Текст книги "Марьяжник"

Глава 6
Список растет

– На этот раз у нас нет никакой уверенности, Матвей Евграфович. – Буйчилов предпочел не садиться, а нервно расхаживать по кабинету Головацкого, то и дело попадая в свет холодных лучей ноябрьского солнца, проникавших в помещение через окно. – Откровенно говоря, у нас нет даже и малейшего предположения, что это дело каким-то образом может быть связано с предыдущим. Однако же я решил поставить вас в известность о случившемся по двум причинам. Во-первых, уважаемый Матвей Евграфович, мы с вами вновь сталкиваемся с гибелью не последнего человека в городе… Да и России в целом. А во-вторых, налицо вновь несчастный случай. Якобы несчастный, возьму на себя смелость заявить. Хотя… В общем, я решил вас информировать. Кто знает, Матвей Евграфович, кто знает…

Сегодня Буйчилов явился к профессору без Лужанского. Головацкий не стал спрашивать почему, но у него имелись некоторые догадки на сей счет. Вероятнее всего, статский советник был попросту отстранен от этого дела в силу некомпетентности. Оно и понятно. Время шло, а отдельно взятые вопросы не только не находили логических ответов, а, напротив, все множились и множились. Равно как и количество трупов.

Матвей Евграфович был уверен, что и начальник Третьего отделения приехал к нему не только для того, чтобы сообщить о смерти князя Рушанского, но и в первую очередь узнать, какими темпами продвигается расследование. Буйчилова торопило начальство, и он сам вынужден был торопить человека, к которому обратился за содействием. Только вот профессора Головацкого проблемы сотрудника департамента волновали мало. Он до сих пор не мог сказать ничего определенного. Разрозненные факты, догадки, предположения, личность таинственного мужчины, прихрамывающего на левую ногу, антиправительственный кружок, если он был таковым… Но все это пока не удавалось сложить в общую картину. И Головацкий не торопился с выводами.

– И какое же несчастье случилось с князем Рушанским? – спокойно спросил Матвей Евграфович, переплетая пальцы в замок и водружая их себе на живот.

– Он утонул.

– Утонул? – в недоумении переспросил Головацкий. – В это время года? Где, осмелюсь спросить?

Буйчилов нервно дернул плечом и наконец-то замер напротив сидящего в кресле профессора.

– В проруби, Матвей Евграфович, в проруби. Любил князь, знаете ли, на досуге закалкой собственного тела заняться. Каждую зиму в прорубь и нырял, едва речку льдом скует… А у нас, почитай, уже недели две как морозец-то стукнул. Константин Макарович и нырял в проруби последние две недели. А тут…

Буйчилов замолчал.

– Он был один? Рушанский?

– Слуга при нем был. Как обычно. Старик уже. Прохор. Только князь любил, знаете ли, еще и водочки употребить для сугреву. Одну бутылку откушали, и Прохора за второй послали, а когда тот вернулся, Константина Макаровича и нет уже. Утонул. Вещи есть, а князя нет.

Буйчилов заложил руки за спину и вновь принялся мерить большими шагами кабинет профессора.

– Ищут? – спросил со своего места Головацкий.

– Искать-то ищут, – поморщился начальник Третьего отделения. – Только будто вы сам не знаете, Матвей Евграфович, что найти человека подо льдом шансов мало. Очень мало. Вот по весне – тогда да… Как лед сойдет, так Константина Макаровича и отыщут. Это уж не сомневайтесь. А так…

Буйчилов в сердцах махнул рукой.

– И вы полагаете, господин Кондратий Ксенофонтович, что смерть князя Рушанского как-то связана?..

Однако Буйчилов не дал Головацкому закончить начатый вопрос. Он опять резко остановился и взглянул профессору в лицо.

– Да ничего я не полагаю, Матвей Евграфович! – голос начальника Третьего отделения почти сорвался на крик. – Может быть, связана, а может быть, и нет. Кто ж его знает. Говорю вам, решил вот нарочно заехать и информировать вас. На всякий случай. У меня ведь, знаете ли, тоже начальство имеется.

– Знаю, знаю…

– Вот то-то и оно! А дело ведь не движется, Матвей Евграфович. Не движется ведь?

Буйчилов все ж таки решился озвучить мучавший его вопрос. Словно побитый пес, с надеждой заглядывал он в этот момент в единственный зрячий глаз профессора. Но надеждам начальника Третьего отделения оправдаться было не суждено. Головацкий не стал щадить его чувств.

– Пока, как видите, не движется, – сухо изрек он.

– Вот то-то и оно, – со вздохом и без прежней запальчивости повторил Буйчилов. – А хотелось бы, Матвей Евграфович. Очень хотелось бы, знаете ли, чтобы оно сдвинулось.

Головацкий лишь пожал плечами и привычным жестом выудил из коробки сигару. Буйчилов молча наблюдал за тем, как профессор неспешно прикуривает от зажженной спички. Обстоятельного разговора на крайне интересующую Кондратия Ксенофонтовича тему не вышло. Головацкий всем своим видом демонстрировал, что он сказал все и добавить к сказанному ему нечего. Буйчилову ничего не оставалось, как откланяться.

– В любом случае, я сообщил вам, что имел сообщить… Что счел, так сказать, необходимым… Ну, а в остальном… – начальник Третьего отделения прочистил горло. – Надеюсь получить от вас хорошие новости в самом ближайшем времени.

– Разумеется. Я информирую вас незамедлительно.

– Удачи вам, Матвей Евграфович.

– И вам того же желаю.

По своему обыкновению, профессор не стал вставать с кресла, чтобы проводить гостя. Он лишь мазнул коротким взглядом по подтянутой фигуре сотрудника департамента, когда тот оказался в дверях, и вновь погрузился в сосредоточенные размышления. Попыхивая зажатой в зубах сигарой, Головацкий щелкнул пальцами, подзывая вальяжно растянувшегося у камина дога. Пес неохотно поднялся, не смея ослушаться команды хозяина, и, мягко переступая с лапы на лапу, приблизился к Матвею Евграфовичу. Рука профессора опустилась на холку огромной собаки.

Для того чтобы воспроизвести в памяти данные о князе Рушанском как о личности, Головацкому не нужно было обращаться к своей хваленой картотеке. Константин Макарович всегда был на виду, не скрывал пристрастий, пороков и в силу своего высокого положения в обществе мог открыто высказываться по любому вопросу. То есть личность совершенно незакомплексованная. Дерзкий, экспансивный, большой любитель водочки, как и сказал Буйчилов… А вот о пристрастии Рушанского к купанию в проруби Матвей Евграфович не знал. Это было для него новостью. Зато он совершенно точно знал другое, хотя и не стал опять же таки раньше времени делиться предположениями с начальником Третьего отделения. Князь Рушанский находился в дружеских отношениях с генералом Корниевичем. Разумеется, это ни в коей мере не доказывало еще, что Рушанский был убит, равно как и Корниевич, но некоторые вопросы невольно напрашивались. А не состоял ли Рушанский в том же самом закрытом кружке, что и все предыдущие жертвы так называемых несчастных случаев и самоубийств?.. Это стоило выяснить. Возможно, через ту же госпожу Кильман. Упоминая фамилии Доронина и Щадилова, Сербчук вполне мог проговориться и о персоне Константина Макаровича…

В дверях кабинета показалась Глафира Карловна.

– К вам господа Орлов и Михайлов, Матвей Евграфович.

– Пусть проходят.

Головацкий продолжал методично гладить пса, когда двое его подручных переступили порог профессорского кабинета.

– Ну, что, господа? Что удалось вам выяснить на этот раз? Или снова с пустыми руками?

Михайлов первым предоставил Головацкому отчет о проделанной им работе в трактирах близ места гибели губернского чиновника Антона Антоновича Сербчука. Собственно, результат этой работы был один. Человек, видевший таинственного незнакомца в котелке, все-таки обнаружился. Следовательно, возрастала и вероятность того, что Сербчука под лошадь все-таки толкнули. Но мотив?..

Вопрос с мотивом по-прежнему оставался открытым. И с большой долей вероятности ответ на него мог дать только один-единственный человек. Человек в котелке, прихрамывающий на левую ногу.

– Да-с… – протянул Матвей Евграфович, когда Михайлов замолчал. – Ну, а что у тебя, Тимофей?

Орлов в ответ только виновато пожал плечами.

– А вот я-то как раз, профессор, с пустыми руками, – сознался он, избегая встречаться взглядом со зрячим глазом Матвея Евграфовича. – Таинственного незнакомца в день гибели генерала ни в доме, ни на подступах к нему никто не видел. Или мне не захотели об этом сообщить. Я расспросил кого только можно, но…

– Но человек в котелке был в доме, – решительно перебил своего молодого подручного Головацкий. – Вы сами определили это по следам на ковре, милейший. Следовательно, этот человек либо невидимка, либо кто-то провел его в дом. Кто-то из близких людей покойного генерала. Наиболее подходящей кандидатурой мне представляется капитан Симаков, – Матвей Евграфович, окутавшись густыми облаками дыма, не столько обращался к двум молодым людям, сколько просто рассуждал вслух. – И, вероятно, убийца генерала убрал Симакова как ненужного свидетеля или сообщника. Поручик Рытвиненко не объявлялся?

Орлов не сразу сообразил, что профессор обращается к нему.

– Нет… Во всяком случае, мне ничего не известно об этом.

– Ну, что ж, – Головацкий помусолил кончик сигары еще немного и с явной неохотой выудил ее изо рта. – Кажется, нам пришло время вплотную поинтересоваться персоной поручика. И отыскать его, если он еще жив. Сдается мне, господа, что убийца, а в том, что мы имеем дело с хорошо спланированными убийствами, я практически не сомневаюсь, не любит оставлять за собой следов. Да-с… Займись-ка поисками поручика Рытвиненко, Тимофей. А для тебя, Егор, – Матвей Евграфович слегка повернул голову в сторону Михайлова, – у меня тоже найдется небольшое заданьице. У меня только что был Буйчилов…

– Новое убийство? – живо отреагировал Егор.

Топтание на одном месте, в силу отсутствия конкретных улик и доказательств, не прибавляло молодым людям бодрости и оптимизма. С другой стороны, если бы в деле появился хоть какой-то относительный просвет… Но Головацкий привык идти до конца при любых обстоятельствах.

– Предположительно убийство, – сухо поправил он своего подручного.

И после этого поведал Орлову с Михайловым о том разговоре, который состоялся у него с Буйчиловым несколькими минутами ранее. Тимофей, выслушав профессора, сделался еще мрачнее прежнего.

– Это может быть и не связано с нашим делом, – высказался Михайлов.

– Может быть, Егор. Все может быть. Но тем не менее мне хотелось бы, чтобы ты лично побывал у той злополучной проруби и посмотрел все на месте. Как обычно, меня интересует любая деталь, любая незначительная мелочь. Одним словом, все, что сумеешь отыскать. Да-с… И не забудь пообщаться с Прохором, со слугой покойного князя. Выясни, как долго он отсутствовал, не слышал ли чего, не видел ли… И акцент на человеке в котелке, разумеется. Может быть, он сумеет вспомнить такового среди знакомых Рушанского. Рассчитывать на удачу не приходится, но…

Головацкий, так и не закончив фразы, поднялся с кресла, не удостоил молодых людей даже прощальным кивком и вышел из кабинета. Дог засеменил следом за профессором. Приятели только переглянулись. Обоим было понятно, что Матвей Евграфович находился в пресквернейшем расположении духа. Подобное с ним случалось и прежде, когда поставленная задачка никак не желала решаться…

А Головацкий меж тем спустился на первый этаж, ни на кого не глядя, прошел в переднюю, надел пальто и шляпу и через секунду покинул дом в сопровождении верного пса.

Никакой конкретной цели в этой прогулке Матвея Евграфовича не было. Он только собирался подышать свежим морозным воздухом, пройтись немного и привести разбредшиеся мысли в порядок.

Пять несчастных случаев кряду и вдобавок к ним одно самоубийство. Четверо из шестерых погибших являлись членами некоего сомнительного клуба, суть которого Головацкому пока была неизвестна. Но, в любом случае, вряд ли это простое совпадение. Значит, связующее звено – клуб, и тянуть ниточку следовало именно с этой стороны, а не гоняться по всему Петербургу в поисках убийцы-невидимки. И, разумеется, нужно было выяснить, не принадлежал ли князь Рушанский к этому клубу. С капитаном Симаковым была совсем другая история. Во всяком случае, так, как видел ее на настоящий момент Матвей Евграфович. Имелась у него и еще одна догадка. Но догадка – не факт…

Головацкий остановился, скорее почувствовав, нежели услышав осторожные шаги за своей спиной. Дог успел убежать куда-то вперед и скрылся за ближайшим поворотом. Матвей Евграфович не стал его окликать. Равно как и не стал стремительно оборачиваться.

Шаги приблизились.

– Добрый день, профессор. Вот уж никак не ожидал встретить вас на улице, а не сидящего в кресле перед камином.

За этой фразой последовал ядовитый смешок, но Головацкий все равно обернулся не сразу. Он и без того узнал голос обратившегося к нему человека.

– Вы всегда так подкрадываетесь к людям?

– Прошу прощения, – последовал ответ, впрочем, без малейшей тени раскаяния. – У меня это вышло невольно. Я как раз направлялся к вам. Хотел дать знать с запиской. Предварительно, так сказать. Но потом посчитал это излишним…

Как в предыдущую встречу, на этом человеке было пальто с высоко поднятым воротником, шарф и шляпа. Лицо было полностью скрыто от посторонних глаз.

Головацкий коротко свистнул, подзывая дога.

– Пойдемте в дом.

– В этом нет необходимости, – возразил мужчина. – Я вполне могу сообщить вам и здесь.

– Слушаю.

– Я нашел то, что вы просили, профессор. Вернее, того, о ком вы просили, – человек в пальто негромко откашлялся и на всякий случай огляделся по сторонам. – Человек, принадлежащий к кружку, в который входили и все упомянутые вами люди. Его фамилия Гурьянов. Вы должны были слышать об этом человеке. Он – один из высокопоставленных чиновников.

– Я слышал о господине Гурьянове, – Матвей Евграфович нахмурился.

– Так вот, он один из них. Ежели вы по-прежнему желаете, профессор, я могу…

– Постойте, постойте, – перебил собеседника Головацкий. – Давайте-ка не так скоро, милейший. Скажите лучше, вам удалось выяснить, что это за кружок?

– Только в общих чертах, – мужчина слегка приподнял шляпу, промокнул лоб платком и вновь скрыл верхнюю часть лица. – Вы были правы, профессор. Это антиправительственный кружок. Но не социал-демократический. Организатором кружка был генерал Корниевич. Кружок насчитывает порядка пятнадцати членов. Может быть, чуть больше. На этот счет проверенной информации у меня нет. Но Гурьянов, вероятно, сможет ответить на все интересующие вас вопросы.

– Чем занимается этот кружок?

Огромный черный дог замер рядом с левой ногой хозяина и настороженно взирал на человека в пальто. Собеседник Головацкого тоже покосился на пса. Дог слегка обнажил зубы и негромко зарычал. Ему требовалась всего одна-единственная команда Матвея Евграфовича, чтобы незамедлительно броситься на подозрительного типа.

– Увы, этого я сказать не могу, – мужчина покачал головой.

– Не можете или не хотите?

– Не могу, профессор. По той простой причине, что не знаю. У меня было слишком мало времени для наведения более детальных справок. Скажу только одно. Некоторые из членов этого кружка, в том числе Гурьянов и покойный генерал Корниевич, поддерживают или поддерживали, коль скоро речь идет об умершем, определенные отношения с социал-демократами. То есть с нами, – зачем-то живо поправился человек в пальто и снова покосился на дога. – Но мне не известно, чем они занимаются внутри своего кружка. Какие у них планы, какие идеи – ничего этого я не знаю.

Некоторое время Головацкий насупленно молчал. Затем вплотную приблизившись к человеку в пальто, он мягко взял его под руку и вместе с ним двинулся по аллее. Пес последовал за ними на почтительном отдалении, но по-прежнему бдительно следя за тем, чтобы незнакомец, не дай бог, не причинил какого-либо вреда его хозяину.

– Ну, хорошо, милейший, – медленно с расстановкой продолжил Матвей Евграфович. – Тогда давайте вернемся с вами ко второй части моей просьбы. Вы сумеете свести меня с Михаилом Германовичем Гурьяновым?

– Об этом я вам и толкую, профессор, – мужчина недовольно дернул плечом, но вырывать свой локоть из руки Головацкого не стал. – С Гурьяновым могу. Только с ним и ни с кем больше из их кружка. Я отрекомендую вас как одного из законспирированных членов нашего движения. Разумеется, я сильно рискую, и вы должны обещать мне…

– Не волнуйтесь, никаких последствий для вас лично это дело иметь не будет.

– Так вы обещаете?

Если на момент предыдущей встречи, состоявшейся в кабинете Матвея Евграфовича, человек в пальто старался держаться с достоинством, то теперь он вел себя совершенно иначе. Он откровенно нервничал. Головацкий не мог не заметить этого по тому, как его спутник то и дело оглядывался по сторонам, понижал голос до шепота, периодически поправлял поднятый ворот и шарф…

– Я вам обещаю, – заверил профессор.

– Хорошо. Когда вы хотите устроить встречу?

Головацкий подумал всего мгновение:

– Почему бы не сегодня, милейший?

– Сегодня?

– Да. Скажем, ближе к вечеру. Часу в седьмом, например. Сможете это устроить?

Теперь пришел черед задуматься человеку в пальто. И думал он, не в пример Матвею Евграфовичу, значительно дольше. Затем с каким-то отчаянием и даже некоторым ожесточением решительно качнул головой:

– Пусть будет сегодня в семь.

Головацкий остановился. Вынужденно остановился и его собеседник. Оглянулся на дога.

– Куда я должен прийти? – спросил профессор.

– Знаете трактир на Конной? «Буриме»?

– Найду.

– На втором этаже есть нумера… Для определенных целей, знаете ли… Поднимайтесь в четвертый. Я и Гурьянов будем ждать вас там.

– Оригинальное место для встреч, – усмехнулся Матвей Евграфович.

Мужчина в пальто, кажется, обиделся.

– Мы вынуждены соблюдать конспирацию, профессор, – с достоинством заявил он, и Головацкий искренне пожалел, что в этот момент не может видеть лица собеседника. – Для нас это первейшее дело. Вы должны понимать…

– Я понимаю, понимаю, милейший, – заверил Матвей Евграфович. – Нет нужды… Что ж, давайте на том и договоримся. Сегодня в семь в трактире на Конной. «Буриме», говорите?

Человек в пальто согласно кивнул.

– Тогда до вечера, – подвел черту профессор.

Он попрощался с мужчиной кивком головы, подозвал пса и совсем в ином расположении духа отправился обратно домой. Головацкий верил, что эта сегодняшняя встреча с господином Гурьяновым может в корне изменить ход дела. Только к встрече этой следовало основательно подготовиться. И для этой цели профессору нужно было участие Буйчилова…

Уже оказавшись у себя в кабинете, который Орлов и Михайлов успели покинуть до возвращения Головацкого, Матвей Евграфович написал коротенькую записку, адресованную начальнику Третьего отделения, и отправил ее с Иваном в департамент полиции.

Откинувшись на мягкую спинку кресла, профессор с удовольствием раскурил сигару.

Глава 7
Головацкий выходит на след

Трактир «Буриме» на Конной представлял собой старенькое двухэтажное здание, расположенное небольшим полукругом. Вернее, сам трактир находился только на первом этаже особняка, некогда принадлежавшего разорившемуся купцу Ермолаеву, а второй этаж новый хозяин приспособил под отдельные нумера, используемые подвыпившей клиентурой для любовных утех с девицами легкого поведения. Теперь Головацкий знал, что нередко эти же самые нумера используются и совсем для иных целей. Например, для конспиративных встреч.

Покинув пролетку, Матвей Евграфович неспешно протянул вознице деньги и едва заметно произнес одними губами:

– Двадцать минут, милейший. Мне нужно двадцать минут. Не меньше. Так и передайте господину Цуревичу.

Возница ничего не ответил, но Головацкий знал, что он прекрасно расслышал его слова. Расслышал и понял…

С сыщиком царской охранки Христофором Романовичем Цуревичем Головацкого свел Буйчилов. Кондратий Ксенофонтович мотивировал это тем, что его ведомство, и в особенности его отдел, не занимается политическими преступниками. А, судя по всему, господин Гурьянов, с которым у профессора была назначена встреча в «Буриме», относился именно к такой категории. Следовательно, это было по ведомству охранки.

Цуревич, как ни странно, не выказал особого оптимизма, узнав, что речь идет об аресте одного из членов антиправительственного кружка. То есть отнесся к этому достаточно спокойно и сдержанно. Головацкого данное обстоятельство удивило, однако он предпочел оставить свое мнение при себе.

Матвею Евграфовичу без особого труда удалось выторговать у Цуревича и его людей некоторое время для общения с Гурьяновым. Но Христофор Романович дал ему только двадцать минут. После этого сыщик должен будет произвести арест заговорщика…

Головацкий зашел в «Буриме» и огляделся. Посетителей в столь ранний для завсегдатаев час было немного. Многие покосились на профессора с удивлением. Новое лицо в трактирах подобного толка не вызывало большого доверия.

Матвей Евграфович решительно шагнул в направлении трактирщика, маленького востроносого старичка с трясущимися руками.

– Мне нужно в четвертый нумер, – профессор кивнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. – Меня ждут…

Трактирщик слегка прищурился и цепким взглядом профессионального оценщика смерил добротную фигуру визитера с головы до ног. Трясущиеся руки скрылись у него за спиной.

– Поднимайтесь.

Головацкому не требовалось повторного приглашения. Все еще чувствуя спиной взгляд трактирщика, профессор стал неторопливо подниматься вверх по скрипучим ступенькам лестницы. Номер с потертой цифрой четыре располагался по правую сторону. Матвей Евграфович снова огляделся, не заметил на этаже ни единой живой души и постучался в нужную дверь.

– Да! – почти рыкнули изнутри.

Головацкий расценил этот рык как приглашение, повернул ручку, приоткрыл дверь и с трудом протиснул свое грузное тело в образовавшийся проем.

В нумере находились двое. Тот самый человек, с которым Матвей Евграфович встречался днем, только без пальто и без шляпы, и мужчина с огненно-рыжей шевелюрой. Человек с родимым пятном представил Головацкому рыжего как господина Гурьянова. Мужчины обменялись крепким рукопожатием, после чего профессор опустился на диван и достал из нагрудного кармана сигару.

– Об этом человеке я вам и рассказывал, Михаил Германович, – человек с родимым пятном потянулся за шляпой. – Это наш человек. Испытанный, проверенный… Ну, на этом, я полагаю, моя миссия исчерпана. Позвольте откланяться, господа.

До тех пор пока он не покинул нумер, ни Головацкий, ни Гурьянов не произносили ни слова. Матвей Евграфович пускал под потолок густые клубы дыма, понимая, что его новому знакомому требуется время для визуального изучения гостя.

Наконец Гурьянов разомкнул губы:

– Могу я поинтересоваться вашими политическими взглядами, профессор?

– Ну, разумеется, – Головацкий вынул изо рта сигару и открыто улыбнулся. – Для этого, я полагаю, и необходима была эта сегодняшняя встреча. Хотя я уже и излагал свои взгляды в предыдущий раз…

– Излагали? – не понял Гурьянов. – Кому?

– Я имел честь встречаться с Антоном Антоновичем в минувшую пятницу. Мы успели о многом поговорить, и, признаться, у меня не было бы никакой необходимости тревожить еще и вас, Михаил Германович, если бы… Если бы не тот досадный случай, произошедший с господином Сербчуком…

Подобным поворотом в разговоре Матвей Евграфович убивал сразу двух зайцев. Во-первых, избегал скользкой темы о своих политических взглядах, в которой опасался допустить какую-либо промашку, в полной мере не имея представлений о задачах и целях кружка, а во-вторых, элементарно подводил Гурьянова к тому, что интересовало его самого. Из двадцати отпущенных ему Цуревичем минут иссякло уже не менее четырех.

– Вы были знакомы с Антоном Антоновичем? – Гурьянов легко заглотил наживку.

– С недавних пор мы имели некоторые сношения, – туманно откликнулся Головацкий. – Антон Антонович хотел, чтобы я вошел в кружок. Он говорил о рекомендациях, о том, что ему необходимо переговорить на эту тему с генералом… Подумать только, – профессор грустно усмехнулся. – Какое трагическое недоразумение! Сначала погибает генерал, а затем и сам Антон Антонович.

– Если это действительно только недоразумение, – поморщился Гурьянов.

Нужная фраза была брошена, и Головацкий не мог не зацепиться за нее.

– В каком смысле? – он изобразил на лице откровенную заинтересованность. – Уж не хотите ли вы сказать, Михаил Германович, что смерти генерала Корниевича и бедного друга нашего Антона Антоновича не случайны?

Гурьянов мгновенно нахмурился. По лицу его было видно, что он досадует на самого себя за излишнюю болтливость. Однако Головацкий не дал собеседнику время на исправление собственной оплошности.

– Вот давеча и тот самый человек тоже об этом толковал. Он, правда, говорил только касаемо генерала…

– Какой человек? – встрепенулся Гурьянов.

С него слетел весь налет конспиративности. За непроницаемой маской промелькнуло живое человеческое лицо. Головацкий видел, как его слова попадают в нужную цель. До сих пор блеф Матвея Евграфовича выглядел достаточно успешным. И останавливаться на достигнутом не имело смысла. Тем более что отпущенное охранкой время стремительно иссякало.

– Меня познакомил с ним Сербчук. Как бишь его имя?.. – профессор старательно наморщил лоб, словно и в самом деле рассчитывал припомнить нужного человека. – Ну, надо же! Запамятовал. Как есть запамятовал. Ну, да вы его наверняка знаете, Михаил Германович. Невысокий такой, смуглый, плотного телосложения… Он еще на левую ногу прихрамывает…

Появившийся было блеск в глазах Гурьянова моментально погас. На этот раз он не нашел для себя в словах собеседника ничего стоящего.

– Вы про Звонарева говорите, что ли? – небрежно бросил он.

Теперь пришел черед Головацкого внутренне подобраться. Но виду он не подал. Неужели вот так вот выстрелом наугад ему удалось выйти на интересующую его личность? Предположительно на личность убийцы. Хотя выстрел и нельзя было назвать совсем уж неприцельным. Учитывая то, как убийца подбирался к своим жертвам, выходило, что он должен был их хорошо знать. То есть орудовал кто-то из своих. Из тех, кого члены антиправительственного кружка знали в лицо. Возможно, убийца также был членом клуба.

– Вероятно, про него, – протянул Матвей Евграфович. – Он говорил, что находит смерть генерала Корниевича странной и…

Гурьянов в раздражении махнул рукой:

– Звонарев – сам странный. Его слова ни в коем случае нельзя брать в расчет.

– Разве он не один из нас? – ввернул Головацкий.

Профессор намеренно употребил слово «нас». Таким образом, он как бы подчеркивал, что уже является абсолютным единомышленником Гурьянова и других членов кружка. Это могло покоробить сидящего напротив рыжеволосого мужчину, но не покоробило. Он не придал того значения сказанному, которое вкладывал Головацкий. Видимо, мысли Михаила Германовича в эту секунду были заняты совсем другим.

– Не совсем, – туманно ответил он. – Откровенно говоря, я в этом человеке и сам до конца толком не разобрался. Он слишком скрытен и слишком себе на уме.

Гурьянов откровенно полагал, что последней фразой дал наиболее емкую оценку Звонарева. Во всяком случае, после этого он замолчал и ничего больше говорить уже не собирался.

Головацкий незаметно для Михаила Германовича бросил короткий взгляд на часы. До того момента, как жандармы под руководством Цуревича ворвутся в «Буриме», оставалось чуть более пяти минут.

– Как же в таком случае мы можем доверять человеку, который себе на уме? – почти искренне вознегодовал Матвей Евграфович. – Кем был рекомендован господин Звонарев?

Гурьянов удивленно взглянул на своего визави.

– Этого я не знаю. Он был рекомендован не мне, и я посчитал излишним интересоваться… Позвольте! – Михаил Германович, казалось, наконец опомнился. – Я до сих пор не услышал ничего о вас, господин Головацкий. Сказанного тем человеком, явившимся ко мне от социал-демократов, – он кивнул на дверь, через которую несколькими минутами ранее нумер покинул мужчина с родимым пятном, – совершенно недостаточно. Мне нужно лично знать ваши убеждения, вашу позицию, вашу принадлежность к социал-демократическому движению, наконец. Почему вас заинтересовал именно наш кружок?

– Антон Антонович убедил меня…

Но на этот раз Гурьянов не позволил профессору пуститься в туманные рассуждения на отвлеченные темы.

– С Антоном Антоновичем закончили. Что касается ваших с ним разговоров, мне уже все понятно. Сегодня вы пришли ко мне, господин Головацкий, а не к Антону Антоновичу.

– Да, конечно…

У Матвея Евграфовича была заготовлена коротенькая речь. Или, во всяком случае, начало этой речи, подходившее, как казалось Головацкому, для разговора с любым из представителей антиправительственных кругов. Однако он и рта раскрыть не успел, как снизу донесся грохот сорванной с петель двери. Кто-то что-то громко выкрикнул, завизжала какая-то девица, и в завершение коротенькой какофонии качестве финального аккорда грянул оглушительный выстрел.

Гурьянов мгновенно вскочил на ноги. Его примеру последовал и Головацкий. Лицо Михаила Германовича покрылось мертвенной бледностью. Он быстрым движением расстегнул сюртук и откинул полу. Правая рука Гурьянова скрылась в кармане.

– Полиция! – раздалось совсем близко. – Именем императора!

Ворвавшиеся уже находились на втором этаже здания.

– Вы!.. – Гурьянов быстро взглянул на Матвея Евграфовича. – Это вы?.. Вы привели их? Не так ли?

Головацкий не стал ничего отрицать. В эту секунду его куда больше беспокоили не слова обвинений из уст Михаила Германовича, а его полускрытая под полой сюртука правая рука. В том, что Гурьянов вооружен, сомневаться не приходилось. И уже в следующее мгновение стало понятным, что Матвей Евграфович не ошибся…

В дверь резко ударили, и в ту же секунду Гурьянов выхватил оружие. Это был маленький компактный пистолетик, словно и рассчитанный на то, чтобы его можно было легко спрятать под сюртуком. Движения Михаила Германовича были быстрыми и уверенными. Однако и Головацкий, не раз уже оказывавшийся в подобных ситуациях, продемонстрировал самые настоящие чудеса реакции. Его кулак рванулся вперед, подобно выпущенному из пушки ядру, впечатался Гурьянову в челюсть, а затем уже рубящим движением опустился на запястье вооруженной руки. Из разбитого носа Михаила Германовича брызнула кровь. Пистолетик выскользнул из пальцев и с глухим стуком упал на пол.

– Вы!.. – снова выкрикнул оглушенный Гурьянов.

Он обеими руками толкнул Головацкого в грудь, но эта атака возымела столько же действия, сколько и потенциальная попытка сдвинуть с места двенадцатипудовую каменную глыбу. Иными словами, Матвей Евграфович остался непоколебим.

В дверь снова ударили снаружи, и в этот раз удар оказался значительно сильнее.