скамеечке рядком сидели четыре древние старушки и один тощий старик с седой задорно торчавшей реденькой бородкой. Милостыню подали всем, чтобы никого не обидеть, только после этого зашагали к храму.

В просторном помещении церкви царил полумрак – свет скупо пробивался через мозаичные темно-синие окна, оставляя на сером каменном полу цветные пятна. В просторном помещении пахло расплавленным воском, ноздри щекотал сладковатый запах ладана.

– Так где икона?

– Вот там она стоит, под стеклом, – показал водитель в правый угол церкви, – подле нее три свечи горят.

Профессор Адольф Хампель подошел к иконе и внимательно всмотрелся в потемневший лик Богородицы. Не было ни малейшего сомнения в том, что икона уникальная, старинная, исполненная в греко-итальянской манере, когда лик Богородицы, обращенный на Христа, виден целиком, а младенец, сидящий на ее коленях, смотрит на верующих, слегка приподняв правую руку для благословения.

По размерам икона церкви Евангелиста Иоанна в точности соответствовала Казанской иконе, вот только сохранность ее оставляла желать лучшего. Лик Богоматери был прекрасный, исполненный талантливой рукой настоящего мастера, но изрядно потемневший от времени. Лицо младенца сохранилось еще хуже, через правую щеку проходила глубокая посеревшая царапина.

Профессор снял с плеча сумку и вытащил из нее фотографию Казанской иконы Божьей Матери, сделанную в храме Казанского Богородицкого монастыря в конце XIX века. По описанию, пропавшая икона всецело соответствовала той, что он видел перед собой. Если это не настоящая икона, тогда великолепно исполненная копия. Ее мог написать только копиист, наделенный громадным талантом, каковых во всем мире по пальцам можно пересчитать.

– Кажется, мы ее нашли, профессор, – взволнованно произнес Ахмет. – Кто бы мог подумать, что такая реликвия отыщется в обыкновенной деревне.

– Здравствуйте… Я – отец Михаил, настоятель этого храма, вы что-то хотели, молодые люди? – подошел священник. Огромный, с русой окладистой бородой, уже начинавшей седеть по самой середке, он больше походил на Зевса, нежели на обыкновенного служителя храма. Но взгляд ласкающий, голос ровный, успокаивающий, и вряд ли такие глаза, наполненные состраданием, способны метать молнии.

– Хотели у вас спросить… Дело в том, что мы ищем Казанскую икону Божьей Матери, пропавшую из Казани в 1904 году, – признался профессор.

– Кхм… Однако поздно вы спохватились. Почти сто лет прошло с ее исчезновения, – сдержанно заметил священник. – Она ведь может быть везде и в то же самое время нигде! В России все эти десятилетия такие вихри бушевали и громы гремели, что совершенно не было никакого дела до какой-то отдельно взятой иконы. Пусть и великой…

– Такие иконы не исчезают бесследно, – возразил стоявший рядом Дмитрий.

– Возможно.

– Хотел вам показать фотографию Казанской иконы Божьей Матери, – протянул профессор снимок священнику. – Она очень похожа на ту, что в вашем храме.

– Позвольте взглянуть, – взял священник протянутый снимок. – Действительно, похожа… Конечно, оклад другой, украшения иные, но оклад можно сделать, камни тоже подобрать подходящие. Вот икону невозможно написать такую же, даже если очень постараться, всегда будут очевидны изъяны. Но здесь я не вижу никаких огрехов. Икона с фотографии, как две капли воды, похожа на нашу… У меня нет объяснений, как это возможно. Конечно, наша икона сильно пострадала от времени, хранилась не в надлежащих условиях. Климат тоже сыграл свою неблагоприятную роль, то бывает очень жарко, а то вдруг холода установятся, отсюда на краске плесень собирается, да и сами краски начинают терять первоначальный цвет… Мы очень опасаемся, что можем потерять ее навсегда. Даже договорились с реставраторами. Они приезжали к нам и сказали, что такую икону могут отреставрировать и забесплатно. Должны были приехать на прошлой неделе, но что-то куда-то пропали… Не пишут, не звонят. Наверное, раздумали, сейчас деньги всем нужны… Чудеса, да и только! – отец Михаил подошел поближе и принялся пристальнее всматриваться в лик Богородицы, сравнивая его с тем, что на фотографии. – Кто бы мог подумать, что икона, пропавшая из Казани в 1904 году, окажется в царствующем доме и будет скитаться с семьей после ее низложения. Так, значит, вы ее у нас заберете? Но нам нужно официальное распоряжение епархии.

– Мы ее не заберем, – уточнил профессор Хампель, – просто из одного храма перенесем в другой. Мы ее подлечим, она у вас очень неважно выглядит.

– Соглашусь, приболела немного… Та-а-ак, – попристальнее всмотрелся священник в икону, – а на какой доске написана Казанская икона?

– На липовой доске, – уверенно отвечал профессор.

Отец Михаил отпрянул от иконы и с едва заметным облегчением произнес:

– Смею вас разочаровать, дорогие гости, но эта икона написана на буковой доске. И толщина ее будет немного поболее.

– Вы уверены? – не скрывая разочарования, спросил профессор Хампель.

– Абсолютно уверен, – твердо произнес священник. – Заверяю вас в этом как потомственный плотник. Могу породу дерева на ощупь определить, с закрытыми глазами. А липа – теплый материал. Благодарный. Его сразу распознать можно. Все мои предки до седьмого колена были плотниками. Они тут всю округу обстроили. Я ведь из местных. Знаете, я ведь тоже должен был стать мастеровым, с малолетства отцу помогал. А потом он однажды сказал: «Тебе лучше певчим в церковь пойти с твоим голосищем. Такой талант пропадает!» А потом как-то все само получилось… Сначала в церкви пел, потом в семинарии отучился, до священника дослужился. Так что семейную плотницкую традицию я прервал… Вы не расстраивайтесь, может, действительно, еще отыщется. Я так думаю, нашу икону откуда-то из Греции привезли, возможно, что с Крита. Там таких деревьев немало. А если присмотреться к рисунку, то видно, что все-таки критская школа доминирует. А в Казанской иконе души побольше, глаза будто бы в глубину тебя смотрят. Типичная ранневизантийская школа!

– Где здесь можно позвонить? – спросил профессор.

– В сельсовете можно. Но не знаю, будет там сейчас кто-то в это время? Разбежались уже, наверное, время-то к концу дня идет. А куда вы хотели позвонить?

– В Казань, там ждут нашего сообщения.

– Можете из моего дома позвонить. Я тут рядом живу, пешком десять минут.

– Будем вам очень благодарны.

– Дело привычное, нужно помогать друг другу. А я вижу, что вы иностранец. Произношение выдает, да и держитесь как-то по-особенному… Вы немец?

– Да, из судетских немцев.

– Вы хорошо знаете русский язык.

– Спасибо. Все мои предки с XIV века проживали в Судетах, на границе с Чехией, а в 45-м XX века нас всех выселили. Вот мы и переехали всем семейством в Гиссен.

– А я вот в Германии служил, в Потсдаме. Можно сказать, что мы с вами по соседству проживали. Это уже после армии я в семинарию пошел. Теперь могу сказать наверняка, что туда меня Господь привел. Призвание мое – Богу служить.

До дома священника идти было недалеко. Прошли по короткой улице, свернули в переулок, в конце которого возвышался большой дом, построенный из силикатного кирпича, с крышей красной черепицы – весьма непривычной для этих мест. По двору бегали босоногие малолетние белобрысые с волевыми квадратными подбородками ребятишки, напоминающие своего отца. В дом проходить не стали, – белый телефон, перемазанный детскими ладошками, стоял в коридоре на небольшой тумбочке, покрытой узорной салфеткой, которая напоминала сложную паутину.

– Звоните, – великодушно разрешил священник шаляпинским басом.

Набрав номер казанского бургомистра, профессор прижал трубку к уху и стал ждать. Ожидание не затянулось, через несколько секунд послышался бодрый голос Камиля Исхакова.

– Добрый день, господин бургомистр, это профессор Хампель вас беспокоит. Что я хотел сказать… Сейчас я вам звоню из небольшого села под Тобольском, Ивлеево называется.

– Это там, где хранится Казанская икона Божьей Матери из списков?

– Да, оттуда.

– Одно время мы полагали, что в церкви подлинник. Неужели это правда?

– К сожалению, это не так. У этой иконы доска из бука, а у нашей доска из липы.

– Та-а-ак, – мрачно протянул Камиль Исхаков. – А что по другим местам выходит?

– Мы уже проехали не одну тысячу километров. Побывали более чем в тридцати населенных пунктах, где, по нашим сведениям, могла находиться нужная нам икона, но ничего не вышло. Уверен, что поиски следует продолжить дальше.

На некоторое время в трубке воцарилась тишина, как если бы оборвалась связь, но затем вновь раздался голос Исхакова:

– Останавливаться мы, конечно же, не станем… Следует искать икону за границей. У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

– Господин бургомистр, именно об этом я и хотел вам сообщить. Мне нужно немедленно отправляться в Рим. Там у меня очень много хороших знакомых. Возможно, что они подскажут, где в настоящее время находится икона.

– Хорошо, езжайте. О расходах можете не беспокоиться. Я все оплачу, главное – результат!

Профессор Хампель аккуратно положил трубку на рычаг, тот весело звякнул.

Из комнаты, закрывая могучей фигурой дверной проем, вышел священник. Солнечные лучи, расколотившись о его спину, поднялись кверху нимбом над густыми русыми волосами.

– Тут матушка, жена моя, пирожков напекла, – смущенно произнес здоровяк, – с мясом и капустой, в дорогу вам. Это, конечно, не ваши баварские сосиски, но, уверяю вас, тоже очень вкусно. А сейчас прошу к столу! Никакие отказы не принимаются!

– Спасибо, – растрогался профессор, – я уже давно заметил, что в России очень сердечные люди.